Переоценка любви.

ИССЛЕДОВАНИЕ РАСПРОСТРАНЁННОГО В НАШИ ДНИ ТИПА ЖЕНЩИН[23]

Усилия женщины достичь независимости, расширить круг своих интересов и поле деятельности постоянно натал­киваются на скептическую позицию, состоящую в том, что подобные усилия стоило бы прилагать только перед лицом экономической необходимости и что они противоречат врожденным особенностям женщины и ее естественным наклонностям. Соответственно об усилиях подобного рода говорится как о чем-то, не имеющем жизненно важного значения для женщины, все помыслы которой в действи­тельности должны бы сосредоточиваться исключительно на мужчинах и материнстве, в точности так, как поется в из­вестной песенке Марлен Дитрих: “Я знаю лишь любовь – и больше ничего”.

В этой связи немедленно приходят на ум всевозможные социологические соображения, однако они слишком изве­стны и очевидны, чтобы заслуживать обсуждения. Такое отношение к женщине, какова бы ни была его основа и как бы его ни оценивали, выражает патриархальный идеал женственности – женщины как существа, единственное желание которого состоит в том, чтобы любить мужчину и быть им любимой, восхищатьсяим и ему служить, а то и в чем-то копировать. Сторонники подобной точки зрения ошибочно судят по внешнему поведению о наличии внутренней предрасположенности, тогда как в действительности последнюю нельзя распознать как таковую по той простой причине, что биологические факторы никогда не проявля­ются в чистом, незавуалированном виде, но всегда лишь в преобразованной традицией и окружением форме. Как до­вольно обстоятельно показал Бриффо в недавно вышедшей книге “Матери”, преобразующее воздействие “унаследован­ной традиции” не только на идеалы и верования, но и на эмоциональный настрой и на так называемые инстинкты невозможно переоценить[24]. Унаследованная традиция, од­нако, означает для женщины насильственное сокращение ее участия в решении общих задач, изначально бывшего, вероятно, очень значительным, до более узкой сферы эро­тизма и материнства. Соблюдение унаследованной традиции выполняет определенные функции как для общества, так и для индивида. Об их социальном аспекте мы здесь говорить не будем. Рассмотрев жеих с точки зрения индивидуаль­ной психологии, придется только упомянуть о том, что эта мыслительная конструкция временами доставляет мужчи­не большое неудобство, однако, с другой стороны, служит ему источником, из которого его самолюбие всегда может почерпнуть поддержку. Напротив, для женщины с ее зани­женным самоуважением на протяжении веков она служит прибежищем покоя, в котором женщина избавлена от уси­лий и тревог, связанных с развитием других способностей и притязаний при наличии в обществе критического отно­шения и конкуренции. Понятно поэтому – рассуждая ис­ключительно с социологической точки зрения, – что жен­щины, охваченные ныне порывом к независимому развитию своих способностей, в состоянии осуществить его лишь ценой борьбы как против внешней оппозиции, так и против того сопротивления внутри себя, которое сложилось благодаря упрочению традиционного идеала, оставляющего на долю женщины исключительно сексуальную функцию.

Вряд ли было бы особым преувеличением утверждать, что в настоящее время с подобным конфликтом сталкивается каждая женщина, отваживающаяся сделать карьеру и в то же время не желающая расплачиваться за свою смелость отречением от женственности. Обсуждаемый здесь конфликт, таким образом, обусловлен изменившимся положением жен­щины и ограничен кругом тех женщин, которые приступа­ют к делу, следуя своему призванию, у которых есть особые интересы и которые вообще стремятся к независимому раз­витию личности.

Социологическое рассмотрение проблемы позволяет в полной мере осознать существование конфликтов такого рода, их неизбежность, а также в самых общих чертах многочисленные формыих проявленияи их более отдален­ные последствия. Оно позволяет, к примеру, понять, как складываются установки, разнообразие которых простира­ется от одной крайности – полного отказа от женственно­сти – до противоположной крайности – совершенного неприятия интеллектуальной или профессиональной дея­тельности.

Границы указанной области исследования очерчены сле­дующими вопросами: почему в каждом конкретном случае конфликт принимает именно такую, а не иную форму или почему его разрешение достигается именно таким способом? Почему некоторые женщины заболевают вследствие этого конфликта или испытывают заметную задержку в развитии своих потенциальных способностей? Какого рода предрас­положенность со стороны самого индивида необходима для подобного результата? Каковы его возможные исходы? Там, где встает вопрос о судьбе отдельного человека, мы вступа­ем в область индивидуальной психологии, фактически пси­хоанализа.

Наблюдения, о которых я собираюсь рассказать, навеяны не социологическим интересом; вих основе лежат не­которые вполне определенные проблемы, встретившиеся при анализе целого ряда женщин, что заставило меня подумать о наличии особых факторов, их порождающих. На­стоящее сообщение основано на семи случаях из собствен­ной аналитической практики и еще нескольких случаях, известных мне по психоаналитическим конференциям. У большинства этих пациенток вообще отсутствовали ярко выраженные симптомы, у двух наблюдалась тенденция к совершенно нетипичной депрессии, а временами – к ипо­хондрической тревоге; с двумя изредка случались присту­пы, диагностированные как эпилептические. Но в каждом случае симптомы – если только они вообще имели место – заслонялись определенными проблемами, связанными каж­дый раз с отношением пациентки к мужчинам и к работе. Как это часто случается, пациентки более или менее ясно ощущали, что эти трудности проистекают из их личностных особенностей.

Однако уловить, какая именно проблема стоит за этими трудностями, было отнюдь непросто. Первое впечатление фиксировало лишь то, что для этих женщин отношения с мужчинами имели огромное значение, но что им так и не удавалось установить удовлетворительные отношения на сколько-нибудь длительный срок. Либо их попытки наладить отношения оканчивались полным провалом, либо имел мес­то ряд не более чем мимолетных связей, разорванных то ли мужчиной, то ли самой пациенткой, – связей, помимо всего прочего, часто свидетельствовавших об определенном недо­статке разборчивости. Если же складывались более длитель­ные и более глубокие отношения, они в конце концов разби­вались о какую-то свойственную женщине установку или о ее поведение. Во всех упомянутых случаях имели место затруд­нения в работе и других видах деятельности и более или ме­нее заметное оскудение интересов. До известной степени эти затруднения осознавались и были вполне очевидны, но часто пациентка не отдавала себе в них отчета до тех пор, пока они не извлекались на свет в процессе анализа.

И только после довольно длительной аналитической работы я поняла, что в наиболее явных случаях центральная проблема состоит не в каком-либо запрете на любовь, а в исключительном сосредоточении на мужчинах. Этими женщинами как будто овладела единственная мысль: “Я должна иметь мужчину”, – они словно оказались одержи­мы идеей, которой придавалось такое значение, что она по­глощала собой любую другую мысль, так что в сравнении с ней вся остальная жизнь казалась тусклой, однообразной я никчемной. Способности и интересы, которыми облада­ли большинство из них, либо вообще неимели дляних зна­чения, либо утратили то значение, которое имели когда-то. Другими словами, конфликты, повлиявшие наих от­ношение к мужчинам, были налицои их можно было в значительной степени ослабить, но подлинная-то пробле­ма заключалась не в том, что любовной жизни придавалось слишком малое значение, а, напротив, в чрезмерном ее ак­центировании.

В некоторых случаях сдержанность в отношении работы впервые давала о себе знать лишь в процессе анализа и про­должала нарастать, тогда как одновременно с этим отноше­ния с мужчинами улучшались благодаря проведенному ана­лизу тревоги, связанной с сексуальностью. Такая перемена по-разному оценивалась и пациенткой, и ее близкими. С од­ной стороны, перемена расценивалась как проявление про­гресса, как это было в случае с отцом одной пациентки, высказавшим удовлетворение от того, что дочь в результате анализа стала столь женственной, что теперь хочет выйти замуж, утратив всякий интерес к учебе. С другой стороны, в ходе консультаций я постоянно сталкивалась с жалобами на то, что та или иная пациентка благодаря анализу доби­лась улучшения в отношениях с мужчинами, но зато утра­тила в работе прежнюю продуктивность и умения, переста­ла получать от нее удовольствие и теперь целиком охвачена стремлением общаться с мужчинами. Это дало пищу для раз­мышлений. Очевидно, подобная картина могла представлять собой побочный продукт анализа, своего рода неудачу лечения. Но ведь такой исход наблюдался лишь в случае с неко­торыми, а не со всеми женщинами. Какие предрасполагаю­щие факторы обусловливали тот или иной исход? Не было ли вообще в проблеме этих женщин чего-то такого, что я упустила из виду?

Наконец, для всех этих пациенток была характерна еще одна черта, более или менее бросающаяся в глаза, – страх не оказаться нормальной. Подобная тревога проявлялась в сфере эротизма, в отношении к работе или – в более аб­страктной и расплывчатой форме – как общее ощущение своего отличия от других и собственной неполноценности, ко­торое они часто относили на счет врожденной, а потому и неизменной предрасположенности.

Проблема стала проясняться лишь постепенно, чему есть две причины. С одной стороны, обрисованная выше карти­на в значительной мере воплощает собой наше традицион­ное представление о женщине в подлинном смысле слова, у которой нет иной цели в жизни, кроме как окружать мужчину атмосферой преданности. Вторая трудность кро­ется в самом аналитике, который, будучи убежден в важ­ности любовной жизни, соответственно склонен считать своей первейшей задачей устранение нарушений именно в этой области. Поэтому он будет с радостью следовать за пациентками, добровольно подчеркивающими важность этой сферы, и заниматься теми проблемами, которые они ему преподносят. Если бы пациентка заявила ему, что ве­личайшая мечта ее жизни – путешествие на острова юж­ных морей и что она надеется на помощь аналитика в раз­решении внутренних конфликтов, стоящих на пути испол­нения этого желания, аналитик, естественно, задал бы вопрос: “Скажите, почему, собственно, это путешествие так важно для вас? ” Сравнение, конечно, несколько натянутое, ибо сексуальность действительно намного важнее поездки к южным морям, но оно позволяет показать, что наше уме­ние осознать важность гетеросексуального опыта, совершен­но правильное само по себе, иной раз способно заслонить от нас невротическую переоценку этой сферы, ее чрезмерное выпячивание.

При рассмотрении под этим углом зрения становится яс­ным, что эти пациентки воплощают в себе двойное противо­речие. Их чувство к мужчине в действительности так много вбирает в себя – здесь я бы предпочла выразиться описатель­но: ему дается такая воля, – что их оценка гетеросексуальных отношений как единственно ценной вещи в жизни, не­сомненно, является навязчивой переоценкой. С другой сто­роны, их, способности, дарования, интересы, их честолюбие я, соответственно, возможности достичь чего-нибудь и полу­чить удовлетворение от этого намного больше, чем они пред­полагают. Таким образом, мы имеем дело со смещением ак­цента с достижений или борьбы за достижения на секс; насколько можно говорить об объективном в области ценно­стей, настолько, конечно, то, что мы имеем здесь, есть объек­тивное искажение ценностей, ибо, хотя, согласно последним аналитическим исследованиям, секс – чрезвычайно важ­ный, пожалуй, даже наиболее важный источник удовлетво­рения, но, конечно же, не единственный и даже не самый надежный.

В ситуации переноса на женщину-аналитика на всем ее протяжении господствовали две установки: на соперниче­ство и на активное включение в отношения с мужчинами[25]. Каждое улучшение, каждое продвижение вперед казалось им не их собственным прогрессом, а исключительно успе­хом анализа. Одна пациентка, подвергнутая дидактическо­му анализу, проецировала на меня мысль о том, что на са­мом-то деле я не собираюсь вылечить ее или что я советую ей обосноваться в другом городе потому, что боюсь конку­ренции с ее стороны. Другая пациентка в ответ на каждую правильную интерпретацию подчеркивала, что ее способ­ность к работе так и не улучшилась. Еще одна пациентка взяла за правило замечать – стоило у меня возникнуть чув­ству, будто налицо некоторый прогресс, – что она сожалеет о том, что отнимает у меня столько времени. Отчаянные жалобы на упадок духа просто прикрывали их настойчивое желание обескуражить аналитика. Эти пациентки подчеркивали, что несомненное улучшение в действительности следует отнести на счет факторов, внешних по отношению к психоанализу, тогда как в любом изменении к худшему повинен аналитик. Часто они испытывали затруднения в ходе изложения свободных ассоциаций, потому что после­днее означало для них уступку с их стороны и триумф ана­литика, а значит, они помогли бы аналитику добиться ус­пеха. Одним словом, они хотели сказать, что аналитик бес­силен что-либо сделать. Одна пациентка шутливо выразила это в следующей фантазии: будто бы она поселилась в доме напротив моего, а на моем доме повесила броский плакат, указывающий на место ее проживания и снабженный над­писью: “Вон там живет единственная хорошая женщина-психоаналитик”.

Другая установка в процессе переноса состоит в том, что, как и в жизни, отношение к мужчинам выдвигается на пер­вый план и весьма часто преподносится в форме отыгрывания. В нем нередко фигурируют один мужчи­на за другим, роль которых колеблется от простого ухажи­вания до половой близости, а рассказы о том, что он сделал или чего не сделал, любит ли он их или не оправдывает надежд и чем они ему ответили, иной раз отнимают большую часть сеанса и с неутомимостью растягиваются до мельчайших подробностей. То, что это отыгрывание, при­чем отыгрывание с целью усилить сопротивление, не все­гда выяснялась сразу. Временами пациентка маскировала его, стремясь показать, что удовлетворительные отношения с мужчиной, имеющие, пожалуй, жизненно важное значе­ние для нее, развиваются своим чередом, – стремление, согласующееся со сходно направленным желанием со сто­роны аналитика. Мысленно возвращаясь в прошлое, могу сказать, однако, что более точные знания о своеобразии проблем этих пациенток и специфике их реакции переноса позволяют, как правило, видетьих игру насквозь и тем самым существенно ограничитьих притворство.

В подобных проявлениях активности на первый план выходят три рода тенденций. Их можно описать следующим образом.

1. “Я боюсь попасть в зависимость от тебя как женщи­ны, как образа матери. Поэтому мне надо всячески избегать привязываться к тебе чувством любви. Ибо любовь есть зависимость. А раз так, избегая этого, я должна постараться найти своим чувствам другое приложение – мужчину”. Так, одной пациентке, определенно принадлежавшей к об­суждаемому типу, в период психоаналитического лечения приснилось, будто она пытается прийти на сеанс, но вмес­то этого убегает с мужчиной, которого увидела в комнате ожидания. Подобная настороженность часто рационализи­руется мыслью о том, что раз аналитик не ответит взаим­ностью на ее любовь, то бесполезно давать волю своим чув­ствам.

2. “Лучше уж я поставлю тебя в зависимость от меня (от любви ко мне). Поэтому я ухаживаю за тобой и стараюсь возбудить в тебе ревность тем вниманием, которое я оказы­ваю мужчинам”. Здесь выражена глубоко укоренившаяся, по большей части не совсем осознанная уверенность в том, что ревность – превосходное средство вызвать любовь.

3. “Ты завидуешь тому, что я поддерживаю отношения с мужчинами; фактически всевозможными способами ты пы­таешься помешать мне иметьих и даже не хочешь, чтобы я привлекательно выглядела. Но я во что бы то ни стало до­кажу тебе, что как раз все это я могу”. Готовность аналити­ка помочь в принципе допускается только на интеллектуаль­ном уровне, а иной раз нет даже и этого; когда же в конце Концов лед недоверия бывает сломан, бросается в глаза ис­креннее удивление по поводу того, что кто-то действитель­но хочет помочь человеку добиться счастья в этой сфере. С другой стороны, даже при наличии доверия на интеллекту­альном уровне истинная недоверчивость и подлинная тревога Пациентки, как и ее гнев на аналитика, вырывались наружу всякий раз, когда попытка привязать к себе аналитика терпела неудачу. Иногда этот гнев имеет чуть ли не параноидный характер, и суть его сводится к тому, что именно аналитик несет ответственность за то или иное событие и что он даже активно ему способствовал.

Понимание подобных особенностей вводит нас в искуше­ние допустить, что ключ к такому поведению с мужчинами лежит в сильной и в то же время внушающей женщине ужас гомосексуальности, которая и служит причиной патологичес­кого бегства к мужчине. Под гомосексуальностью подразу­мевается здесь “истинно мужское поведение”, для которого попытка поставить как мужчин, так и женщин в зависимость от себя – это всего лишь способ его осознанного выражения. Тем самым стала бы понятной характерная беспринципность, неразборчивость во взаимоотношениях обследуемых пациен­ток с мужчинами. Двойственное отношение к женщинам, не­изменно характерное для гомосексуальности, объясняла бы необходимость отхода от нее и бегства к мужчинам, как, впрочем, и недоверие, тревогу и гнев, проявляемые по отно­шению к женщине-аналитику, коль скоро последняя игра­ет роль матери.

Сначала клинические данные совершенно не противоре­чили такой интерпретации. В сновидениях мы встречаем отчетливо выраженное желание быть мужчиной, а в жиз­ни мужские образцы поведения представлены в разнообраз­но замаскированных формах. Весьма характерен тот факт, что в определенных случаях такие желания энергично от­рицаются, поскольку женщинам представляется, что быть мужчиной и быть гомосексуальным – одно и то же. Руди­менты гомосексуально окрашенных отношений почти все­гда присутствуют в какой-нибудь период жизни. То, что подобные взаимоотношения не развиваются дальше руди­ментарной стадии, вполне согласуется с ранее предложен­ной интерпретацией, как, впрочем, и тот факт, что в боль­шинстве случаев дружеские отношения между женщинами играют поразительно малую роль. Все эти феномены мож­но было бы успешно рассматривать в качестве мер защиты от явной гомосексуальности.

Однако не может не поразить открытие того обстоятель­ства, что во всех этих случаях интерпретация, основанная на допущении бессознательных гомосексуальных наклонностей и бегства от них, остается совершенно неэффективной в те­рапевтическом отношении. Значит, должна быть какая-то другая, более правильная интерпретация. Ответ предлагает пример из ситуации переноса[26].

Одна пациентка в начале лечения неоднократно присыла­ла мне цветы, сначала анонимно, а потом открыто. Мое пер­воначальное толкование, что она ведет себя как мужчина, ухаживающий за женщиной, не изменило ее поведения, хотя она и приняла его со смехом. Мое второе толкование, соглас­но которому подарки предназначались в качестве компенса­ции за обильные проявления агрессивности, также не возы­мело действия. Вместе с тем картина изменилась как по мановению волшебной палочки, когда у пациентки возник­ли ассоциации, недвусмысленно демонстрирующие ее уверен­ность, что с помощью подарков можно поставить человека в зависимость. Последующая фантазия выявила стоящее за этим желанием более глубокое деструктивное содержание. По ее словам, она хотела бы быть моей служанкой и все делать для меня наилучшим образом. Так я стала бы зависеть от нее, полностью доверять ей, и тогда однажды она подложила бы мне яду в кофе. Она подвела итог своей фантазии, абсолют­но типичной для этой группы людей следующей фразой: “Любовь – это способ убийства”. Приведенный пример осо­бенно наглядно раскрывает характерную для всей группы установку. Поскольку сексуальные импульсы по отношению к женщинам воспринимаются осознанно, они зачастую дей­ствительно переживаются как настоящие преступления. Коль скоро аналитик воплощает собой образ матери или се­стры, инстинктивная установка при переносе оказывается недвусмысленно деструктивной, так что цель ее состоит в господстве и разрушении; другими словами, последняя де­структивна, но не сексуальна. Поэтому термин “гомосексу­альный” вводит в заблуждение, ибо под гомосексуальностью обычно подразумевается установка, в которой сексуальные цели хотя и смешаны с деструктивными элементами, все-таки направлены на партнера того же пола. В данном слу­чае, однако, деструктивные импульсы слишком непрочно со­единены с либидинозными. Привнесенные сюда сексуальные элементы постигает та же участь, что и в пубертате: удовлет­ворительные отношения с мужчиной невозможны по причи­нам внутреннего характера, поэтому остается некоторое ко­личество несвязанного либидо, которое можно направить на женщин. Как я покажу дальше, в силу ряда причин все про­чие выходы для либидо, такие, как работа или аутоэротизм оказываются неподходящими. В качестве позитивного мо­мента во влечении к другим женщинам вдобавок наблюда­ется еще и обращение – правда, во всех этих случаях без­успешное – к поискам мужского начала в себе, а также по­пытка обезвредить деструктивные импульсы с помощью либидинозных связей, впрочем, столь же безуспешная. Та­кая комбинация факторов отчасти объясняет тревогу по по­воду гомосексуальности: почему получается так, что в подоб­ных случаях сексуальные, нежные или хотя бы дружеские чувства не направлены в сколько-нибудь значительной сте­пени на женщин.

Однако даже беглый взгляд на женщин, развитие которых шло в указанном направлении, немедленно вскрывает не­адекватность подобного объяснения. Ибо, хотя склонность к враждебному отношению к женщинам откровенно и в изо­билии представлены в этих группах (что прослеживается как в процессе переноса, так и в самой их жизни), те же самые склонности в не меньшей степени можно обнаружить и у женщин с бессознательной гомосексуальностью (гомосексу­альностью в смысле только что данного определения). Поэто­му связанная с такими склонностями тревога не может быть решающим фактором. Мне скорее представляется, что у женщин, развитие которых пошло в гомосексуальном на­правлении, решающим фактором выступает очень ранний и далеко зашедший отказ от мужчин – не важно, по каким причинам; так что эротическое соперничество с другими женщинами у них в той или иной степени отходит на зад­ний план, в результате чего наблюдается не только соедине­ние сексуального и деструктивного импульсов, но и с не меньшей частотой и любовь, сверхкомпенсирующая эти де­структивные тенденции, что, впрочем, случается и среди представительниц обсуждаемой группы.

В том типе женщин, который мы имеем в виду, подоб­ная сверхкомпенсация либо вовсе не имеет места, либо не слишком значима; в то же время мы находим не только то, что соперничество с женщинами упорно продолжается, но и то, что оно в действительности резко обостряется, по­скольку они не отказались от цели борьбы (окрашенной, как в последнем случае, огромной ненавистью), то есть от заво­евания мужчины. Таким образом, налицо тревога, связан­ная с ненавистью и страхом возмездия, но отсутствует по­будительная сила, чтобы прекратить ее; более того, скорее наблюдается заинтересованность том, чтобы ее сохранить. Колоссальная ненависть к женщинам, порожденная сопер­ничеством, разыгрывается в ситуации переноса в иных сферах, нежели эротика, но совершенно ясно представлена и в эротической сфере в форме проекции. Ибо если основ­ное чувство заключается в том, что женщина-аналитик сто­ит на пути отношений пациентки с мужчинами, вне всяких сомнений она наводит на мысль исключительно о запреща­ющей матери, в особенности о ревнующей матери или сес­тре, которые не потерпят, чтобы пациентка совершенство­валась или имела успех как женщина.

Только на этой основе можно понять, зачем пациентка в знак противодействия сталкивает мужчину с женщиной-аналитиком. Намерение состоит в том, чтобы во что бы то ни стало продемонстрировать ревнивой матери или сестре, что пациентка способна иметь или заполучить мужчину. Но это возможно только ценой нечистой совести или тревоги. Отсюда и проистекают явные или скрытые реакции гнева на любую фрустрацию. Борьба разыгрывается подспудно и выглядит примерно так: когда аналитик настаивает на необходимости анализа, вместо того чтобы предоставить пациентке возможность реализовать свои отношения с муж-чиной, это бессознательно истолковывается как запрет, как противодействие со стороны аналитика. Если аналитик при случае указывает на то, что без анализа попытки установить взаимоотношения с мужчиной ни к чему хорошему не при­ведут, для пациентки это эмоционально означает повторную попытку матери или сестры ударить по женскому самолю­бию, как если бы аналитик сказала пациентке: “Ты слиш­ком мала, или слишком незначительна, или недостаточно привлекательна; ты не сможешь привлечь или удержать мужчину”. Вполне понятно, что реакция пациентки – про­демонстрировать свои возможности. Если пациентки помо­ложе, их ревность прямо выражается в подчеркивании соб­ственной молодости и более зрелого возраста аналитика примерно в такой форме, что, мол, аналитик слишком ста­ра, чтобы понять, что для девушки вполне естественно нуж­даться в мужчине больше, чем во всем прочем, и что это должно быть для нее гораздо важнее, чем психоанализ. Нередко заново разыгрывается семейная, то есть эдипова ситуация, причем в почти неизменном виде, как, например, когда пациентка чувствует, что ее отношения к мужчине – предательство по отношению к аналитику.

При переносе, как всегда, наблюдается особенно явный и не подвергшийся цензуре вариант того, что имеет место в остальной жизни пациентки. Пациентка почти всегда стремится завоевать мужчину, привлекательного для дру­гих женщин или связанного с ними какими-то узами, час­то совершенно безотносительно к его прочим качествам. Но когда налицо серьезная тревога, именно на такого челове­ка налагается абсолютное табу. Дело может зайти настоль­ко далеко, как в одном случае, что все мужчины окажутся под запретом, ибо в конечном счете любого мужчину при­дется отнимать у какой-нибудь женщины. Другая пациент­ка, первоначально соперничавшая со старшей сестрой, пос­ле первой половой близости видела тревожный сон, в кото­ром ей снилось, будто сестра с угрозами гоняется за ней по комнате. Формы, которые способны принимать патологичес­ки преувеличенное соперничество, настолько хорошо из­вестны, что нет нужды вдаваться здесь в дальнейшие подробности. То, что значительная доля эротического сдерживания и фрустрации порождается тревогой, связанной с соперничеством деструктивного типа, – факт столь же хорошо известный.

Но главный вопрос таков: что именно придает установ­ке на соперничество столь колоссальное усиление и столь ярко выраженный деструктивный характер?

В предыдущих историях женщин есть одно обстоятельство, поражающее своим постоянством и тем, сколь заметное воздей­ствие оно оказывает. Все эти женщины в детстве довольство­вались вторым местом в соревновании с мужчиной (отцом или братом). С заметной частотой – в семи случаях из тринадца­ти – кроме того была еще и старшая сестра, имевшая возмож­ность разнообразными средствами завладеть местом под солн­цем, то есть пользоваться расположением отца или брата – в одном случае старшего, в другом – младшего. За исключени­ем одного случая, когда намного более старшая сестра совер­шенно явно была любимица отца и, очевидно, ей не приходи­лось предпринимать никаких особых усилий, чтобы помешать младшей обратить на себя его внимание, анализ выявлял ужас­ное негодование против этих сестер. Гнев концентрировался вокруг двух пунктов. Он может обратиться на женское кокет­ство, с помощью которого сестра преуспела в завоевании отца, брата или – позже – других мужчин. В этих случаях гнев настолько велик, что – как выражение протеста – он еще долгое время мешает самой пациентке развиваться в этом на­правлении в том смысле, что она полностью отрекается от женских уловок; так, она старается не носить броской одежды, воздерживается от танцев и вообще от участия во всем, что связано с областью эротики. Вторая разновидность гнева каса­ется враждебного отношения сестры к пациентке, и истинная его величина угадывается лишь постепенно. Если свести его к Простой формуле, можно выразиться так: старшие сестры за­пугали младших, частично путем прямых угроз, то есть ука­зывая на то, что они могут воздействовать на них благодаря большей физической силе и большему умственному развитию, Частично тем, что высмеивают все усилия младших сестер быть эротически привлекательными, частично – что наверняка имело место в трех случаях, а возможно, и в четырех – тем, что ставят младших сестер в зависимость от себя с помощью сек­суальных уловок. Последний способ, как нетрудно догадаться, оставляет особенно глубокую печать гнева, поскольку он дела­ет младших детей беззащитными – частью из-за приобретен­ной сексуальной зависимости, частью из-за чувства вины. Именно в таких случаях можно было также найти наиболее явную склонность к гомосексуальности в полном смысле это­го слова. В одном из подобных случаев мать была чрезвычай­но привлекательной женщиной, окруженной толпой знакомых мужчин, и держала отца в абсолютной зависимости от себя. В другом случае предпочтение отдавалось не только сестре: у отца была любовная связь с жившей в доме родственницей, а по всей вероятности, и с другими женщинами. Еще в одном случае все еще молодая и необычайно красивая мать была абсолютным центром внимания со стороны как отца, так и сыновей, и са­мых разных мужчин, часто бывавших в доме. В этом последнем случае положение, помимо всего прочего, усугублялось еще и тем, что девочка с пяти до девяти лет имела интимную сексу­альную связь с братом несколькими годами старше ее, хотя тот был любимцем матери и по-прежнему испытывал большую при­вязанность к ней, чем к сестре. Более того, в подростковом возрасте именно из-за матери он вдруг прервал взаимоотноше­ния с сестрой, по крайней мере в том, что касалосьих сексу­альной стороны. Еще в одном случае отец приставал к паци­ентке с тех пор, как той исполнилось четыре года, с сексуаль­ными домогательствами, которые по мере приближения половой зрелости становились все откровеннее по своему харак­теру. В то же время он не только оставался чрезвычайно зави­симым от матери, получавшей знаки внимания со всех сторон, но, сверх того, был отнюдь неравнодушен к чарам других жен­щин, так что у девочки сложилось впечатление, что она про­сто игрушка в руках отца, которую тот отбрасывает при каж­дом удобном случае или когда на сцене появляются взрослые женщины.

Таким образом, все эти девочки на протяжении всего дет­ства приобретали опыт острого соперничества за внимание мужчины, либо безнадежного с самого начала, либо вылившегося в конце концов в их поражение. Поражение в попытке поддержать отношения с отцом – это, конечно, типичная судьба девочки в семье. Но в перечисленных случаях оно вызывает особые и типичные последствия благодаря тому, что соперничество усиливается либо из-за абсолютного эротичес­кого господства в данной ситуации матери или сестры, либо из-за того, что отец или брат пробуждают у девочки специфи­ческие иллюзии. Здесь действует дополнительный фактор, к значению которого я вернусь в другой связи. В большинстве подобных случаев сексуальное развитие получило более рез­кий, сильный толчок, чем обычно, по причине чересчур рано пережитого сексуального возбуждения, вызванного другими людьми или обстоятельствами. Преждевременный опыт генитального возбуждения не только приводит к тому, что генитальная сфера выдвигается на гораздо более заметное место; он также закладывает основания того, чтобы раньше и пол­нее инстинктивно оценивалась важность борьбы за обладание мужчиной, причем все это в гораздо большей степени, чем фи­зическое удовольствие, проистекающее из других источников (оральный, анальный или мышечный эротизм).

В том, что подобная борьба в результате привносит по­стоянно действующую деструктивную установку на сопер­ничество с женщинами, проявляется та же самая психоло­гия, что и в ситуации любого соревнования: побежденный долго сердится на победителя, страдает от нанесенного его самолюбию удара, а значит, оказывается, с психологичес­кой точки зрения, в менее благоприятном положении в последующих соревновательных ситуациях и в конце кон­цов чувствует, осознанно или бессознательно, что его един­ственный шанс на успех заключается в смерти противника. Точно такие же последствия можно усмотреть и в обсужда­емых случаях: это и чувство подавленности, и постоянное ощущение незащищенности в том, что касается женского самолюбия, и гнев на более удачливых соперниц. Такое положение имеет место во всех случаях, а в результате – либо стремление частично или полностью избежать соперничества с женщинами или внутренний запрет на него, либо, наоборот, навязчивые попытки соперничества в невообразимых размерах, и чем большее поражение терпит чувство, тем решительнее будет жертва в вопросе о смерти соперницы, как бы говоря: я смогу быть свободной, только когда ты мертва.

Ненависть к победившей сопернице может разрешаться одним из двух способов. Если она остается в значительное мере предсознательной, то вина за эротическую неудачу возлагается на других женщин. Если она вытеснена глубже причину неудачи пациентка ищет в собственной личности; возникающее при этом мучительное недовольство собой соединяется с чувством вины, проистекающим из вытесненной ненависти. При переносе часто можно отчетливо наблюдав не только то, как одна установка заменяет другую, но и как вытеснение одной автоматически усиливает другую. Если вытесняется гнев на сестру или мать, у пациентки возраста­ет чувство вины; если пациентка меньше упрекает себя, то гнев на других людей бьет ключом. Кто-то должен отвечать за неудачу: если не я, то кто-то другой; если не другие, тогда д. Из этих двух установок гораздо сильнее вытесняется та, кото­рая связана с признанием собственной вины.

Гложущее душу сомнение, не сама ли она виновата в том, что у нее нет удовлетворяющих ее отношений с мужчина­ми, как правило, в процессе анализа не сразу проявляется именно в такой форме, а скорее выражается в общей убеж­денности, что дела идут не так, как следовало бы; пациентки чувствуют и всегда чувствовали тревогу за то, все ли у них “в норме”. Иногда тревога рационализируется в виде опасения, что у них нездоровое телосложение или с орга­низмом не все в порядке. Временами своеобразной защитой от подобных сомнений становится чрезмерное выпячивание своей нормальности. Если ее подчеркивают в защитных целях, то психоаналитическая терапия часто воспринима­ется как нечто постыдное, поскольку является свидетель­ством того, что все идет не так, как должно бы; соответ­ственно пациентки стараются держать в тайне, что ходят к аналитику. Психическая установка одной и той же пациен­тки может шарахаться из одной крайности в другую: от безнадежности от того, что даже психоанализ не в состояний изменить столь серьезное неблагополучие, до противо­положной уверенности в том, что все в порядке и поэтому они не нуждаются в психоанализе.

Чаще всего такого рода сомнения предстают в сознании пациентки в виде убеждения в том, что она уродлива и поэтому не может быть привлекательной для мужчин. По­добное убеждение совершенно не зависит от реального по­ложения вещей; его можно обнаружить, например, даже у девушек необычайно хорошеньких. Это чувство связано с некоторыми действительными или воображаемыми дефек­тами: невьющиеся волосы, слишком большие руки или ноги, слишком полная фигура, слишком большой или слиш­ком маленький рост, не тот возраст или дурной цвет лица. Подобная самокритичность неизменно сопровождается глу­боким чувством стыда. Одна пациентка, например, некото­рое время волновалась по поводу своих ног; она спешила в музеи, чтобы сравнить свои ноги с ногами статуй, чувствуя, что ей пришлось бы покончить с собой, если бы довелось обнаружить, что у нее уродливые ноги. Другая пациентка не могла понять в свете собственных переживаний, почему ее муж не умирает со стыда из-за своих скрюченных паль­цев на ногах. Еще одна неделями постилась из-за того, что ее брат посчитал ее руки слишком толстыми. В некоторых случаях объектом переживания становилось платье; мысль заключалась в том, что нельзя быть привлекательной без красивой одежды.

В попытках совладать с мучительными мыслями одежда играет очень важную роль, впрочем, не всегда успешно, поскольку сомнения вторгаются и в эту сферу и превращает ее в источник постоянного огорчения. Все становится терпимым: если предметы одежды не совсем подходят друг к другу, если платье полнит, если оно кажется слишком длинным или слишком коротким, слишком свободным ли слишком элегантным, чересчур броским, слишком молодящим или недостаточно современным. Соглашаясь с тем что одежда имеет большое значение для женщин, в данном случае я говорю только о том, что здесь вступают в силу совершенно неуместные аффекты – стыд, неуверенность, даже гнев. У одной пациентки, например, была при­вычка рвать платье, если ей казалось, что оно полнит ее; гнев других направлялся на портного.

Другая попытка защититься выражается в желании быть мужчиной. “Как женщина я ничто, – сказала одна из таких пациенток, – было бы куда лучше, если бы я была мужчи­ной”, – и сопроводила это замечание сугубо мужским жес­том. Третье и наиболее важное средство защиты состоит в том, что пациентка все-таки доказывает, что она способна привлечь мужчину. И вновь здесь мы сталкиваемся с тем же набором эмоций. Остаться без мужчины, никогда не связываться ни с кем из них, остаться девственницей, не выйти замуж – все это вещи постыдные, побуждающие людей смотреть на тебя свысока. Иметь мужчину – будь то поклонник, друг, любов­ник или муж – вот доказательство того, что у тебя все в “нор­ме”. Отсюда безумная погоня за мужчиной. По сути, после­дний должен отвечать единственному требованию – быть мужчиной. Если у него есть другие качества, усиливающие нарциссическое удовлетворение женщины, – тем лучше. Однако можно продемонстрировать поразительную неразбор­чивость с ее стороны, явно контрастирующую с уровнем ее запросов в других отношениях.

Но и эта попытка, как и та, что связана с одеждой, тоже остается безуспешной, во всяком случае безуспешной в том, что касается возможности что-либо доказать. Ибо даже когда таким женщинам удается добиться того, чтобы муж­чины один за другим влюблялись в них, они умудряются изыскивать доводы, обесценивающие их успех, – доводы вроде следующих: “рядом с этим мужчиной просто не было другой женщины, в которую можно было бы влюбиться”, или “не так уж он значителен”, или “что бы там ни было, я вынудила его к этому”, или “он любит меня потому, что я умна, или потому, что я могу ему в чем-то пригодиться”.

В первую очередь анализ вскрывает тревогу по поводу половых органов, причем ее содержанием является вопрос, не навредила ли себе женщина мастурбацией, не поранила ли себя таким образом. Часто подобные страхи находят вы­ражение в мысли о том, что девственная плева разорвана и что вследствие мастурбации женщина не способна иметь детей[27]. Под давлением тревоги мастурбация, как правило, полностью пресекается, а всякое воспоминание о ней вытес­няется; во всяком случае заявления о том, будто бы мастур­бации никогда не было, вполне типичны. В тех не слишком частых случаях, когда мастурбации предаются в более по­здний период жизни, вслед за ней приходит тяжелое чувство вины.

Основу столь крайней формы защиты от мастурбации можно найти в сопровождающих ее откровенно садистских фантазиях о том, как какой-то женщине всевозможными способами причиняют вред: то ее сажают в тюрьму, то уни­жают, то мучают, то – и это особенно часто – калечат ее гениталии. Последняя из названных фантазий подвергает­ся наиболее сильному вытеснению, но, по всей видимости, она является существенным элементом в психодинамичес­ком отношении. Насколько мне позволяет судить опыт, такая фантазия никогда не выражается прямо, даже когда фантазии, сопровождающие мастурбацию, пропитаны же-стокостями иного рода. Однако ее можно реконструировать по следующим данным: в случае с пациенткой, рвавшей одежду, если ей казалось, что та ее полнит, было ясно, во-первых, что такое поведение равноценно мастурбации; во-вторых, что впоследствии она чувствует себя так, как если бы совершила убийство, следы которого ей приходится за­метать; дальше, что полнота означает для нее беременность и напоминает ей беременность матери (когда ей самой было пять лет); затем порождает мысль о том, что при беремен­ности у женщины-аналитика наверняка что-то разорвалось внутри. И наконец, пока она рвет платье, у нее невольно возникает чувство, как будто она раздирает половые орга­ны матери.

Другая пациентка, полностью преодолевшая привычку мас­турбировать, испытывая боль во время менструации, чувство­вала себя так, как будто ей вырывали внутренности. Она ис­пытывала сексуальное возбуждение, когда слышала об аборте; она припомнила, что, будучи ребенком, думала, будто мужчи­на вытаскивает что-то из жены с помощью вязальной спицы. Ее возбуждали газетные заметки о насилии и убийствах. Самые разные сновидения содержали в себе фантазии на тему о том, как некая женщина ранит или оперирует половые органы де­вушки, так что они истекают кровью. Однажды такой случай произошел с девушкой в исправительном заведении по вине одной из учительниц; то же самое пациентка хотела бы проде­лать с аналитиком или со своей ненавистной матерью, поменяв­шись с ними местами.

Вывод о наличии деструктивных импульсов у других пациенток можно сделать по сходно проявляющемуся стра­ху репрессалий, то есть по преувеличенной тревоге по по­воду того, как бы каждая женская сексуальная функция не оказалась болезненной и кровавой, особенно дефлорация и роды.

Короче говоря, со всей очевидностью обнаруживается, что в бессознательном все еще действуют те самые деструктив­ные импульсы, которые в раннем детстве направлялись про­тив матери или сестры, причем действуют в неизменной форме и с не меньшей силой. Мелани Кляйн придавала осо­бое значение этим импульсам. Приняв их во внимание, не­трудно поверить, что именно усиленное, распаленное чувство соперничества не позволило пациенткам успокоиться. Изна­чальные порывы, направленные против матери, имеют сле­дующий смысл: у тебя не должно быть половых сношений с моим отцом; ты не должна иметь детей от него; если же ты это сделаешь, тебе будет нанесено такое повреждение, что ты больше не сможешь этого делать и станешь ни для кого не опасной; или – что подробно раскрывается дальше – ты будешь казаться всем мужчинам отвратительной и отталки­вающей. Но в соответствии с неумолимым законом талиона, господствующим в бессознательном, это приводит в резуль­тате к точно таким же страхам. Так, если я желаю тебе вреда и мысленно наношу его тебе в своих фантазиях при мас­турбации, мне надо опасаться, как бы то же самое не при­ключилось со мной; к тому же мне приходится бояться еще и того, что то же самое произойдет со мной, окажись я в положении моей матери, когда я надумала причинить ей боль и вред. И в самом деле, в подобных случаях дисменорея раз­вивается именно тогда, когда пациентки начинают проигры­вать идею сексуальных отношений. Более того, иногда раз­вивающаяся в это время дисменорея совершенно осознанно и явно рассматривается как наказание за сексуальные жела­ния, о которых идет речь. В других случаях страхи пациен­ток имеют менее специфический характер, проявляясь в ос­новном в том, что они содействуют намерению наложить запрет на половые сношения.

Эти страхи возмездия относятся отчасти к будущему, как уже было указано, но отчасти и к прошлому, как в следу­ющем примере. “Поскольку я пережила деструктивные импульсы при мастурбации, со мной произошло то же са­мое; я пострадала из-за того же, из-за чего и она, или – в качестве дальнейшей переработки – я столь же отврати­тельна, как и она”. Эта связь была полностью осознана и высказана одной моей пациенткой, у которой действитель­но имевшие место сексуальные домогательства со стороны отца породили необычайно сильное чувство соперничества, так что до анализа она едва осмеливалась смотреться в зер­кало, поскольку считала себя уродливой, хотя на самом деле была, несомненно, хорошенькой. Когда ее конфликты с ма­терью были проработаны и заново пережиты в процессе ана­лиза, в момент высвобождения аффектов ее собственное от­ражение в зеркале показалось ей образом матери.

Деструктивные импульсы в отношении мужчин присут­ствуют в каждом случае. В сновидениях они предстают как побуждения к кастрации, в жизни – в разнообразных уже знакомых нам формах желания нанести вред или в форме защиты от подобных импульсов. Очевидно, однако, чтоимпульсы, направленные против мужчин, почти не связаны с мыслью о ненормальности, их раскрытие в процессе анализа происходит обычно при незначительном сопротивлении и совершенно не меняет общей картины. Вместе с тем тревога исчезает по мере обнаружения и проработки деструктивных влечений, направленных против женщин (матери, сестры, ана­литика), и, наоборот, остается неизменной, пока избыток тре­воги препятствует обузданию связанного с этими влечениями тяжелого чувства вины. Установленные здесь механизмы за­щиты, появление которых я связала с сопротивлением анали­зу, – это защита от чувства вины примерно с таким значени­ем: я никоим образом не навредила себе, просто я так устро­ена. Одновременно это годится и для того, чтобы жаловаться либо на судьбу за то, что человек создан так, а не иначе; либо на унаследованную предрасположенность, данную раз и на­всегда; либо – как в двух случаях – на сестру, что-то сделав­шую с гениталиями пациентки; либо на притеснение в детстве, компенсацию за которое пациентка так и не получила. Здесь отчетливо видно, что функция, которую выполняют эти жа­лобы, и причинаих сохранения заключаются в защите паци­ентки от чувства вины.

Первоначально я предполагала, что пациентки носятся с мыслью о ненормальности из-за иллюзии о наличии у них мужского начала, иллюзии, сопутствующей чувству доса­ды на то, что вследствие мастурбации утрачен либо сам пенис, либо шанс на то, что он вырастет. Я считала, что погоня за мужчиной обусловлена отчасти вторичным чрез­мерным акцентированием собственной женственности, от­части желанием заполучить мужчину хотя бы как собствен­ное дополнение, раз уж самой нельзя быть мужчиной. Но исходя из динамики событий, описанной выше, я пришла к убеждению, что мужские фантазии вовсе не представля­ют собой динамически действующей силы, а просто выражают вторичные тенденции, коренящиеся в соперничестве с описанными выше женщинами, будучи в то же время либо обвинением, так или иначе рационализированным, в адрес то ли несправедливой судьбы, то ли матери за то, что па­циентка не родилась мужчиной, либо же выражением по­требности создать в сновидениях или фантазиях средства избежать мучительных женских конфликтов.

Бывают, конечно, случаи, в которых приверженность иллюзии, будто пациентка является мужчиной, все-таки играет динамическую роль, но у этих случаев, по-видимому, совершенно иная структура, поскольку в них была пред­ставлена ярко выраженная идентификация с определенным человеком, чаще всего с отцом или братом, на основе кото­рой и происходит развитие в гомосексуальном направлении или складывается нарциссическая установка и ориентация.

Чрезмерное внимание к взаимоотношениям с мужчина­ми имеет своим источником – насколько мы успели обсу­дить до сих пор – не какую-то необычайную силу сексуаль­ного импульса, а факторы, лежащие вне сферы взаимоот­ношений между мужчинами и женщинами, а именно: стремление восстановить ущемленное самолюбие и бросить вызов победившей сопернице. Итак, возникает необходи­мость исследовать, играет ли жажда сексуального удовлет­ворения существенную роль в погоне за мужчиной, и если да, то до какой степени. То, что на уровне сознания стрем­ление таково, это безусловно, но верно ли это также и с инстинктивистской точки зрения?

Весьма существенно не упустить в данной связи того важ­ного обстоятельства, что к такому удовлетворению стремят­ся не с обычным энтузиазмом, но с явно и бесспорно преуве­личенным рвением. Такая установка временами отчетливо проступала на сознательном уровне, тем не менее сначала я была склонна ее недооценивать из-за силы внутренних сексу­альных запретов у пациенток, с одной стороны, а с другой – из-за мощного их порыва ко всему мужскому, проистекающего из других источников; впоследствии я стала рассматривать Данную установку во многом как рационализацию, призван­ную скрывать бессознательные мотивы и представлять желание иметь мужчин как нечто “вполне нормальное и естествен­ное”. Теперь уже не вызывает сомнений, что подобный акцент и в самом деле служит этим целям; и здесь мы находим подтверждение старого изречения, что в некотором смысле паци­ент всегда прав. Но даже если учесть естественное желание по­лового удовлетворения и с должным вниманием отнестись к Сексуальным элементам, все-таки налицо избыток сексуального желания, требующегося для гетеросексуального полового акта. Такое впечатление основано на том, что если бы для этих женщин это был, по сути, всего лишь протест против женщин, с одной стороны, и самоутверждение (“нарциссическая компенсация”) – с другой, то было бы нелегко объяснить тот факт, что в действительности, часто того не сознавая и, конечно, противореча своей сознательной установке, они страстно ищут половых контактов с данным партнером. Нередко обнаруживается, что они буквально ле­леют мысль о том, что без этого они не в состоянии поддерживать свое здоровье и преуспевать в работе. Эта рационали­зация связана с наполовину усвоенной психоаналитической точкой зрения, с использованием какой-либо теории о роли гормонов или же просто со свойственными мужской идеоло­гии представлениями о вреде воздержания. Насколько поло­вая близость важна для них, видно по тем усилиям, которые, как бы по-разному они не обусловливались в других отноше­ниях, имеют общий знаменатель: стремление гарантировать себе половой контакт, то есть не оказаться в таком положе­нии, когда возможность контакта неожиданно пресекается. Усилия такого рода реализуются тремя способами, внутрен­не предельно разными, тем не менее взаимозаменяемыми, поскольку они обязаны своим происхождением лежащей в их основе общей мотивации: это фантазии на тему проституции, стремление выйти замуж и желание быть мужчиной. Фанта­зии на тему проституции и стремление к замужеству означа­ют в данном случае, что в распоряжении пациентки всегда бу­дет мужчина. Желание быть мужчиной или обида на мужчин проистекают в этой связи из мысли о том, что мужчина мо­жет совершать половой акт всегда, когда захочет.

Я полагаю, что в переоценку сексуальности вносят свой вклад следующие три фактора.

1. С экономической точки зрения многое в психологичес­кой структуре, типичной для этих женщин, вынуждает их ограничиваться областью сексуальности, потому что путь У достижению удовлетворения иного рода чрезвычайно затруднен. Гомосексуальные импульсы отвергаются из-за того, что они сочетаются с деструктивными импульсами, а также из-за установки на соперничество с другими женщинами. Мастурбация не приносит удовлетворения, если только она во­обще еще полностью не подавлена, как это бывает в большин­стве случаев. Но в значительной мере сдерживаются и все прочие формы аутоэротического удовлетворения в широком смысле слова, причем как в непосредственном проявлении, так и в сублимированном виде, то есть все, что человек де­лает или чем наслаждается “только для себя”, будь то на­слаждение едой, заработком, искусством или природой, и все в основном потому, что эти женщины, как все люди, чувству­ющие себя в явно невыгодном положении, таят в себе нео­бычайно сильное желание иметь все только для себя, не позволять больше никому ни малейшего наслаждения, отни­мать все у всех остальных – желание, вытесняемое из-за по­рождаемой им тревоги и из-за его несовместимости с прочи­ми нормами поведения индивида. Вдобавок к этому во всех областях деятельности имеется ограничение, которое при наличии амбиций приводит к значительной внутренней не­удовлетворенности.

2. Первый фактор мог бы объяснить имеющее место уси­ление сексуальных потребностей, тогда как следующий фактор мог бы послужить причиной завышения ее оцен­ки – оценки, основанной на изначальном поражении ин­дивида в сфере женского соперничества, выливающемся в глубоко затаенный страх, как бы другие женщины не ста­ли постоянной помехой в гетеросексуальных проявлениях, что, действительно, достаточно ясно проступает в ситуации переноса. На деле это нечто вроде описанного Эрнестом Джонсом “афанизиса”[28], впрочем, с той разницей, что здесь нет и речи о тревоге по поводу утраты способности к сек­суальному переживанию; скорее есть опасение, что какое-то внешнее воздействие будет постоянно мешать ему. Что­бы отвратить тревогу, делаются попытки достичь упомяну­ли выше безопасности, однако тревога вносит свой вклад в переоценку сексуальности, поскольку любое намерение, становясь предметом обсуждения, всегда привлекает к себе повышенное внимание.

3. Третий источник, как мне кажется, наименее распро­странен, ибо мне не удалось обнаружить его присутствия во всех случаях и поэтому я не возьмусь поручиться за то, что он имеет значение в каждом примере. Некоторые из женщин как уже говорилось, сами припоминают, что в раннем дет­стве пережили сексуальное возбуждение, сходное с оргазмом. В отношении других с определенной долей уверенности мож­но вывести, что подобное переживание имело место, опира­ясь на такие возникшие впоследствии проявления, как страх перед оргазмом, хотя сновидения выдавали, что страх соче­тается со знанием об оргазме. Возбуждение, пережитое в ранний период жизни, действовало устрашающе как из-за специфических условий, сопутствовавших данному пережи­ванию, так и просто из-за его всепоглощающего характера, специфичного для незрелого субъекта, и поэтому оно вытес­нялось. Тем не менее переживание оставило определенный след – намек на удовольствие, намного превосходящее то, что можно получить из любого другого источника, и на не­что необычайно животворное для всего организма. Я скло­няюсь к тому, что подобные следы приводят именно этих женщин – в большей степени, чем обычно, – к тому, что­бы считать сексуальное удовлетворение своего рода эликси­ром жизни, которым способны снабдитьих мужчины и без которого придется иссохнуть и зачахнуть, тогда как его не­хватка делает невозможными достижения в любом другом направлении. Этот пункт, однако, нуждается в дальнейшем подтверждении.

Несмотря на разнообразные причины стремления добиться расположения мужчин, несмотря на огромные усилия, при­лагаемые для достижения поставленной цели, все эти попыт­ки обречены на провал. Причины этой неудачи надо искать отчасти в том, что уже было сказано. Они произрастают на той почве, которая привела пациенток к поражению в сорев­новании за мужчину, но которая вместе с тем снова застав­ляет прилагать особые усилия для его завоевания.

Распаленное чувство соперничества с другими женщина­ми побуждаетих, конечно, вновь и вновь демонстрировать свое эротическое превосходство, и в то же время их деструктивные импульсы в отношении женщин неизбежно привносят в любое соперничество за мужчину глубокую тре­вогу. В соответствии с силой тревоги и, пожалуй, еще боль­ше в соответствии с субъективным осознанием своего пора­жения и вытекающим отсюда снижением самооценки кон­фликт между нарастающим побуждением включиться в соперничество с другими женщинами и вызваннымим уси­лением тревоги изливается вовне в стремление избежать подобной конкуренции вообще, либо, наоборот, в попытку приумножить усилия в этом направлении. Выявленная кар­тина может поэтому развернуть перед нами весь диапазон вариантов, начиная с женщин, чрезвычайно сдержанных в любых шагах по установлению взаимоотношений с мужчи­нами, хотя и жаждущих их вплоть до утраты всех прочих желаний, и кончая женщинами подлинно донжуановского типа. Включение в одну категорию всех этих женщин, не­взирая на видимые различия между ними, оправдано не только сходствомих фундаментальных конфликтов, но и сходствомих эмоциональной ориентации, несмотря на ог­ромную разницу ее внешних проявлений, точнее, особо учитываяих установку в сфере эротики. Уже упомянутое обстоятельство, что “успех” у мужчин сам по себе эмоцио­нальной ценности не имеет, вносит заметный вклад в ука­занное сходство. Более того, ни в одном из случаев так и не удается достигнуть взаимоотношений с мужчиной, удовлет­воряющих женщину либо духовно, либо физически.

Обида на то, что они – женщины, побуждает их дока­зывать самим себе свою женскую состоятельность, причем побуждает как прямо, так и косвенно – через опасение, что у них не все в норме. Но поскольку поставленная цель ока­зывается недостижимой в силу того, что по мере ее приближения немедленно происходит самообесценивание дос­тигнутого, такой оборот дела приводит к быстрой замене одного отношения другим. Их заинтересованность в муж­чине, способная даже создать иллюзию чрезвычайной влюбленности в него, как правило, сразу пропадает, как только оказывается “покорен”, то есть стоит ему стать эмоцио­нально от них зависимым.

Эта тенденция ставить человека в зависимость с помощью любви, которую я уже описала в качестве характерной особенности переноса, имеет еще один определяющий фак­тор. Она обусловлена тревогой, подсказывающей, что зави­симость – это опасность, которой надо избегать любой це­ной, и, следовательно, раз любовь или какая-либо иная эмоциональная привязанность есть то, что в наибольшей степени порождает зависимость, они представляют собой большое зло, которого следует избегать. Другими словами страх перед зависимостью – это глубинное опасение паци­енток испытать разочарования и унижения, проистекаю­щие, как они полагают, из их влюбленности; унижения, которые они сами претерпели в детстве и теперь хотели бы чтобы впоследствии их пережили другие. Таким образом, первоначальное переживание, оставившее после себя столь сильное ощущение уязвимости, причинялось преимуще­ственно мужчиной, а поведение, явившееся его следствием, направляется примерно в равной степени и на мужчин, и на женщин. Например, пациентка, желавшая поставить меня в зависимость с помощью подарков, как-то выразила сожаление, что не пошла к аналитику-мужчине, потому что мужчину гораздо легче заставить влюбиться и тогда – игра выиграна.

Защита себя от эмоциональной зависимости соответству­ет, таким образом, желанию стать неуязвимой, подобно Зигфриду в германской саге, искупавшемуся для этого в крови дракона.

В других же случаях механизм защиты проявляется в склонности женщины к деспотизму, а также к бдительно­сти, с тем чтобы удостовериться, что партнер останется более зависимым от нее, чем она от него, и, конечно же, это сопровождается соответствующими вспышками гнева, явно выраженными или подавленными, стоит лишь партнеру проявить хоть какой-нибудь признак независимости.

Двояко детерминированное непостоянство по отношению к мужчинам служит в дальнейшем удовлетворению затаен­ной жажды мести, сходным образом развившейся на осно­ве первоначального поражения; желание состоит в том, чтобы одержать верх над мужчиной, бросить его, отвергнуть просто потому, что женщина сама однажды почувствовала себя брошенной и отвергнутой. Из всего сказанного видно, о шансы пациенток на выбор подходящего объекта весьма малы, а практически сводятся на нет; по причинам, отчасти связанным с их отношением к другим женщинам, отчасти – с их собственным самолюбием, эти женщины слепо хватаются за первого попавшегося мужчину. К тому же в двух третях рассмотренных здесь случаев в дальней­шем их шансы еще больше уменьшились из-за фиксации на отце, бывшем тем самым человеком, вокруг которого пер­воначально концентрировалась борьба в детстве. В таких случаях сначала создавалось впечатление, будто в действи­тельности они искали отца или образ отца, и впоследствии очень быстро бросали мужчин потому, что те не соответство­вали этому идеалу и к тому же становились объектами ме­сти, изначально предназначавшейся отцу; другими слова­ми, создавалось впечатление, будто фиксация на отце со­ставляла ядро невротических расстройств у этих женщин. Хотя и в самом деле такая фиксация усиливает проблемы у многих женщин, тем не менее она наверняка не играет какой-то особой роли в генезисе данного типа нарушений, во всяком случае, не составляет динамической сердцевины той специфической проблемы, которой мы здесь занимаемся, ибо почти в трети рассмотренных случаев в этом отношении не было найдено ничего такого, что превосходило бы обыч­ный уровень по интенсивности или по какому-либо особо­му показателю. Я упоминаю здесь данный вопрос только по техническим причинам. Ибо из опыта известно, что, если проследовать через фиксации на ранних ступенях развития, не проработав предварительно всей затронутой проблемати­ки, легко зайти в тупик.

Для пациентки существует лишь один выход из такого во всех отношениях неудовлетворительного положения, а именно: через достижения в работе, уважение со стороны других, реализацию честолюбивых устремлений. Все эти женщины без исключения ищут такой выход, развивая при этом огромное честолюбие. Ими движут мощные им­пульсы, проистекающие из ущемленного женского само-любия и из преувеличенного чувства соперничества. Уважение к себе можно воздвигнуть на базе достижений и успехов, если не в сфере эротики, то в какой-либо другой области устремлений, выбор которой определяется специ­фикой способностей индивида, и тем самым одержать по­беду над соперницами.

Однако женщины заранее обречены на неудачу на этом пути, как и в эротической сфере. Теперь нам предстоит рас­смотреть причины неизбежности этой неудачи. Мы можем сделать это кратко, потому что затруднения в области дос­тижений в каком-либо виде деятельности по сути те же са­мые, какие мы видели в эротической сфере, и все, что нуж­но рассмотреть здесь, – это форму их проявления. Конечно, именно в соперничестве легче всего заметить параллелизм между поведением в эротической сфере и сфере работы. Те, у кого потребность оттеснить любую другую женщину с аре­ны собственной деятельности разрослась чуть ли не до пато­логических размеров, осознанно стремятся к признанию и жаждут его в каждом виде соревновательной активности, но непрочность их основы, конечно, очевидна. Она дала о себе знать в трех случаях, являвших собой именно эту модель, суть которой состоит в том, что женщины терпят полный провал в своих попытках упорно следовать указанной цели, несмотря на огромное честолюбие. Их обескураживает даже мягкая критика, как, впрочем, и похвала. Критика задева­ет их тайное опасение, способны ли они успешно состязать­ся, а похвала – страх перед любой конкуренцией, какова бы она ни была, но особенно, конечно, где они могут проиграть. Вторым элементом, регулярно повторявшимся в упомянутых случаях, было их донжуанство. Подобно тому как они испы­тывают постоянную потребность во все новых мужчинах, они неспособны привязаться и к какому-нибудь виду работы. Они любят указывать на то, что, привязавшись к какому-нибудь конкретному роду деятельности, они лишились бы возмож­ности реализовать другие интересы. То, что подобное опасе­ние – рационализация, обнаруживается в том, что в дей­ствительности они практически не затрачивают энергии на осуществление каких бы то ни было интересов.

У тех женщин, которые избегают любой конкуренции в эротической сфере и одержимы идеей о неспособности по­нравиться, честолюбие как таковое тоже почти полностью подавлено. В присутствии людей, всего лишь создающих видимость того, будто они в состоянии делать что-то луч­ше пациенток, последние чувствуют себя полностью оттес­ненными на задний план и ненужными, поэтому они реа­гируют на подобные ситуации – точно так же, как и в ситуации переноса, – бурными вспышками гнева и готов­ностью впасть в депрессию.

Когда же дело доходит до замужества, их собственное подавленное честолюбие часто переносится на мужа, так что со всей энергией собственного честолюбия они требуют ус­пехов от него. Но перенос честолюбия увенчивается успе­хом лишь частично, поскольку из-за неизменной установ­ки на соперничество они в то же время бессознательно ожидают от него неудачи. Какая установка по отношению к мужу возобладает, зависит от того, насколько сильна соб­ственная потребность женщины в максимальной сексуаль­ной удовлетворенности. Таким образом, и мужа можно с самого начала рассматривать как соперника, в отношении которого они погружаются в бездну чувств, вызванных не­возможностью победить и сопровождаемых глубочайшей обидой на него, то есть все обстоит точно так же, как было при объяснении того, почему они избегают эротической конкуренции. Во всех этих случаях имеет место дополни­тельная трудность первостепенной важности, вытекающая из-за поразительного расхождения между раздутым често­любием пациенток и их недостаточной уверенностью в себе. Все эти женщины могли бы плодотворно работать – в со­ответствии с индивидуальными наклонностями – писате­лями, учеными, художниками, врачами, организаторами. Само соб