Хорни К. На протяжении последних 30-40 лет имели место самые противоположные оценки врожденных материнских способ­ностей к воспитанию

МАТЕРИНСКИЕ КОНФЛИКТЫ [22]

На протяжении последних 30-40 лет имели место самые противоположные оценки врожденных материнских способ­ностей к воспитанию. Около тридцати лет назад материн­ский инстинкт считался непогрешимым наставником в деле воспитания детей. Когда же его несовершенство стало оче­видным, с таким же энтузиазмом стали верить в теорети­ческие знания о воспитании. К сожалению, оснащенность средствами научных теорий воспитания оказалась не более надежной гарантией от неудач, чем материнский инстинкт. И теперь мы на полпути к тому, чтобы вновь делать акцент на эмоциональной стороне отношений матери и ребенка. На сей раз, однако, уже не затем, чтобы опереться на расплыв­чатую концепцию влечений, а чтобы поставить вполне оп­ределенный вопрос: каковы эмоциональные факторы, спо­собные подорвать желательную установку у матери, и из каких источников они проистекают?

Даже и не пытаясь обсудить огромное разнообразие конфликтов, с которыми мы сталкиваемся при анализе матерей, я постараюсь представить здесь только один осо­бый тип, в котором отношение матери к собственным ро­дителям отражается на ее отношении к своим детям. Я имею в виду пример с женщиной в возрасте тридцати пяти лет, обратившейся ко мне за помощью. Она была учительницей, наделенной умом и способностями, яркой личнос­тью и в целом производила впечатление очень уравновешенного человека. Одна из двух ее проблем касалась небольшой депрессии, от которой она страдала, узнав, что муж обманывает ее с другой женщиной. Сама она была женщиной высоких моральных качеств, подкрепленных образованием и профессией, но она придерживалась прин­ципа терпимости в отношении других людей, и поэтому естественно поднявшаяся в ней враждебность как реакция на поведение мужа была неприемлема для ее сознания. К тому же недоверие к мужу повлияло на ее отношение к жизни и удерживало ее в своих тенетах. Другая проблема касалась ее тринадцатилетнего сына, страдавшего тяже­лым неврозом навязчивости и состояниями тревоги, кото­рые, как показал анализ, находились в определенной за­висимости от его необычайной привязанности к матери. Обе эти проблемы были в достаточной мере выяснены. Прошло пять лет, прежде чем она вернулась, на сей раз с проблемой, о которой умолчала в первый раз. Она замети­ла, что некоторые из ее учеников питают к ней более чем нежные чувства; и в самом деле, бросалось в глаза, что не­которые ребята страстно влюблены в нее, и она спраши­вала себя, не провоцировала ли она сама такую любовь и страсть. Она чувствовала, что допустила ошибку в своем отношении к этим ученикам. Она обвиняла себя в том, что эмоционально откликнулась на эту страсть и любовь, и те­перь давала себе волю, осыпая себя суровыми упреками. Она была твердо уверена, что я буду осуждать ее, а когда я этого не сделала, отнеслась ко мне с недоверием. Я пы­талась убедить ее, говоря, что в сложившейся ситуации нет ничего сверхъестественного и что, если человек способен столь напряженно работать, занимаясь такой действитель­но прекрасной и творческой деятельностью, вполне есте­ственно, что будут затронуты и более глубокие влечения. Такое объяснение не принесло ей облегчения, поэтому нам пришлось искать более глубокие эмоциональные истоки этих отношений.

В конце концов выяснилось следующее. Во-первых, ста­ла очевидной сексуальная природа ее собственных чувств. Один из юношей последовал за ней в тот город, где она про­ходила анализ, и она действительно влюбилась в этого двадцатилетнего молодого человека. Было прямо-таки порази­тельно видеть, как эта уравновешенная и сдержанная жен­щина боролась с собой и со мной, боролась со своим жела­нием вступить в любовную связь со сравнительно незрелым юношей и преодолевала все условности, которые, как ей казалось, являлись единственной помехой их любви.

Затем обнаружилось, что эта любовь в действительнос­ти относилась не к самому юноше. И этот парень, и другие юноши до него, очевидно, воплощали для нее образ отца. Все они обладали определенными физическими и духовны­ми качествами, напоминавшими ей отца, а в сновидениях эти юноши и отец часто являлись ей в образе одного и того же человека.

Она стала осознавать, что за жесткой конфронтацией с отцом в отроческие годы скрывалась глубокая и страстная к нему любовь. В случае фиксации на отце субъект обыч­но выказывает явное предпочтение мужчинам старшего возраста, поскольку они, видимо, наводят его на мысль об отце. В данном случае отношения, сложившиеся в детском возрасте, оказались перевернутыми.

Попытки этой женщины разрешить проблему приняли в ее фантазии такую форму: “Я уже не маленький ребенок, который не может добиться любви недосягаемого отца; раз я большая, тогда пусть он будет маленьким, я смогу быть матерью, а мой отец – моим сыном”. Она вспомнила, что, когда отец умер, ей хотелось лечь рядом с ним и прижать его к груди, как поступила бы мать со своим ребенком.

Дальнейший анализ выявил, что эти юноши воплощали только вторую фазу переноса ее любви к отцу. Ее сын был первым реципиентом этой перенесенной любви, которая затем была обращена на ребят того же возраста, что и ее сын, с тем чтобы отвлечь ее мысли от сосредоточения на инцестуозном объекте любви. Ее любовь к ученикам была своего рода бегством, еще одной формой ее любви к соб­ственному сыну, первоначально воплощавшему собой отца. По мере того как она осознавала свою страсть к другому юноше, ослабевала та невероятная напряженность, которую она испытывала по отношению к сыну. До сих пор она настаивала на том, чтобы он писал ей каждый день письма, в противном случае она очень беспокоилась. Когда ее охва­тила страсть к другому юноше, эмоциональный накал в от­ношении сына тут же ослаб, свидетельствуя о том, что и этот юноша, и другие до него на самом деле были для нее лишь заменой сына. Ее муж тоже был моложе ее и гораздо слабее как личность, и в ее отношении к нему совершенно отчетливо проступали материнские черты. Узы, связывав­шие ее с мужем, утратили для нее эмоциональное значение, как только родился сын. Фактически именно этот чрезмер­ный эмоциональный накал по отношению к сыну и вызвал у него с наступлением половой зрелости тяжелый невроз навязчивости.

Одно из основных психоаналитических положений состо­ит в том, что сексуальность возникает не в пубертате, а существует с самого рождения; соответственно наши ранние любовные чувства всегда носят сексуальный характер. Как мы наблюдаем во всем животном мире, сексуальность озна­чает влечение полов друг к другу. В детстве выражение этого мы усматриваем в том, что дочь инстинктивно боль­ше тянется к отцу, а сын – к матери. Из этого источника возникают конфликты, порожденные соперничеством и ревностью по отношению к родителю того же пола. В опи­санном выше случае мы видели трагическое развитие кон­фликта, проходящего через три поколения.

Подобный перенос любви с отца на сына я наблюдала в пяти случаях. Такое воскрешение чувств к отцу обычно остается бессознательным. Сексуальная природа чувств к сыну осознавалась лишь в двух случаях; что обычно осоз­нается, так это высокий эмоциональный заряд отношений между матерью и сыном. Чтобы понять особенности таких отношений, надо уяснить себе, что по самой своей природе они будут напряженными. На них переносятся не только инцестуозные сексуальные элементы инфантильного отно­шения к отцу, но и элементы враждебности, некогда неиз­бежно присоединившиеся к ним. Некоторый остаток дет­ских враждебных чувств неизбежен, будучи результатом столь же неизбежного воздействия ревности, фрустрации и чувства вины. Если чувства к отцу переносятся на сына в полном объеме, сын получит не только любовь, но и заста­релую враждебность. Как правило, оба чувства вытесняют­ся. Одна из форм, в которую может осознанно вылиться конфликт между любовью и ненавистью, – это чрезмерно заботливое отношение к ребенку. Таким матерям постоян­но кажется, что их чаду угрожает опасность. Они испыты­вают преувеличенный страх, что их малыш может заболеть, заразиться, стать жертвой несчастного случая. Они букваль­но фанатичны в своей опеке. Женщина, о которой шла речь, защищая себя от осознания конфликта, просто изводила себя хлопотами о сыне, которого, как ей казалось, окружа­ли бесчисленные опасности. Когда он был маленьким, все вокруг него должно было быть стерильным. И даже позже, стоило ему столкнуться с малейшей неприятностью, как она непременно оставалась дома, пропуская работу, и посвяща­ла себя заботе о нем.

В других случаях такие матери не осмеливались даже прикоснуться к своим сыновьям из опасения чем-либоимнавредить. Две женщины, которых я имею в виду, содер­жали няню исключительно ради маленьких сыновей, хотя подобный расход не вписывался вих бюджет, а присутствие постороннего человека создавало большое неудобство для всех домашних, в том числе и с эмоциональной стороны. Тем не менее матери предпочитали терпеть присутствие няни, потому что защитить сыновей от мнимых опасностей им представлялось слишком важным.

Есть еще одна причина чрезмерно заботливого отноше­ния таких матерей. Посколькуих любовь носит запретный инцестуозный характер, они постоянно чувствуют угрозу того, что у них отнимут сына. Одной женщине, например, приснилось, что она стоит в храме с сыном на руках и что она должна принести его в жертву какой-то ужасной боги­не-матери.

Еще одна сложность в случае фиксации на отце часто бывает обязана своим происхождением ревности между матерью и дочерью. Некоторое соперничество между матерью и взрослеющей дочерью – вещь естественная. Но если эдипова ситуация в детстве самой матери вызвала у нее чрезмерное чувство соперничества, впоследствии оно может принять гротескные формы и возникнуть у девочки чуть ли не в младенческом возрасте. Подобное соперничество может проявиться в запугивании ребенка, в попытках высмеять и унизить дочь, помешать ей привлекательно выглядеть и встречаться с мальчиками и т.д., и все с тайной целью вос­препятствовать тому, чтобы дочь развивалась как женщи­на. Хотя обнаружить ревность за всем многообразием форм, в которых она выражается, может оказаться трудным де­лом, общий психологический механизм имеет простую ба­зисную структуру и поэтому в подробном описании не нуж­дается.

Рассмотрим теперь более сложный случай, возникающий тогда, когда женщина в детстве была особенно сильно при­вязана не к отцу, а к матери. В такого рода случаях, кото­рые мне довелось анализировать, постоянно обнаруживались определенные особенности. Типично следующее: у девочки, как правило, очень рано возникали причины не любить свой собственный женский мир, возможно, из-за того, что мать запугала ее, или девочка пережила глубокое разочарование в отношениях с отцом или братом, или рано приобрела на­пугавший ее сексуальный опыт, или обнаружила, что брату отдают предпочтение перед ней.

В результате всего этого она эмоционально отворачива­ется от присущей ей сексуальной роли и развивает в себе мужские наклонности и фантазии. Однажды возникнув, эти фантазии ведут затем к формированию соревновательных тенденций в отношениях с мужчинами, которые усилива­ют изначальное чувство обиды на мужчин. Очевидно, что женщины с такой установкой не слишком-то подходят для замужества. Они фригидны и неудовлетворенны, аих муж­ские наклонности проявляются, например, в желании гла­венствовать. Если такие женщины выходят замуж и заво­дят детей, они склонны демонстрировать преувеличенную привязанность к своему чаду, которую обычно описывают как застой устремленного на ребенка либидо. Хотя такое описание верно, оно не позволяет проникнуть в особенности происходящих процессов. Осмыслив источник такого развития, мы можем понять конкретные его особенности как результат попыток разрешить те или иные конфликты раннего возраста.

Мужские наклонности проявляются в установке женщи­ны на доминирование, в стремлении полностью контроли­ровать детей. Или, возможно, она боится этого и потому слишком потакает им. Может проявиться одна из двух этих крайностей. Мать может бесцеремонно встревать в дела детей или, испугавшись своих садистских наклонно­стей, оставаться пассивной, не осмеливаясь во что-либо вмешиваться. Обида за женскую роль находит выход в том, что детям прививается мысль, что мужчины – скоты, а женщины – несчастные страдалицы, что роль женщины неприятна и достойна сожаления, что менструация – бо­лезнь (“проклятие”), а половой акт – принесение себя в жертву похоти мужа. Такие матери нетерпимы к любому проявлению сексуальности, особенно у дочерей, но неред­ко и у сыновей тоже.

Очень часто у этих мужеподобных матерей развивается чрезмерная привязанность к дочери, подобная той, которую другие матери испытывают к сыну. Обычно дочь отвечает матери столь же сильной привязанностью. При этом она отчуждается от своей женской роли, и в дальнейшем ей, как правило, трудно достичь нормальных отношений с мужчи­нами.

Есть еще один важный способ, с помощью которого дети могут непосредственно воспроизводить образы и действия Родителей. Родители – объекты не только любви и ненави­сти, но и инфантильных страхов детских и отроческих лет. В значительной мере наша совесть, особенно ее бессозна­тельная часть, именуемая Сверх-Я, обязана своим проис­хождением внедрению в нашу личность устрашающих образов родителей.

Этот старый инфантильный страх, относившийся некогда к отцу или матери, может также переноситься на детей и вызывать с ними связанное безграничное, хотя и смутное ощущение небезопасности. По ряду причин это представляется особенно верным для этой страны. Родители выказы­вают этот страх в двух основных формах. Они страшатся неодобрения детей, боятся, что дети раскритикуют их по­ведение, пьянство, курение, сексуальные отношения. Или же они постоянно беспокоятся о том, дают ли детям надлежащее воспитание и образование. Причина кроется в тай­ном чувстве вины перед детьми и приводит либо к чрезмер­ной снисходительности, с тем чтобы избежать неодобрения ребенка, либо к открытой враждебности, то есть к инстин­ктивному использованию нападения в качестве средства за­щиты.

Тема эта неисчерпаема. Конфликты матери со своими родителями могут иметь множество косвенных последствий. Моя же цель заключалась в том, чтобы прояснить способ, с помощью которого дети могут прямо и непосредственно воплотить в себе старые образы и таким образом вызывать те же эмоциональные реакции, которые однажды уже имели место.

Может возникнуть вопрос: какова практическая польза от разнообразных попыток глубже проникнуть в изучаемые процессы для наших усилий по руководству детьми и улуч­шению условийих воспитания? В отдельно взятом случае анализ материнских конфликтов стал бы наилучшим спосо­бом помочь ребенку, однако этого нельзя сделать в широком масштабе. Тем не менее я полагаю, что детальное знание, полученное из анализа сравнительно немногочисленных слу­чаев, способно указать направление, в котором реально на­ходятся порождающие факторы. К тому же знание о завуа­лированных формах, в которых проявляются патогенные факторы, уже сейчас может оказаться полезным для более легкогоих распознавания в практической работе.