Неизреченное благоухание

Год 1976. Месяц август — двадцать второе июля по старому стилю. Панигир святой Марии Магдалины в Симонопетре. Эту святую так любят в ее монастыре! Здесь хранится ее левая рука: запястье, ладонь и пальцы, с кожей и сухожилиями. Температура устойчиво держится на тридцати семи градусах — доказательство того, что эта рука живой свидетельницы воскресшего Христа, живое доказа­тельство того, что и ей смерть... ктому не обладает (Рим. 6, 9).

На всенощном бдении мне указали стасидию поч­ти в центре. Рядом со мной — седовласый старчик. Стоит прямо как свеча, не шелохнется. По ходу служ­бы слабеет. Он явно устал. Вернее всего, спит. Но не так, как обычно, расслабившись. Его состояние своео­бразно и занимательно: голова наклонена к руке, глаза прикрыты. Время от времени слышится различимое спокойное похрапывание. Но всякий раз, как только певчие допускают ошибку, он вступает и без промед­ления ее поправляет. И возвращается в... свой покой. «Тело спит по нужде природы, а сердце его бодрству­ет по множеству любви». И действительно — его ум бодрствует. Этот человек, кажется, живет в ином мире.

Дошли до эксапостилария. Отцы все встают. Они снимают скуфьи, низко склоняются, когда служащий священник совершает молебен над лежащими на по­серебренном подносе мощами великой святой, покро­вительницы обители. Вскоре начинается поклонение. Я ошеломлен. Смотрю, что делают остальные. И чув­ствую, что я не с ними, пытаюсь определить свою роль и верные действия, но не могу прикоснуться к тайне. Все вокруг, я это ощущаю, переживают некое собы­тие, которое мне неведомо. Певчие благопоспеше- ствуют торжеству. Монахи всем своим видом показы­вают, что испытывают нечто такое, чего я не в силах постичь. Единственное, на что я способен, это следить за происходящим — поверхностно и с любопытством. Вскоре старец, стоящий рядом, покидает свое место и направляется согласно своей чреде к святым мощам. Положив три земных поклона, лобызает их, помазу-

ется священником и в умилении возвращается в ста- сидию.

— Иди и ты, — говорит он мне, — не робей, сегод­ня святая благоухает. Получи немного от ее благодати.

Я послушался и пошел к мощам. Так, кроме всего прочего, делали и другие. Но мои сомнения остались при мне. Я не особенно верил во все это. В растерян­ности подошел. И был потрясен благоуханием. Мне неутолимо хотелось подтвердить констатацию этого факта с исследовательской точки зрения и снова при­ложиться к мощам. Но я почувствовал неловкость — был неподходящий момент для экспериментов! Телом я вернулся на место. Мыслью же остался со святой.

Умножились мои вопросы, но не возросла моя вера. Это было «знамение», которого я просил, но это не было «знамение», в котором я нуждался. Я не мог в него поверить и опять-таки не мог себе предста­вить, чтобы монахи говорили неправду. У них были такие чистые лица, и происходящее они переживали без рассуждений и аргументов. Я не имел оснований подозревать их во лжи.

— Геронда, как это происходит? — спросил я. — Может быть, отцы из благоговения брызнули немного благовония? Или мощи сами благоухают?

— Здесь благоговение разрушается, как только ты брызнешь благовоние. Благоговение укрепляется, ког­да ты воспримешь в простоте неизреченное благоуха­ние. Святая Гора полна такого.

— Что значит «неизреченное благоухание»?

— Если бы мы брызнули немного благовония из парфюмерного магазина, тогда было бы «благоуха­ние». Сейчас, когда мы ничего не брызгаем, а благоу­хание изливается само, это называется «неизреченное благоухание».

Я наклонился и поцеловал его руку. Благоухал и он сам, словно потрогал ладан. Всенощное бдение про­должалось. Оно длилось двенадцать часов.

Ко мне подошел знакомый монах:

— Ты взял благословение у старца Арсения?

— Кто это? — спросил я в недоумении.

— Старчик, что стоял рядом с тобой.

— Старчик, что спал рядом со мной? — произнес я про себя.

— У него есть «дар неумовения», — добавил мо­нах, — вот уже десять лет он не умывал лица и весь благоухает. Он чист как слеза. Живет он в Каламице, в уединенной келье, в полуторах часах ходьбы отсюда. Беги, пока он не ушел.

Я не догнал его. До начала праздничной трапезы он удалился в свою келейку. Он напитался Божественным служением. Ему не нужно было ни еды, ни слов, что­бы наполнить душу. Двенадцать часов кряду он стоял, сидел, дремал, при этом ежесекундно вдыхая мед все­нощного бдения.

Благую часть избра, яже не отымется от него

(см. Лк. 10, 42).