На пути в Дамаск

Яроc в Фессалониках. Там у меня был духовник. Это святой человек, великий молитвенник, он жив и поныне — ему девяносто шесть лет. Ког­да мои родители, которые в юности не были глубоко церковными людьми, поженились, он сумел привести их в храм. Дом, в котором я рос, я могу назвать настоя­щей Церковью, хотя тогда и не понимал всей глубины этого. Моя мама — физик, вся моя родня — сестры и брат — тоже физики, поэтому и моей мечтой было стать серьезным ученым-физиком. Это отнюдь не из­бавляло меня от духовных поисков, и в течение шести лет я искал Бога, сомневаясь в Его существовании.

После окончания университета я оказался в Аме­рике, где продолжал свое образование в двух самых крупных мировых центрах физики — в Гарвардском университете и в Массачусетском технологическом институте. Там моими педагогами были обладатели Нобелевских премий. У них я изучал астрофизику, затем инженерную механику и впоследствии медици­ну. Я стремился научиться использовать достижения механики и передовых технологий для человеческого организма.

Когда меня пригласили в Национальное аэрокос­мическое агенство США для разработки технологий космической медицины, мне хотелось любыми усили­ями решить поставленные передо мной задачи. Науч­ный поиск приносил мне необыкновенную радость, самую огромную, на которую, как мне тогда казалось, способен человек. И Господь давал возможность ре­шать те научные задачи, которые я ставил перед со­бой, и более того, я добился того, чего сам не ожидал. Однако помню, что тогда меня удивляло: несмотря на огромнейшую радость от успеха, сердце, и я чувство­вал это, все равно оставалось ненаполненным.

С семнадцати до двадцати двух лет я мог бы себя на­звать неверующим, но не в том смысле, что я отвергал

Бога, я сомневался в Нем. А вы знаете, по-настоящему Господь являет Себя в том случае, когда кто-то серьез­но в Его существовании сомневается. Господь — это не тот, кто входит через разум, но Тот, Кто выходит из сердца человеческого. Я считаю, что самым большим даром Божиим для меня было то, что Он дал мне воз­можность сомневаться в Его существовании и через это в Его существование поверить.

Однажды в Америке я зашел в церковь, увидел рас­пятие Христово и на распятии надпись «Царь Сла­вы». Я подумал: как это возможно? Как мертвое тело, висящее на Кресте, может быть царем, царем славы? Этот парадокс заставил меня задуматься. Вспомни­лись слова из Евангелия о том, что если хочешь быть первым — будь последним, если хочешь что-то полу­чить — ты должен что-то отдать. Тогда у меня возник­ло желание отыскать укромную пещеру, спрятаться в ней и из ее глубины попытаться разглядеть звезды небесные.

Люди, которые ищут Бога разумом и полагают, что Господь входит в человека через разум, не найдут Его, потому что такого Бога нет. Нет Бога, существование Которого можно доказать логически. Истинный Бог выходит из сердца с помощью веры. Несколько лет тому назад я читал, как в Советском Союзе (а это было и в Греции при коммунистах) издевались над одной из заповедей блаженств: Блаженны чистые сердцем,

ибо они Бога узрят (мф. 5, з). Эта евангельская фраза говорит о том, что Бога может увидеть тот, кто имеет чистое сердце.

Находясь в Америке, я вспомнил свою поездку на Святую Гору, поездку, которую совершил исключи­тельно в туристических целях. За двадцать три дня размышлений я решил стать монахом, уехал на Афон и около двух с половиной лет прожил там. Когда мой отец узнал о моем намерении, он сказал: «Мальчик мой, я всегда знал, что ты смышленое дитя, но теперь ты окончательно убедил меня в этом. Ты решил не только проблему своей будущей жизни, но и все слож­ности и проблемы жизни настоящей». И добавил: «Отныне ты должен забыть нас, мы скоро уйдем из этой жизни, единственное — помни о Боге». У меня были родители, которые по-настоящему верили в Бога. Оказавшись на Афоне, я смог увидеть в скон­центрированном виде всю благодать Святой Горы, всю ее святость.

Владыка Севастиан, один из выдающихся иерар­хов Церкви, принадлежал к числу тех людей, чья лич­ность меня пробудила. Познакомился я с ним во время своего пребывания в Америке. То, что меня больше всего в нем потрясло, — это сочетание мужества, ду­ховной отваги и одновременно мирности и тихости его душевного устроения. Он был митрополитом не­большой епархии на границе с Албанией. В южной части Албании тогда число греков превышало число коренных жителей-албанцев. При этом до 1967 года им запрещалось проявлять свои религиозные чувства, нельзя было даже перекреститься. Владыке Севасти- ану удалось вдохновить сотни молодых людей и на­править их на путь достижения духовной свободы и возможности выражать свои религиозные чувства.

Он был человеком необыкновенно кипучей активно­сти в социальном служении. И это нисколько не меша­ло ему вести глубокую внутреннюю духовную жизнь. Его строжайшим правилом было с восьми вечера до восьми утра закрывать двери митрополии, где он жил, чтобы предаваться молитве. Двенадцать часов он по­свящал этому. Остальные двенадцать часов он зани­мался внешней деятельностью.

Он исповедовал нищету в жизни и говорил, что любой священник должен жить беднее мирянина, а владыка должен жить беднее священника. И эти его качества — нестяжательность и полное отречение от самого себя — привлекали людей, которые передава­ли ему огромные денежные средства, а он направлял их на осуществление своих благородных целей. Как только рухнул коммунистический строй в Албании, он пожертвовал большие суммы на нужды мусульман­ского населения (я хотел бы это подчеркнуть!) и, ко­нечно же, на поддержку христианских семей. Вскоре, в 1994 году, Господь забрал владыку из этого мира. По­сле его смерти от него осталось лишь двое брюк и две рясы. Одну рясу и одни брюки я получил в наследство. Но особенно я рад тому, что Господь сподобил меня воспринять священство из рук этого святого человека.

Я недолго оставался на Святой Горе. В скором времени святогорские старцы благословили меня слу­жить на Афонском подворье в Афинах. И я постоянно

жил в Афинах, лишь на месяц, полтора или два уезжая на Афон, где подвизался как отшельник в одной из уда­ленных келий. Но в конце концов Господь не только вывел меня со Святой Горы на служение на Афонском подворье в Афинах, но и направил по совсем иному пути, поставив архиереем в одной из митрополий не­подалеку от Афин.

Научную деятельность я оставил: когда ты имеешь перед собой пищу прекрасного качества, тогда то, чем довольствуется человек в «Макдональдсах», не вызы­вает никакого аппетита. Жизнь в Церкви напоминает чудно приготовленную пищу, а жизнь в миру, в том числе и научная, — это скорее консервированные продукты. Когда есть возможность взлететь на небо, путешествовать по земле становится тускло и неин­тересно.

Радости научного изыскания похожи на движение самолета, а радости церковные напоминают космиче­скую ракету. Если говорить о радостях научных, о том самом самолете, то, сколько бы ты ни летал на нем, ты все равно вернешься на землю. Что касается радостей Божиих, той самой ракеты, уносящей тебя ввысь, то в ней ты можешь путешествовать бесконечно в дотоле неведомых тебе мирах.

Сила Церкви заключается в том, что ты можешь преодолеть смерть, которая тебя ожидает, расширить свое сознание, выйдя за рамки присущего ему раци­онализма. Тот Бог, Которым живет Церковь, — не идеология, не некое мировоззрение группы людей, а самая настоящая жизнь. Я каждый день с утра до ве­чера целую собственную рясу.