Вера - дело сердца

Как-то раз много лет тому назад ко мне подошел юноша, студент. Нерешительно, но в то же вре­мя с настойчивостью ищущего человека, он за­явил, что неверующий, что очень хотел бы уверовать, но не смог. Годами он пытался обрести Бога, но без­успешно.

Общение с профессорами и образованными людь­ми не удовлетворило его жажды чего-то самого се­рьезного. Он услышал обо мне и решил поделиться со мной своими экзистенциальными исканиями. Он попросил дать ему научное доказательство существо­вания Бога.

— Ты разбираешься в интегралах или уравнени­ях? — спросил я его.

— К сожалению, нет! — ответил он мне. — Я сту­дент гуманитарного факультета.

— Жаль, потому что я мог бы дать тебе доказатель­ство, — ответил я с улыбкой.

Он почувствовал себя обезоруженным и ненадол­го умолк.

— Послушай, — говорю я ему, — прости, что не­много подразнил тебя. Бог — это не уравнение и не математическое доказательство. Если бы Он был тако­вым, то все образованные люди поверили бы в Него. Знай: Бог познается иначе. Ты когда-нибудь бывал на Святой Горе? Ты встречал в жизни настоящего под­вижника?

— Нет, отче, но я думаю посетить Афон, я много слышал о нем! Если вы скажете, я поеду хоть завтра же. Вы знаете там кого-нибудь образованного, чтобы я мог встретиться с ним?

— Выбирай: ты хочешь увидеть образованного, который сможет тебе вскружить голову, или святого, который «разбудит» тебя?

— Лучше образованного. Святых я побаиваюсь.

— Вера — это дело сердца. Попробуй все же на­чать со святого. Как тебя зовут?

— Гавриил, — ответил он мне.

Я направил его к одному подвижнику. Рассказал, как до него добраться, и дал необходимые инструк­ции. Мы и план составили.

— Ты придешь к нему, — сказал я, — и спросишь то же самое, что спросил у меня. Ты скажешь: «Я не­верующий, но хочу уверовать. Для этого мне нужно доказательство существования Бога».

— Я боюсь, я стесняюсь... — говорил он.

— Почему ты стесняешься и боишься святого и не стесняешься и не боишься меня? — спросил я у него. — Ты просто иди и задай ему свой вопрос.

Спустя несколько дней Гавриил пошел, нашел того подвижника. Он разговаривал во дворе с каким-то юношей. Сидя на бревне напротив, старца ожидали еще четверо человек. Между ними робко примостился и Гавриил. Прошло не более десяти минут, как геронда закончил беседовать с юношей.

— Как поживаете, дети? — спросил он, обернув­шись к сидящим. — Вы все уже взяли лукум? Водички попили?

— Спасибо, геронда! — отвечали те с принятой в миру вежливостью.

— Поди сюда, — подозвал он Гавриила, выделив его среди других. — Я понесу воду, а ты бери коробку с лукумом. И подойди ко мне поближе, я поведаю тебе одну тайну: ну да, неверующие люди бывают, но чтобы человек носил имя ангела и был неверующим?!. Такое первый раз в жизни встречаю!

Наш друг чуть было не получил инфаркт от такой неожиданности. Откуда старец знает его имя? Кто рассказал ему о его проблеме? Что всем этим, наконец, геронда хотел сказать?

— Отче, я могу с вами немного поговорить?

Это единственное, что он мог промямлить в ответ.

— Смотри, уже смеркается, бери лукум и немного попей водички. И ступай переночевать в близлежа­щий монастырь.

— Отче, но я хочу с вами поговорить. Это невоз­можно?

— О чем нам с тобой, мой милый, говорить? Ты зачем сюда пришел?

— Во время этих его слов я вдруг ощутил, как вды­хаю полной грудью, — рассказывал он после, — мое сердце наполняется верою, мой внутренний мир со­гревается, мои вопросы разрешаются без всяких ра­циональных доводов и обсуждений, без какого-либо четкого ответа. Сами собой рухнули все мои «если», «почему», «может быть». И остались лишь «как» и «что» делать с этого момента и дальше.

Тот ответ, который он не смог получить от обра­зованных людей, ему даровал своим деликатным со­ветом святой человек, окончивший всего лишь четыре класса. Святые очень рассудительны. Они оперируют тебя так, что ты этого даже не чувствуешь и не испы­тываешь боли. Они делают тебе трансплантацию, не вскрывая полости. Они возводят тебя на неприступ­ные вершины, не опираясь на лестницу мирской логи­ки. Они сеют в тебе веру, не утомляя твоего ума.

«Немощное мира избрал Бог»

Святая Гора — гора божественного безмолвия, гора божественных восхождений, ее же высо­чайшая вершина — смирение. Каждый ее уго­лок, каждая характерная черточка, каждая мелочь в уставе, укладе и жизни кроет величие подлинного, возводящего ввысь смирения.

Есть там смиренные люди, из духовной рассуди­тельности сами избравшие путь безвестности и не­приметности. Их урожай — таинственный. Они не растрачивают таланты, данные Богом, с легкомысли­ем. Эти люди — с дарованиями, способностями, до­бродетелями, знаниями и опытом — хоронят себя для этого мира, не ожидая воздаяния ни здесь, ни в мире ином. Благословенные души! Их не поразил микроб тщеславия. Мир не знает о них, а видя, неверно судит о них. Мир постоянно бывает к ним несправедлив, обижает их. А они невозмутимо шествуют «путем Господним».

Рядом с ними есть еще одна категория людей. Это те, кого скрывает Бог, чтобы скрыться за ними Са­мому: люди ограниченных возможностей, бесполез­ные, с явно выраженными недостатками, психически неуравновешенные, в каких-то случаях даже оттал­кивающие, «немощное мира». Мир вынужден их избегать. Но тех, кого презирает мир, избирает Бог для Своего жилища и преображает в инструменты Своей благодати.

В нашем монастыре живет отец Харлампии. Если он отважится открыть свои уста, ты с трудом сумеешь разобрать, что он говорит. Какое-то телесное увечье невообразимо мешает ему передвигаться. Он букваль­но едва волочит ноги. Оставив свой дом на Лемносе, он сел на кораблик и явился в монастырь с одним ос­лом и одним одеялом. Это было все его наследство. Родственники и братья над ним посмеивались. Он не выглядит старым. Ты легко можешь заставить его быть у тебя на побегушках, а если ты грубоват, то измывать­ся над ним самым неучтивым образом.

Его глаза всегда в слезах. Покраснели от слез. Но ты с большим трудом поймаешь его взгляд. Он не­прерывно перебирает потертые и порванные четки в руке. Если духовно ты умен, то понимаешь, что этот человек сокрывает в себе нечто необычное. В своих манерах он изящен и благороден. В словах — скуп и сдержан. Он больше говорит своим видом и присут­ствием, нежели устами. И говорит о многом...

Один из молодых отцов любит шутить над ним: за­ставляет трижды в день напоминать ему о чем-то, а ве­чером в абсолютно неурочный час будить для якобы совершения правила. Отец Харлампий в буквальном смысле слова ползет к его келье, чтобы помочь брату.

— Зачем ты его мучаешь? — спрашиваю я у непоч­тительного брата.

— Оставь его, он дурачок, и иного дела у него нет. Так он занимает и свое время, — отвечает тот мне.

— Отче мой, неужели тебе ни разу не пришло в голову: а может, этот человек, которого ты мучаешь, кроет в себе такую славу, что ты и представить не мо­жешь?

— Ладно, коли так, больше я не побеспокою это­го ленивого человечишку, — сказал он с сарказмом и ушел.

Спустя несколько дней я проходил мимо кельи отца Харлампия. Ее дверь была немного приоткрыта, и я де­ликатно постучал. Я сказал, кто я такой, и он пригласил меня войти. Я впервые оказался в его келье. Никогда в жизни я еще не видел такого пустого пространства. На стене — лишь одна икона Господа. Больше ничего. Пустой деревянный стол. Стула не было. Только ска­меечка. Ни одной книжки. Вместо кровати деревянная скамья. Ни одеяла, ни шкафа. На выступе окошка — один стакан. По-моему, больше совсем ничего. В этом голом и неуютном месте проводил нескончаемые часы в совершеннейшем одиночестве и без малейшего уте­шения теперь уже приснопамятный отец Харлампий.

— Отец Харлампий, чем ты тут занимаешься? — спрашиваю.

— Я исполняю правило, послушание старцу и ожи­даю своего часа.

— Хорошо, а ты не ощущаешь потребности в чьем-либо обществе?

— Разве может быть общество лучшее, чем наш Го­сподь, Матерь Божия и наши святые? Раньше иногда заходил и отец Пахомий, но вот уже несколько дней, как он меня наказал.

— Что делал здесь отец Пахомий?

— Он говорил мне, чтобы я напоминал ему о его послушаниях и будил вовремя к правилу.

— Но, как я вижу, у тебя нет часов. Здесь вообще ничего нет. Как ты узнаешь, сколько времени?

— Я не знаю, сколько времени. Это мне и не нуж­но. Просто после повечерия и молитвы моему Ангелу

Хранителю я прошу его, чтобы он сам известил меня, когда потребуется. Если это вечер, он меня будит. Если это день, он открывает дверь и напоминает мне.

— Ты знаешь своего ангела?

— Конечно, знаю. Он — моя единственная ком­пания. А по вечерам, когда мне трудно подниматься по ступеням, я прошу его, чтобы он разбудил отцов. Когда же на агрипнии меня клонит в сон, я молюсь и говорю ему: «Святой ангел мой, ты знаешь, сколько людей страдает от бессонницы. Сколько людей воро­чаются в своих кроватях и пытаются уснуть. Возьми эту сонливость от меня и ею закрой их глаза». Так мне посоветовал говорить отец Паисий, вот я так и делаю.

Этим способом отец Харлампий преодолел про­блему агрипнии, и, без сомнения, по его молитве мно­гие преодолели бессонницу. Великое дело — союз и соработничество с нашим ангелом.

Отца Харлампия не знали даже его собратья по мо­настырю. Блажен тот, кто смиренно стоял около него, кто забыл себя и учился на величии его безызвестно­сти. Жизнь рядом со святым, который не сознает сво­ей благодати, но покрыт благодатью Божией, который позабыт людьми, но пребывает в памяти у Бога, ко­торый презираем своими братьями, но собеседует со святыми ангелами, который терпит насмешки и оби­ды от своего окружения, а сам молится за весь мир, с которым никто не считается, но Бог «призирает на него», которому неведомо богословие как наука, но который переживает богословие как откровение, — такая жизнь сама есть откровение.

Смиряться перед братом — более надежный путь, нежели сокрушаться перед Богом. Опосредованная благодать, которую ты «берешь взаймы» у смирен­ного, более убедительна, чем та, которую получаешь прямо от Бога. Радоваться дару другого — есть боль­шее, нежели наслаждаться своим собственным. Тем более если его дал ему Бог.

АРХИМАНДРИТ АМФИЛОХИЙ (МАКРИС)

Архимандрит Амфилохий (Макрис, 1970), известный греческий духовник. Родился на острове Патмос, где евангелист Иоанн по откровению Божию записал книгу Апокалипсис. В 17 лет с благословения родителей ушел в монастырь святого Иоанна Богослова. Впоследствии стал его игуменом. В годы фашистской итальянской оккупации Додеканесских островов создавал тайные школы, чтобы дети смогли сохранить греческий язык и православную веру, занимался миссионерством, открывал детские приюты, благотворительные учреждения, основывал монастыри. Главным его детищем стал женский Благовещенский монастырь на Патмосе.