Концлагеря и остальная Германия

После освобождения Германии от фашизма всему миру

открылась страшная правда о гитлеровских концлагерях.

Потрясенные всем увиденным, союзники спрашивали у немцев,

переживших фашизм, знали ли они о существовании лагерей. И

очень часто получали ответ: " Нет, мы ничего не знали". Это

замечательное свойство противоречивой человеческой психики --

не знать того, что знаешь, но страшно не хочешь знать.

Страх

Нельзя было не знать -- о лагерях писали в газетах,

говорилось по радио. Правда, никаких подробностей не

сообщалось. Но это еще хуже -- если бы.знать, что тебя там

ждет, можно как-то подготовиться. А то -- как смерть. Человек

внезапно исчезает, и все.

И еще: чем отличается страна, в которой действует

множество самых жестоких законов, от страны, в которой вообще

никаких законов нет? В первом случае ты знаешь, за что и когда

тебя повесят. А во втором -- ты добропорядочный немец, ходишь в

церковь, слушаешься начальство, образцовый семьянин. И вдруг

ночью стук в дверь -- гестапо.

Поначалу вроде бы ничего. В газетах и по радио -- шумная

кампания против цыган. Всех цыган -- в лагерь. Но я не цыган,

меня не заберут. Следующие на очереди -- обитатели полусвета:

содержатели ночных заведений, гомосексуалисты и так далее.

Опять пронесло. Но дальше -- хуже. Вот какая-нибудь группа

людей, сознавая важную роль, которую она играет в обществе,

начинает слишком много себе позволять. Например, врачи. Или

адвокаты, ученые-физики и так далее. Они требуют для себя

свободного доступа к информации, поездок за границу к коллегам.

У них есть и духовный вождь -- всемирно известный, всеми

уважаемый ученый. С ними поступают так. Выбирают случайным

образом каждого десятого и--в лагерь. При этом их лидер может

случайно в эту выборку и не попасть.

Но вот -- мой сосед по лестничной площадке. Я его

прекрасно знаю -- абсолютно лояльный, преданный всем идеалам

национал-социализма немец. Чуть что -- " Хайль Гитлер! ". Ночью

слышу, как подъезжает машина, гестаповцы поднимаются по

лестнице, стук в соседнюю дверь. Теперь от страха уже некуда

деться.

Жить в таком состоянии нельзя. Чувство самосохранения

требует полностью слиться с властью. Проникнуть не умом, а

сердцем, всеми фибрами своей души в ее душу. Угадывать

мельчайшие колебания ее настроения. Раствориться в ней

полностью. Но для этого надо сначала растворить свою. И человек

начинает внутреннюю работу по уничтожению своей личности.

Посмотрим на него, когда он читает газету. Собственно, он ее и

не читает. Ведь газета создана не для того, чтобы служить окном

в мир, в котором ты живешь. Он читает там, где ничего не

напечатано -- между строчек. Он ее впитывает целиком. Он

сливается. Теперь ему уже не нужно приказывать -- он сам знает,

чего от него хотят. И тогда к нему приходит чувство

безопасности. Но эта безопасность мнимая.

" Гитлерюгенд"

Мой дом -- моя крепость. Пусть на улице маршируют

эсэсовцы, а со всех стен на меня смотрит этот мерзавец с челкой

и усиками. Пусть на службе при встрече с начальником я

вытягиваюсь в струнку -- " Хайль! ". Пусть в разговоре с друзьями

за кружкой пива приходится все время быть начеку -- здесь и

стены имеют уши. Пусть над всем этим витает призрак концлагеря.

Пусть! Но вот я прихожу домой, и здесь я -- хозяин. Я управляю

этим маленьким миром, я отвечаю за все. Чтобы все были сыты,

одеты, обуты и обогреты. Чтобы дети выросли, несмотря ни на

что, честными немцами. Мои дом -- мое последнее прибежище,

здесь я делаю то, что считаю нужным. И говорю то, что думаю.

Ты понимаешь, что это и есть Область Автономного Поведения

-- крепость, которую сам человек строит, чтобы защититься от

фашизма. Необходимо, следовательно, ее разрушить. В каждой

семье есть дети, и они -- члены " Гитлерюгенд". А там -- свой

фюрер, и он приказывает слушать, о чем говорят дома родители.

И, если услышишь что-нибудь не то, сообщать ему. И нашлись

дети, которые доносили. Немного -- навею Германию не больше

десятка случаев. Но каждый раз -- шум по радио, во всех газетах

-- статьи с портретом ребенка, который возводился чуть ли не в

ранг национального героя. И этого оказалось достаточно. Угроза

-- страшнее исполнения.

А теперь -- попробуй отшлепать своего малыша.