Нелегальная церковная жизнь на рубеже 1940-1950-х годов

В конце 1940-х гг. не ослабевала и деятельность незарегистрированных общин. Как и прежде, сообщения о нелегальных богослужениях в это время поступали из центральных областей России, Поволжья, Алтайского края. В Московской области, где к середине 1948 г. действующих храмов не было в пяти районах из 57 и восьми городах областного подчинения, в целости сохранилось более 200 церквей, ключи от которых оставались у общин, а те продолжали существовать и добиваться их открытия. Многие из этих общин продолжали и совместные богослужения. В 1948 г. молились в частных домах «и даже незарегистрированных церквах» верующие сел Сутково, Верхний Белоомут, Покров-Ильин, Троица-Чижи, города Узловая и других населенных пунктов. В Тульской области, по данным областного управления МГБ на ноябрь 1948 г., «вдалеке от промышленных и культурных центров» проводили службы до 30 священников-нелегалов. В Рязанской области, где в 1948 г. было зафиксировано 175 незарегистрированных общин, в 1949 г. их было уже около 200, но в начале 1950-х гг. эта цифра снизилась до 77. Скорее всего, сокращение церковного подполья в Рязанской области (каким бы ни было его численное выражение) происходило вследствие кончины организаторов нелегальных богослужений, прежде всего престарелых священников. Их число к началу 1950-х гг., по сведениям инспекции Совета по делам Русской Православной Церкви, сократилось с почти 100 примерно до 70 человек. (Возможно, отчасти из-за их выхода на открытое служение.) Лишившись организаторов служб, группа, привыкшая, что богослужением руководит священник, могла на какое-то время прекратить совместную молитву. Тем самым следует говорить не столько об уменьшении количества подпольных общин, сколько об угасании их подпольной деятельности. Процесс этот был обратим, и позднее нелегальные богослужения могли возобновиться уже без священнослужителей. Тем более что, по признанию той же инспекции, и в 1951 г. «во многих населенных пунктах Рязанской области» оставалась благоприятная почва «для деятельности духовенства».

«Например, в селе Юшта, Шиловского района, заштатный священник Орфенов, 76 лет, в пасхальные дни проводит в своем доме церковные службы, В эти же дни ходит с молитвой по домам верующих. Церковные требы совершает на дому верующих по их вызову. Подоходный налог в 1950 году платил в сумме 3600 рублей, а в этом году налог ему увеличен до 8100 рублей. В селе Барок этого же района таким же порядком занимается церковной деятельностью заштатный священник Соколов. Финорганы в 1950 году ему предявили подоходный налог в сумме 16 тысяч рублей, которые он внес». Так, «в силу <...> неэффективности мер, принимаемых финорганами <...> в отдельных местах как бы узаконивается существование молитвенных домов, фактически не получивших законом установленного разрешения».

В 1948 г. нелегальные богослужения совершались в девяти населенных пунктах Калининской области, и в 1950 г. как минимум в трех районах Ивановской области, причем, как сказано в постановлении Ивановского обкома, «с привлечением туда значительного числа посторонних для этого дома лиц». В Воронежской области к весне 1948 г. существовало «большое количество нелегальных групп верующих православного толка». Наиболее распространены среди них были изоляционистские течения: «истинно-православные христиане», «федоровцы», «иоанниты». В целом подпольные группы существовали в 19-20 районах северной и восточной части области (ряд из них позднее вошел в состав Липецкой области) и практически отсутствовали в 10 районах юго-западной части области, которые во время войны подвергались оккупации и были «наиболее насыщены церквами».

Незарегистрированные общины, собиравшиеся на богослужения в домах своих членов, к 1948 г. были выявлены в 38 районах Горьковской области из 6. Причем в некоторых из таких молитвенных домов регулярно бывало до нескольких сот молящихся. В городе Лукоянов на Пасху 1947 г. в домах Жуковой, Гурукиной и Леухиной проводились пасхальные службы, на которых присутствовало до 3000 человек. Во всем Лукояновском районе действующих церквей тогда не было, но в городе и близлежащих селах существовали «значительные группы верующих, в домах которых совершаются нелегальные церковные службы». Также не было действующих церквей в Спасском районе, в селах которого служили священники-нелегалы. В селе Белбаж Залесского района в доме некоей Пастуховой по церковным праздникам собиралось до 150-200 человек. В селе Большое Туманово Арзамасского района «в доме гражданки Епифановой проводятся церковные службы, которые совершает гражданка Епифанова и бродячие священники». Верующие этого села просили открыть местную церковь с 1943 г. В самом Горьком во всех районах города проводились службы пятью нелегальными священниками. В городе Бугульма в Татарии были выявлены три незарегистрированных молитвенных дома, в одном из которых «в зимнее время молящихся бывает до 200 человек, а в летнее - до 500 человек». В Бугульме не было ни одной действующей церкви, а заявления об открытии были отклонены. Но именно сюда на службу ездили верующие села Русские Токмалы Куйбышевской области, отстоящего от города на 120 км. В самой Куйбышевской области в селе Богдановка по праздникам в одном из домов собиралось до 300 человек молящихся. К весне 1948 г. не прекратились нелегальные богослужения и в Пензенской области. Часто, как указывалось в записке Совета по делам Русской Православной Церкви по этому вопросу, такие нелегальные молитвенные дома, пещеры, тайные избушки действовали «в течение многих лет».

Особая ситуация с церковным подпольем во второй половине 1940-х гг. сохранялась в Алтайском крае. Здесь в 1946 г. насчитывалось 138 «нелегальных групп церковников». К апрелю 1948 г., по сообщению начальника краевого управления МГБ, их осталось 3. Такое резкое сокращение нелегальных групп, согласно тому же сообщению, произошло в результате «профилактических мероприятий со стороны органов МГБ». Мероприятия эти состояли в аресте или высылке за пределы края руководителей подпольных общин или предупреждении их о возможных санкциях. В обоих случаях, как и в Рязанской области, общины продолжали существовать и происходило лишь затухание их деятельности, скорее всего, временное. Причем подпольная группа включала в среднем 30 человек, следовательно численность активной части церковного подполья составляла около 1000 человек. А всего в Алтайском крае в 1948 г. продолжали действовать, по крайней мере, «90 нелегальных групп церковников и сектантов». Среди их членов были сильны антисоветско-эсхатологические и изоляционистские настроения.

К концу десятилетия стало очевидно, что регионы широкого распространения церковного подполья и особой активности заявителей об открытии храмов в целом совпадают. Уже в отчете о работе Совета по делам Русской Православной Церкви за 1946 г. его председатель указывал, что

«преобладающее количество заявлений об открытии церквей поступает от верующих центральных и восточных областей, краев и республик, где имеется незначительное количество действующих церквей, и только около 9 процентов всех заявлений от верующих, проживающих на территории, временно подвергавшейся немецкой оккупации, где в период оккупации происходило массовое открытие церквей» и где нелегальная церковная деятельность существенно сократилась.

Через полтора года Г. Г. Карпов уточнил эти данные, выделив две группы областей, из которых в 1944-1948 гг. поступило 65, 7% всех российских заявлений. В первую группу входили Рязанская (2906 заявлений), Московская (1940), Калининская (1630), Воронежская (1278), Кировская (1252), Горьковская (1226), Ивановская (1046) области. Из них за пять лет поступило 50, 3% от общего числа заявлений по РСФСР, в которых просили открыть 1763 церкви (то есть об одной церкви ходатайствовали в среднем 6, 4 раза). Вторую группу составили Тамбовская (615 заявлений), Ярославская (579), Молотовская (598), Тульская (511), Костромская (510) и Владимирская (506) области, в которых ходатайствовали об открытии 1039 церквей (среднее число ходатайств - 3, 2). Как видим, это были области российского центра, Черноземья, Поволжья и Урала. Именно отсюда в конце 1940-х - начале 1950-х гг. наиболее часто поступали сведения о деятельности церковного подполья. Напротив, из Белоруссии, где число нелегальных общин было незначительным, во второй половине 1940-х гг. поступали единичные ходатайства об открытии церквей. Так, за 1947 г. по республике поступило всего 25 заявлений об открытии 14 церквей (среднее число ходатайств - 1, 8).

Совпадение регионов активности заявителей об открытии храмов и распространения незарегистрированных общин говорит о том, что церковное подполье и требования об открытии церквей были проявлениями единого процесса подъема церковной жизни. Точно так же обе тенденции, существовавшие в пределах подполья - легализации незарегистрированных общин и возникновения новых вследствие неудачи ходатайства об открытии церкви, - были лишь частными случаями движения за открытие церквей, охватившего в военные годы многие области РСФСР, движения, в котором наиболее ярко выразился процесс активизации церковной жизни.

Этот процесс начался еще в середине 1930-х гг. Первым его проявлением стала возросшая активность верующих и духовенства в ответ на публикацию в июне 1936 г. проекта новой Конституции, статья 124 которой провозглашала свободу «отправления религиозных культов» и свободу «антирелигиозной пропаганды». В первые же месяцы после публикации увеличился поток жалоб и ходоков в постоянную комиссию по делам религиозных культов при ЦИК СССР (по сравнению с теми же месяцами 1935 г. - в 1, 3 раза). Требовали прежде всего открыть закрытые церкви, а также разрешить собрания религиозных обществ, крестные ходы, публичные молебны. Почти в каждом заявлении присутствовали ссылки на 124-ю и 125-ю статьи Конституции. По признанию членов комиссии, «тон заявлений стал требовательнее, настойчивее». Ходатайства об открытии церквей не прекращались - хоть и были по большей части безответны -вплоть до 1943 г.. Не нужно забывать, что религиозному подъему 1936 г. предшествовала апатия духовенства и мирян рубежа 1920-1930-х гг., вызванная церковными разделениями конца 1920-х гг., принятием репрессивного законодательства 1929 г. и последовавшими вслед за тем повсеместным закрытием храмов (проходившим на фоне сплошной коллективизации), массовыми арестами священнослужителей и верующих, всплеском антирелигиозной пропаганды. Следующей вехой, по которой мы можем судить о степени религиозного подъема того времени, стала прошедшая в 1937 г. всесоюзная перепись населения, в ходе которой 56, 7% жителей СССР назвали себя верующими, а из них 75, 3% - православными. И, наконец, апогеем этого процесса стала активизация церковной жизни во время Великой Отечественной войны.

«Старые люди, - писал один из уполномоченных Совета по делам Русской Православной Церкви в 1944 г., - желают в дни войны помолиться за своих детей, за победу родины и, стало быть, идут просьбы об ускорении открытия церквей». Те же верующие еще до подачи заявления собирались на домашние богослужения; другие, не дожидаясь ответа инстанций, организовывали нелегальные молитвенные дома. Движущей силой процесса активизации церковной жизни была высокая степень традиционной религиозности жителей названных регионов. В 1951 г. группа инспекторов Совета по делам Русской Православной Церкви отмечала, что в Рязанской области приходов, где наблюдалось бы снижение посещаемости церковных служб, «насчитывается немного»:

«Значительное число церквей заметного спада интереса со стороны населения еще не испытывает и снижения своих доходов не имеет. Церковные здания, как правило, содержатся исправно, своевременно производится им необходимый ремонт, а многие здания внешне своей побелкой и покраской выделяются из окружающих построек и выглядят сравнительно нарядно». «Некоторая часть старого кадрового духовенства продолжительное время служит в одних и тех же церквах, соблюдая установившиеся церковные традиции подворных обходов с иконами и с так называемой молитвой, совершения по всякому поводу молебнов под открытым небом».

Выше уже говорилось, что интенсивность нелегальной церковной жизни была в Рязанской области очень высока (таблица 5 и Приложение 2), и именно эта область открывала список областей, откуда поступало наибольшее число заявлений об открытии храмов. Церковное подполье и движение за открытие церквей шли рука об руку, где-то пересекаясь - как это было в случае с легализацией незарегистрированных общин и духовенства, а также в случае возникновения новых подпольных общин после отказа открыть храм, где-то дополняя друг друга.

Тем самым практически повсеместная и активная нелегальная церковная жизнь в 1940-е гг. не была изолирована от легальной. Как и прежде это были два рукава одной реки, искусственно разделенные границей легальности. В связи со смещением этой границы в 1940-е гг. многие явления церковной жизни смогли обрести законный статус. Можно сказать, что легализация церковного подполья была одним из важнейших механизмов, благодаря которым в этот период происходило возрождение церковной жизни.

Именно незарегистрированные общины часто выступали инициаторами возбуждения ходатайств об открытии храмов. В условиях, когда подготовка священнических кадров была еще не налажена, подполье играло роль главного кадрового резерва легальной Церкви. Знамением времени было возвращение монашеских общин к легальному существованию в СССР по прошествии почти трех десятилетий. Некоторые из них, как Глинская пустынь до второго своего закрытия в 1961 г., были духовными центрами общецерковного значения. В годы войны, как и вся Русская Православная Церковь, церковное подполье участвовало в патриотической деятельности, собирая средства на оборону страны и работая на пользу Родины.

Вместе с тем далеко не везде процесс легализации церковного подполья смог осуществиться в полной мере. Если на подвергавшихся оккупации территориях СССР к открытому существованию вернулось большинство до этого незарегистрированных общин, то в остальных республиках и областях легализоваться смогла лишь малая их часть. Из-за сужения к концу десятилетия сферы легальности многие узаконенные было проявления церковной жизни снова оказались в подполье. Это произошло с приходскими общинами, храмы которых, возвращенные им во время оккупации, были отобраны как «принадлежащие» советским учреждениям; с церковной благотворительностью и с паломничествами к неофициальным святыням. Но даже та сильно ограниченная легализация различных сторон церковной жизни, которая вопреки всему в 1940-е гг. все же осуществилась, была бы невозможна без активной позиции епископата Русской Православной Церкви.

§ 3 ТАКТИКА ЛЕГАЛЬНОГО ЕПИСКОПАТА: «ПРЕКРАТИТЬ САМОЧИННЫЕ СБОРИЩА» ИЛИ «ОТКРОЙТЕ БОЛЬШЕ ХРАМОВ»

В 1940-е гг. высшее руководство и епископат Русской Православной Церкви впервые после установления советской власти оказались в ситуации, когда стало возможно расширение церковной жизни. Обстоятельства этому благоприятствовали: с одной стороны, повсеместно наблюдался религиозный подъем, стечение в действующие храмы многих и многих молящихся, с другой стороны - политика «нового курса», раздвигавшая границы легального существования Русской Церкви. Насущно необходимым было открытие новых церквей. Это позволило бы закрепить позиции Церкви перед лицом государства, а также отвечало ожиданиям верующих, в том числе - незарегистрированных общин, желавших обрести легальный статус. Но вновь открываемым храмам нужны были священники, с подготовкой которых еще не могли справиться только что открытые семинарии и Духовные академии. Естественным выходом из этого положения было возвращение к открытому служению тех церковнослужителей, кто оказался не у дел в годы закрытия церквей. Следовательно, здесь задачи епископата совпадали с интересами заштатного духовенства, стремившегося вернуться к церковному служению.

Эти задачи обусловили основные составляющие той тактики, которой придерживался епископат Русской Православной Церкви в 1940-е гг.

В мае 1943 г. в Пензенской области органами НКГБ был задержан «бродячий» священник Филарет (Волокитин), который «распространил слух, что он направлен в Пензу митрополитом Сергием, от которого якобы имеет полномочия на открытие церквей». В нескольких районах области о. Филарет собрал более 1000 подписей верующих и возбудил ходатайство об открытии церкви в Пензе. Неясно, действительно ли он был наделен какими-то официальными полномочиями от Патриаршего Местоблюстителя. По возвращении из заключения перед самой войной о. Филарет некоторое время находился в Москве, где мог встречаться с руководством Московской Патриархии. Как бы то ни было, уже через несколько месяцев, в начале 1944 г. священники с документами от тогда уже патриарха Сергия стали появляться в самых разных регионах СССР.

В Онежском районе Архангельской области «назначенный» Патриархом священник стал служить в официально недействующей церкви. В Курганской области патриарх Сергий направил священников в три такие церкви. В Алатырском районе Чувашской АССР священник с «документом от Патриарха» служил на домах у верующих, а затем община возбудила ходатайство о его регистрации. Механизм назначений во всех этих случаях, очевидно, был один. Священники, проезжая через Москву по пути из мест заключения или ссылки, встречались с руководством Московской Патриархии, и оно - в надежде на дальнейшую легализацию незарегистрированных, но фактически существующих общин - подтверждало их право совершать богослужения в приходах, которые были местом их последнего служения. При этом центральная церковная власть строго в соответствии с канонами давала назначения священникам лишь в те епархии, где в данный момент не было правящего архиерея. Архангельская, Чебоксарская и Курганская епархии в это время как раз были вдовствующими. Аналогичная деятельность местных епископов имела еще больший масштаб.

В 1944-1945 гг. практически повсеместно епархиальные архиереи выдавали незарегистрированным, но желавшим получить приход священникам указы с правом совершения богослужений на домах верующих с тем, чтобы эти священники были организаторами ходатайств об открытии церквей. Тамбовский архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) выдал такие указы целому ряду незарегистрированных священников. Систематически назначал незарегистрированных «священников в несуществующие общины» даже после запрета со стороны уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви архиепископ Ставропольский Антоний (Романовский). Такие назначения он использовал и как способ борьбы с обновленчеством, еще достаточно сильным в его епархии. Епископ Иларий (Ильин) сразу после своего назначения управляющим Ульяновской епархией «послал в гор< од> Мелекесс заштатного священника Мартынова, для того, чтобы он среди верующих провел работу по созданию группы верующих и оформлению ходатайства об открытии церкви». Когда же уполномоченный Совета по Ульяновской области указал ему на нарушение советского законодательства, еп. Иларий обосновал свои действия тем, что он носит титул «Ульяновский и Мелекесский» и не может допустить, чтобы титул «не соответствовал обстановке» из-за того, что в Мелекессе и прилегающих к нему районах нет действующих церквей. Несколько незарегистрированных священников получили справки и благословения на совершение богослужений в нелегальных общинах от епископа Пензенского Кирилла (Поспелова) и от архиепископа Куйбышевского Алексия (Палицына). «Назначенные» последним служители культа установили «постоянную связь с уполномоченными верующих этих сел, и под их руководством уполномоченные» предъявляли «настойчивые требования об ускорении открытия церквей». На Урале священников

«в несуществующие церкви» посылали епископы Молотовский (Пермский) Александр (Толстопятов) и Чкаловский (Оренбургский) Мануил (Лемешевский). Последний выдал указы 4-5 незарегистрированным священникам. А еп. Александр не ограничивался выдачей таких благословений, но распространял письма среди жителей тех районов, где не было действующих церквей, в которых призывал их возбуждать ходатайства об открытии храмов. Это, по признанию уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви, вело к тому, что активность верующих «в районах области» все более росла.

Такого рода практика не была изобретением 1940-х гг. Еще в первой половине 1920-х гг. подобные меры были успешно опробованы епископатом Русской Православной Церкви в ходе борьбы с обновленчеством. Так, епископ Тамбовский в 1923-1925 гг. Димитрий (Добросердов) предлагал священнику, обращавшемуся к нему за назначением, «идти в село и достать от группы верующих протокольное постановление о желании иметь посланного епископом Димитрием попа в приходе». Посланному священнику «ничего не остается делать, как вести агитацию против находящегося в приходе» священника-обновленца. Следствием такой тактики было постепенное вытеснение обновленческого духовенства из приходов епархии. Назначения священников в незарегистрированные общины продолжались и позднее. Так, к началу 1944 г. в Киргизии не было ни одной зарегистрированной общины православных верующих. Но фактически задолго до этого «в областных и районных центрах и во многих селениях» существовали приходы, в которых служили священники, назначенные Ташкентской и Алма-Атинской епархиями через местного благочинного.

Разумеется, епископы Русской Церкви поддерживали инициативу легализации незарегистрированных общин и тогда, когда она исходила от самих верующих. Когда в первой половине 1944 г. группа верующих из города Купино Новосибирской области обратилась к архиепископу Варфоломею (Городцову) с просьбой дать официальное назначение в их город священнику С. И. Саракузу, служившему до этого нелегально, епископ поддержал это обращение. Здесь помощь подпольной общине в ее стремлении к легализации была одновременно содействием заштатному священнику в его желании вернуться к открытому служению. Впрочем, в случае с незарегистрированным духовенством, так же, как с нелегальными общинами, епископат предпочитал активные действия пассивному ожиданию. Епископ Ульяновский Иларий (Ильин) в мае 1944 г. разослал ряду заштатных священников, живших в его епархии, отношения с предложением выйти на открытое служение и зарегистрироваться. Причем указал, что уклоняющиеся от регистрации не смогут рассчитывать на получение прихода. К июлю на призыв епископа откликнулись шестеро священников. Еще дальше в стремлении привлечь нелегальное духовенство к церковному служению шел Тамбовский архиеп. Лука (Войно-Ясенецкий), предложивший созвать съезд заштатного духовенства. Конечно, власти не могли позволить осуществиться этому плану, ведь его реализация грозила серьезно подстегнуть активность духовенства и верующих, а руководство Русской Православной Церкви разработало иной механизм привлечения заштатного духовенства к открытому служению, менее заметный, но не менее действенный. Его осуществление можно проследить на примере поездки архиеп. Куйбышевского Алексия (Палицына) в Среднюю Азию, предпринятой по поручению патриарха Сергия (Страгородского) «для устройства церковных дел» и состоявшейся в апреле 1944 г..

Главной официальной задачей архиеп. Алексия была, как сказано в отчете уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви, «ликвидация обновленчества» в республиках Средней Азии: прием покаяния от бывшего обновленческого духовенства, освящение бывших ранее обновленческими церквей. Другой целью его поездки была заявлена «работа по выявлению " липовых" и неполноценных служителей культа». Пресечение неканонических действий некоторых нелегалов было важной составляющей нормализации церковной жизни, но за этим скрывался также поиск и возможное привлечение к церковному служению нелегального духовенства. Об этом говорит один из пунктов указа архиеп. Алексия о Благочинническом совете - коллективном органе руководства епархией, созданном на время до прибытия правящего архиерея. В обязанности Совета входил учет, а значит и поиск бесприходных православных священников, проживающих в республиках Средней Азии. Поскольку Благочиннический совет замещал управляющего епархией архиерея, можно сделать вывод, что такая работа с заштатным духовенством входила в обязанности каждого епископа Русской Церкви.

Архиеп. Алексий выявил ряд нелегальных священнослужителей (только в Ташкенте их было 17), которым предложил выйти на открытое служение. Одним из них был упоминавшийся ранее архим. Гурий (Егоров), живший в это время в Фергане. Его ученик тайный иером. Иоанн (Вендланд) вспоминал, что он встретился с архиеп. Алексием после того, как последний принял публичное покаяние от лидера среднеазиатских обновленцев протоиерея Григория Брицкого:

«Я выяснил, где остановился архиепископ Алексий, пошел к нему на прием и рассказал об отце Гурии. " В Фергане, - сказал я, - живет на покое уже одиннадцатый год архимандрит Гурий. Что ему делать? ". - " Гурий безобразит? ", - неожиданно спросил архиепископ. " Нет, - ответил я, - у него есть антиминс от покойного митрополита Арсения". " Пусть приезжает ко мне", - сказал Владыка. Тотчас же я позвонил в Фергану. Отец Гурий пришел на телефонную станцию. " Слушайте новости, - сказал я ему, - приехал Алексий из Куйбышева и заставил Брицкого публично признать свои ошибки. Приезжайте к архиепископу на прием, он хочет видеть Вас"».

О.Гурий приехал и был назначен настоятелем Покровского собора в Самарканде. Вскоре он стал секретарем епархиального совета Среднеазиатской епархии, а затем наместником Троице-Сергиевой лавры и епископом. Правда, не все незарегистрированные священники Патриаршей Церкви безоговорочно соглашались вернуться к церковному служению. К таким архиеп. Алексий применял меры дисциплинарного воздействия. Им было издано постановление о запрещении совершения церковных служб на дому и объявлено об этом под подписку «безместным» священнослужителям. После отъезда архиеп. Алексия эти священники были приглашены в Благочиннический совет и предупреждены о возможных канонических прещениях в случае продолжения ими нелегального священнослужения. Наконец, с амвона последовал призыв к верующим отказаться от приглашения на дом незарегистрированных священников.

Судя по всему, действия, предпринятые архиеп. Алексием в отношении незарегистрированных священников, были стандартной схемой, которой следовали епископы Русской Церкви в отношении заштатного духовенства. По вступлении в должность они искали его представителей и вели их учет, предлагали выйти на открытое служение и зарегистрироваться (еп. Иларий (Ильин) сделал это даже письменно), а в случае отказа предупреждали о возможных мерах дисциплинарного воздействия. Священники, принявшие предложение о легализации, назначались на приходы, а ходатайства верующих об открытии храмов, куда могли быть назначены согласившиеся на легализацию священники, поддерживались епископами в первую очередь.

Судя по приведенным данным, можно говорить не о единичных действиях центральной церковной власти или отдельных епископов, а о продуманной системе мер, призванной подтолкнуть и ускорить легализацию как можно большего числа незарегистрированных общин и священников и координируемых предстоятелем Русской Православной Церкви. Не стоит забывать, что епископы становились организаторами и покровителями других нелегальных видов церковной деятельности – от благотворительности, как Краснодарский епископ Фотий (Тапиро), который лично направлял благотворительную помощь, оказывавшуюся в его епархии семьям духовенства, до разъездов священников. Тем самым в 1940-е гг. епископы Патриаршей 11сркви активно использовали церковное подполье, чтобы добиться расширения церковной жизни и упрочить положение Церкви в рамках «нового курса».

Такая позиция епископата не могла укрыться от Совета по делам Русской Православной Церкви. Письма его уполномоченных и маргиналии на них его сотрудников демонстрируют всю гамму чувств - от недоумения: «Кто же оформляет разрешение совершать на дому религиозные обряды там, где нет зарегистрированной церковной общины?» или «Зачем заштатных < священников> регистрировать?», - до раздражения и резкого неприятия описанных действий епископов. Уже весной 1944 г. в адрес епархиальных архиереев начали раздаваться гневные окрики руководства Совета с требованиями прекратить нарушения закона. Например, в том месте отчета уполномоченного по Молотовской области, где он рассказывал о письмах епископа с призывами к верующим возбуждать ходатайства об открытии церквей, тогдашний заместитель председателя Совета по делам Русской Православной Церкви К. А. Зайцев наложил резолюцию:

«Надо запретить ему и разяснить, что он руководит духовенством зарегистрированных церквей, а вопрос открытия новых церквей дело не его компетенции».

Однако запреты и указания на нарушение закона были малоэффективны, и вскоре сотрудники Совета стали подозревать епископов в том, что они целенаправленно стимулируют подпольную церковную деятельность. Тот же К. А. Зайцев в апреле 1944 г. в ответ на сообщение о том, что в Тамбовской области бывший священник, который «снял с себя сан и опубликовал свое отречение через печать», ходит по деревням и исполняет требы, заключил:

«Это вредное влияние Луки < Войно-Ясенецкого>. Возможно, что он дает прямые указания совершать требы на дому».

Настороженное отношение к действиям центрального церковного руководства и епископов и небезосновательное подозрение в том, что они всячески стараются расширить сферу церковной жизни, сохранялось в Совете по делам Русской Православной Церкви до конца десятилетия. 25 апреля 1949 г. председатель Совета Г.Г.Карпов писал в Правительство:

«Патриарх и епископат в своих письмах в Совет многократно просили о принятии административных мер к таким, как они называют, " самочинным службам" и по отношению духовенства, совершающего " требы" без регистрации <...> но во всех этих случаях они исходят из своих интересов, прося об открытии большего числа церквей».

Действительно, в позиции епископата Русской Церкви в отношении церковного подполья присутствовала некоторая двойственность. Систематически поддерживая легализацию незарегистрированных общин и духовенства, епископы в 1940-е гг. все более проявляли озабоченность деятельностью тех, кто продолжал оставаться в подполье. Они неоднократно высказывали неодобрение по поводу нелегального совершения богослужений, просили уполномоченных Совета по делам Русской Православной Церкви «в первую очередь разрешить < открыть> церковь в тех местах, где распространены нелегальные моления верующих без священников». Поощрять легализацию церковного подполья епископат заставляло не только стремление максимально реализовать возможности, открывавшиеся перед Церковью в рамках «нового курса», и расширить сферу церковной жизни, но и острое осознание того факта, что церковное подполье все дальше удаляется от норм церковной жизни, предписанных канонами Православной Церкви и правилами святых отцов.