💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Последние годы

Вскоре после расправы, учиненной властями над его романом, Гроссмана настигла неизлечимая болезнь. Но он продолжал работать. «У меня бодрое, рабочее настроение, и меня это очень удивляет — откуда оно берется? — писал он осенью 1963 жене. — Кажется, давно уж должны были опуститься руки, а они, глупые, все тянутся к работе». И Некрасов, вспоминая Гроссмана, выделял как главную черту его личности отношение к писательству: «...Покоряли прежде всего не только ум его и талант, не только умение работать и по собственному желанию вызвать «хотение», но и невероятно серьезное отношение к труду, к литературе. И добавлю — такое же серьезное отношение к своему — ну как бы это сказать, — к своему, назовем, поведению в литературе, к каждому сказанному им слову».

В последние, очень тяжелые для него годы Гроссман написал две необычайно сильные, вершинные в его творчестве книги: армянские записки «Добро вам! (Из путевых заметок)» (1962-1963) и повесть «Все течет...» (1955-63). Полицейские меры начальства не запугали его, не заставили попятиться от опасной, свирепо наказуемой правды. Оба эти последние его произведения проникнуты духом неукротимого свободолюбия. В критике тоталитарного режима, тоталитарной идеологии, тоталитарных исторических мифов Гроссман идет очень далеко. Впервые в советской литературе проводится мысль о том, что основы бесчеловечного, репрессивного режима были заложены Лениным. Гроссман первым рассказал об унесшем миллионы людей голодоморе 1933 на Украине, показав, что голод, как и кровавый тайфун, названный потом тридцать седьмым годом, были целенаправленными мероприятиями людоедской сталинской политики.

Иосиф Соломонович Гроссман (1905–1964) в Бердичеве (ныне Житомирская область Украины) в интеллигентной еврейской семье. Его отец — Соломон Иосифович (Семён Осипович) Гроссман, инженер-химик по специальности — был выпускником Бернского университета и происходил из бессарабского купеческого рода. Мать — Екатерина (Малка) Савельевна Витис, преподаватель французского языка — получила образование во Франции и происходила из состоятельного одесского семейства. Родители Василия Гроссмана развелись, и он воспитывался матерью. Ещё в детстве уменьшительная форма его имени Йося превратилась в Вася, и стала впоследствии его литературным псевдонимом. В 1922 году окончил школу. В 1929 году окончил химический факультет Московского государственного университета. Три года работал на угольной шахте в Донбассе инженером-химиком. Работал химиком-ассистентом в Донецком областном институте патологии и гигиены труда и ассистентом кафедры общей химии в Сталинском медицинском институте. С 1933 года постоянно жил и работал в Москве.

В 1934 году опубликовал повесть из жизни шахтёров и заводской интеллигенции «Глюкауф», встретившую поддержку Горького, и рассказ о Гражданской войне «В городе Бердичеве». Успех этих произведений укрепил Гроссмана в желании стать профессиональным писателем. В 1935, 1936, 1937 годах издавались сборники его рассказов, в 1937—1940 — две части эпической трилогии «Степан Кольчугин» — о революционном движении от 1905 года до Первой мировой войны. С первых дней Великой Отечественной войны и до Дня Победы Василий Гроссман был специальным корреспондентом газеты «Красная звезда» в Действующей армии. Воевал на Белорусском и Украинском фронтах. В 1942 году написал повесть «Народ бессмертен», ставшую первым крупным произведением о войне. Участвовал в создании документального фильма о битве под Москвой.

Во время битвы за Сталинград находился в городе с первого до последнего дня уличных боев. За участие в Сталинградской битве, в том числе в боях на передней линии обороны, награждён орденом Боевого Красного Знамени. В 1943 году ему было присвоено звание подполковника. На мемориале Мамаева кургана выбиты слова из его очерка «Направление главного удара»: «Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперёд, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?»

Повести «Народ бессмертен», «Сталинградские очерки», другие военные очерки сложились в книгу 1945 года «В годы войны». Широкую известность получила книга «Треблинский ад», открывшая тему Холокоста, а в 1946 году — «Чёрная книга», составленная в соавторстве с Ильёй Эренбургом, но опубликованная лишь в 1980 году с купюрами в Израиле. «Чёрная Книга» была издана в Нью-Йорке, но русское ее издание тогда так и не появилось. Набор был рассыпан в 1948 году. Идеологическая установка требовала не выделять ни одну национальность в рамках всего пострадавшего в ходе войны населения СССР.

Жизнь и судьба. Пронзительную, безысходную правду о жизни людей и мира рассказал в романе-эпопее «Жизнь и судьба» безжалостный и отважный писатель Василий Гроссман.
Лучшие герои этой книги неизбежно попадают между двух огней: сражаясь с фашизмом, защищают сталинскую систему, но существенно ли различаются немецкий лагерь и Лубянка?.. Из последних сил люди воюют за свободу и справедливость, но наступят ли они после победы?..
Роман В.Гроссмана " Жизнь и судьба", некогда арестованный, со сложной судьбой появления в печати, детективной историей восстановления рукописи, - откровение своей эпохи. Рукопись романа " Жизнь и судьба", носящего резко антисталинский характер, была конфискована и увидела свет лишь в 1980 году. Он был написан в 1960 году, отвергнут советской печатью и изъят органами КГБ. Чудом сохраненный экземпляр был впервые опубликован в Швейцарии в 1980, а затем и в России.

13 февраля 1953 года в " Правде" выступил Михаил Бубеннов с подвальной статьей " О романе В. Гроссмана " За правое дело" - зубодробительной, палаческой. Бубеннов выдвинул страшные для того времени обвинения: неверно идейно осмыслен героический подвиг советских людей, нет и в помине роли партии как организатора победы. Слишком сильны мотивы обреченности и жертвенности. Ну, и т.д. За Бубенновым ринулись в атаку на Гроссмана другие. А тем временем Василий Семенович работал над второй частью дилогии - романом " Жизнь и судьба". Труд был титанический: за десять лет (1950-1960) им было написано более тысячи страниц. Как отмечал Владимир Лакшин, роман Гроссмана " огромен, гулок, разветвлен". Эпос сродни Льву Толстому. В нем много ярко-трагедийных страниц, к примеру, описание конца Софьи Левинтон с мальчиком Давидом на пороге газовой камеры.

Василий Гроссман, создавая " Жизнь и судьбу", сам совершил прекрасный и мужественный поступок. Он писал свой роман без оглядки на всевозможные табу и запреты, как откровение сталинской эпохи. В нем писатель доказывал, что всякая социальная покорность недопустима, ибо она по сути своей есть предательство. Именно покорность заводит людей в подземелье зла. " Судьба ведет человека, - говорил Гроссман, - но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть". Когда роман был готов, встал вопрос, где его печатать? К тому времени Гроссман находился в ссоре с Твардовским и поэтому решил отдать свое выстраданное произведение в другой журнал, в " Знамя", главным редактором которого был Вадим Кожевников. Это стало роковой ошибкой Гроссмана.

Чтение романа в редакции затягивалось. Наконец, 19 декабря 1960 года состоялось заседание редколлегии. Гроссман из-за сердечного приступа придти не смог, но согласился с тем, чтобы роман обсуждался без него. Отсутствие автора только развязало руки оппонентам. Борис Галанов, к примеру, выдал в адрес Гроссмана такую филиппику: " Свой талант художник употребил на выискивание и раздувание всего дурного и оскорбительного в жизни нашего общества, в облике людей. Это искаженная, антисоветская картина жизни. Между советским государством и фашизмом, по сути, поставлен знак тождества. Роман для публикации неприемлем".

В трудную минуту Гроссмана поддержал все тот же Твардовский. Он приехал к Василию Семеновичу, крепко с ним выпил и заявил, что роман гениальный. Потом горько посетовал: " Нельзя у нас писать правду, нет свободы". И далее: " Я бы тоже не напечатал, разве что батальные сцены..." Осенью 1960 года Семен Липкин посоветовал сохранить экземпляр романа в безопасном месте. Гроссман молча отдал Липкину три светло-коричневые папки. Еще один экземпляр Василий Семенович отдал своему институтскому другу Вячеславу Ивановичу Лободе. А 14 февраля 1961 года роман Гроссмана " Жизнь и судьба" был арестован. Пришли люди в штатском и забрали не только машинописные экземпляры, но и первоначальную рукопись, и черновики не вошедших глав, и все подготовительные материалы, эскизы, наброски, даже использованную копировальную бумагу! С Гроссмана хотели взять подписку, что он не будет никому говорить об изъятии рукописи, но писатель отказался что-либо подписывать.

Гроссману приклеили ярлык " внутренний эмигрант". Везде отказывались печатать. Не выдержав изоляции, 23 февраля 1962 года Гроссман обратился с письмом к Хрущеву и попросил его разъяснить судьбу своего романа. " Я много, неотступно думал о катастрофе, произошедшей в моей писательской жизни, о трагической судьбе моей книги... Моя книга не есть политическая книга. Я говорил в ней о людях, об их горе, радости, заблуждениях, смерти, я писал о любви к людям и о сострадании к людям..."

Хрущев не ответил. Вместо монаршего письма Гроссмана пригласили в ЦК на беседу к " серому кардиналу" Михаилу Суслову. Тот заявил Гроссману: " Ваш роман - книга политическая... Ваш роман враждебен не только советскому народу и государству, но и всем, кто борется за коммунизм за пределами Советского Союза, всем прогрессивным трудящимся в капиталистических странах, всем, кто борется за мир: " И сделал вывод: " Напечатать вашу книгу невозможно, и она не будет напечатана". А на прощанье Суслов пожелал Гроссману " всего хорошего".

Композиция романа. Гроссман уходит от стереотипов социалистического реализма, включая патриотический пафос победителя, и возвращается в плане художественного стиля к русской повествовательной традиции XIX века. В композиции и стилистике романа обнаруживаются явные заимствования из «Войны и мира» Толстого. Точка зрения всеведущего рассказчика, стоящего над событиями, которая проявляется, прежде всего, во вставных философско-исторических экскурсах и комментариях, а также отдельные фигуры и сцены «Жизни и судьбы» напоминают толстовский роман-эпопею.

Гроссман за время работы над романом проделал путь от советского писателя к антисоветскому. Это заметно по отсутствию единства в композиции книги. Не случайно после выхода романа в свет в 1988 году в позднесоветской критике разгорелись бурные споры на эту тему. Одни рассматривали «Жизнь и судьбу» как военный эпос в духе Толстого, в то время как другие подчеркивали неразрешенные антагонизмы и противоречия, а также глубокий аналитический аспект книги.

Наличие несовместимых, не соответствующих друг другу элементов в романе и его «полифоничность», идущие скорее не от Толстого, а от опыта общения с тоталитарными идеологиями, говорят, однако, о том, что правильнее была бы другая трактовка этого произведения: линия справедливой народной войны против преступного агрессора приобретает дополнительное значение, как только Гроссман показывает, что здесь противостоят друг другу два тоталитарных и человеконенавистнических режима. Вот сцена из романа, которая весьма ясно это иллюстрирует: в немецком лагере для военнопленных штурмбанфюрер СС Лисс объясняет старому коммунисту и бывшему делегату Коминтерна Мостовскому тождество между нацистской и советской системами: «Проиграв войну, мы выиграем войну, мы будем развиваться в другой форме, но в том же существе». Мостовской знает, что он говорит с фашистом и врагом, но его коммунистические убеждения в этот момент по меньшей мере пошатываются. Эта ключевая сцена в середине романа - немецкий лагерь для военнопленных, в котором находится Мостовской, описывается уже в начале - сводит проходящие сквозь весь текст аналогии между двумя тоталитарными системами к одной формуле, которая звучит (по крайней мере, для советского человека того времени) рискованно. Несколько раньше, в советском исправительном лагере, Магар, бывший сотрудник ЧК, объясняет старому партийному работнику и тоже убежденному коммунисту Абарчуку: «Мы не понимали свободы. Мы раздавили ее. И Маркс не оценил ее: она основа, смысл, базис под базисом». На следующий день Абарчук узнает, что Магар повесился.

Лагерные и тюремные сцены - столпы, на которых держится конструкция романа. Сталинградская битва, изображенная в поворотный момент до и после капитуляции 6-й армии, становится историческим центром, вокруг которого вращаются события. Победоносная народная война против гитлеровской армии одновременно означает победу диктатора Сталина и его террористической системы: «Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался».

Большинство фигурирующих в романе персонажей к началу войны имеют за плечами горький опыт 1930-х годов и вспоминают о жертвах «уничтожения кулачества как класса» и политических «чисток», причем человека при чтении этих воспоминаний ни на минуту не покидает ощущение аналогии с фашистским террором. Жизнь персонажей романа обусловлена их судьбой в сталинской террористической системе, которая преследует их вплоть до укромных уголков частной жизни и воспоминаний.

Действующие лица в романе Гроссмана - жертвы, которые не способны раскусить тоталитарную систему, определяющую их судьбу, и находят в ней тем или иным образом свою гибель. Они ведомы своей совестью и своим чувством, своими моральными или политическими убеждениями, они выполняют военные или научные задачи и в конце концов начинают сомневаться - в законности своих действий, а потоми в самих себе. Их охватывает чувство собственной неполноценности. Но объяснить себе те абсурдные проявления насилия, которым они подвергаются, они в конечном счете не могут.

Как автор соединяет художественный замысел романа с нравственно-философской критикой тоталитарной системы? Он заставляет своих персонажей спорить между собой: они говорят о еврейском законе и о христианской милости, о ноосфере как своего рода биоэнергии, которая переносит принцип разума на космос, и о мировой коммунистической революции. Кроме того, автор на метауровне вводит в текст короткие экскурсы и комментарии, задающие смысл описываемых событий: о гении, о творчестве, о дружбе, о месте добра в мире и о различных формах антисемитизма. Тоталитарному произволу военного и послевоенного времени он противопоставляет европейскую идейную и культурную традицию.

Пронизывающее весь роман авторское мировоззрение выражено наиболее полно устами одного из героев - ученого. Значительную часть повествования Гроссман посвящает семье еврейского физика Штрума, который в начале антисемитской кампании по борьбе с космополитизмом оказывается в изоляции, потом после звонка Сталина обретает статус привилегированного научного работника, но в конце концов терпит моральный крах, подписывая официальное письмо, в котором содержатся антисемитские клеветнические утверждения. Физика является для Штрума сначала главной наукой ХХ века, «так же, как в 1942 году направлением главного удара для всех фронтовмировой войны стал Сталинград». Наука и война, кажется, дополняют друг друга. Но вера Штрума в науку оказывается поколебленной, когда он читает письмо матери, которое она написала ему незадолго до того, как была убита в еврейском гетто. Потрясенный, он начинает сомневаться: «Бывали минуты, когда наука представлялась ему обманом, мешающим увидеть безумие и жестокость жизни». Наука и техника могут, как показал фашизм, использоваться и для уничтожениялюдей. Между принципами фашизма и принципами современной физики очевидно существует ужасное соответствие. Кроме того, Штрум сомневается, явилось ли его новаторское теоретическое открытие плодом рационального мышления или, может быть, скорее родилось в подсознании, в хаосе свободной игры мыслей. В беседе со своим учителем Чепыжиным он обнаруживает скептический взгляд на свои сомнения и считает «болтовней» то, что тот говорит о естественной победе разума. Может быть, над миром воцарится не «ноосфера» - происходящий из биоэнергии принцип разума, - а безжизненный робот, противоречивый символ прогресса и одновременно террора.

Мысли различных персонажей о человеческой судьбе сходятся в одной точке: в желании свободного развития индивидуальности как воплощения человеческой жизни. Комкор Новиков, чьи танкисты идут в бой «за правое дело», размышляет: «Человеческие объединения, их смысл определены лишь одной главной целью - завоевать людям право быть разными, особыми, по-своему, по-отдельному чувствовать, думать, жить на свете». Отсюда черпает Новиков свою уверенность в победе в битве за Сталинград. Доброта, говорится в тексте бывшего толстовца Иконникова-Моржа (образ, близкий к юродивым и блаженным из русской литературной традиции), «сильна […] пока она в живом мраке человеческого сердца», укрытая от какой бы то ни было фиксации или обобщения в идеологиях или государственных учреждениях. Бывший комиссар Крымов, попав на Лубянку, мучительно осознает, что позади - «Жизнь без свободы! Это была болезнь!»[28]. Когда его, бывшего политработника, в тюрьме лишают и убеждений, и человеческого достоинства, он становится свидетелем в высшей степени человеческого поступка: его жена, которая бросила его ради офицера-танкиста, возвращается, становится перед тюрьмой в очередь просительниц, которые надеются получить справку о своих арестованных родственниках или передать им письмо, и, после долгих напрасных усилий, посылает ему передачу: «лук, чеснок, сахар, белые сухари. Под перечнем было написано: “Твоя Женя”».

«Что будет?» - спрашивает себя старуха Александра Владимировна в конце романа, стоя среди сталинградских руин, и, несмотря на все пережитые горести, приходит к оптимистическому выводу: «…не дано мировой судьбе, и року истории, и року государственного гнева, и славе, и бесславию битв изменить тех, кто называется людьми».

Моральное противостояние тоталитарного государственного макромира (судьба) и сопротивляющегося, борющегося за свободное развитие индивидуального микромира (жизнь) выглядит в романе отчасти умозрительным и плакатным. Главной книге Гроссмана не достался такой бурный международный успех, какой имели «Доктор Живаго» Бориса Пастернака и романы Александра Солженицына. Вероятно, дело было в том, что его надпартийная моральная философия проистекает в основном из его теоретической, рефлексивной позиции и не получает достаточного эстетико-художественного оформления. Но все же дальновидность Гроссмана выходит за пределы той поверхностной критики культа личности, которая прозвучала на XX и XXII съездах партии.

Отличительной особенностью романа «Жизнь и судьба» является прежде всего способность автора к прогностическому анализу, который показал, что победа над фашизмом - безусловно, необходимая - одновременно есть победа Сталина и тоталитарного советского государства, начало новой войны между государством и народом. На этот раз народ сражается против власти тоталитаризма в собственной стране, и бой этот, очевидно, еще отнюдь не закончен - даже после распада Советского Союза.