Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!
Герасим
|
|
На Жохове полярники, узнав, что с моряками на берег высадился известный писатель Конецкий, позвали его к себе в гости, а заодно и нас.
Нас угостили медвежатиной и показали фильм «Катя-Катюша». Пустили его с конца и повторяли весь текст за актерами наоборот, начиная со слова «ценок» (конец.) За два года выучили.
Потом на собачьей упряжке приехал чукча Герасим. Он по рации узнал, что пришел груз, и приехал за аккумулятором и приемником, которые предназначались для него. Спросил, привезли ли кино. Узнав, что привезли кино не про войну, а про любовь, сказал, что смотреть его не будет.
– А ты жену привези. Она про любовь любит.
– Нету жена. Срать пошла, пурга унесла!
Герасим достал из кармана пачку «Мальборо», угостил всех, сел в свою упряжку и уехал.
Я спросил, откуда у него «Мальборо». Полярники объяснили: чукчи спиваются, и им запретили возить спиртное. Они стали гнать самогон из сахара – им перестали продавать сахар. Они стали гнать из муки – перестали давать и муку. А теперь они шкурки на нарты и – на Аляску.
– А пограничники?
– Какие там пограничники? Мороз минус пятьдесят и полярная ночь…
На прощанье полярники подарили нам кусок бивня мамонта.
Мы разметили бивень на три равные части и Таланкин стал его пилить. Пилил днем. И ночью, когда не спал, пилил. Но бивень оказался таким твердым, что работы Игорю хватило до конца плавания. Еще и в Москве допиливал.
Так что у меня на память об острове Жохова остался кусок бивня.
На Жохове не обошлось и без потерь. Когда я во время разгрузки сел перекурить, эти два негодяя-медведя подошли ко мне сзади, схватили зубами уши моей меховой шапки, потянули каждый в свою сторону, оторвали и принялись жевать. Это была папина ушанка, которую я носил двадцать лет, и у нее была своя история.
Между прочим. Во время войны, когда мы с мамой жили в Тбилиси, отец с оказией переслал свои вещи – пальто, костюм, сапоги, свитер, зимнюю шапку-ушан-
ку – целый чемодан, чтобы мы поменяли их на продукты.
Ушанку я забрал и сказал маме, что буду носить ее сам. И с нетерпением ждал, когда достаточно похолодает, чтобы можно было ее надеть.
В школу я ходил мимо Верийского базара, у входа на который всегда околачивались блатные. Главным у них был Пипин Короткий – двадцатипятилетний парень ростом чуть выше меня, с золотыми зубами и подкрученными усиками. И в первый же день, когда я проходил в шапке мимо базара, Пипин показал на меня пальцем, ко мне подошел здоровый парень и содрал шапку. Я побежал за ним: «Это папина шапка! Он на фронте! Отдай!» Тогда этот гад повернулся и ударил меня в лицо. Я упал. Прохожих было много, но никто за меня не заступился: блатных боялись.
В тот день я сидел на уроках и ничего не слышал, ни о чем, кроме как о шапке, думать не мог. Уж лучше бы я ее не брал, на масло бы поменяли… Но есть на свете справедливость. После уроков на крутом спуске на улице Барнова мне повстречался Пипин. Он поднимался в гору мне навстречу, в папиной шапке. Я разбежался и что есть силы врезал ему головой в подбородок. Пипин упал, шапка слетела, я схватил ее и убежал.
На следующий день я опять из принципа надел шапку, но в школу пошел окольными путями, минуя базар. На подходе к школе меня подкараулил мой друг Шурик Муратов. Шурик предупредил: они узнали, что я здесь учусь, и теперь ждут меня во дворе. И вместо школы я пошел к бабушке Буте. Пипина посадили через неделю, но я все равно продолжал ходить к Буте: мне у бабушки было хорошо. Так и ходил к ней две недели, пока мама меня не застукала.
А конфликт с Пипином Коротким завершился так. Летом сорок второго я каждый день ходил на купальню. Там был бассейн и вышка, и я стал заниматься в секции плавания. А когда бассейн закрыли на чистку, я стал ходить купаться на Куру. Поскольку вещи на берегу оставить нельзя, шел босиком и в коротеньких штанишках, в них и купался. Пока идешь обратно, все высохнет. (Самое неприятное – идти босиком по расплавленному от жары асфальту.)
На берегу Куры блатные играли в зари (кости). Я наблюдал за игрой издалека: интересно. Перед блатными лежали пачки денег, часы, кольца…
Среди игроков был и Карло – рецидивист, который жил в угловом доме в нашем переулке. Играл он на кресты; я и сейчас их помню – тяжелые, золотые (наверное, музей ограбил). И все время проигрывал. А как-то раз он подозвал меня:
– Иди сюда! Кинь.
Рука фраера считается счастливой. Я кинул – вышло шесть и шесть. И дальше мне везло. В тот день мы выиграли кучу денег, но мне он дал всего рубль на стакан семечек: «Деньги портят людей».
На следующий день утром слышу крик:
– Гия!
Выглянул – стоит Карло:
– Пошли купаться! – и подмигнул. Конспиратор!
Я поскорее выбежал из дома, чтобы наши не увидели, с кем я дружу. И мы пошли на Куру – кидать кости…
Так я ходил с Карло на берег Куры несколько дней.
Мне везло, семечками я был обеспечен. Но мне все это совсем не нравилось. Страшно с блатными, да и противно: они играли на всё. Так, раз при мне один проиграл собственное ухо, достал финку, отрезал его и кинул. А другой проиграл сестру. Не знаю, отдал он ее выигравшему или нет, – ни тот, ни другой больше не появлялись. И еще я очень боялся заразиться от ростовского вора Целки: он болел гнойным сифилисом, и у него была дыра вместо носа. (В Тбилиси и своих блатных хватало, а во время войны понаехали и воры из Одессы, Ростова, Киева и других оккупированных городов.)
А на третий день там появился и мой враг Пипин Короткий. (Блатные его выкупили из тюрьмы.) Он со свитой шел по берегу в нашу сторону. Я хотел смотаться, но Карло не пустил меня: «Не дрыгайся. Играй». (Он знал про папину шапку.) Когда Пипин подошел, Карло сказал: «Не трогай пацана, Пипин. Он со мной». И Пипин, сказал, что он не знал, что я человек Карло. И даже пожал мне руку… (Карло был, наверно, намного главнее Пипина Короткого.)
А на следующую зиму я спокойно ходил в школу в папиной шапке мимо блатных у Верийского базара и никто меня не трогал.
И в Москве я в этой шапке ходил и в школу, и на каток, и в институт, и в ГИПРОГОР, и на «Мосфильм». И если бы не эти хулиганы-медведи, носил бы ее до сих пор.
Между прочим. В тот же день, когда я встретил Пипина, кто-то увидел, что недалеко от берега течение несет тело утопленника. Блатные вытащили синее, распухшее тело на берег и стали выбивать золотые зубы, ударяя камнем по разложившимся губам… Я спать не мог – мне все снился этот утопленник.
После этого везти мне перестало, и Карло больше меня не звал. А тут и купальня открылась.
Последний раз Карло я видел в апреле сорок второго, когда мы с Шуриком Муратовым (уже после его возвращения из Ирана) помогали его отцу строить дом. Дом отец Шурика строил на краю оврага. Мы услышали выстрелы, побежали смотреть – по другой стороне оврага бежал Карло, за ним – двое, кричат: «Стой!» – и стреляют. Карло захромал и упал. Преследователи подошли, взяли Карло за ноги и потащили…
СПАСИБО ТОВАРИЩУ «СТАЛИНУ»
Когда мы шли от острова Жохова, ударили морозы и «Леваневского» затерло во льдах. К нам на подмогу с острова Врангеля вышел ледокол «Сталин» – его почему-то забыли переименовать. Пока он шел, у нас кончился хлеб и почти кончилась пресная вода, – осталось только на питье, а для всего остального (постирать, побриться) использовали морскую, соленую. Умываться соленой водой еще ничего, бриться хуже – порежешься, потом порез долго не заживает. Мы хотели отпустить бороды, но Конецкий сказал, что нельзя: появиться в кают-компании небритым – проявить неуважение к капитану.
Делать было нечего, и помполит (помощник капитана по политическому воспитанию, главный идеолог на корабле) устроил нам творческую встречу с матросами и попросил нас рассказать, как делается кино. Мы рассказали.
– Вопросы есть? – спросил помполит.
Пауза. Потом поднялся молоденький матрос:
– Простите, если я правильно понял, то сценарист написал сценарий, оператор снял это на пленку, художник построил декорации, композитор написал музыку, актеры сыграли, директор отвечает за деньги. Так?
– Так.
– Тогда такой вопрос – а что делает режиссер?
Мы стали объяснять, запутались… И матросы поняли, что режиссер – как помполит на корабле: должность большая, зарплата высокая, а делать нечего.
Чтобы разрядить обстановку, помполит попросил рассказать, о чем будет наш фильм. Я рассказал.
– Ну как, нравится?
– Нравится, – вяло похвалили матросы. – Но лучше бы сняли про красивых женщин, рестораны с музыкой и пляж в Сочи…
Вечером к нам в каюту зашел старпом Геннадий Бородулин, с которым мы за время плавания подружились. Хотя на корабле был сухой закон, он его нарушил и принес бутылку спирта. Выпили. Бородулин сказал, чтобы мы не расстраивались:
– Ребят можно понять. Четвертый месяц в море. А сюжет у вас нормальный. Вот только женщины нет.
– Как нет? А Мария?
– Мать сына боцмана? Не то – она в возрасте. Надо молодую, красивую.
– Не обязательно…
– Давай проверим.
Бородулин повел нас в радиорубку и попросил радиста связать его с «Новой Сибирью»:
– Новая Сибирь, Новая Сибирь, я Леваневский, – начал вызывать Комаров в микрофон. – Как слышите? Прием.
– Я Новая Сибирь. Слышу вас, Леваневский, прием.
Комаров передал микрофон Бородулину.
– Новая Сибирь, у нас на борту Тимофеева. Она просит подтвердить условия. Как понял? Прием, – сказал Бородулин.
– Ничего не понял. Какая Тимофеева?
– Лидия Петровна, сорок первого года рождения (в то время 21 год), выпускница кулинарного техникума. Следует по вашему запросу к вам на станцию помощником повара. Просит подтвердить двойной оклад, полярные и трехмесячный отпуск. Прием!
– Что-то путаете вы и ваша Тимофеева. Мы никаких запросов никому не посылали. Конец связи.
– И что мы проверили? – спросил я.
– Это только конец первого акта, – сказал Бородулин. – Антракт.
Антракт был недолгим.
– Леваневский, Леваневский, я остров Беннет! Как слышите, прием? – заговорила рация.
– Вас слышу, прием.
– Ошибка в предписании! Помощника повара запрашивали мы! Как поняли, прием!
– Леваневский, я Новая Сибирь! На связи начальник станции. Товарищ, который с вами говорил, не курсе, он гидролог. Беннет врет! Тимофееву мы вызывали! Как поняли, прием?
– Леваневский, я Айон! Как слышишь, я Айон!
– Слышу тебя, Айон.
– Соедини с Тимофеевой.
– Что я тебе, телефонистка?
– Тогда срочно сообщи – Айон предлагает ей должность помощника повара и фельдшером по совместительству! Как понял, прием!
– Айон, я Новая Сибирь. Какого хера ты лезешь! Мы человека вызывали, он к нам едет! Мы ему двойной оклад даем!
– Леваневский, я Беннет. Скажи Тимофеевой, берем ее шеф-поваром и заместителем начальника станции. С оплатой годичного отпуска!
– Беннет, что ты несешь, твою мать! Какой замнач? Вас там всего двое!
– Ну как, – спросил нас Бородулин, – достаточно? Или продолжим радиопостановку?
– Достаточно, – сказал Конецкий. – У меня был в первом варианте подобный эпизод.
– Тогда финальный монолог. – И в микрофон: – Айон, Сибирь, Беннет! Довожу до вашего сведения: только что получена радиограмма. Начальник Главсевморпути товарищ Афанасьев предлагает Тимофеевой должность своего первого заместителя и по совместительству – директора столовой. С полной оплатой бессрочного отпуска. Тимофеева берет тайм-аут для принятия окончательного решения. Конец связи. Отключайся, – сказал Бородулин радисту.
И тут действительно пришла радиограмма: «Режиссерам Георгию Данелия и Игорю Таланкину. В связи с возможной поездкой на фестиваль в Акапулько срочно прибыть в Москву. Директор Мосфильма».
Через три дня пришел «Сталин», вызволил нас изо льдов, и «Леваневский» пошел домой – в порт приписки Мурманск. Спасибо товарищу «Сталину»!
Чтобы мы с Таланкиным быстрее добрались до Москвы, Конецкий попросил капитана высадить нас на Диксоне.
|
|