💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Русское слово». Публицистика Д. И. Писарева 6 страница

Неистощимо языкотворчество Салтыкова-Щедрина. Он был очень чуток, внимателен к структуре родного языка, идиомам и поговоркам и негодовал на либерально-буржуазных газетчиков, коверкавших речь в угоду своим невзыскательным читателям. У него чрезвычайно сильно развито чувство слова, огромен словарный запас, поразительно умение использовать многозначность слов. Как никто, писатель умел выявить нужный смысловой оттенок в слове и с его помощью охарактеризовать любое жизненное явление, поведение отдельного человека или целой социальной группы.

Сатирик в совершенстве постиг язык так называемого «образованного» общества, язык чиновников, адвокатов, либеральных писателей и журналистов, законодательных учреждений и пародировал его в своих произведениях. Столь же хорошо знал он речь народа, крестьян, язык русских летописей.

Для характеристики различных сторон русской жизни 70—80-х годов Салтыков-Щедрин охотно вводил в свои произведения литературных персонажей: Молчалина, Чацкого, Рудина, Глумова, Ноздрева и многих других и заставлял их действовать. Это избавляло сатирика от необходимости подробно характеризовать прошлое «героев» своего времени. Сохраняя первоначальный портрет, литературные персонажи жили в произведениях Салтыкова-Щедрина второй жизнью. В изменившихся исторических условиях их характеры и поведение раскрывались с новых сторон, а литературное прошлое помогало уяснить классовую сущность и общественную роль живых представителей различных сословий в 70—80-е годы, делало ощутимой связь эксплуататоров и угнетателей капиталистической эпохи с крепостниками.

Во всех сатирических очерках Салтыкова-Щедрина встречается образ рассказчика или корреспондента, который в иных случаях становится рупором авторских идей и оценок. Этот образ является самостоятельным персонажем произведений сатирика. Чаще всего он олицетворяет собой колеблющегося, трусливого русского либерала-обывателя, примкнувшего к реакции, который разоблачает себя речами и поступками. Таков, например, корреспондент «Писем к тетеньке», от имени которого ведется повествование.

Писатель постоянно стремился сделать своих противников смешными, ибо смех — великая сила «в деле отличения истины от лжи», как говорил еще Белинский (X, 232).

«Насмешки боится даже тот, который уже ничего не боится»[247][122], — считал Гоголь. И Салтыков-Щедрин, верный школе критического реализма, традициям гоголевской сатиры, признавал, что смех — «оружие очень сильное, ибо ничто так не обескураживает порока, как сознание что он угадан и что по поводу его уже раздался смех» (XIII, 270).

В подцензурных же условиях этот способ борьбы оставался подчас единственно возможным, ибо кто мог позволить себе в легальной прессе патетический гнев или прямое осуждение позорящего Россию самодержавия?! Смех сатирика, злой и безжалостный, был направлен на расшатывание основ существующего строя, что прямо соответствовало тогда интересам народа.

Творчество Салтыкова-Щедрина в целом и публицистика в частности широко знакомят нас с эпохой самодержавного деспотизма, помогают полнее понять и оценить революционный подвиг русского народа, сбросившего под руководством пролетариата иго царизма и капитала. Марксисты часто обращались к наследию великого сатирика, а В. И. Ленин советовал «вспоминать, цитировать и растолковывать... Щедрина...»[248][123].

в начало

Журнал «Дело»

Вторым по значению вслед за «Отечественными записками» демократическим изданием 70-х годов шел ежемесячный журнал «Дело»[249][124]. Являясь непосредственным продолжением «Русского слова», он был первым и около полутора лет единственным толстым журналом демократического направления, выходившим в России после закрытия «Современника» и «Русского слова».

На протяжении восемнадцати лет, с 1866 по 1884 г., находясь в исключительно тяжелых цензурных условиях, журнал «Дело» неизменно сохранял свое прогрессивное лицо. Связь его с «Русским словом» сказалась и в составе сотрудников, и в общем направлении журнала. Вражда к существующему самодержавному строю и всем пережиткам крепостничества, борьба за экономический прогресс, за просвещение и свободу, защита интересов широких народных масс, пропаганда материализма в естествознании, сочувствие и помощь революционному подполью — вот что характеризует как первый, так и второй печатный орган Благосветлова.

Журнал «Дело» был задуман Н. И. Шульгиным еще в пору выхода «Русского слова» и «Современника». Однако он, не надеясь собрать необходимое число подписчиков, медлил с изданием своего журнала. После закрытия демократических органов в 1866 г. между редактором «Русского слова» Благосветловым и Шульгиным состоялось соглашение о выпуске «Дела» как непосредственного продолжателя журнала «Русское слово».

Официальным редактором «Дела» до 1880 г. оставался Шульгин, но его фактическим руководителем все это время был Благосветлов. Кроме них, непосредственное участие в делах редакции в 70-е годы принимал также А. К. Шеллер-Михайлов, которому было поручено редактирование беллетристического отдела.

Благосветлов стремился сделать журнал таким же ярким и популярным, каким было «Русское слово». Для этого он старался сплотить вокруг «Дела» товарищей по прежней работе, несмотря на рискованность такого шага, ибо Шульгин был уже предупрежден властями, что в его журнале нежелательно участие сотрудников «Русского слова».

Действительно вокруг «Дела» собрались основные авторы прежнего журнала Благосветлова. Освобожденный в ноябре 1868г. из крепости Д. И. Писарев согласился сотрудничать в «Деле» и напечатал несколько статей, в том числе «Образованная толпа» — разбор сочинений Ф. М. Толстого (1867, № 3, 4) и «Будничные стороны жизни» (иначе: «Борьба за жизнь») — о романе Достоевского «Преступление и наказание» (1867, № 5 и 1868, № 8). Большое участие в «Деле» принял Шелгунов, который после ухода Писарева стал ведущим публицистом журнала.

Кроме Писарева, Шелгунова, Шеллера-Михайлова, из авторов «Русского слова» в «Деле» выступали также П. Н. Ткачев, И. В. Федоров-Омулевский, Д. Д. Минаев, А. П. Щапов, Н. Ф. Бажин, Эли Реклю и некоторые другие. Все они были людьми неблагонадежными в глазах правительства, кое-кто состоял и под особым наблюдением, например, Благосветлов, Шелгунов, Минаев, Щапов. Многие сотрудники находились во время издания «Дела» в ссылке (Шелгунов, Щапов, Шашков, Берви-Флеровский), в эмиграции (Мечников, Ткачев — с 1873 г., Русанов, Лавров и др.). Эти-то люди и составили демократическое ядро журнала. К ним примкнули П. А. Гайдебуров, П. И. Якоби, В. О. Португалов и несколько позднее — К. М. Станюкович.

Из объявления, опубликованного в газете «Голос» за подписями Благосветлова и Ткачева, о том, что подписчикам «Русского слова» взамен прекращенного издания до конца года будут высылаться книжки нового журнала «Дело», стало ясно: готовится замаскированное продолжение «Русского слова». Не желая допустить этого, Третье отделение известило Главное управление по делам печати, что оно находит «неудобным» издание «Дела».

Отобрать права у издателя по закону все же не представлялось возможным, так как журнал «Дело» был разрешен за несколько дней до закрытия «Русского слова» и юридически являлся совершенно самостоятельным; тогда возник план цензурного удушения журнала.

В августе 1866 г. начальник Главного управления по делам печати в секретном письме начальнику Третьего отделения сообщил о необходимости поставить «Дело» в разряд подцензурных органов вопреки выданному Шульгину на основании Временных правил о печати 1865 г. разрешению на издание без цензуры. Ни один журнал 70-х годов не испытал такого гнета цензуры, какой пришлось вытерпеть «Делу».

Еще до выхода в свет первого номера цензуре было предложено усилить наблюдение за новым журналом Благосветлова, чтобы вынудить его к «добровольному закрытию». Вся цензурная история «Дела» говорит о желании правительства уничтожить журнал или, по крайней мере, превратить его в «сборник случайных статей». В переписке цензурного ведомства «Дело» не раз фигурирует как орган, «подлежащий полному исчезновению из области журналистики»[250][125]. В «Деле» запрещались такие материалы, которые беспрепятственно проходили в других периодических изданиях, даже в «Искре». Нередко больше половины подготовленных редакцией материалов попадало под запрет. Долгое время для цензурования «Дела» существовал особый, не предусмотренный законами о печати порядок: все материалы, предназначавшиеся для очередного номера, рассматривались не отдельными цензорами, а цензурным комитетом в полном его составе.

Однако журнал упорно боролся за свое существование. Благосветлов умело обходил цензурные препятствия и не давал возможности изменить характер и направление издания.

У «Дела» вскоре сложился определенный круг постоянных читателей. Журнал был распространен в обеих столицах, в провинции, в армии. Тираж его доходил в 1870 г. до 4000 экземпляров.

С первых дней «Дело» по причинам цензурного характера должно было соблюдать большую осторожность в полемике с консервативной и либеральной прессой. Прямая и резкая критика заменялась насмешкой и едкой иронией по поводу незначительных, но характерных выступлений реакционных журналов и газет: «Московских ведомостей» и «Русского вестника» Каткова, «Вести» Скарятина, «Всемирного труда» Хана и Аскоченского.

По традиции демократической прессы каждая книжка журнала состояла из двух основных отделов: первый — беллетристика и статьи научного содержания, второй — публицистика, объединенная под рубрикой «Современное обозрение». Общественно-политическое направление «Дела» особенно ясно выражалось в его публицистике. Публицистический отдел был ведущим в журнале Благосветлова. Здесь постоянно сотрудничали: Шелгунов, автор многочисленных статей и большого числа «Внутренних обозрений», фельетонист Минаев, беллетрист Станюкович, Эли Реклю — иностранный обозреватель журнала, историки и социологи: Ткачев, Щапов, Берви-Флеровский, Лавров, Тихомиров и др.

Журнал «Дело» так же, как и «Отечественные записки», издавался в годы широкого распространения идеологии народничества. Это не могло не сказаться на его содержании и составе сотрудников.

Однако непосредственные руководители журнала (Благосветлов, Шелгунов и Станюкович), отдавая должное революционности и демократизму народников 70-х годов, не разделяли многих их теоретических взглядов. В «Деле» народнический этап русского освободительного движения отразился весьма своеобразно, что не позволяет в целом считать этот периодический орган народническим изданием даже в том смысле, как это говорится об «Отечественных записках». Менее остро поэтому выглядели здесь и противоречия между отдельными сотрудниками.

Ни один народнический лидер не принимал участия в редактировании журнала, тогда как в редакцию «Отечественных записок» входили в разное время Михайловский, Елисеев, Кривенко. Больше того, народники (Русанов) жаловались, что, пользуясь монопольным положением двух демократических журналов, редакция «Дела» очень требовательно относилась к их работам, была «чересчур строга», разборчива в помещении их статей и беллетристики у себя в журнале, не исключая работ Ткачева. Действительно, руководители журнала (особенно Благосвстлов) ограничивали пропаганду социологии народничества.

Главное внимание журнал «Дело» сосредоточил на борьбе с пережитками крепостничества и самодержавием. Реформа 1861 г., по глубокому убеждению публицистов «Дела», не изменила бедственного положения народных масс.

Крестьянский вопрос по-прежнему оставался основным вопросом русской революции.

В доступной для подцензурного журнала форме, с различными предосторожностями, сотрудники «Дела» (Шелгунов, Ткачев, Берви-Флеровский) постоянно разоблачали помещичью сущность, грабительский характер пресловутого «освобождения». Их внимание в первую очередь обратили на себя малоземелье и тяжесть выкупных платежей, наложенных на крестьян при освобождении, — главные следствия реформы 1861 г. Даже наиболее умеренные сотрудники «Дела», такие, как Гайдебуров, не скрывали помещичьего характера реформы 1861 г. и при случае указывали: «Положение о крестьянах... вовсе нельзя упрекнуть в невнимательности к помещичьим интересам»[251][126].

Пережитки крепостничества, гнет самодержавия давали себя знать не только в деревне. Поэтому публицисты «Дела» не ограничивались критикой одной только крестьянской реформы, а развернули широкое обличение всех сторон российской действительности, пробуждая в читателях чувство искреннего негодования и протеста против существующего строя.

Систематически из номера в номер, в разных отделах и статьях под благовидными предлогами, чаще всего в форме «научного исследования», публицисты и писатели журнала доказывали, что Россия доведена ее правителями до нищенского состояния, а политический произвол ухудшает и без того тяжелое положение народа.

С неподдельной болью за судьбы родины журнал характеризует экономическое состояние страны. Ее земледелие стоит на самой низкой ступени развития. Ни в одной стране Европы земледелец не получает так мало, как в России. Слабо развита промышленность, перерабатывающая сельскохозяйственные продукты: свеклосахарная, винокуренная, маслобойная. Россия занимает одно из последних мест по производству машин, добыче угля и руды, по количеству рабочих. Текстильная промышленность развита больше других, но и в этой области Россия значительно уступает многим европейским государствам.

На первый взгляд, эти факты как будто бы и не ставились в вину царскому самодержавию и господствующим классам, но после выхода в свет книжек «Дела» цензоры неизменно с досадой отмечали, что материалы каждого номера подобраны тенденциозна и настоящее положение России выглядит на страницах журнала весьма мрачным. И хотя ни одна из статей «ни по тону, ни по содержанию, взятая отдельно, не представляет оснований к запрещению», подбор статей в каждом номере, несомненно, изобличает редакцию в стремлении «представлять жизнь народных классов с одной темной стороны»[252][127].

Журнал не ограничивался критикой только экономической и культурной отсталости. Являясь сторонником полной демократизации страны, «Дело» постоянно обращает внимание своих читателей на факты политического и административного произвола. Резко критикует журнал политику царского правительства в области народного просвещения, осуждает домостроевскую рутину и трусость русского общества в вопросах женской эмансипации, ратует за расширение гражданских прав женщины и сферы приложения женского труда.

Все это, вместе взятое, не было мелким обличительством, которое так любила либеральная пресса. Ведущие сотрудники журнала понимали бесполезность тех корреспонденции и фельетонов, которые выступают «против отдельных фактов, отдельных личных случаев, составляющих результат других более широких общих причин». «Высшая борьба есть борьба с принципом», — заявлял Шелгунов[253][128], «Подогревать вопросы земства, гласного суда и т. д. значит, в сущности, заниматься подметанием мелочей»[254][129]. Такова была точка зрения большинства сотрудников «Дела».

Верные критическому, «отрицательному» направлению «Русского слова», сотрудники «Дела» сохраняли тем самым верность лучшим традициям 60-х годов и в новых исторических условиях неизменно являлись последовательными борцами против самодержавия и пережитков крепостничества. Недаром в отчетах Главного управления по делам печати журнал «Дело» вместе с «Отечественными записками», «Искрой» и некоторыми другими изданиями был отнесен к той категории периодических органов, которые «желают изменения самих основ общественного быта и государственного управления»[255][130].

«Дело» в лице своих ведущих публицистов оправдывало эту характеристику. Несмотря на известные различия, большинство сотрудников все годы оставались принципиальными сторонниками революционных методов борьбы с царизмом, хотя высказываться по этим вопросам в журнале было чрезвычайно трудно. Они вели решительную борьбу с реакцией и критиковали либералов за их предательство и ренегатство. «Либерализм — это своего рода гангрена или чума, которая не только мешает отдельным поколениям, но и путает историю»[256][131], — писал Шелгунов в «Деле». Непримиримо и резко отзывался о русских либералах и редактор издания Благосветлов в статьях «Старые романисты и новые Чичиковы», «Новые вариации на старую тему» и др.

Журнал открыто сочувствовал революционной борьбе западноевропейского пролетариата, особенно французского, и охотно освещал факты революционной борьбы европейских рабочих для пропаганды своих революционно-демократических идей и взглядов. Пример Франции, сбросившей в 1870 г. иго империи, назван был поучительным для других народов.

Хорошими чувствами нельзя лечить общественных зол, — не раз говорил Шелгунов. Прямо от Чернышевского идет утверждение Шелгунова о том, что историческая арена — не гостиная. Он остался верен своей прокламации «К молодому поколению», особенно в той ее части, где говорилось об уничтожении паразитических правящих классов, и в новой обстановке сохранил верность революционно-демократическому наследию 60-х годов. Самоотверженная борьба народовольцев нашла безусловную поддержку журнала «Дело».

Вместе с тем в «Деле» появлялись статьи, направленные на то, чтобы и в рамках существующего строя добиться известных улучшений, о чем писали Гайдебуров и некоторые другие. Это не означает, конечно, что Гайдебуров не имел демократических стремлений, но именно ему было свойственно неверие в революционность русского народа («Внутреннее обозрение», 1868, № 11). Однако не статьи Гайдебурова и подобных ему публицистов определяли лицо и направление журнала.

Отрицая полуфеодальный самодержавный строй царской России, сотрудники «Дела» не менее остро критиковали буржуазные порядки на Западе, национальную и колониальную политику буржуазии. Журнал часто сравнивал свою страну со странами Западной Европы и Америкой, чтобы нагляднее показать всестороннюю отсталость России. При этом, отмечая прогрессивность буржуазных государственных форм по сравнению с полуфеодальной монархией, журнал вовсе не видел в них своего идеала. Даже по отношению к наиболее приемлемой форме общественного и государственного устройства того времени, какой они считали молодую республику США, «Дело» проявляет трезвый реализм и осуждает недостатки американской социальной и политической системы. На примере Франции журнал показывает, что буржуазная революция дала «желанную свободу» только буржуазии, а рабочих «поставила в тяжелую зависимость от капитала и конкуренции»[257][132].

Чрезвычайно важно отметить, что для характеристики положения западноевропейского пролетариата в журнале были привлечены сведения, почерпнутые из немецкого издания первого тома «Капитала» К. Маркса. В статье «Производственные ассоциации» на десятках страниц цитирует и пересказывает это произведение А. Шеллер-Михайлов[258][133]. Однако понять, а тем более применить учение Маркса к анализу русской действительности публицисты «Дела» не сумели. Обращались они к трудам Маркса и позднее, в 80-е годы, но и тогда учение о классовой борьбе, историко-философское содержание марксизма оказалось ими не понятым.

В конце 60-х и в 70-е годы журнал в статьях своих ведущих публицистов трезво оценивал переходный характер эпохи и признавал, что Россия уже вступила на путь капитализма. Капиталистические отношения захватывают все шире различные отрасли народного хозяйства, констатирует журнал. Капитал сделался главной силой и «истинным двигателем общественной жизни» (Шелгунов). Сотрудники «Дела» хорошо понимали, что промышленность увеличивает общенациональное богатство, что новейшие изобретения, машины «двинули человечество в полстолетия настолько вперед, насколько не двинули бы его никакие школы и книги в тысячелетия»[259][134].

В практических пожеланиях они выступают как настоящие «манчестерцы» (В. И. Ленин). Шелгунов, например, считал необходимым немедленное осуществление правильных, централизованных разработок каменноугольных залежей в Донецком угольном бассейне, железнорудных месторождений на Урале, т. е. выступал за расширение базы современной индустрии. Он без особого беспокойства отмечал, что в стране возникают новые промышленные центры, что благодаря капиталу «Волга покрылась сотнями пароходов; Россию изрезали десятки железных дорог; сообщение облегчилось и ускорилось, пульс промышленной жизни стал биться скорее»[260][135]. Но в решении вопросов, связанных с развитием в стране капитализма, журнал не смог избежать ряда противоречий и ошибок.

Идеологи крестьянства, по преимуществу публицисты «Дела» (Шелгунов, Берви-Флеровский), испытывали определенный страх перед беспощадной силой капитала, которая не знает никаких человеческих чувств. Поэтому наряду с требованием развития индустрии в журнале велась защита общины и кустарных промыслов как коллективной формы ведения хозяйства и основы социалистического строя в России, в связи с чем большое место отводилось вопросу о производственных ассоциациях. Публицисты «Дела», как и многие русские социалисты того времени, мечтали о промышленности без капиталистов, «где главным деятелем является сам народ, где все выгоды производства достаются ему, а не немногим фабрикантам»[261][136], мечтали о превращении сельской общины в «сознательную, твердо организованную ассоциацию».

Эти мечтания базировались на идеалистическом преувеличении роли человеческого разума. Публицисты «Дела» не видели, «что только развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма»[262][137]. Несмотря на противоречивость отдельных высказываний о русской общине, Шелгунов, например, бесспорно, шел к преодолению общинных иллюзий, так ярко воплотившихся в его прокламации 60-х годов «К молодому поколению». Он уже в 1869 г. признавал, что надежды на общину поставлены под сомнение всем ходом пореформенного развития. Ни Шелгунов, ни кто-либо другой из публицистов журнала не называл вслед за Кавелиным общину «палладиумом русского народа», на которой написано: «Сим победиши», как это делал Михайловский в «Отечественных записках».

Многие ведущие сотрудники «Дела» не приняли ошибочного взгляда народнических лидеров на ход истории человечества и не считали капитализм регрессом. Больше того, Шелгунову, как и некоторым другим публицистам, осталась чуждой теория героев и толпы. Для него было несомненно, что один в поле — не воин, и «немыслимы герои, желающие превратить народ в Панургово стадо»[263][138]. Народ, а не герои является основной движущей силой истории: «Историю творят массы обыкновенных людей»[264][139]. И хотя народники продолжали занимать видное место в журналистике, Шелгунов вместе с Благосветловым относились к ним в это время сдержанно, считая, что народничество «сузило горизонт мысли» и что «русское общественное сознание от этого очень много проиграло»[265][140].

Сравнительно большое внимание в журнале уделяется положению рабочего класса, однако всемирно-историческая миссия пролетариата не была еще понята публицистами «Дела». Они смотрели на пролетариев как на страдающий класс, которому нужно помочь. Сотрудники журнала — Шелгунов, Ткачев, Михайлов, Берви-Флеровский — заявляли, что рабочий вопрос не «выдумка», как считали консервативные публицисты, в частности, Страхов и Катков: он уже поставлен в повестку дня всем ходом исторического развития страны. Не только на Западе, но и в России начинается рабочее движение. «Оно еще так слабо, так мало заметно, что какие-нибудь господа Страховы могут сказать, что и это движение не более, как нелепая выдумка кабинетных людей, не знающих русского рабочего, что русскому рабочему живется, как в раю, на фабриках и заводах, в селах и городах...»[266][141]. Но от этого дело не меняется.

В начале 80-х годов, накануне крупных стачек текстильщиков в Центральном промышленном районе (Владимир, Орехово-Зуево) журнал поместил ряд материалов, связанных с рабочим движением: статьи «Русский рабочий» Шашкова (1884, № 5, 6), «Хроника рабочего труда» Приклонского (1883, № 1), «Наша фабричность» Онгирского (1883, № 1) и др.

Публицисты «Дела» во главе с Шелгуновым, несмотря на отдельные заблуждения, способствовали правильной постановке рабочего вопроса в России 70-х годов, вопреки попыткам Каткова, Страхова и прочих представителей официальной идеологии принизить значение этого вопроса.

Журнал вел неустанную пропаганду науки, оставшись верным программе «Русского слова». В естествознании публицистов «Дела» интересовали вопросы, непосредственно связанные с человеком, его развитием и условиями существования. Сотрудникам журнала как просветителям было свойственно преувеличенное представление о силе знаний в общественной жизни. Но их горячая защита передовой науки и популяризация ее достижений сыграли положительную роль в росте отечественной науки и культуры.

Беллетристика в журнале «Дело» играла второстепенную роль по сравнению с публицистическими статьями, как это было и в «Русском слове», не отличалась оригинальностью мысли и художественными достоинствами. Таких писателей, как Л. Толстой, Тургенев, Гончаров, редакция «Дела» не считала прогрессивными.

Многие авторы были тесно связаны с «Отечественными записками» и поэтому не могли участвовать в «Деле», хотя журнал охотно предоставлял свои страницы, например, Г. Успенскому. Приходилось ориентироваться на менее известные литературные силы, выдвигать молодежь.

Ведущее место в беллетристическом отделе занимали А. К. Шеллер-Михайлов, Н. Ф. Бажин, И. В. Федоров-Омулевский, позднее — К. М. Станюкович. Кроме них, печатались Г. И. Успенский, Ф. М. Решетников, В. А. Слепцов, А. И. Левитов, М. А. Воронов, П. В. Засодимский и др. В 70-х годах в «Деле» сотрудничал П. Д. Боборыкин, в 80-е годы — Д. Н. Мамин-Сибиряк, выступивший с романом «Приваловские миллионы». Невысокий уровень беллетристики журнала во многом зависел также от редактора отдела А. К. Шеллера-Михайлова, склонного к серьезной недооценке художественной стороны литературных произведений. Он полагал, что «писатель всегда силен идеями, а не картинами».

При всей справедливости требований высокой идейности такая позиция вела к излишней рассудочности в художественной практике самого Шеллера-Михайлова и отражалась на составе руководимого им беллетристического отдела.

Характерной особенностью беллетристики «Дела» было то, что в центре ее внимания стоял не крестьянин, хотя изображение крепостничества и его пережитков имело место в журнале, а разночинец-интеллигент: авторы журнала стремились создать тип положительного героя своего времени. Но они не смогли сделать это талантливо, на что не раз указывал Салтыков-Щедрин, выделяя из беллетристов «Дела» лишь Федорова-Омулевского с его романом «Светлов», или «Шаг за шагом».

Пробелы в оригинальной прозе редакция пыталась восполнить за счет переводов. В 70-е годы в «Деле» печатались романы Ф. Шпильгагена, В. Гюго, Э. Золя, Андре Лео и других прогрессивных романистов Запада, стихи Петефи. В 80-е годы появляются переводы произведений Ги де Мопассана, А. Доде, Джиованьоли, Э. Ожешко.

Критика и библиография в журнале «Дело» были боевым участком и подчас служили единственным средством политической пропаганды и агитации. Вместе с «Отечественными записками» Некрасова и Салтыкова-Щедрина «Дело» ведет непримиримую борьбу с реакционными писателями, с теорией «чистого искусства», разоблачает так называемую антинигилистическую литературу, пытавшуюся опорочить революционно-демократическое движение 60-х годов.

Защите гражданского, высокоидейного искусства в значительной степени были посвящены в «Деле» фельетоны Минаева «С Невского берега» и «Невинные заметки», литературно-критические статьи Ткачева и Шелгунова. Особенно показательна для борьбы с «чистым искусством» статья Шелгунова «Двоедушие эстетического консерватизма», направленная против воинствующего критика-идеалиста Н. Соловьева. В этой статье автор приближается к пониманию того, что эстетические теории носят классовый характер и выражают интересы определенных общественных групп. Шелгунову, как и Минаеву, Благосветлову, Ткачеву, было ясно, что теория Н. Соловьева хороша только для обеспеченной верхушки русского общества. Стремление увести искусство в область «вечных идеалов», «чистой художественности» могло в тех условиях родиться только у людей, вполне довольных существующими порядками. Критики «Дела» восставали против подобной теории искусства, согласно которой одни поют гимны, а другие пекут певцам калачи.

Другой стороной вопроса явилась теоретическая разработка проблемы положительного героя. Критики и публицисты журнала считали, что литература не может ограничиваться простым копи­рованием жизни, а должна «возбуждать стремления к отдаленным идеалам» (Шелгунов). Они требовали создания таких героев, которым подражали, за которыми следовали бы молодые борцы с самодержавием.

Особенно активно критики «Дела» (Шелгунов, Ткачев) выступали за открытую тенденциозность в литературе и искусстве. Эта мысль составляет основу их литературных убеждений. Однако такое требование, справедливое самое по себе, нередко приводило их к ошибочной оценке творчества отдельных писателей, у которых эта тенденциозность не была выражена прямолинейно. Показательно в этом смысле непонимание ведущими критиками журнала — Ткачевым и Шелгуновым — творчества Салтыкова-Щедрина. Опираясь на статью Писарева «Цветы невинного юмора», Ткачев при поддержке Благосветлова долгое время отрицал на страницах «Дела» социальное значение сатиры Салтыкова-Щедрина на том основании, что не находил в ней передовых идеалов, прямого сочувствия прогрессу («Безобидная сатира», 1878, № Г). Несколько раньше Шелгунов в статье «Горький смех — не легкий смех», опубликованной в десятом номере журнала за 1876 г., признавая меткость сатиры Салтыкова-Щедрина, тем не менее утверждал, что писателю недостает ясной мысли и последовательного миросозерцания, которые бы дали содержание его творчеству.