💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Петербургские журналы 1769 года

К 60-м годам XVIII века в феодально-крепостническом укладе России все отчетливее обозначается рост капиталистических элементов. Малопроизводительный крепостной труд начинает становиться серьезной помехой на пути развития новых производственных отношений. Но правящие классы вовсе не собираются ликвидировать крепостное право, составлявшее главную опору их существования Они предпочитают усилить нажим на крепостное крестьянство больше его эксплуатировать, расширить барщину, увеличить оброки. Крестьяне, приписанные к государственным и частным заводам и фабрикам, также испытывают новый натиск предпринимателей. Народное недовольство растет. Непосильный труд вызывает ропот и возмущение людей. Все чаще возникают попытки отпора угнетателям. За десятилетие, с 1762 по 1772 г. в России по официальным документам отмечено 40 крупных восстаний, охвативших до 250 тысяч крестьян. Все они жестоко подавлялись с помощью войск.

Правительство Екатерины II, стремясь восстановить спокойствие в стране, усиливало власть помещиков и заводовладельцев. Им была отдана власть над жизнью и смертью миллионов людей. В 1765 г. помещики получили право самолично, без государственного суда, отправлять своих крепостных на каторжные работы. Указом того же года, подкрепленным новым указом в 1767 г., крестьянам настрого запрещалось подавать жалобы на своих господ представителям государственной власти и самой императрице. Нужно было покоряться и терпеть, никто не мог оборонить крепостного человека от злой воли его господина. Крестьянин был «в законе мертв», как сказал А. Н. Радищев. В России торговали людьми, помещики продавали крестьян семьями и в одиночку, разлучая сына с матерью и мужа с женой.

В этой обстановке с конца 50-х – начала 60-х годов XVIII века в России происходит оформление первых антидворянских течений в литературе и публицистике. «Вольномыслие» Екатерины II, ее заигрывание с передовыми философами Западной Европы имело показной характер и вскоре было оставлено, уступив место неприкрытой реакции. Но в среде дворянской интеллигенции увлечение прогрессивными мыслителями Франции сыграло положительную роль. Не прошло оно также бесследно для выявления идеологии недворянских слоев русского общества, представлявших собой в культурном отношении значительную величину. Из этой среды во второй половине XVIII в. вырос ряд писателей и ученых, шедших по пути создания радикальной демократической идеологии. Неверно было бы требовать от них открытых высказываний против самодержавия и крепостного права – на это оказался способным только величайший представитель XVIII в. гениальный мыслитель и художник Радищев, – но важно было наличие поисков недворянских передовых социальных, политических, юридических норм, существенна настойчивая пропаганда антифеодального мировоззрения, в конечном счете разрушительно действовавшая на устои крепостнической идеологии.

Общественное настроение в России 60-х годов требовало разрядки, и Екатерина II попыталась создать видимость, что положение дел в стране, по крайней мере в части законодательства, может быть предано гласному обсуждению. Манифестом 14 декабря 1766 г. было объявлено о созыве Комиссии по составлению Нового уложения, т. е. свода российских законов, которые не пересматривались со времен Уложения царя Алексея Михайловича, утвержденного в 1649 г. В Комиссию было избрано 564 депутата, из них 28 – от государственных учреждений, 161 – от дворянства, 206 – от городов, 57 – от казачества, 112 – от податных крестьян. В число последних входили депутаты от пахотных солдат, однодворцев, черносошных крестьян – людей лично свободных, хотя и трудившихся на земле. Но крепостное крестьянство, – а оно составляло в это время свыше половины всего населения России, – в Комиссии представлено не было, депутатов не выбирало.

Несмотря на предельно стесненную обстановку заседаний Комиссии, депутаты не могли не коснуться острейших и злободневных вопросов положения русского крестьянства. Они стали спорить о том может ли крепостной обладать собственным имуществом, не принадлежащим его господину, и искать причины массового бегства крестьян от помещиков. Сокращения прав крепостников требовали дворянин Коробьин, пахотный солдат Жеребцов, однодворец Маслов, казак Олейников, депутат города Дерпта Урсинус.

Крепостники-дворяне защищали свои исконные права и ожесточенно спорили с защитниками крестьянских интересов. Особое старание проявили тут князь М. Щербатов и М. Глазов, рьяно выступавшие против ораторов демократической группы. Никакого решения Комиссия выносить не могла, но споры, разгоревшиеся в ней, показали Екатерине II, что дальнейшая игра в либерализм может быть, пожалуй, для нее опасна. Взгляды были высказаны, столкновение сторон обозначилось ясно, опыт созыва депутатов следовало прекратить. И в декабре 1768 г., под предлогом начавшейся войны с Турцией и возвращения офицеров в полки, а чиновников на службу, императрица приказала окончить заседания Комиссии.

Однако то, что говорилось на них, не пропало бесследно. В Комиссии впервые гласно было заявлено о бедственном состоянии крепостных крестьян, раздались требования ограничить власть помещиков, предоставить какие-то права крепостным. Ряд русских писателей, в том числе Н. И. Новиков, М. И. Попов, А. О. Аблесимов, Г. Р. Державин и другие, участвовали в работе Комиссии в качестве секретарей, и то, что они слышали там, глубоко им запомнилось. Даже в тех крайне суженных пределах, которые ей были отведены, Комиссия сыграла заметную роль в развитии русской общественной мысли.

Потерпев неудачу в попытке повести за собой Комиссию, Екатерина II решила выступить на поприще журналистики для того, чтобы принять руководство общественным мнением. Она пожелала печатно излагать свои взгляды на управление страной и с помощью журнала вербовать себе сторонников.

С января 1769 г. в Петербурге секретарь императрицы Г. В. Козицкий предпринял издание еженедельного журнала «Всякая всячина», номера которого состояли из нескольких листков форматом в половину ширины страницы школьной тетради. Вскоре стало известно, что в издании принимает участие сама Екатерина II. Это вызвало интерес к нему и подало пример литераторам; за «Всякой всячиной» вышли в свет еще семь периодических изданий.

Большинство журналов имело еженедельный выход. «Полезное с приятным» было объявлено как двухнедельное издание и лишь после выпуска двух номеров перешло в число еженедельников сохранив, однако, за номерами названия «полумесяцев». Журнал «Поден­щина» выпускался ежедневно, всего на четырех страницах и на протяжении лишь пяти неполных недель. «Адская почта» появлялась в виде ежемесячных книжек, и комплект журнала составили шесть номеров, вышедших с июля по декабрь 1769 г

Возникали эти издания на протяжении полугода в следующем порядке. «Всякая всячина» появилась 2 января. За нею в конце этого месяца выступил журнал «И то и се». В феврале начались три новых издания: «Ни то ни се» – 20-го, «Полезное с приятным» – 24-го и «Поденщина» – 28 февраля. Март не принес увеличения числа журналов. С 1 апреля издается «Смесь», с 1 мая – «Трутень» и, наконец, в июле читатели познакомились с первой книжкой журнала «Адская почта».

Тиражи изданий также были различны и испытывали колебания. «Всякая всячина» вышла первый раз в количестве 1692 экземпляров, следующие двенадцать имели тираж 1500, затем он снизился до 1000, а последние шесть номеров печатались по 600 экземпляров. Число читателей «Всякой всячины» неуклонно падало. Зато тираж «Трутня» возрастал. Первые двенадцать номеров (листов), печатавшиеся в количестве 626 экземпляров, через три месяца потребовали переиздания и были выпущены вторым тиснением по 500–700 экземпляров каждый. Начиная с 13 листа «Трутень» имел тираж 1240 экземпляров до конца 1769 г. Журналы «И то и се», «Ни то ни се», «Смесь» печатались в количестве 600 экземпляров, «Поденщина» – 500.

Большинство журналов закончилось в 1769 г. или до истечения его. На 1770 г. перешли только «Трутень» и «Всякая всячина», выходившая под названием «Барышок Всякой всячины». В 18-ти номерах «Барышка» допечатывались материалы, скопившиеся в редакции, главным образом переводы. «Трутень» выпустил в 1770 г. 17 листов.

Таким образом, в 1769 г. в Петербурге составился бойкий и несогласный хор из нескольких журналов, в котором выделялись голоса новиковского «Трутня» и официозной «Всякой всячины», объявившей себя «бабушкой» этих изданий. Вторую столицу России – Москву – журнальное поветрие не затронуло.

О чем же заговорили новые журналы, что составляло предмет их интересов, по каким вопросам проходили споры между ними и велась полемика?

Речь пошла о том, что именно они могут высмеивать и чего касаться нельзя, что должно быть объектом журнальной сатиры и в каких размерах эта сатира вообще допустима в печатных изданиях.

«Всякая всячина» сообщила, что она стоит за сатиру в «улыбательном духе», которая не затрагивает отдельных лиц и конкретных недостатков государственно-политического строя России, а выступает лишь против пороков, не целя ни в кого персонально. Императрица не хотела терпеть никакой критики. Все, что было ею заведено в стране, она считала замечательным, совершенным по мысли и по исполнению и не желала слушать советов. Если и были недостатки в управлении Россией, то все они относились за счет предыдущих царствований, а нынешнее, по мнению Екатерины, от этих недостатков стало свободным.

Решительно отводит «Всякая всячина» жалобы на чиновников – подьячих, часто исходившие из уст русских писателей и журналистов: «если бы менее было около них искушателей, не умалилися ли бы тогда и на них жалобы». Не «искушать» же подьячих весьма лег­ко, для этого не нужно... вовсе к ним обращаться: «не обижайте никого; кто же вас обижает, с тем полюбовно миритеся без подьячих, сдерживайте слово и избегайте всякого рода хлопот» («Всякая всячина», с. 160). Журналистам рекомендовалось не затрагивать недостатков русской жизни.

Сама «Всякая всячина» вовсе не желала касаться общественных пороков, предпочитая говорить иногда о человеческих «слабостях». Зато каким благородным негодованием загорался журнальный автор, выступая с критикой некоторых, казавшихся ему возмутительными фактов! «Многие молодые девушки, – с осуждением писала «Всякая всячина», – чулков не вытягивают, а когда сядут, тогда ногу на ногу кладут; через что подымают юбку так высоко, что я сие приметить мог, а иногда и более сего» (с. 156).

При этом «Всякая всячина» не упускала случая преподать свою точку зрения на существенные вопросы современности, иногда прибегая к прозрачным иносказаниям. В 22-м номере редакция напечатала сказку о том, как некие портные шили мужику новый кафтан, ибо из старого владелец вырос. Добрый приказчик созвал портных, выбрали покрой, решили кроить в запас; между тем мужик дрожит от холода на дворе. Но когда приступили к работе, «вошли четыре мальчика, коих хозяева недавно взяли с улицы, где они с голода и с холода помирали». Им приказали помогать портным, однако дело только замедлилось, так как, хотя «сии мальчики умели грамоте, но были весьма дерзки и нахальны: зачали прыгать и шуметь» (с. 166). Мальчики выкрикивали свои требования, критиковали портных и не поддавались благоразумным уговорам.

Статья эта не окончена, «продолжение впредь сообщу», – обещала редакция, тем не менее его не последовало. Нетрудно видеть, что в этой весьма прозрачной аллегории «Всякая всячина» выражала свое (и, разумеется, царицыно) недовольство работой Комиссии по составлению Нового уложения. «Мужику» – населению России – затеяли шить новый кафтан, т. е. приводить в порядок законы, а дерзкие мальчики (читай: группа сочувствовавших крестьянству депутатов) сорвали полезную деятельность «портных», которую они начали по указанию самой императрицы. «Мужик» остался без кафтана, он продолжает мерзнуть, но в этом вина не правительства, а добровольных народных заступников, утверждала «Всякая всячина», и надо негодовать против них, а не против государственной власти.

Можно с уверенностью полагать, что основные материалы «Всякой всячины» принадлежат Екатерине II, при которой Козицкий выполнял функции литературного редактора, потому что она писала по-русски совсем неграмотно, хотя очень много и чрезвычайно охотно.

В журнале участвовали А. О. Аблесимов, Н. Ф. Берг, И. П. Елагин, Г.В. Козицкий, А.П. Сумароков, граф А. П. Шувалов, А. В. Храповицкий, вероятно, его сестра М. В. Храповицкая-Сушкова и др. П. Н. Берков предполагает, что под псевдонимом «Фалалей» скрывался Д. И. Фонвизин[11][5].

Второй по времени возникновения журнал 1769 г. «И то и се» издавал писатель Михаил Дмитриевич Чулков. Основными чертами его творчества являются интерес к фольклору, отчетливые национальные тенденции, борьба с классическими жанрами в литературе, стремление создать новые жанры бытовой повести и рассказа. Чулков был связан с демократической массой читателей и в своей литературной деятельности ориентировался именно на нее. Мировоззрение Чулкова политически неотчетливо, он избегает социальных обобщений и чуждается сатиры.

Ведущей идеей литературного творчества Чулкова является борьба «маленького человека» за свое место в жизни; для него ясно, что имеющий деньги крестьянин не склонится перед боярином, и, наоборот, обедневший аристократ значит гораздо меньше разбогатевшего горожанина.

Еженедельник «И то и се», пародировавший название своего предшественника, не имел сатирического характера, стоял в стороне от политики и не касался наболевших тем. В частности, «И то и се» совсем не затрагивает вопросов крепостного права.

Страницы журнала заполнял почти целиком его издатель Чулков. Небольшое участие приняли лишь Сумароков (5 и 6-я недели составлены из его произведений) и М. И. Попов.

В феврале 1769 г. В. Г. Рубан, незначительный литератор, живший на средства знатных людей, которым он преподносил хвалебные стихи, начал издавать еженедельный журнал «Ни то ни се», где печатал преимущественно переводные произведения. Журнал был далек от сатиры, стихотворения издателя, во множестве появлявшиеся на его страницах, носят льстивый характер. В «Ни то ни се» есть переводы и статьи С. Башилова, В. Петрова, М. Попова, Я. Хорошкевича и некоторых других авторов.

Приступая к изданию, Рубан объявил, что в листках его будет смесь из прозы и стихов, сочинений и переводов, которая, может быть, покажется полезной, а может быть, – и бесполезной. Впрочем, и это не смущает издателя: «Мы уже будем не первые, – пишет он, – отягощать свет бесполезными сочинениями: между множеством ослов и мы вислоухими быть не покраснеем». Начатое с такой сомнительной установкой издание, естественно, долго не просуществовало и в июле 1769 г. на двадцатом номере прекратилось.

Журнал «Полезное с приятным» издавался преподавателями Сухопутного шляхетного кадетского корпуса И. Ф. Румянцевым и И. А. де-Тейльсом с 24 февраля по 25 июля 1769 г. Он был задуман как полумесячное издание, но после двух первых книжек перешел на еженедельный выход. Материалом для него служили преимущественно переводы нравоучительных статей из заграничных журналов: «О воспитании», «О науках», «О обхождении и избрании друзей», «О ревности», «О одежде» и т. д.

Материалы «Полезного с приятным» не касались вопросов русской жизни и не претендовали на ее сатирическое освещение, за исключением «Письма Фомы Стародурова» (полумесяц 2), в котором высмеивается скупость богача, жалеющего денег на приглашение в дом учителей. В завязавшейся между журналами 1769 г. полемике «Полезное с приятным» не участвовал.

С 28 февраля по 4 апреля 1769 г. офицер Василии Тузов издавал ежедневные листки под названием «Поденщина». Первые номера были разом выпущены вперед на неделю, а затем каждый день стали появляться номера «Поденщины», состоявшие из четырех страничек текста.

Кто такой Тузов, почему он пожелал ежедневно издавать листки «Поденщины», наполненные случайным, разнородным материалом, остается неясным. Возможно, что он увлекся новой литературной модой, выступил на издательском поприще, не представляя себе, насколько сложны и ответственны обязанности журналиста, и через месяц бросил надоевшую игру. Впрочем, иногда здесь можно встретить кое-какие наблюдения над провинциальным бытом и полемические реплики в адрес журнала «И то и се», издатель которого М. Д. Чулков с насмешкой отзывался о «Поденщине».

Имя издателя еженедельного журнала «Смесь», выходившего с 1 апреля до конца 1769 г, точно неизвестно. В. П. Семенников называл издателем этого журнала Ф. А. Эмина; П. Н. Берков полагает, что «Смесь» издавал Лука Сичкарев, поэт, переводчик, бывший преподавателем в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе. Приводимые им доказательства имеют убедительный характер, но все же вопрос нельзя еще считать окончательно решенным.

«Смесь» не была целиком оригинальным изданием. Исследователю удалось найти для большей части номеров (22 из 40) источники заимствования – французские журналы 1710–1720-х годов, брошюры и книжки[12][6]. Но издатель «Смеси» переводный материал умел «перекраивать на свой салтык», приближать к русской жизни, а кроме того, поместил около 30 самостоятельных статей, главным образом полемических. В журнальной борьбе издатель «Смеси» держал сторону новиковского «Трутня» и насмешливо выступал против «Всякой всячины».

Сатирические материалы «Смеси» были направлены против недостатков дворянского сословия, в них высмеивались пороки духовенства, чиновничества. Издатель не раз с большим участием говорит о тяжелой судьбе простого народа и относится к нему с большой симпатией. Журнал, например, предлагал своим читателям решить задачу: «Кто полезнее обществу, простой ли мещанин, у которого на фабрике работают около двухсот человек и, получая за то деньги, исправляют свои надобности. Или превосходительный Надмен, коего все достоинства в том и состоят, что на своем веку застрелил 6 диких уток и затравил 120 зайцев?» (с. 318). Всем своим содержанием журнал «Смесь» осуждал «превосходительных Надменов» и говорил о сочувствии к людям незнатным и трудолюбивым.

Особенно сильно эти мысли выражены в статье «Речь о существе простого народа». Автор в форме сатирической пародии ставит вопрос о различиях между крестьянами и «благородными». Говорят, что крестьяне очень много работают, равняясь тем с лошадьми или волами, поэтому напрасно искать у них разум, с помощью которого «благородные» живут в великолепных домах, спят в мягких постелях, питаются хорошей пищей.

«Можно ли считать крестьян разумными людьми?» – задается ироническим вопросом автор и сообщает, что в поисках ответа он обратился к анатомисту, который доказал ему: «простой народ есть создание, одаренное разумом, хотя князья и бояре уверяют противное». Доброе желание автора помочь несправедливо обижаемому простому человеку ясно дает себя знать в заключительных строках этой превосходной статьи: «Пусть народ погружен в незнании; но я сие говорю богатым и знатным, утесняющим человечество в подобном себе создании».

Издатель журнала «Адская почта» Федор Александрович Эмин, приехав в 1761 г. в Петербург после странствований за границей, принялся за литературную деятельность и превратил ее в профессиональное занятие. За какие-нибудь три года он выпускает объемистые романы – «Непостоянная фортуна или похожение Мирамонда», «Письма Ернеста и Доравры» и др.

В своих книгах Эмин не раз заявлял о том, что «купечество есть душа государства», иногда противопоставляя его первому сословию империи. Однако такие выпады сочетаются с безусловным признанием основ феодально-дворянского режима, и в целом взгляды Эмина отражают положение русской буржуазии XVIII в., не только не являвшейся сколько-нибудь революционным классом, наподобие буржуазии французской, но вполне примирившейся со своим местом в системе российской монархии и мечтавшей о расширении крепостного права.

Эмин считает, что крестьянам не нужно образования, что необходимы строгие меры против хлебопашцев, покидающих село для городских заработков, и в этом смысле приближается к позициям дворянских идеологов, ратовавших против развития промышленности в пользу укрепления поместного хозяйства.

С другой стороны, нельзя не отметить ноток сочувствия Эмина низшему сословию. В «Адской почте» он говорит о том, что помещики вольны отнимать у крестьян все в нарушение божеских и человеческих законов. Но, критикуя злоупотребления крепостным правом, Эмин не поднимается до протеста против его сущности, и конкретная социальная политика, намечаемая им, консервативна: он не стремится разрушить устои феодально-крепостнического государства и пытается приспособиться к его условиям.

Журнал «Адская почта» был ежемесячным изданием. С июля по декабрь 1769 г. Эмин выпустил шесть книжек, составленных в виде переписки двух бесов – «Хромоногого» и «Кривого». В конце каждой книжки помещались «Ведомости из Ада», сатирические известия о прибывающих в ад и т. п.

«Адская почта» не похожа на журнал в современном смысле слова. Это самостоятельное литературное произведение, принадлежащее к распространенному в XVIII в. жанру сатирических писем образцом которых являются, например «Персидские письма» Монтескье а в России «Почта духов» И. А. Крылова (1789). В письмах бесов можно встретить известные анекдоты и литературные заимствования но вместе с тем совершенно очевидно, что материалом для Эмина служили действительные происшествия петербургской жизни, ряд описываемых персонажей имел реальных прототипов, что не оставалось тайной для современников.

В полемике между «Всякой всячиной» и «Трутнем» Эмин решительно принял сторону Новикова. Он упрекал «Всякую всячину» в том, что она «справедливости принадлежащие вещи» называет злонравием, и, осуждая эту тактику, писал: «Знай, что от всеснедающего времени ничто укрыться не может. Оно когда-нибудь пожрет и твою слабую политику. Когда твои политические белила и румяна сойдут, тогда настоящее бытие твоих мыслей всем видным соделается» (с. 77).

Это и не замедлил показать сатирический журнал Н. И. Новикова «Трутень».

в начало

«Трутень»

По времени своего появления 1 мая 1769 г. «Трутень» был седьмым журналом, вышедшим после «Всякой всячины». Он внес дух боевой полемики в русскую журналистику этой поры, его выступления были по-настоящему смелы и злободневны и приковали к себе общественное внимание. Читательский успех журнала целиком обусловлен его направлением и характером.

Издатель «Трутня» Н. И. Новиков (1744–1818) происходил из дворянской семьи, учился в гимназии при Московском университете, а затем служил в Измайловском полку. В 1767 г. Новиков был командирован в Комиссию по составлению Нового уложения для составления письменных документов и назначен «держателем дневной записки», т. е. протоколистом, в частную комиссию о среднего рода людях. Впечатления были очень сильны. Новиков слушал и записывал речи защитников крестьянских интересов – депутатов Коробьина, Козельского, Маслова и других, и в нем зрело намерение поднять голос протеста против насилий, чинимых над русским народом.

В 1768 г. в связи с окончанием работы Комиссии Новиков ушел с военной службы и до 1770 г., когда занял должность переводчика в Коллегии иностранных дел, не служил[13][7], отдавшись издательской деятельности: он начал выпускать журнал «Трутень».

На страницах этого издания перед читателем во всем своем значении возникла крестьянская тема. Новиков открыто заявил, что он сочувствует крепостным, и осудил их бесчеловечных господ. Материалы «Трутня» с большой сатирической остротой показали, что вопрос о положении крестьянства в России имеет важнейшее государственное значение. Так, в таком объеме и с такой силой тема эта еще не ставилась в русской литературе.

Следует, однако, заметить, что из числа периодических изданий 1769 г. первой напомнила о крестьянах «Всякая всячина». Предвидя неизбежное выдвижение этого вопроса в печати, редакция правительственного журнала вознамерилась обезопасить его постановку и дать ему безболезненное для себя направление. С этой целью в одной из статеек «Всякой всячины» («Мне скучилося жить в наемных домах...») было упомянуто о телесных наказаниях дворовых людей. Обычная гуманность заставляет сочувствовать им, «но кто за людей смеет вступиться? Хотя сердце соболезнует о их страдании. О всещедрый боже! всели человеколюбие в сердце людей твоих!» (с. 95).

«Всели человеколюбие» – не больше. Нельзя улучшить состояние крестьян, – нужно молиться о ниспослании душевных добродетелей их свирепым владельцам... Только такой совет давала «Всякая всячина» и только он был безопасен для государственного режима, который поддерживался этим журналом. После всех ужасов крестьянской жизни, раскрывшихся на заседаниях Комиссии, после громкого требования ограничить бесконтрольную власть помещиков и учредить положение о «собственном рабов имуществе» журнал Екатерины II воззвал лишь к частному милосердию.

Это была попытка уклониться от решения важнейшего злободневного вопроса, намерение внушить журналистам единственный, по мнению императрицы, возможный вид отношения к крестьянской теме в русской литературе. Но мог ли истинный просветитель примириться с таким советом?

Статья «Мне скучилося жить в наемных домах...», где сообщалось об избиении крепостных, появилась в 13-м листе «Всякой всячины» в апреле 1769 г., это было первое упоминание о крепостном праве в современной печати. И лишь выслушав его и яростно протестуя против такого лицемерия, Н. И. Новиков приходит к мысли о необходимости дать должный ответ правительственному изданию: в мае 1769 г. он начинает выпускать свой журнал «Трутень», в котором показывает крепостное право как бедствие для народа. Противопоставление господ и крепостных, помещиков и крестьян подчеркнуто в эпиграфе из притчи Сумарокова, украшавшем титульный лист «Трутня» в 1769 г.: «Они работают, а вы их труд ядите». И само название новиковского журнала было связано с этой основной его темой и полемически направлялось против журнала Екатерины П.

Вступая в круг журналистов, Новиков, естественно, перечитал современные издания во главе со «Всякой всячиной». В предисловии к ней он нашел беглый набросок фигуры представителя сословия господ, живущего чужими трудами. Он воспользовался этим образом издателя «Всякой всячины» и, отталкиваясь от него, нарисовал фигуру издателя «Трутня». И то, как он выполнил эту задачу, заслуживает внимания.

Бездельник, изображенный во «Всякой всячине», – подлинный трутень, довольный тем, что может жить на нетрудовые доходы. Издатель «Трутня» принимая на себя это неуважительное имя, сознает, что он так же как и дворянин, живет за счет других людей, но тяготится этим и желает быть полезным своему отечеству. Где и как? В предисловии Новиков критически оценивает три рода служебной деятельности, предстоящие дворянину – военную, гражданскую и придворную, в особенности сурово отзываясь о последней. Нежелание подличать и раболепствовать заставляет автора вообще отказаться от государственной службы.

Необычайно важен вопрос, который ставит себе автор: «К чему же потребен я в обществе?». Одним из первых в русской литературе спросил себя об этом дворянский интеллигент Николай Новиков и ответил на него наиболее достойным образом: «Без пользы в свете жить тягчить лишь только землю, сказал славный российский стихотворец [А. П. Сумароков. – Ред. ].Сие взяв в рассуждение, долго помышлял, чем бы мог я оказать хотя малейшую услугу моему отечеству. Думал иногда услужить каким-нибудь полезным сочинением, но воспитание мое и душевные дарования положили к тому непреоборимые препоны. Наконец вспало на ум, чтобы хотя изданием чужих трудов принесть пользу моим согражданам».

Отвергнув все служебные карьеры, Новиков находит для себя возможным только один вид деятельности – издание трудов своих сограждан, «особливо сатирических, критических и прочих ко исправлению нравов служащих», ибо намерение его – исправлять нравы. Перед нами – сложившаяся программа действий. С виду шутливое предисловие к «Трутню» на самом деле оказывается глубоко продуманным изложением прочно устоявшихся взглядов Новикова и, более того, является напутствием для всех его дальнейших трудов на ниве русского просвещения.

Первые же номера «Трутня» показали, насколько серьезно понимал свой журналистский долг Н. И. Новиков, какими сильными сатирическими средствами он пользовался и как ожесточенно выступала против него «Всякая всячина».

В листе II «Трутня», вышедшем 5 мая, Новиков поместил письмо дяди к племяннику с рекомендацией поступить в «приказную службу», т. е. стать чиновником. «Ежели ты думаешь, что она по нынешним указам ненаживна, так ты в этом, друг мой, ошибаешься. Правда, в нынешнем времени против прежнего не придет и десятой доли, но со всем тем годов в десяток можно нажить хорошую деревеньку». Это письмо, говорившее о том, что в судах процветают взятки, не понравилось «Всякой всячине»: Екатерина II считала, что с началом ее правления недостатки аппарата монархии уже уничтожены.

Как бы упреждая выступления «Трутня», «Всякая всячина» в 19-м номере поместила письмо Афиногена Перочинова, направленное против критики и сатиры вообще. Автор рассказывает о своей встрече с человеком, который везде видел пороки, «где другие, не имев таких, как он, побудительных причин, насилу приглядеть могли слабости, и слабости, весьма обыкновенные человечеству». Конец письма содержит требования: «1) Никогда не называть слабости пооком. 2) Хранить во всех случаях человеколюбие. 3) Не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, и для того 4) просить бога, чтоб нам дал дух кротости и снисхождения».

Однако этого редакции показалось мало, и потому письмо было усилено таким постскриптумом: «Я хочу завтра предложить пятое правило, а именно, чтобы впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и шестое, чтоб никому не думать, что он один весь свет может исправить».

Начальственный гневный окрик ясно слышится в этих строках, и принадлежит он именно негласному редактору «Всякой всячины» – Екатерине II. Этот тон она сразу усвоила в спорах с непокорными литераторами и так заговорила позже с Фонвизиным, отвечая в «Собеседнике» на его вопросы, обращенные к автору «Былей и небылиц», т. е. к самой императрице.

Программа уничтожения журнальной сатиры, предложенная «Всякой всячиной» с помощью письма Афиногена Перочинова, вызвала резкую отповедь Новикова. В V листе «Трутня» от 26 мая за подписью «Правдулюбов», ставшей затем постоянным псевдонимом издателя в полемике 1769 г., Новиков писал: «Многие слабой совести люди никогда не упоминают имя порока, не прибавив к тому человеколюбия. Они говорят, что слабости человекам обыкновенны, и что должно оные прикрывать человеколюбием; следовательно, они порокам сшили из человеколюбия кафтан; но таких людей человеколюбие приличнее называть пороколюбием. По моему мнению больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, кто оным снисходит, или (сказать по-русски) потакает...».

Далее Новиков высмеивает попытку «Всякой всячины» разграничить «слабости» и «пороки». «Любить деньги есть та же слабость, – пишет он, – почему слабому человеку простительно брать взятки и побогащаться грабежами... словом сказать, я как в слабости, так и в пороке не вижу ни добра, ни различия. Слабость и порок, по-моему, все одно, а беззаконие – дело другое».

«Всякая всячина» в №23 обвинила Правдулюбова в жестокости по отношению к ближним: «Думать надобно, что ему бы хотелось за все да про все кнутом сечь». Новиков в VIII листе «Трутня» ответил: «Госпожа Всякая всячина на нас прогневалась и наши нравоучительские рассуждения называет ругательствами. Но теперь вижу, что она меньше виновата, нежели я думал. Вся ее вина в том, что на русском языке изъясняться не умеет и русских писаний обстоятельно разуметь не может, а сия вина многим нашим писателям свойственна».

«Трутень» упрекал императрицу в плохом знании русского языка, делая вид, что не знает, с кем переписывается и спорит. Дерзость эта не имела еще себе равной. Далее Новиков дает понять, что спесь «Всякой всячины» объясняется административной властью, находящейся в руках ее издателя.

Вслед за этой статьей, подписанной фамилией Правдулюбова, Новиков поместил письмо Чистосердова, выступившего в поддержку журнала. Чистосердов предупреждает издателя: в придворных кругах считают что автор «Трутня» не в свои садится сани и совсем напрасно пишет о знатных людях. «Кто де не имеет почтения и подобострастия к знатным особам, тот уже худой слуга. Знать, что де он не слыхивал, что были на Руси сатирики и не в его пору, но и тем рога посломали». Чистосердов передает прямую угрозу оскорбленных Новиковым придворных господчиков, напоминающих сатирику о судьбе Антиоха Кантемира, который в самом начале своей литературно-сатирической деятельности был отправлен за границу в должности посла, сначала в Лондон а затем в Париж, белее в Россию не возвратился и умер на чужбине.

Этим письмом Новиков предупредил своих читателей о том, откуда «Трутень» может ожидать себе неприятностей, но не сбавил тона сатиры и не перестал нападать на знатных людей. Его поддерживали журналы «Смесь» и «Адская почта». Постепенно «Всякая всячина» стала выходить из боя, убедившись, что ей трудно состязаться с «Трутнем» в остроумии и доказательности, и поле сражения осталось за Новиковым.

Спор о характере и направлении сатиры, разгоревшийся в 1769 г. между «Трутнем» и «Всякой всячиной», имел чрезвычайно важное и принципиальное значение. Екатерина II старалась, привить русской литературе охранительные тенденции, она желала, чтобы писатели поддерживали монархию и прославляли государственный строй России, закрывая глаза на его огромные недостатки. Литература, по ее мнению, должна была защищать незыблемость монархического принципа и не имела права выступать с критикой существующего режима. Сатира при этом объявлялась действием незаконным, а сатирики именовались злыми, бессердечными людьми.

В противоположность «Всякой всячине», Новиков выступал за смелую, действенную сатиру «на лица», требовал разоблачения конкретных носителей зла, не признавал мнимой «сатиры на пороки», бессильной что-либо исправить, кого-либо пристыдить и остеречь. Он умел затронуть общественные язвы, задеть больные стороны социальной жизни, чтобы сделать их более ощутимыми и постараться лечить. Новиков не посягал на основы монархии, не думал об уничтожении крепостного права, но злоупотребления им стремился прекратить и горячо сочувствовал положению крестьян.

На страницах «Трутня» Новиков представил читателю несколько кратких и выразительны характеристик господ, которые мучат крепостных людей и не признают за крестьянами права на человеческое достоинство – Змеяна, Недоума, Безрассуда и др.

Не ограничиваясь этим, он развертывает в «Трутне» типичную картину взаимоотношений помещика с крепостными, публикуя переписку барина со старостой принадлежащей ему деревни. Писательское умение Новикова сказалось здесь в драматическом эпизоде с Филаткой, в безысходности тона крестьянского письма, в жестокости параграфов помещичьего указа.

Староста докладывает барину о деревенских делах. Недоимки велики: «крестьяне скудны, взять негде, нынешним годом хлеб не родился», был падеж скота. Неплательщиков секут на сходе, но денег от этого у них не прибавляется. Деревню разоряет соседний помещик Нахрапцев – «землю отрезал по самые гумна, некуда и курицы выпустить». «С Филаткой, государь, как поволишь?» – спрашивает староста. Он лето прохворал, хлеба не сеял, работать в доме некому, лошади пали, что с ним делать?» (лист XXVI).

Затем, в листе XXX, Новиков опубликовал письмо Филатки господину и копию с помещичьего указа, отправленного в деревню. Перед читателем раскрывается – и нужно сказать, впервые в нашей литературе – правдивая во всех деталях и страшная в своей простоте картина крестьянской жизни. Филата подкосило несчастье: «Робята мои большие и лошади померли, и мне хлеба достать не на чем и не с кем, пришло пойти по миру, буде ты, государь, не сжалишься над моим сиротством. Прикажи, государь, в недоимке меня простить и дать вашу господскую лошадь, хотя бы мне мало-помалу исправиться и быть опять твоей милости тяглым крестьянином». Бедняк обращается к барину с горячей просьбой, называет отцом, умоляет: «Неужто у твоей милости каменное сердце, что ты над моим сиротством не сжалишься?».

Помещик не пожелал прийти на помощь своему крепостному. Зато это сделали крестьяне, которые оставили ему корову, чтобы не уморить с голода ребятишек. Новиков приводит этот пример народной взаимопомощи, показывая, насколько гуманнее ведут себя трудящиеся люди, как человечно они относятся к окружающим. Моральная сила тут на стороне крестьян, к ним и обращены все симпатии Новикова.

Писатель не щадит сатирических красок, описывая дворянские нравы, особенно резко возражая против увлечения иностранщиной и презрения к русскому, что было очень заметным явлением в привилегированном обществе этой эпохи. Он высмеивает модников, вертопрахов, щеголих, зато с большим уважением говорит о «среднего рода людях», разночинцах, которые не обладают преимуществами аристократического происхождения, но имеют такие высокие способности и твердые моральные принципы, что оказываются достойными государственного доверия. В листе IV своего журнала Новиков представил читателям трех кандидатов на важное служебное место, попросив угадать, «глупость ли, подкрепляемая родством с боярами, или заслуги с добродетелью наградятся?» И вовсе не надо обладать особой проницательностью, чтобы человек, мало-мальски знакомый с жизнью, после этого сказал: «Конечно, место будет отдано глупому, но знатному дворянину...».

В том же IV листе «Трутня» рассказано о том, как жестоко поплатился купец, осмелившийся заявить, что богатая барыня стащила у него драгоценное украшение. В письме из Москвы, помещенном в XIII листе журнала, напечатана «истинная быль» о том, как судья обвинил честного подрядчика в краже часов, которые на самом деле похитил у него племянник. Подрядчика жестоко истязали в суде, и допросы под плетьми чинились с тем большей строгостью, что судья был должен подрядчику по векселю.

Смелая социальная сатира «Трутня» вызывала сильное недовольство «Всякой всячины», не раз выступавшей с прямыми угрозами ему. Другие журналы также принимали участие в завязавшейся полемике, причем почти никто из них не поддерживал «бабушку» изданий 1769 г. Журналисты, несомненно, понимая, с кем они имеют дело, под маской анонимности изданий, заявляли, что «бабушка» выжила из ума, стала учиться «лягушечья языка», что она желает ко всем «причитаться в родню», о чем вовсе не просят, и т. д. Это обижало редакцию «Всякой всячины», пытавшуюся, и всегда неудачно, отвечать насмешникам и спорить с ними.

«Всякая всячина» перешла и на 1770 г. и на протяжении января–апреля выпустила 18 номеров. Содержание их было совсем ничтожным: печатались нравоучительные рассуждения, не представлявшие никакого интереса для читателей, так что окончание выхода «Барышка Всякой всячины» прошло незамеченным.

«Трутень», наученный опытом своей литературно-политической борьбы, в 1770 г. должен был несколько убавить резкость нападок и сатирических выступлений. Причину такого ослабления тона Новиков указал в новом эпиграфе журнала. Там стояло: «Опасно наставленье строго, где зверства и безумства много», и смысл этих строк Сумарокова как нельзя лучше характеризовал обстановку второго года издания «Трутня».

Новиков охотно подчеркивал вынужденность такой перемены тона. Он напечатал несколько писем читателей, в которых выражалось недовольство ослаблением журнальной сатиры (лист XV), а через номер заявил о прекращении издания.

В заключительном листе Новиков писал: «Против желания моего, читатели, я с вами разлучаюсь; обстоятельства мои и ваша обыкновенная жадность к новостям, а после того отвращение тому причиною». Можно без большой ошибки полагать, что «Трутень» закрылся под административным нажимом: к этой разгадке ведут и общее направление и лучшие материалы журнала. Но к своему концу «Трутень» пришел, если можно так сказать, и естественным путем: он был создан Новиковым для противодействия фальшивым разглагольствованиям «Всякой всячины», для того чтобы противопоставить ее ханжеским фразам о «милосердии» к крепостным крестьянам истинную картину их состояния. Как только закрылся журнал императрицы и отпала нужда в том, чтобы парализовать его вредное влияние на общество, прекратилось и издание «Трутня».

Однако Новиков не думал оставлять журнальное поприще. В июне 1770 г. в Петербурге вышла книжка нового ежемесячного журнала под названием «Пустомеля». Как показали исследования, издателем его был Новиков, действовавший на этот раз через подставное лицо, некоего фон Фока, объявившего себя в типографии издателем этого журнала. О связи же «Пустомели» с «Трутнем» говорят некоторые материалы, помещенные на его страницах.

В своем новом журнале, что отметил П. Н. Берков, Новиков помещал произведения «не только критического, но и положительного характера. Словно Новиков хотел дать своим читателям, в противовес галерее отрицательных персонажей, также и образы героев положительных»[14][8]. Речь идет о повести «Историческое приключение», напечатанной в первой книжке «Пустомели», где описывается воспитание Добросерда, образованного дворянина, могущего служить примером для всех представителей своего сословия.

В журнале были помещены две театральные рецензии – об игре известного актера И. А. Дмитревского и о представлении на сцене придворного театра в Петербурге трагедии Сумарокова «Синав и Трувор». Можно с полным основанием сказать, что это были первые квалифицированные театральные рецензии в русской печати, и в этой области журналистики, как и во многих других, Новиков выступил зачинателем, открывавшим новые жанры и виды печатных материалов.

Второй номер «Пустомели» стал и последним. В нем Новиков поместил «Завещание Юнджена, китайского хана, к его сыну», перевод с китайского А. Л. Леонтьева. В этой статье говорилось о долге и обязанностях государя и вельможи и при чтении ее невольно возникали сопоставления с тем, что происходило в России. А дальше Новиков напечатал стихотворение Д. И. Фонвизина «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке», в котором легко усматривались атеистические ноты и был весьма заметен «дух вольнодумства». Видимо, этих материалов оказалось достаточно для того, чтобы дальнейшее издание «Пустомели» было прекращено.

Гораздо осторожнее повел себя М. Д. Чулков. Он также не спешил покинуть журнальное поприще и с мая по декабрь 1770 г. ежемесячно издавал «Парнасский щепетильник». Это выражение обозначало продавцов модных галантерейных вещей. Чулков торгует литературным товаром и в первой книжке журнала продает с аукциона двух стихотворцев – драматического и лирического. Нельзя утверждать, что в том и другом случае Чулков метил в какое-то определенное лицо, он высмеивает шаблоны классицизма и общие недостатки его представителей, однако отдельные конкретные черты указывают на некоторых современных литераторов (А. Ржевского, М. Хераскова). Все же общий замысел нового журнала остался неосуществленным. Начиная со второй книжки, в «Парнасском щепетильнике» все чаще публикуется нейтральный материал – переводы из Овидия, статьи исторического характера и даже «Экономические примечания о пользе огородных кореньев, к поварне принадлежащих» и т. д.

Таким образом, после бурного расцвета в 1769 г. периодические издания затем значительно снизились в числе и ухудшились качественно. Журналистам сразу же дали понять, с какой осторожностью могут они касаться действительно наболевших вопросов русской жизни. Но это вовсе не значит, что сатира вообще исчезла в эти годы из русской печати.

в начало

«Живописец»

Исчерпав возможности, которые могла представить ей форма еженедельного издания, и разочаровавшись в ней, Екатерина II, однако, не думала прекратить попытки командовать общественным мнением в России. Если не вышла затея с Комиссией, не удалось подчинить своему влиянию непокорных журналистов, – что можно было предпринять еще? Остался театр – верное средство воздействия на умы, изрядная школа морали и воспитания. К 70-м годам XVIII в. театр занимал уже видное место в жизненном обиходе русского общества, обладал сложившимся репертуаром и отличными актерами. Слово, звучащее со сцены, могло наставлять умы зрителей, воздействовать на их сердца.

Со свойственной ей энергией Екатерина II поспешно берется за перо драматурга, едва успев закончить издание «Всякой всячины». В 1771 г. писались и в 1772 вышли одна за другой на сцену придворного театра пять комедий императрицы: «О, время!», «Именины госпожи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьею» и «Невеста невидимка». Художественный уровень этих пьес был весьма низок, но мысли и требования автора проступали в них вполне отчетливо. Екатерина II со сцены отвечала своим оппонентам в Комиссии по составлению Нового уложения, «Трутню» Новикова, всем, кто видел недостатки управления Россией и имел самостоятельный взгляд на политику самодержавия. Продолжая, как это делала «Всякая всячина», высмеивать сплетни, глупость людскую, фанфаронство, невежество, Екатерина II вместе с тем включила в текст комедий много современных намеков, особенно ожесточенно нападая на дворянских либералов. Пьесы должны были убеждать зрителей, что разумное правительство печется о благе России, а несмысленные прожектеры и критиканы ему в этом препятствуют.

Комедии императрицы успеха на сцене не имели, это новое притязание на руководство умами окончилось также неудачно, но придумывать других способов не пришлось: вскоре события крестьянской войны 1773–1775 гг. заставили правительство, откинув литературные формы, железной рукой насаждать порядок в российских губерниях. К этому времени и дворянство, напуганное выступлением народа, забыло о либеральных разговорах и поторопилось поддержать императрицу.

Новой попытке Екатерины II произвести влияние на умы с помощью наскоро изготовляемого театрального репертуара было оказано энергичное противодействие со стороны все того же Новикова. В половине апреля 1772 г. он приступил к выпуску еженедельного сатирического журнала «Живописец». Обличения помещиков, насмешки над дворянскими нравами, показ крестьянской нужды и горя, критика представителей правительственной администрации, суда раздались со страниц нового издания, сразу напомнив лучшие номера «Трутня». Журнал хорошо был принят читателем. Первая часть имела тираж 636 экземпляров, вторая – 758, но ее номера еще продолжали выходить, а уже первая часть была напечатана повторно. Это было большим успехом журнала, созданным остротой его содержания.

Свой журнал «Живописец» Новиков постарался связать с литературными выступлениями императрицы. Он посвятил или, как говорили в XVIII в., «приписал» его «неизвестному» сочинителю комедии «О, время!», т. е. Екатерине II. Новиков произносит ряд комплиментов державной сочинительнице, искусно подсказывая ей цели настоящей сатиры и делая вид, что именно этим задачам и будет следовать «Живописец», как бы нимало не отступая от программы, намеченной в комедиях царицы. Он призывал: «Взгляните беспристрастным оком на пороки наши, закоренелые худые обычаи, злоупотребления и на все развратные наши поступки: вы найдете толпы людей, достойных вашего осмеяния и вы увидите, какое еще пространное поле ко прославлению вашему осталось. Истребите из сердца своего всякое пристрастие, не взирайте на лица: порочный человек во всяком звании равного достоин презрения» («Живописец», 1772, л. 1).

Разумеется, Екатерина II в своих комедиях вовсе не предполагала прибегать к критике общественных недостатков и уж во всяком случае взирала бы на лица. Однако «приписание» было составлено настолько искусно, что императрице ничего не оставалось, как принять его за чистую монету. Нельзя же было, в самом деле, разъяснять, что она вовсе не думала о сатире и что издатель «Живописца» неправильно ее понял.

Новиков воспользовался удачным началом и продолжал действовать в этом направлении. Он не забывал расточать похвалы императрице, в промежутках между ними печатая крайне резкие статьи разоблачительного характера. Внимательному читателю не представит никакого труда отделить в журнале то, что составляло истинную сущность взглядов Новикова, от похвальных обязательных статей и поздравительных стихов, которые поставлял «Живописцу» казенный какой-нибудь Рубан.

«Приписание» заняло первый лист «Живописца», а уже во втором листе Новиков печатает большую статью «Автор к самому себе», в которой разговаривает с читателем о задачах сатиры и критически рассматривает состояние современной литературы и журналистики, публикуя сатирические оценки писателей Невпопада, Кривотолка, Нравоучителя, а также сочинителей трагедий, комедий и пастушеских идиллий. Под масками этих персонажей угадываются имена В. Петрова, Лукина, Чулкова, Хераскова, хотя замечания Новикова далеко выходят за рамки отдельных личностей и, безусловно, имеют обобщающее значение.

Собеседник Автора, представляя ему характеристики различных типов писателей, в заключении пугает его беспощадными критиками и призывает оставить мысль о журнале. Но Автор-Новиков отвечает ему одним словом: – «Нельзя». Он знает, что на избранном им пути встретятся многие беды и препятствия, однако решение его непреклонно: он принимает на себя звание Живописца и будет изображать «наисокровеннейшие в сердцах человеческих пороки». И тогда Собеседник дает ему последний совет – слушать критические замечания какого-либо разумного и доброжелательного друга и никогда не разлучаться «с тою прекрасною женщиною, с которою иногда тебя видел: ты отгадать можешь, что она называется Осторожность».

Совет этот был благоразумен, но, преподав его себе, Новиков не думал удерживаться и сразу же выступил с гневными критическими статьями. В 3 и 4-м листах «Живописца» он поместил сатирические зарисовки врагов просвещения и культуры – щеголя Наркиса Худовоспитанника, Кривосуда, Щеголихи, Молокососа, Волокиты. По общему замыслу эта статья заставляет вспомнить первую сатиру Кантемира «На хулящих учения. К уму своему», однако выведенные в ней персонажи – это уже несколько иные, современные Новикову фигуры, на сорок лет моложе своих собратьев, описанных Кантемиром, но не уступающие им в своей вражде к просвещению.

В одном из первых листов «Живописца», а именно в пятом, Новиков поместил наиболее сильное и значительное выступление по крестьянскому вопросу – «Отрывок путешествия в*** И*** Т***». Статья была сопровождена примечанием издателя: «Сие сатирическое сочинение под названием путешествия в*** получил я от г. И. Т. с прошением, чтобы оно помещено было в моих листах. Если бы это было в то время, когда умы наши и сердца заражены были французскою нациею, то не осмелился бы читателя моего попотчевать с этого блюда, потому, что оно приготовлено очень солено и для нежных вкусов благородных невежд горьковато».

Горько и солено... Трудно найти более верное и краткое определение жизни крепостных помещичьих крестьян, которую описал неизвестный путешественник. За три дня своей поездки он не нашел ничего, «похвалы достойного. Бедность и рабство повсюду встречались со мною во образе крестьян. Непаханные поля, худой урожай хлеба возвещали мне, какое помещики тех мест о земледелии прилагали рачение». Путешественник всюду расспрашивал о причинах крестьянской бедности и «всегда находил, что помещики их сами тому были виною». Перед глазами читателя встает деревня Разоренная. Развалившиеся хижины, крытые соломой, теснятся друг к другу. Всюду бедность и грязь. Людей не видно: они на барщине, работают в поле. В избе, куда заходит путешественник, он видит трех младенцев, оставленных без всякого присмотра, и спешит оказать им помощь. Дурной воздух причиняет приезжему обморок. Приходя в себя, он просит воды, но пить ее не может «по причине худого запаха». Лучшей воды нет во всей деревне.

«Отрывок путешествия» написан кратко и сильно. Очевидец крестьянских бедствий не скрывал своего негодования против помещиков, которые не имеют никакой заботы «о сохранении здоровья своих кормильцев». Пятый лист «Живописца» возбудил толки среди читателей и вызвал недовольство тех из них, кто увидел себя в лице владельцев деревни Разоренной.

В своей статье «Русская сатира в век Екатерины» Н. А. Добролюбов особо выделил этот «Отрывок», поразивший его антикрепостническим духом. Невысоко оценивая в целом сатирические выпады журналов XVIII в., которые не выступали против коренной причины всех бед русской жизни – самодержавия, а критиковали по мелочам, он писал: «Гораздо далее всех обличителей того времени ушел г. И. Т., которого «Отрывок из Путешествия» напечатан в «Живописце». В его описаниях слышится уже ясная мысль о том, что вообще крепостное право служит источником зол в народе». Приводя далее обширные цитаты из «Отрывка», Добролюбов замечает: «Тирада эта очень резка, и, кажется тогдашнее благочиние вообще строго посмотрело на эту статью. Некоторых мест из нее даже нельзя было напечатать»[15][9].

Добролюбов находит, что «Отрывок» гораздо глубже, чем остальные материалы «Живописца», ставит проблему крепостного права, видя в нем «источник зол в народе». Критик считает, что в этой статье «бросается сильное сомнение на законность самого принципа крепостных отношений»[16][10]. Никакие другие материалы сатирических изданий 1769–1774 гг. этого вопроса не пытались затрагивать.

Именно так поняли «Отрывок» и современные читатели. И прежде чем продолжать печатание «Отрывка», Новиков счел необходимым предварить его некоторыми пояснениями. В 13-м листе «Живописца» появилась статья «Английская прогулка», в которой изла­галась беседа издателя с одним доброжелательным читателем. Новиков стремится разъяснить, что в «Отрывке» автор вовсе не желал огорчить «целый дворянский корпус». Он имел в виду только тех помещиков, которые дворянскую власть употребляют во зло и тем самым вредят не только своим крестьянам, но и всему государству.

Передавая затем слова собеседника, Новиков напоминает об английской грубости, которую в России именуют «благородною великостью духа», и предлагает считать «Отрывок» «в английском вкусе написанным: там дворяне критикуются так же, как и простолюдины». Отсюда и идет название этой статьи.

Вслед за «Английской прогулкой» в 14-м листе «Живописца» Новиков напечатал продолжение «Отрывка путешествия». Начало его написано в характерной для изданий XVIII в. манере перечисления обычных сатирических персонажей – богачей, судей, подьячих, щеголих, ревнивых супругов и любовников, игроков, купцов, врачей, с описанием, кто как заканчивает свой день, проведенный без всяких трудов, в забавах и обманах ближнего. Всем им противопоставлена иная категория людей, на защиту которых выступил «Живописец», – честных, но угнетенных земледельцев, крепостных мужиков. Лишь к ночи «крестьяне, мои хозяева, возвращались с поля в пыли, в поте, измучены и радовались, что для прихотей одного человека все они в прошедший день много сработали».

Это само по себе очень выразительное напоминание Новиков дополняет конкретными подробностями, раскрывающими тягости крестьянской жизни. Оказывается, барин требует, чтобы его хлеб убирался в первую очередь, а мужицкий урожай может пропасть под дождем, что крестьяне работают даже по воскресеньям, вовсе не имеют отдыха и даже не удивляются этому: «Ведь мы, родимой, не господа, чтобы и нам гулять, полно того, что и они гуляют...».

Путешественник долго размышляет о бедственном состоянии крестьян, а на следующее утро решает ехать в деревню Благополучную: «хозяин мой столько насказал мне доброго о помещике той деревни, что я наперед уже возымел к нему почтение и чувствовал удовольствие, что увижу крестьян благополучных». Но он так и не побывал в этой счастливой деревне. В третьем издании «Живописца» 1775 г. под текстом «Отрывка» было приписано: «Продолжение сего путешествия напечатано будет при новом издании сея книги». Четвертое издание, вышедшее в 1781 г., разумеется, не имело обещанного продолжения. Его вообще не существовало, как не было в России деревень Благополучных.

Вопрос об авторе «Отрывка путешествия» доныне продолжает оставаться нерешенным, несмотря на то, что изучается на протяжении столетия. Он составляет любопытную и важную историческую загадку, для раскрытия которой нет необходимых документальных данных, почему на этот счет можно высказывать только более или менее убедительные догадки.

В науке существуют два мнения: автором «Отрывка» может быть либо Новиков, либо Радищев. Третья точка зрения, согласно которой «Отрывок» приписывался И. П. Тургеневу[17][11], не получила поддержки исследователей и вскоре после ее возникновения была оставлена.

На возможность расшифровать прописные буквы в заглавии «Отрывок путешествия в*** И*** Т***» как обозначение слов «Издатель Трутня» осторожно указал акад. Л. Н. Майков[18][12]. Гипотезу об авторстве Новикова энергично утверждал Г. П. Макогоненко[19][13]. С аналогичным мнением выступила Л. В. Крестова[20][14]. Взгляды этих исследователей разделяет Д. Д. Благой[21][15].

Другая точка зрения имеет своим родоначальником сына писателя Павла Александровича Радищева. Когда умер отец, ему было 19 лет. В течение всей свой жизни он собирал сведения о Радищеве, и опубликованные им материалы вообще отличаются достоверностью. Свое мнение о том, что «Отрывок» написан его отцом, Павел Радищев высказал в 1858 г.[22][16] Наиболее подробно затем аргументировал авторство Радищева В. П. Семенников[23][17]. Его доказательства приняли Я. Л. Барсков[24][18], Г. А. Гуковский[25][19], П. Н. Берков[26][20], в свою очередь дополнившие их рядом новых указаний. Полемизируя с Л. В. Крестовой, в пользу Радищева выступала также Н. В. Баранская[27][21].

Не входя в подробное рассмотрение этого вопроса и отсылая

интересующихся к специальной литературе, перечисленной в подстрочных примечаниях, укажем только на следующее. Утверждения Г. П. Макогоненко о том, что в третьем издании «Живописца» собраны только произведения Новикова, а следовательно, «Отрывок» также принадлежит ему, и о том, что Новиков делает «публичное заявление», что все материалы третьего издания «мое сочинение», – целиком опровергнуты П. Н. Берковым[28][22]. В третьем издании «Живописца» напечатаны статьи ряда других авторов, оно вовсе не представляет собой собрания сочинений Новикова, а само слово «сочинение» в XVIII в. имело не только тот смысл, который в него вкладывается в наше время, но и обозначало «журнал». «Остается признать, – заключает П. Н. Берков, – что третье издание «Живописца» не является «собранием сочинений» Новикова, а представляет отбор лучших сатирических произведений разных авторов, преимущественно Новикова, Фонвизина, а также Радищева, Сушковой и других, ранее печатавшихся в «Трутне» и первом издании «Живописца»[29][23].

Лист 14 «Живописца», где было напечатано продолжение «Отрывка», заканчивался похвальными стихами графине Прасковье Брюс, ближайшей подруге императрицы. Правды в этом письме «Любителя добродетельных людей» не было, графиня отнюдь не могла служить образцом нравственности, но стихи содержали комплименты самой Екатерине, а потому Новиков напечатал их, смягчая резкости идущего перед ними «Отрывка».

Приняв эту меру предосторожности, он в следующем, 15-м, листе поместил сатирическое «Письмо уездного дворянина его сыну», подкреплявшее основные мысли «Отрывка», и вновь позолотил пилюлю: в листе 16 напечатал благодарственное письмо архиепископа Амвросия Подобедова Г. Г. Орлову, на чей счет относились заслуги прекращения чумы в Москве 1771 г. Орлов был фаворитом императрицы, и хотя время его «случая» уже истекло, в обществе он продолжал считаться наиболее близким к Екатерине лицом.

В письме уездного дворянина Трифона Панкратьевича его сыну Фалалею перед читателем раскрываются картины быта провинциальных помещиков, и ему становится ясно, какие ничтожные и корыстные люди владеют в России деревнями и крестьянскими «душами». Жалок и страшен этот дворянин, занявшийся своим поместьем после того, как его отрешили от службы за взятки. Лишенный возможности обирать просителей, он грабит своих мужиков, жалуясь, что с них «хоть кожу сдери, так немного прибыли». Уездный дворянин с ненавистью пишет о том, что в соседней деревне, которой владеет Г. Г. Орлов, мужики живут богаче иного дворянина и платят барину по полтора рубля с души, а с них надобно брать бы по тридцать. Эти строки «Письма» рассчитаны на императрицу и должны были ей понравиться – она любила хвалить свое царствование. Но, печатая перечень мнимых обид Трифона, Новиков сумел показать и другое – он открыл в нем хищного крепостника, взяточника, невежду, врага культуры и просвещения. Типичный представитель «дворянского корпуса» был вытащен на страницы «Живописца» и почувствовал себя там очень неважно: он не привык, чтобы на него показывали пальцами и смеялись. А именно в этом и была цель Новикова.

«Письмо уездного дворянина» имело свое продолжение. В 23 и 24-м листах «Живописца» были напечатаны письма Фалалею от его отца, матери и дяди, якобы препровожденные адресатом издателю журнала. В этом превосходном, мастерски отделанном цикле – автором писем П. Н. Берков, опираясь на работы других исследователей, называет Д. И. Фонвизина[30][24] – созданы поистине незабываемые картины дворянского быта XVIII столетия и талантливо очерчены зловещие фигуры алчных крепостников-помещиков. Это круг Скотининых и Простаковых, борьбу с которыми повели просвещенные дворяне, хотя и проиграли ее: реакционный потемкинский режим, утвердившийся в стране после крестьянской войны 1773–1775 гг., сделал ставку именно на дикое и злое провинциальное дворянство, ставшее крепкой опорой престола.

По своему весу и художественному воплощению крестьянская тема получила в «Живописце» наиболее важное место. Следом за ней идет тема просвещения и борьбы с галломанией и бескультурьем дворянского общества, которая очень занимала Новикова. Он считал, что от того, какое воспитание получат будущие владельцы крепостных имений, молодые дворяне, зависит чрезвычайно многое. Хорошо воспитанные и просвещенные люди не станут безудержно мучить крестьян, облагать их бессовестными поборами, брать взятки в судах, уклоняться от выполнения воинского долга. Дворяне, не прошедшие разумного воспитания, будут дурными слугами государства.

Сатирические характеристики старых и молодых врагов просвещения открывают журнал «Живописец». Выступающие в листе 4 Щеголиха и Волокита считают, что для них науки исчерпываются умением нравиться и быть одетыми по моде. А в листе 9 напечатано письмо Щеголихи, в котором Новиков пародировал жаргон светских модников с его характерной чертой – включением в русскую речь французских слов и выражений. Щеголиха просит издателя «Живописца» собрать и напечатать «Модный женский словарь», обещая за это «до смерти захвалить». Новиков выполняет просьбу и в следующем, 10-м, листе публикует сатирический «Опыт модного словаря щегольского наречия», поместив в нем некоторые слова на две первые буквы алфавита.

На втором году издания «Живописец» заметно снизил резкость своей сатиры. Видимо, Новикову дали понять, что ему действительно почаще нужно показываться «с тою прекрасною женщиной», которая называется Осторожность. В 1773 г. в журнале печатаются речи духовных особ, переводы писем прусского короля, семь номеров отведено для сатир Буало, и заканчивается издание сдвоенным 25 и 26-м листом, содержащим льстивую оду Екатерине II, сочиненную неизвестным автором. Но и в этих трудных цензурных условиях нет-нет да и мелькнут в журнале блестки новиковской сатиры в виде письма Ермолая, дяди памятного читателям Фалалея (1773, л. 5), или стихов «Похвала учебной палке», направленных против офицеров, избивающих своих солдат, – стихов, содержащих прямое осуждение палочной дисциплины, внедряемой в русской армии (1773, л. 7). Журнал прекратил свое существование в конце июня 1773 г.

После закрытия «Живописца» Новиков начинает крупное научно-историческое предприятие: он приступает к изданию письменных памятников русской старины – документов, грамот, княжеских договоров XIV–XVI вв., дипломатической переписки и др. Помесячно выходившие в 1773–1775 гг. книжки этой «Древней российской вивлиофики», т. е. библиотеки, пользовались вниманием читателей, и на свое издание Новиков получал денежные субсидии от императрицы.

Не ограничиваясь трудами по «Вивлиофике», Новиков в 1774 г. сумел выпустить 9 номеров (листов) нового еженедельного журнала «Кошелек». «Отечеству моему сие сочинение усердно посвящается», – писал Новиков на первой странице «Кошелька», намереваясь прославлять в новом издании «древние российские добродетели», порицать дворянскую галломанию, космополитизм и прославлять национальные достоинства. Название журнала, кроме обычного значения слова «кошелек», имело в XVIII в. и второй смысл – так называл