💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Глава 5 Персона нон грата

Могла ли Айседора хоть на миг представить, какая катастрофа ждет ее впереди? Какой оголтелой травлей откликнется каждое ее слово, каждый революционный танец и самое ее имя! Что все ее планы и благие порывы будут перечеркнуты, и великую Айседору подвергнут остракизму.

Вопреки логике и очевидной политической выгоде. Ведь сколько лет она напрасно просила у капиталистов денег на хотя бы частичное финансирование ее школы. И вот теперь эта школа состоялась. Это ли не яркое доказательство преимущества советского строя перед капиталистическим: «нет ничего невозможного в этой удивительной стране».

С другой стороны, советские деятели отлично понимали, что их заслуг в этих достижениях нет. То, что сумела создать Айседора, создано не благодаря, а вопреки советской системе. Вот и теперь она едет к капиталистам за материальной поддержкой. Значит, наверняка растрезвонит, что ее школа за три года существования не получила от государства ни одного рубля!

Рассказывает Мэри Дести:

«1924 год. И вот она в Берлине, где в свое время имела огромный успех и где ее приветствовали как святую Айседору. Действительно, когда она исполняла свои танцы на серьезные темы, то для выражения вызванных ими чувств другого слова подобрать было невозможно.

Теперь она приехала в Берлин гораздо более опытная, более одухотворенная в своем искусстве, готовая нести дух Воскрешения и Жизни. Из-за всех страданий и переживаний, выпавших на ее долю, она в то время была очень худенькой, но немецкие критики не нашли ничего лучшего, как написать, что она толстая и старая, и выступления ее в первый и единственный раз в жизни кончились подстроенным провалом, несмотря на то что в зале было много ее старых поклонников, которые, как и раньше, неистово аплодировали».

И еще: «После всего пережитого прием в Берлине глубоко ее опечалил. Ее, кого раньше приветствовали так восторженно, теперь встречали как врага… На следующий день после представления ее русский менеджер сбежал со всей выручкой и оставил ее абсолютно ни с чем». Менеджер сбежал со всей выручкой на следующий день, а в день выступления исчез, пропал ее дирижер. Его заменили другим, но у танцовщицы не было времени прорепетировать».

И все-таки провала не было. Надо ли объяснять, что всего лишь были пущены в ход различные способы достижения одной цели — сорвать, провалить ее выступления. Почему? Объясняет сама Дункан:

«Здешние газеты, само собой, жутко враждебные, и пишут обо мне так, как если бы я явилась сюда, будучи нанятой вести большевистскую пропаганду, что, учитывая мое действительное положение, звучит как неудачная шутка.

Элизабет (сестра Айседоры, тоже преподавала в школе танца — Авт.) говорит, что я никогда прежде не танцевала так хорошо, и восторгается моим искусством, как оно «выросло». Что ж, хоть это утешает».

Это было только начало.

Денег не было, предложений выступать не было. «Я подписала три контракта, и была обманута три раза». Разрешение на пребывание в Германии практически истекало. С политической точки зрения она являлась персоной нон грата, а посольство России, не вдаваясь в объяснения, не выдавало ей российский паспорт. Она объясняла, что ей нужно поехать во Францию, чтобы продать дом, а Франция не дает ей въездной визы, утверждая, что она большевичка. Россия хранила гробовое молчание и издали наблюдала, чем закончится инцидент.

«Я здесь совсем без средств. Я не могу двинуться отсюда. Уже четыре недели в отеле, больше не дают еды. Один американский друг приносит мне каждый день кусок ростбифа, но у него тоже нет денег. Я телеграфировала Гордееву, но ответа нет».

Гордеев уже давно перестал посылать Айседоре деньги за аренду.

«16 декабря 1924 года. Берлин. Дорогая Ирма, почему ты не отвечаешь на мои телеграммы и письма? Уже шесть недель у меня ни слова от тебя, хотя я все время посылаю авиапочтой письма и телеграфирую.

Я абсолютно на мели и в растерянности здесь, в этом по-настоящему враждебном городе. У меня нет ни единого друга. Они отказали мне в визе даже по венскому контракту. Возможно, И. (Илье Ильичу Шнейдеру, секретарю Айседоры — Авт.) лучше сесть на аэроплан, прилететь сюда и спасти меня, чем вскоре вам присылать венок на мои похороны? Но почему вы не отвечаете ни на одно письмо или телеграмму уже шесть недель? Ваша умирающая Айседора».

Теперь исследователи жизни и творчества Дункан заявляют: «Ее отношения с менеджерами не складывались. Движимая идеей добыть деньги для школы в России, она подписала контракт с менеджером, которого никогда в жизни не видела, и это вышло ей боком». Но вот что пишет сама Айседора: «Этого (…) надо сослать в Нарымский Крым. Он не имел права рекомендовать человека (…), который просто жулик».

Известно, что о контракте с менеджерами договорились друзья Айседоры за ее спиной, когда она находилась на гастролях в Сибири. Ей оставалось только подписать его. Ирма пишет: «В середине августа Айседора возвратилась в Москву, чтобы подписать контракт на турне по Германии, о котором Ирма и ее друзья договорились в ее отсутствие».

Следовательно, все ее невзгоды и провалы заранее были кем-то предусмотрены и спланированы. Более того, двое американских студентов, которые из своих скудных средств приносили Айседоре кусок ростбифа (они же дали телеграмму Макдугаллу, взывая о помощи Айседоре), были потом исключены из университета.

«Все страны отказали мне в визе из-за моих политических связей (подчеркнуто Айседорой — Авт.). Что у меня-за политические связи? Где они, мои политические связи, хотела бы я знать?»

Письма из Германии звучат куда более отчаянно, чем те, которые она писала во время ужасных гастролей в Туркестане. Там, по крайней мере, рядом с ней были ее менеджер и пианист, и она их еще подбадривала. Здесь она оказалась в одиночестве, а главное — без работы. По всей вероятности, материальные трудности она переносила гораздо легче, чем душевное одиночество и бездеятельность.

«Я готова покончить с собой… Я страшно одинока и отдала бы все, чтобы оказаться в этой «ужасной комнате» на Пречистенке».

По словам Исаака Дона Левина, американского корреспондента, навещавшего Айседору в Берлине, чтобы поддержать ее дух, она была вынуждена танцевать в полицейском участке, чтобы они удостоверили ее личность.

И все-таки, хотя на Айседору обрушился весь свет, она считала себя правой, и поэтому решила бороться до конца. Она объявила, что опубликует свои письма: «Книгу стоит писать, если она сумеет помочь другим людям. Я хочу сказать правду о моих романах и о моем искусстве, ведь весь мир совершенно погряз во лжи».

Газета «Чикаго трибюн» уже успела опубликовать сообш, ение о намерении Айседоры продать свои любовные письма и, чтобы заполучить их, в Берлине появились американские корреспонденты. Заявление Айседоры воспринято было как ультиматум. Она тут же получила несколько телеграмм с угрозами, а кое-кто пошел на уступки, «предложил заплатить ее долги и гарантировал ее следующее выступление в случае, если она откажется продавать свои любовные письма».

Айседора не торопилась продать свои письма, ведь ей предстояло написать книгу и продать ее издателям. Из письма Ирме:

«Единственная моя надежда в смысле денег — это мемуары. Я встретила хорошего друга, который займется книгой, но мне нужны все письма и документы, находящиеся в чемодане в Москве. Отдай их только тому, кто придет к тебе от Исаака Дона Левина».

И это было в то время, когда Айседора бедствовала в Берлине, когда русские менеджеры начисто обобрали ее, не заплатив ни копеики за два ее триумфальных выступления. Ей нечем было рассчитаться за пребывание в дорогом отеле и не на что выехать в Париж. Ей, Айседоре, не давали визу во Францию, потому что она приняла советское гражданство.

Три месяца взывала она о помощи, писала письма всем друзьям в Россию, во Францию, в Америку — и все друзья хранили гробовое молчание. Видно, пропаганда делала свое дело. Зачем нужно было загонять Айседору в это безвыходное положение?

Очевидно, обе стороны были уверены, что Айседора начнет говорить. На Западе ее давно прозвали «красной». А красные комиссары не могли не знать, что на душе у нее накопилось много горечи и обиды, и что она поведет антибольшевистскую пропаганду. Для этого важно упредить ее действия. Чем яростнее будет Айседора обвинять большевиков и судиться с русскими менеджерами, тем «забавнее» будет выглядеть весь этот спектакль. Надо только вовремя подливать масло в огонь.

Но Айседора говорила правду и тем, и другим. Ирма вспоминает ее заявления, которыми она обыкновенно заканчивала свои выступления:

«Вы запрещаете мне танцевать «Интернационал» и называете меня «большевичкой»?! Но точно так же большевики «запретили» мне танцевать «Славянский марш» Чайковского. Я им сказала то, что скажу и вам:

— Я буду танцевать «Славянский марш», даже если меня за это посадят в тюрьму. Я добавила: «лучше сидеть в тюрьме, чем быть съеденной клопами в их лучшем отеле! (Взрыв хохота)».

«Вы спрашиваете, почему большевики мне запрещали танцевать «Славянский марш»? Чайковский вставил фрагменты царского гимна «Боже, царя храни!» Царя, которого они расстреляли в подвалах Екатеринбурга, расстреляли всю семью.

Я видела этот подвал. Как в стране Свободы (Америке) нет больше Свободы так в большевистской стране нет больше ни свободы, ни большевиков. Там много прекрасных «товарищей», которые спокойно сидят рядом и наблюдают, как мы голодаем. Думаю, они вполне созрели, чтобы быть сосланными в Нарымский Крым».

«Мои друзья все покинули меня. Вся ирония ситуации в том, что появилась последняя сплетня, будто я получаю огромные суммы от Советов».

«Меня называют «красной». Обо мне пишут, что я «большевичка». Раз я из Москвы, где я тщетно разыскивала большевиков. Я их встречала в Париже, Нью-Йорке. Но в Москве я не встретила ни единого большевика. Но я увидела много маленьких детей, умирающих с голоду».

Почему она так говорила?

Первый большевик, с которым Айседора и Ирма познакомились в поезде, ничем не напоминал кровожадных большевиков с французских предвыборных плакатов. Это был очень юный, очень застенчивый, интеллигентный большевистский курьер, владевший шестью иностранными языками. Он оказался хорошим собеседником и оказывал им всевозможную помощь. Удивленный не менее Айседоры тем, что никто не оказал приглашенным путешественницам внимания, он не оставил их на вокзале. Предложил им место в присланном за ним автомобиле. Вместе с дипломатической почтой он привез своих спутниц в роскошный отель «Метрополь», где находились кабинеты комиссара иностранных дел Чичерина. Все это вызвало потом нарекание Чичерина.

«Маленький большевик» — так они с Ирмой окрестили своего спутника — был не в счет, так как жил за границей. Тогда же они познакомились с первым настоящим большевиком. Высокий, красивый, он вышел к машине, где сидела Айседора, спросил, галантно целуя ей руку: «Вы не узнаете меня?» Айседора узнала, вспомнила: она познакомилась с ним в Америке в 1918 году. Он тогда был известен как граф Флоринский. Вот так штука!

Первый же настоящий большевик в сердце Москвы — граф Флоринский, безукоризненно одетый, в смокинге и лакированных ботинках! Это вызвало взрыв безудержного смеха.

Несколько дней спустя она познакомилась еще с одним большевиком, который произвел на нее большее впечатление. Это был Бородин (Грузенберг) Михаил Маркович. Оказалось, что он тоже приехал в Россию из Америки, где работал школьным учителем в Чикаго. Известно, что в 1917 году из Америки приехали Троцкий, Бухарин, Боровский и др.

Вот почему Айседора говорила, что большевиков встречала в Париже, Нью-Йорке, а в Москве не встретила ни одного большевика.

Восторженность с нее слетела быстро, как луковая шелуха. К третьему году своей жизни в РСФСР она уже ни одно слово большевистской пропаганды не воспринимала на веру. Она даже Ирму переспрашивала:

«Твое письмо звучит слишком хорошо, чтобы быть правдивым».

14 декабря 1923 года Айседора написала корреспонденту американской газеты. Письмо было опубликовано в «Вашингтон Пост» 27 января 1924 года:

«Советское правительство совершенно забросило школу через год после ее открытия, не посылая денег на ее содержание (условие, которое было оговорено) и не давая никакой помощи вообще.

Американская ассоциация помощи безработным (АРА), от которой мы получали хоть какую-то поддержку, тоже через год уехала из Москвы. Мы вынуждены самостоятельно оплачивать электричество, топливо и даже воду. Деньги, нужные для оплаты еды, одежды и вообще всего необходимого для школы, учителем, музыкантов, поступают теперь только от наших концертов.

Однако, как вы понимаете сами, экономическое положение Москвы таково, что в настоящее время выступления крайне редки. Например, за одно выступление мы получаем 50 червонцев, или 250 долларов. На эти деньги я могу купить дрова на зиму, а на деньги, вырученные от следующего выступления, — муку, картофель и т. д.

Сейчас у детей отличное здоровье, и они работают с энтузиазмом. Большинство из них очень талантливы, и будет крайне жалко, если двухлетняя работа, все наши усилия и жертвы окажутся напрасными.

Для меня сейчас единственной надеждой является получение помощи от наших друзей из Америки. Если наша школа на ближайшие несколько лет получит помощь, я уверена, потом она будет содержать себя сама».

Вряд ли Советскому правительству могли нравиться подобные заявления, опубликованные в иностранных газетах, даже если они были написаны Айседорой из самых добрых побуждений: найти спонсора, богатого покровителя, чтобы спасти московскую школу.