III Нарцисс 5 страница

Кабинет вдруг поплыл у Нарцисса перед глазами. Вот еще один преступник, утопивший свои звериные наклонности в арабесках линий. Неужели и он такой?

– Список, – глухо потребовал он.

Галерист протянул ему отпечатанный листок. На его лицо постепенно возвращались краски. Он даже попытался выпрямить спину. По всему было видно, что ему не терпится выпроводить вон ненормального посетителя.

Нарцисс бегло пробежал список глазами – ни одного знакомого имени. Большинство адресов – парижские. Найти их не составит труда. Напротив каждого имени стояло название приобретенной картины. «Сенатор». «Почтальон». «Адмирал»…

Он вернул пистолет на место и уже шел к двери, когда его осенила идея.

– Расскажи мне про Курбе, – приказал он.

– Кур… Курбе? А за… зачем вам Курбе?

– Расскажи мне про «Раненого человека».

– Я не специалист по этому периоду.

– Расскажи что знаешь.

– По-моему, Курбе написал этот автопортрет не то в тысяча восемьсот сороковых, не то в пятидесятых годах. Что-то в этом роде. Знаменитый образец исправления.

– Чего-чего? А ну повтори, что ты сказал!

– Исправления. Так называют картину, подвергшуюся в ходе работы значительной переделке. Либо картину, поверх которой художник написал новую.

Эти слова взорвались бомбой у него в мозгу. Моя живопись – не более чем исправление ошибки. Так вот в чем дело. Нарцисс вовсе не имел в виду, что искусство служит ему средством раскаяния. Он хотел лишь сказать, что картины написаны поверх других. Впрочем, полностью его высказывание звучало следующим образом: «Не следует верить всему, что видишь. Моя живопись – не более чем исправление ошибки». Значит, его автопортреты были камуфляжем…

– Так что там насчет «Раненого человека»? Рассказывай!

– Ну, чисто теоретически… – Пернати заговорил чуть медленнее. – Искусствоведы всегда задавались вопросом, почему Курбе изобразил себя в виде человека, сидящего под деревом и с раной в груди. Гораздо позже выяснилось, что картина была с секретом. Поначалу Курбе написал свой автопортрет с невестой. Но, пока он работал над картиной, девица его бросила. Глубоко оскорбленный, Курбе убрал ее с картины, а себе пририсовал символическую рану в груди, на месте сердца. Раненый означает страдающий от сердечной раны.

Нарцисса всего трясло, но он сумел оценить эту историю.

– А откуда все это стало известно?

– В тысяча девятьсот семьдесят втором году картину просветили рентгеновскими лучами. Под верхним слоем краски хорошо просматривается силуэт девушки, прильнувшей к плечу лежащего Курбе.

В висках у Нарцисса стучало. Пальцы дрожали. Итак, под каждым из его автопортретов скрывается другое изображение. Скрывается истина. Но какая? Проливающая свет на его подлинную личность? Или на убийства нищих?

Он сможет узнать эту истину. Надо лишь просветить картины рентгеном.

Уже на пороге он предупредил галериста:

– Для нас обоих будет лучше, если мы забудем о сегодняшней встрече. Мы с тобой незнакомы.

– Конечно-конечно. Я понимаю.

– Ты не понимаешь ничего, но это тоже к лучшему. И не вздумай звонить своим клиентам! Не то мне придется сюда вернуться.

* * *

Нарцисса не покидало ощущение, что он завладел списком членов тайного клуба. Тесной группки посвященных, взаимно подпитываемых общим безумием. Психовампиров. Извращенцев-вуайеристов. Напротив имени каждого коллекционера значился не только его адрес, но указывался также код домофона и номер мобильного. Галерея Пернати обеспечивала покупателям доставку картин на дом. И всякая полезная информация хранилась у ее владельца в памяти компьютера. Так что Нарциссу оставалось лишь позвонить в дверь.

Здесь, в Париже, он словно бы возвращался к жизни. День выдался пасмурный и серый, один из тех дней, какие бывают только во французской столице. Ни дождя, ни туч – лишь сырая промозглая пелена, грязной простыней накрывшая город. День не имел ни начала, ни конца, он тянулся из ниоткуда в никуда. Нарцисс ликовал. Он чувствовал, что эта монотонность и невыразительность для него свои, родные.

Первый покупатель из списка, Валид Эль-Хури, жил на авеню Фош. Нарцисс попросил таксиста подождать его возле дома и принялся терпеливо преодолевать многочисленные препятствия на пути к цели. Кодовый замок на воротах. Кодовый замок на двери подъезда. Домофон в холле. Но на этом его продвижение вперед остановилось. Эль-Хури не было дома. Нарцисс попытался уговорить мажордома впустить его: якобы он принес посылку. Главное – проникнуть в квартиру и посмотреть на картину. Но слуга посоветовал ему оставить посылку у консьержа.

Нарцисс дал таксисту следующий адрес, ближайший к авеню Фош: тупичок, отходящий от авеню Виктора Гюго. Мысленно он уже набросал свой маршрут, намереваясь в самое короткое время посетить всех коллекционеров из списка.

Жилые дома, больше похожие на виллы, прятались за плотным живым забором из елей и кипарисов. Каждое здание казалось наглядной иллюстрацией расхожей мудрости: «Хочешь жить спокойно, не высовывайся». Но особняк Симона Амсалема, которого он наметил в качестве второй мишени, выбивался из общего правила. Строение начала XX века, отделанное штукатуркой под мрамор, являло собой причудливую смесь мавританской и итальянской архитектуры. Башенки, ротонды, кариатиды, балконы, балюстрады – все это в хаотическом, лишенном какой-либо логики беспорядке. Жилище Амсалема привлекало к себе внимание, как вылетевшая в полной тишине пробка от шампанского.

Нарцисс позвонил в домофон. Ему сейчас же открыл слуга-филиппинец. Нарцисс назвался, и слуга, ни слова не говоря, отправился за хозяином. Нарцисс ждал в холле, переминаясь с ноги на ногу на черно-белой плитке. На стенах, освещенных галогеновыми лампами, висели картины. Ар-брют в чистом виде.

Одна из самых больших представляла собой карандашный рисунок на развернутой картонной коробке. Автор с высоты птичьего полета запечатлел деревушку с вьющимися вокруг нее дорогами и тропками. Приглядевшись, Нарцисс обнаружил, что линии дорог складываются в лицо ведьмы с разинутым ртом, готовой проглотить селение. Рядом висел выполненный мелом триптих, изображавший то же самое лицо, принимающее поочередно три разных выражения. Изумление. Страх. Ужас. Красные глаза, фиолетовые тени под ними, тревожный фон – казалось, картина написана кровью.

Остальные работы воспроизводили стиль американских комиксов шестидесятых. Сюжеты вполне невинные – сценки повседневной парижской жизни. Рынок, кафе, дружеское застолье… Но персонажи! Они скалились и корчили жуткие рожи, ибо по соседству с ними художник поместил разлагающиеся трупы и кровоточащие тела животных с заживо содранной кожей…

– Нарцисс! Это и правда ты?

Он обернулся и увидел полного пожилого мужчину в белом халате. На носу у него сидели авиаторские очки с затемненными стеклами, седую голову покрывала белая ермолка. Вокруг шеи было повязано махровое полотенце. По его лицу стекали капли пота – должно быть, он оторвал его от занятий на тренажерах. Любопытно, подумал Нарцисс, а в спортзале он ермолку снимает или нет?

Мужчина обнял его с сердечностью старого друга, затем чуть отстранился, вгляделся ему в лицо и весело рассмеялся:

– Как же я рад видеть тебя вживе! Последние месяцы твой портрет висит у меня над кроватью!

Он широким жестом пригласил его в гостиную, располагавшуюся справа. Нарцисс вошел в просторный зал, убранство которого было выдержано в том же кичливом, аляповатом стиле, что и сам дом. Велюровые диваны золотисто-желтого цвета. Белые меховые подушки. На мраморном полу – восточные ковры, раскиданные в беспорядке. На камине – массивный иудейский семисвечник-менора. Такой огромный, что вполне заслуживал своего названия «семь очей Господа».

И повсюду – произведения маргинального искусства. Скульптуры из консервных банок. Картины в стиле примитивизма, писанные не на холстах, а на чем попало. Эскизы, покрытые таинственными надписями. Нарциссу пришло на ум сравнение с отчаянно фальшивящим духовым оркестром. В общем-то, то же ощущение, что он испытал от внешнего облика и интерьера этого дома.

Коллекционер опустился на один из диванов. Под расстегнутой домашней курткой виднелась майка с надписью «Faith»^[29] готическими буквами.

– Садись. Сигару?

– Нет, спасибо, – отказался Нарцисс, устраиваясь напротив собеседника.

Амсалем извлек из лаковой китайской шкатулки толстую сигару и захлопнул шкатулку тыльной стороной ладони. Взял нож с рукояткой из слоновой кости и отрезал у сигары кончик. Наконец сунул ее в рот, зажав своими великолепными зубами, и, пыхнув несколько раз, прикурил. Ритуал был совершен.

– Что меня привлекает в ар-брют, – заговорил он, словно перед ним сидел интервьюер, – так это свобода. Чистота. Знаешь, какое определение дает этому искусству Дюбюффе?

Нарцисс вежливо мотнул головой.

Амсалем насмешливо продолжил:

– «Под этим явлением мы подразумеваем произведения искусства, выполненные людьми, лишенными какой бы то ни было художественной культуры. Это искусство, основанное на чистом созидании, – в отличие от культурного искусства, работающего по принципу хамелеона и обезьяны».

Он выпустил густой клуб дыма и вдруг посерьезнел.

– Единственный яд, – тихо проговорил он, – это культура. Она душит оригинальность, индивидуальность, творчество. – Он потряс сигарой. – Она навязывает художнику свой гребаный политический заказ!

Нарцисс не собирался с ним спорить. Он дал себе пять минут, прежде чем перейти к объяснению причины своего визита. Оратор тем временем взгромоздил на журнальный столик ноги, демонстрируя найковские кроссовки в золотых разводах.

– Хочешь пример? Пожалуйста. Возьми Мадонну с Младенцем эпохи Возрождения. Да Винчи, Тициан, Беллини… Великолепные полотна, кто возражает, но есть в них, дружище, одна малюсенькая деталька, которая портит все дело. Младенец Христос изображен необрезанным! Мазл тов! У этих католиков Христос перестал быть евреем!

Амсалем убрал со стола ноги и с видом заговорщика склонился к Нарциссу:

– На протяжении долгих веков искусство лизало задницу власти! Поддерживало официальное вранье! Разжигало в Европе вражду к евреям! Все эти картины с гойским концом у мальчишки лили воду на мельницу антисемитизма!

Он посмотрел на часы и вдруг без перехода спросил:

– Ты зачем пришел?

Нарцисс ответил так же лаконично:

– Посмотреть на свою картину.

– Нет ничего легче. Она висит у меня в спальне. Что-нибудь еще?

– Нет… Да. Я хотел бы позаимствовать ее у вас на один день.

– Зачем?

– Мне надо кое-что проверить. Я ее сразу же верну.

Амсалем без колебаний протянул ему через стол раскрытую ладонь:

– Done! ^[30] Забирай! Я тебе доверяю.

Нарцисс растерянно хлопнул хозяина по руке. Он не ждал, что все будет так просто. Амсалем прочитал его изумление. Вынув изо рта с чувственными губами сигару, выдохнул дым и произнес:

– Во Франции существует такая штука, как моральное право художника. И я его приемлю. Я купил твою картину, парень, но ее автор ты, а не я. Эта картина всегда останется твоей, сколько бы столетий ни миновало! – Он рывком поднялся с дивана. – Пошли.

Нарцисс поплелся за ним по коридору, обитому черным атласом. За открытыми дверями – сплошь мрамор и золото – виднелись итальянские бюсты, гобелены, лакированные комоды. Нарциссу казалось, что он попал в лавку венецианского антиквара.

Амсалем привел его в одну из комнат, большую часть которой занимала белая с золотом кровать. Над изголовьем висела картина размером 100 на 60 сантиметров. Его картина. Коллекционеру достался «Клоун». Классический клоун. С выбеленным лицом, двумя черными полукружьями под глазами, с дудочкой и воздушным шариком в руках.

Нарцисс приблизился к картине. Он узнавал красноватую гамму, жесткую выразительность черт, саркастическую гримасу на лице… Но лишь сейчас он своими глазами увидел рельеф картины. Ее надо не столько смотреть, сколько трогать. Краски дыбились, словно потоки лавы, прокладывая себе искривленные, яростные, страстные борозды. Клоун был изображен в таком ракурсе, что зритель был вынужден смотреть на него снизу вверх, и оттого казалось, что персонаж картины господствует над миром.

В то же самое время карикатурный грим, испуганное, даже жалкое выражение лица лишали его всякого величия. Картина изображала человека, который являл собой тирана и раба, повелителя и подчиненного. Возможно, она символизировала его обманную судьбу?

Амсалем шлепнул его по спине:

– Ты гений, парень! И в том нет никаких сомнений!

– Скажите, – вдруг спросил он, – вам о чем-нибудь говорит это слово: matriochka?

– А, это такие русские куклы, да? Но что именно тебя интересует?

– Да нет, ничего.

Амсалем сдернул картину со стены и заискивающим тоном профессионального продавца проворковал:

– Завернуть, месье?

* * *

– Да что такое сегодня с этим вашим Нарциссом?

Филипп Пернати все в том же фланелевом сером костюме всплеснул руками. Стены зала были увешаны странными картинами. Похожими на нотные партитуры: по круговым нотоносцам рассыпаны тысячи музыкальных значков и пугающих лиц.

Анаис чувствовала себя в отличной форме. Действие амфетаминов продолжалось. Позвонив Кронье, она поехала прямо в аэропорт Ниццы. Таким образом, эстафету перехватил марсельский сыщик. Он даже согласился не упоминать о ее присутствии на месте преступления. Следуя за указаниями навигатора, она успела попасть на парижский рейс, вылетавший в 10.20, – когда она садилась в самолет, внедорожник с убийцами подъезжал к парижскому кварталу Порт-де-ла-Шапель.

Часом позже самолет приземлился в Орли. Она включила прибор: те, за кем она гналась, побывали на улице Тюрен, остановившись между домами номер 18 и 20, где провели примерно двадцать минут. Она взяла напрокат машину. В какой-то миг ей стало страшно, что девушка за стойкой фирмы «Avis» откажется подписывать с ней договор, настолько перевозбужденной она выглядела. Но все же вскоре она уже садилась за руль «опеля-корса», снабженного GPS-навигатором: она слишком плохо знала Париж, чтобы обойтись без его помощи.

Типы во внедорожнике тем временем покинули улицу Тюрен и отправились на авеню Фош. Судя по всему, они следовали каким-то строго определенным маршрутом, но Анаис понятия не имела каким. Оставалось надеяться, что они не устилают свой путь горами новых трупов.

На улице Тюрен она заметила галерею Пернати и, руководствуясь чистой интуицией, решила в нее заглянуть. И правильно сделала. Владелец выдал ей недостающую информацию. Нарцисс был художником с «Виллы Корто». Пернати недавно продал все его картины – около тридцати штук, – написанные с сентября по октябрь 2009 года, парижским коллекционерам.

О чем-то в этом роде она и сама уже догадывалась. До того как стать психиатром Матиасом Фрером и бомжем Виктором Янушем, ее загадочный герой был Нарциссом – сумасшедшим художником, проходившим лечение в специальном заведении в окрестностях Ниццы…

Галерист показал ей полароидные снимки некоторых его работ. Странные автопортреты! Один и тот же человек в костюмах разных персонажей. В цветовой гамме доминировал красный – цвет крови. По настроению они также отличались двойственностью – полупафосные, полуиздевательские. Вроде бы слушаешь гимн, но оркестр, который его играет, жутко фальшивит.

– Кто приходил к вам сегодня и интересовался Нарциссом?

Галерист издал судорожный вздох:

– Сам Нарцисс и приходил.

– В котором часу?

– Около одиннадцати.

В это время убийцы как раз подъезжали к галерее. Значит, ее догадка верна. Они выследили свою дичь. И теперь шли за ней по пятам, поджидая удобного момента, чтобы нанести удар. Сердце подпрыгнуло в груди.

– Зачем он приходил?

– Посмотреть на свои картины.

– Вы ему их показали?

– Как? Они же проданы. Он попросил список людей, которые их приобрели.

– И вы дали ему этот список?

– Он был вооружен!

Анаис покосилась на айфон: модель Q7, сделав остановку на авеню Виктора Гюго, снова тронулась в путь, на сей раз в направлении площади Трокадеро. Ага, понятно: Януш объезжал коллекционеров, а убийцы его негласно сопровождали.

– Распечатайте мне копию списка. Побыстрее.

– Но это конфиденциальная информация! Это совершенно…

– Послушайте моего совета. Распечатайте мне этот снимок. Иначе дело обернется очень худо. Я имею в виду, лично для вас.

Галерист обошел вокруг стола, склонился над компьютером и кликнул мышкой. Почти тотчас же загудел принтер. Анаис еще раз посмотрела на экран айфона. Убийцы уже перебрались на Левый берег.

– Вот.

Пернати положил перед ней лист бумаги.

– У вас ручка найдется? – попросила она.

Он протянул ей оранжевый фломастер. В списке значилось примерно два десятка имен. Большинство имели парижские адреса. Она подчеркнула два из них: Валид Эль-Хури, авеню Фош, и Симон Амсалем, авеню Виктора Гюго. Кто следующий? Что там на айфоне? Точка двигалась вдоль набережной к бульвару Сен-Жермен.

– Чего еще хотел Нарцисс? – снова обратилась она к Пернати.

– Больше ничего. Унес список, вот и все.

– А еще кто-нибудь к вам сегодня заходил?

– Нет.

Что-то тут не склеивалось. Если бы убийцы – а это были настоящие профи – хотели убить Януша, они бы его уже убили. Чего они ждут? Хотят узнать, что он ищет? И зачем ему любоваться на собственные картины? Если только они не скрывают в себе какую-то информацию… Некий шифр, закодированный автором, то есть Нарциссом. Тайну, которую он забыл и стремится вспомнить.

«Ауди» модели Q7 продолжала ехать. Судя по списку, они должны были остановиться на улице Сюркуф, возле дома номер 8, где проживал Эрве Латанри. Однако они миновали это место, даже не притормозив, и двинулись к площади Инвалидов.

– Что еще вам сказал Нарцисс?

– Ничего. Хотя нет, сказал. Вернее, спросил. Расспрашивал меня про Гюстава Курбе.

– Что именно его интересовало?

– Один из его автопортретов. «Раненый человек».

– Можно поточнее? Мне надо знать, о чем вы с ним говорили. Дословно.

– Он хотел знать, что такое исправление.

– Мм… Я тоже хочу это знать.

– Так называют полотно, значительно переработанное автором. Практически полностью переписанное.

В затылке закололи мелкие иголки. Она приближалась к чему-то очень важному.

– «Раненый человек» – это исправление?

– Ну да, одно из самых знаменитых. Искусствоведы долго терзались вопросом, зачем Курбе изобразил себя в виде умирающего человека, лежащего под деревом с раной в груди. В семидесятых полотно подвергли рентгенологическому исследованию и обнаружили, что под внешним слоем краски есть другой. Там запечатлена тогдашняя невеста художника, впоследствии его бросившая. Курбе переписал картину, изобразив себя умирающим от раны в сердце. Символ говорит сам за себя.

Теперь она все поняла. Картины Нарцисса были исправлениями. Под автопортретами он написал что-то другое. Он спрятал там какой-то секрет и теперь пытался его узнать. Но того же хотят и убийцы. А Нарцисс собирает свои полотна, чтобы просветить их рентгеном.

Взгляд на айфон. Охотники катили по улице Бак. Но вот они остановились на углу улицы Монталамбер. Она просмотрела список. Так и есть. В доме номер 1 по этой улице проживает Сильвен Рейнхардт.

Она бросилась к выходу, но на полпути спохватилась:

– У вас есть репродукция «Раненого человека»?

– Возможно… В одной из монографий… Я…

– Найдите.

– Но послушайте…

– Быстро!

Пернати исчез. Анаис даже не пыталась привести мысли в порядок. Кровь стучала в висках, лишая способности здраво рассуждать.

– Вот.

Пернати держал в руках открытую книгу. «Раненый человек» лежал под деревом, вместо одеяла накрывшись плащом. Вся картина была пронизана трепетным, золотистым полусветом. Тень под головой напоминала черную кору. Умирающий мужчина сжимал левой рукой ткань плаща, тогда как правая рука оставалась накрытой.

Слева на белоснежной рубашке расплывалось кровавое пятно. Рядом лежала шпага. Анаис смотрела на картину глазами сыщика. Она сразу поняла, что перед ней – сцена убийства и что шпага положена для отвода глаз. Жертва не хотела, чтобы другие узнали, кто истинный убийца. Не соперник, с которым он скрестил оружие, а женщина, с которой он мечтал соединить свою жизнь…

– У вас есть рентгеновский снимок картины?

– Он там же, в книге.

Пернати перевернул страницу. Анаис увидела ту же картину в черно-белом изображении. Белый цвет пронизывал ее насквозь, превращая в химерическое видение. Заметила она и деталь, которая не совпадала. Вместо складок плаща появилась женская фигура. Женщина опустила голову на плечо художнику. Она казалась нематериальной, похожей на модные в начале XX века изображения потусторонних существ, якобы являющихся посвященным во время спиритических сеансов.

Но женщина осталась под слоем краски.

Анаис поблагодарила Пернати и в полном смятении чувств покинула галерею. Ей вдруг стало ясно, чего она боится больше всего.

Что под картинами Нарцисса прячется призрак женщины. Его бывшей возлюбленной.

* * *

Сильвен Рейнхардт предпочитал жить в потемках.

Он открыл дверь осторожно, не сняв цепочку. На лестничной площадке горели слабенькие настенные светильники, похожие на огоньки парафиновых ламп в глубине шахты.

– Я вас узнал, – произнес он. – Вы Нарцисс.

Нарцисс молча кивнул в ответ.

– Я никогда не покупаю работ непосредственно у авторов, – предупредил Рейнхардт.

Нарцисс держал под мышкой упакованную в пузырчатую пленку картину.

– Я ничего не продаю.

– Так чего же вы хотите?

– Вы позволите мне войти?

Сильвен с явной неохотой откинул цепочку и чуть отступил в коридор. Нарцисс шагнул в кромешную тьму. Он ничего не видел, но кожей ощущал, что стоит в просторном помещении с высокими потолками. Действительно, дом был возведен при бароне Османе и отличался типичной для того периода архитектурой.

Они несколько секунд простояли, не двигаясь и ничего не говоря. Наконец Рейнхардт запер дверь. Глаза Нарцисса понемногу привыкли к темноте. Двери вели в две гостиных. Ставни заперты. На мебели серые чехлы. И непереносимо жарко.

– Что вам угодно?

Он говорил злобным голосом. Нарцисс прищурился. На хозяине квартиры были линялые джинсы, свитер без ворота и огромные домашние туфли. Лица он не разглядел.

– Мне хотелось с вами встретиться, – осторожно начал Нарцисс.

– Я стараюсь избегать знакомства с художниками, чьи картины покупаю. Такое у меня правило. Что бы кто ни говорил, но художественное восприятие должно оставаться объективным, нейтральным и бесстрастным.

Рейнхардт махнул ему рукой, приглашая в ту гостиную, что располагалась справа. Нарцисс не заставил просить себя дважды. Он не мог бы сказать, что в комнате беспорядок, но она выглядела запущенной и нежилой. От духоты нечем было дышать. На полу пятнами темнели ковры. Нарцисс представил себе, какие они, должно быть, грязные – в пыли и клубках волос…

Он прошел вперед. Люстры с подвесками, кресла, столики – все тонуло в темноте. Стену справа украшал барельеф: несколько гигантских профилей, похожих на египетские иероглифы. Семейное гнездо, подумал Нарцисс. Стены, мебель, ковры – все казалось связанным кровным родством с Сильвеном Рейнхардтом так же тесно, как форма его носа – с поколениями предков. Жилище этого человека представляло собой не более чем одну из форм наследственности.

Нарцисс повернулся к хозяину и с любезной улыбкой спросил:

– У вас имеется коллекция ар-брют?

Он пригляделся к своему собеседнику. Больше всего в облике Рейнхардта поражал голый череп, обтянутый тонкой пергаментной кожей, из-под которой выступали острые кости. Низкий лоб нависал над глубоко проваленными глазницами. Торчали выпирающие вперед зубы. Определить возраст этого человека не представлялось возможным. Наверное, его следовало исчислять не годами, а поколениями. Чистый образец угасания рода.

– Вот она. Вокруг вас.

Лишь тогда он обратил на них внимание. Картины, не заключенные в рамы, не были развешаны по стенам, а стояли прямо на полу, прислоненные к ним. В полумраке комнаты они сливались с выцветшими обоями. Путаница линий и изгибов. Карандашные рисунки человеческих фигур с птичьими клювами. Круглые головы, щерящие зубастые рты…

– Почему вы живете в темноте? – не выдержал Нарцисс.

– Ради картин. Свет разрушает краски.

Шутит он, что ли, подумал про себя Нарцисс. Но высокомерный тон хозяина не располагал к веселью. Складывалось впечатление, что он произносит каждое слово и даже каждый слог, преодолевая отвращение.

– Свет – первооснова живописи.

Он сам не понял, почему сказал это. Видимо, в нем заговорил художник. Рейнхардт отозвался фырканьем. Скорее презрительным, чем добродушным.

Нарцисс постарался рассмотреть остальные работы. Мужчины с кошачьими мордами. Бледные до призрачной полупрозрачности девочки. Коричневые картонные маски с выпученными глазами.

– Мой отец дружил с Дюбюффе, – пояснил Рейнхардт. – Я продолжаю его коллекцию.

Нарцисс не ошибся. Этот хранитель семейного очага был настоящим пленником своих корней и своей коллекции. Он существовал в окружении картин, которые черными лепестками гигантского хищного растения медленно, но верно высасывали из него жизненные соки.

– Чего тебе надо, говнюк? – внезапно раздался голос у него за спиной. – Зачем явился? Что вынюхиваешь?

Нарцисс обернулся, пораженный сменой интонации хозяина. Рейнхардт держал в руке небольшой пистолет. В темноте тускло отсвечивал ствол оружия, показавшегося Нарциссу игрушечным.

– Обокрасть меня задумал?

Нарцисс не утратил спокойствия.

– Однажды, – заговорил он, – в Люксембургском музее сторожа застукали старика с палитрой и кистями, который тайком переписывал картину Пьера Боннара. Они схватили сумасшедшего и выкинули его прочь. Стариком был сам Пьер Боннар.

Рейнхардт снова фыркнул, показав гнилые зубы.

– Ту же байку рассказывают про Оскара Кокошку.

– Художник не бывает доволен своей работой.

– Ну и что?

– Я хочу переделать свою картину. Ту, что ты купил, – тоже переходя на «ты», уточнил он. – «Почтальона». Она нужна мне на один-два дня.

Эта неожиданная просьба застала Рейнхардта врасплох. Он на секунду ослабил бдительность, и этой секунды хватило Нарциссу, чтобы ребром левой ладони рубануть его по запястью руки, сжимавшей пистолет, и завладеть оружием. Наследник издал пронзительный крик, похожий на звериный рык. Нарцисс схватил его за горло и притиснул к стене, сунув ему под нос собственный «глок», выглядевший куда внушительнее, чем миниатюрный пистолетик хозяина.

– Где моя картина?

Рейнхардт молча начал оседать вниз, хотя оставался в сознании.

– Гони картину, – сквозь зубы прошипел ему Нарцисс, – и можешь продолжать тухнуть в своей помойке.

Последний отпрыск угасающего рода стоял перед ним на коленях. В глазах его двумя свечками поблескивали слезы, придавая происходящему драматический пафос.

– Где моя картина, ты, урод?

– Н-н-не здесь…

– А где?

– В запаснике.

– Где этот чертов запасник?

– Внизу. Во дворе. Там мастерская.

Нарцисс рывком поднял его на ноги и ткнул носом в дверь:

– Ты первый.

* * *

– Мне звонили ребята из Ниццы. Обыскали «Виллу Корто».

– Что-нибудь нашли?

– Черта с два. Ни одного следа. Ни одной улики. Невозможно сказать, кто убил психиатра и санитаров. А свидетелей ты сама видела.

– Про меня кто-нибудь говорил?

– Они там в таком состоянии, что вообще не могут говорить. Ни о ком и ни о чем.

Анаис сидела во взятой напрокат машине. Голос Кронье звучал так, словно доносился с другой планеты. Она уже десять минут торчала в засаде на углу улиц Бак и Монталамбер, в коротком кривом тупичке, напротив величественного здания, в котором располагалось издательство «Галлимар».

– Еще что-нибудь?

– Жестянка умер.

Анаис и не надеялась, что он придет в себя. В любом случае Жестянка – пройденный этап. Она опустила пистолет на колени. Отсюда она хорошо видела обоих цепных псов, которые стояли в нескольких десятках метров впереди возле своей «ауди», припаркованной перед супермаркетом «Монопри» на углу улицы Бак. Номерной знак автомобиля и описание внешности предполагаемых убийц полностью совпадали с имеющейся у нее информацией. Черные шерстяные пальто. Костюмы от Хьюго Босс. Повадка высокопоставленных чиновников, уверенных в своем всемогуществе.

Сейчас они топтались возле своей машины, как какие-нибудь наемные водилы, время от времени озирая фасад дома номер 1 по улице Монталамбер. Нарцисс находился в доме. В квартире, принадлежащей Сильвену Рейнхардту.

– Я тебе перезвоню.

Из подъезда вышел Нарцисс с двумя картинами под мышкой. Одна была упакована в пупырчатый полиэтилен, вторая обмотана тряпкой и перевязана шпагатом. Наемники зашевелились. Анаис открыла дверцу машины. Виктор Януш, он же Матиас Фрер, он же Нарцисс, развернулся спиной к издательству «Галлимар» и двинулся в сторону улицы Бак.

Он миновал портик отеля «Монталамбер», отель «Пон-Руайаль», ресторан и «Ателье»^[31] Робюшона. С картинами под мышкой он напоминал лунатика. Смотрел прямо перед собой явно невидящим взглядом. Со времени их последней встречи в его безликом доме в Бордо он похудел килограмма на три, если не на четыре.