Глава 5 Замужество и женщина 2 страница

Кео представил нам курицу и ее картонный домик с видом фермера-джентльмена, гордо вытянув руку:

– А это наша курица!

В этот момент я краем глаза взглянула на Фелипе и увидела на его лице целый спектр эмоций: нежность, жалость, ностальгию, восхищение и немного грусти. Фелипе вырос в нищете в Южной Бразилии и, как Кео, всегда был гордой душой. Он и до сих пор таким остается и даже говорит, что родился не в бедной семье, а в семье, у которой были «проблемы с деньгами», – подчеркивая тем самым, что бедность для него всегда была временным явлением (это выглядело так, что он, даже будучи беспомощным младенцем на руках у матери, всего лишь испытывал небольшие проблемы с деньгами). Как и Кео, Фелипе стремился любым способом заработать себе на хлеб, и эта тяга к предпринимательству проявила себя с малых лет. Он начал свой первый большой бизнес в девятилетнем возрасте, заметив, что у подножия холма в его родном Порто-Алегре есть большая лужа, где вечно застревают машины. Позвав на помощь друга, он целыми днями сидел в засаде, помогая выталкивать застрявшие автомобили из грязи. За старания водители давали ребятам мелочь, на которую впоследствии была куплена не одна книжка американских комиксов. В десять лет Фелипе организовал бизнес по сбору металлолома, прочесывая родной городок в поисках железа, латуни и меди на продажу. В тринадцать взялся за торговлю костями, добывая их у местного мясника и на бойнях. Он продавал кости изготовителю клея, и именно эти деньги частично пошли на его первый билет за границу. Если бы он знал толк в лягушках и бойцовых рыбках, поверьте, он бы тоже их разводил.

До того вечера Фелипе не слишком жаловал Кео. Назойливость моего гида даже раздражала его. Но когда он увидел его дом, оклеенную газетами стену, чистый земляной пол, лягушек в ванне, курицу в коробке и несчастную маленькую собачку, что-то в нем изменилось. А стоило ему познакомиться с Ной, женой Кео, которая была такой крошечной, несмотря на то что «теперь весила», он и вовсе растаял. Глядя, как Ной трудится изо всех сил, чтобы приготовить нам ужин на газовой горелке, он растрогался до слез – хотя проявил лишь дружелюбный интерес к ее блюду. А она смущенно поблагодарила его за комплимент. («Она говорит по-английски, – сказал Кео, – но стесняется».)

Когда Фелипе увидел маму Ной – миниатюрную даму в поношенном голубом саронге, которая, однако, держалась по-королевски (ее представили как «бабушку»), – в нем сработал какой-то глубокий инстинкт, и он поклонился крошечной бабуле от пояса. При виде такого почтения она улыбнулась самую малость, краешком глаз, и ответила почти незаметным кивком, словно неслышно телеграфируя: «Ваш поклон льстит мне, сэр».

В этот момент я поняла, что люблю Фелипе, как никогда еще прежде не любила.

Надо заметить, что, хотя у Кео и Ной не было мебели, три ценные вещи у них дома всё же имелись. Во-первых, телевизор со встроенным стереопроигрывателем и DVD-плеером, во-вторых, крошечный холодильники, в-третьих, электрический вентилятор. Когда мы вошли в дом, все три прибора работали на полную мощность, видимо в нашу честь. Вентилятор дул, холодильник жужжал, изготавливая лед для пива, а на телеэкране орали мультики.

Кео спросил:

– Что вы предпочитаете: послушать музыку за ужином или посмотреть мультфильм?

Я ответила, что мы хотели бы послушать музыку, спасибо большое.

– Тяжелую американскую рок-музыку? – уточнил он. – Или мелодичные лаосские песни?

Поблагодарив его за учтивость, я предпочла мелодичные лаосские песни.

– Замечательно, – ответил Кео. – У меня как раз есть подходящая, очень мелодичная лаосская музыка, она вам наверняка понравится.

Он поставил лаосские песни, но на оглушительной громкости, чтобы продемонстрировать мощность своей стереосистемы. По той же причине он направил вентилятор прямо нам в лицо. Раз у него были такие шикарные вещи, он хотел, чтобы и мы познали все их преимущества.

Так что, сами понимаете, вечерок выдался не из тихих, но нас это не пугало: громкая музыка создала праздничное настроение, и мы ему поддались. Очень скоро мы уже пили лаосское пиво, травили байки и смеялись. По крайней мере, я, Фелипе, Кео и Хамси пили и смеялись; сильно беременная Ной мучилась от жары и пиво не пила, а тихо сидела на жестком земляном полу, время от времени меняя позу в поисках удобного положения.

Что до бабули, она пила с нами, но не смеялась, а просто наблюдала с довольным и спокойным видом. Как мы потом узнали, бабуля была из семьи крестьян, выращивавших рис, с севера, из области рядом с китайской границей. Ее предки трудились на рисовых полях в течение нескольких поколений, а сама она родила десятерых (Ной была младшей), и все роды были домашними. Она рассказала нам все это лишь по той причине, что я напрямую стала расспрашивать историю ее жизни. Благодаря Кео, который выступал в роли переводчика, мы узнали, что ее замужество (она вышла замуж в шестнадцать) было «случайным», – ее супругом стал человек, который просто проезжал мимо их деревни: остановился на ночь в доме ее родителей и влюбился в нее. Через день после приезда незнакомца они поженились. Я пыталась задать бабуле наводящие вопросы по поводу ее замужества, но она лишь повторила уже известные факты: рисовые поля, случайный брак, десять детей. Мне очень хотелось знать, что скрывается за словами «случайный брак» (в моей семье многим женщинам тоже пришлось выйти замуж по такой вот «случайности»), но больше сведений выудить не удалось. «Она не привыкла, что кто-то интересуется ее жизнью», – пояснил Кео, и я не стала настаивать.

Однако я весь вечер посматривала на бабулю тайком, и мне казалось, что она наблюдает за нами словно из другого мира. В ней было что-то эфемерное, к тому же она держалась так тихо и сдержанно, что временами казалось – вот-вот, и совсем растворится. Хотя она сидела напротив меня и я могла бы дотронуться до нее, если бы захотела, ощущение, что она находится в другом измерении и снисходительно смотрит на нас с высокого трона где-нибудь на Луне, не пропадало.

Несмотря на тесноту, в доме Кео было так чисто, что можно было есть с пола. Именно так мы и делали. Усевшись на бамбуковую циновку, мы ужинали, скатывая шарики риса руками. По лаосскому обычаю пиво пили из одного стакана, передавая его по комнате от старшего к младшему. Ужин состоял из вкуснейшего острого супа с каракатицей, салата из зеленой папайи в густом рыбном соусе, клейкого риса и, разумеется, лягушек. Лягушки были с гордостью поданы к столу как основное блюдо, и, поскольку они были свои, домашние, слопать их пришлось немало. Мне приходилось пробовать лягушек и раньше (точнее, лягушачьи лапки), но это совсем другое дело. Ведь Кео разводил лягушек-быков – гигантских, упитанных, мясистых и жирных. И готовили их, порезав большими кусками, как курицу, а потом отварив с кожей и костями. Кожа далась мне труднее всего, потому что даже после варки осталась совершенно явно лягушачьей, покрытой пятнами, резиновой, склизкой…

Ной внимательно смотрела, как мы едим. Во время ужина она почти все время молчала, лишь один раз заметила: «Не ешьте один рис – берите и мясо». Ведь мясо – ценный продукт, а мы были уважаемыми гостями. Поэтому мы съели все куски резиновой лягушатины с кожей и костями, прожевывая и не жалуясь. Фелипе целых два раза попросил добавки, отчего Ной зарделась и с нескрываемой радостью улыбнулась, потупившись в беременный живот. Я прекрасно понимала, что Фелипе проще съесть свой вареный ботинок, чем проглотить очередной кусок вареной лягушки, и потому в тот момент снова поняла, что люблю его безгранично за то, что он такой добрый. «Его можно привести куда угодно, – с гордостью подумала я, – и он везде поймет, как себя вести».

После ужина Кео поставил нам развлекательно-образовательный фильм про традиционные лаосские свадебные танцы. На экране строгие и серьезные лаосские девушки в сверкающих саронгах и при полном макияже танцевали на сцене помещения, похожего на диско-клуб. По большей части они стояли неподвижно и крутили руками с улыбками, словно зацементированными на лице. Полчаса мы смотрели это действо внимательно и молча.

– Это превосходные профессиональные танцоры, – наконец проговорил Кео, разогнав странную полудрему. – Певец, который поет на заднем плане, в Лаосе очень популярен – как у вас Майкл Джексон. Я с ним лично знаком.

В Кео была невинность, наблюдать за которой было почти невыносимо. Вся его семья излучала неиспорченность, какую мне прежде не приходилось встречать. Несмотря на присутствие телевизора, холодильника и вентилятора, современность будто и не затронула их – и уж точно не было в них ни капли современного холодного апломба. Кео и его родные общались с нами без всякой иронии, цинизма, сарказма и самовлюбленности. У меня в США есть знакомые пятилетние дети, которые и то циничнее этого семейства. Да что уж там – все пятилетние дети в США циничнее Кео и его семейства! Мне так и хотелось обернуть их домишко какой-нибудь пленкой, чтобы защитить эту семью от окружающего мира, – учитывая размер жилища, пленки понадобилось бы немного.

По окончании танцевального представления Кео выключил телевизор, и разговор снова вернулся к мечтам и планам, которые они с Ной строили на совместную жизнь. После рождения ребенка, естественно, понадобятся деньги, поэтому Кео планировал расширить свой лягушачий бизнес. Он признался, что мечтает однажды изобрести инкубатор для лягушек с искусственной средой, которая круглый год имитировала бы идеальные условия размножения – летний период. В этом приспособлении (как я поняла, что-то вроде теплицы) будут применяться такие технологии, как «поддельный дождь и поддельное солнце». «Поддельные» погодные условия введут лягушек в заблуждение, и те не заметят, что наступила зима. Это послужит Кео на пользу, поскольку зима – не лучшее время для владельцев лягушачьих ферм. Зимой лягушки впадают в спячку (или, как выразился Кео, «в медитацию») и перестают есть, отчего худеют, а так как торговля идет на килограммы, это не очень хорошо. Но если бы Кео сумел выращивать лягушек круглый год и был бы единственным человеком в Луангпхабанге, кому удается делать это, успех его бизнеса взлетел бы до небес и всю семью ждало бы процветание.

– Отличная идея, Кео, – похвалил его Фелипе.

– Это Ной придумала, – заметил Кео, и мы все снова повернулись к его очаровательной жене, которой было всего девятнадцать и которая вспотела от жары, неудобно сидя на коленях на земляном полу с огромным беременным животом.

– Ной, да вы просто гений! – воскликнул Фелипе.

– Правда, она гений! – подтвердил Кео.

Услышав комплимент, Ной так глубоко покраснела, что мне показалось, сейчас она упадет в обморок. Молодая женщина не осмеливалась посмотреть нам в глаза, но я знала, что ей очень приятно, пусть даже она и стесняется. Было видно, что Ной прекрасно понимает, что муж ценит ее по достоинству. Красивый и смышленый юный Кео был такого высокого мнения о своей жене, что не мог удержаться и не похвастаться ее успехами перед уважаемыми гостями! От столь откровенного признания ее значительности робкая Ной словно раздулась вдвое по сравнению со своим обычным размером (а она и так была вдвое больше своего обычного размера из-за ребенка). На какую-то долю секунды будущая молодая мама, казалось, пришла в такой восторг и возвышенное состояние духа, что я испугалась, как бы она не присоединилась, взлетев, к своей матери на лунном троне.

Когда позднее мы возвращались в гостиницу, события того вечера заставили меня вспомнить мою бабушку и ее замужество.

Моя бабушка Мод, которой недавно исполнилось девяносто шесть, принадлежит к людям, чьи понятия о комфорте скорее близки Кео и Ной, чем мне. Ее предками были эмигранты из Северной Англии; они приехали в Центральную Миннесоту на крытых повозках и пережили несколько немыслимо суровых первых зим в грубых хижинах из дерна. Почти загнав себя работой в могилу, эти люди смогли купить землю, построили на ней сначала маленькие деревянные дома, потом большие и, постепенно увеличивая поголовье скота, стали процветать.

Моя бабушка родилась в январе 1913 года, холодной зимой в прериях. Роды были домашними. Она пришла в этот мир с потенциально опасным дефектом – «волчьей пастью»; в нёбе у нее зияла дыра, а верхняя губа сформировалась не полностью. Железнодорожные пути оттаивали лишь к апрелю, и только тогда отец Мод смог наконец отвезти малышку в Рочестер, чтобы сделать первую операцию. До того срока родителям моей бабушки каким-то образом удавалось сохранить ребенку жизнь, несмотря на то что он не мог есть. Бабушка до сих пор не знает, как родители ее кормили, – предположительно, при помощи длинной резиновой трубки, которую отец принес из коровника. Недавно бабушка призналась мне, что жалеет, что не успела подробнее расспросить мать о тех тяжелых первых месяцах: в ее семье не принято было предаваться печальным воспоминаниям, поэтому первые месяцы ее жизни никогда и не обсуждались.

Хотя моя бабуля не из тех, кто жалуется, жизнь для нее выдалась нелегкая. Правда, в то время всем жилось нелегко, но на плечи юной Мод лег особо тяжелый груз – ее увечье, из-за которого у нее долго были проблемы с речью и огромный шрам посреди лица. Неудивительно, что она выросла очень застенчивой. Ввиду всех этих причин близкие думали, что она никогда не выйдет замуж. Вслух об этом, конечно, никто не говорил, но все и так знали.

Однако даже самая несчастная судьба иногда оборачивается непредсказуемыми преимуществами. Бабушкина удача была в том, что ей, единственной из всей семьи, дали приличное образование. Мод позволили полностью посвятить себя учебе, потому что ей это было просто необходимо, – ведь как незамужней женщине ей пришлось бы реализовываться другим способом, вне семьи.

И вот, в то время как всех мальчиков забирали из школы в восьмом классе и отправляли работать в поле и даже девочки редко заканчивали старшие классы (до окончания школы они обычно уже успевали выйти замуж и родить ребенка), Мод отправили в город, где она жила в местной семье и стала прилежной студенткой. Училась она превосходно. Особенно любила историю и английский язык и надеялась однажды стать учительницей, а пока же служила домработницей, чтобы накопить денег на колледж.

А потом началась Великая депрессия, и плата за обучение в колледже стала недостижимой. Но Мод продолжала работать и благодаря своим накоплениям стала существом, которое в тогдашней Центральной Миннесоте можно было встретить крайне редко: самостоятельная молодая женщина, сама добывающая свой хлеб.

Эти годы бабушкиной жизни – сразу после окончания школы – всегда занимали меня, потому что ее путь здорово отличался от судьбы других женщин. Поскольку ей не пришлось рано брать на себя обязанности по воспитанию детей, у нее накопился опыт жизни в реальном мире. Мать Мод редко покидала семейную ферму и ездила в город лишь раз в месяц (а зимой – никогда), чтобы закупиться основными продуктами – мука, сахар, – а также хлопчатобумажной тканью. Мод после окончания школы поехала в Монтану совсем одна и там работала в ресторане – разносила ковбоям пироги и кофе. Это было в 1931 году. Она совершала экзотические, необычные поступки, о которых не могла помышлять ни одна женщина в ее семье. Например, постриглась и сделала модную завивку (за целых два доллара!) в настоящей парикмахерской, рядом с настоящим вокзалом. Купила себе кокетливое, яркое, желтое облегающее платье в настоящем магазине. Ходила в кино. Читала книги. А из Монтаны в Миннесоту путешествовала автостопом – в кузове пикапа, принадлежащего русским эмигрантам, у которых был симпатичный сын ее возраста.

Вернувшись домой после приключений в Монтане, она устроилась домработницей и секретарем к богатой пожилой даме по имени миссис Паркер, которая любила выпить, покурить, посмеяться и в целом жила в свое удовольствие. Бабушка вспоминала, что миссис Паркер «даже материться не боялась» и устраивала дома такие шикарные вечеринки, что никто в жизни не догадался бы, что за окном свирепствует экономический кризис, – там были лучшие бифштексы, лучшее сливочное масло, вино и сигареты в неограниченном количестве. Кроме того, миссис Паркер была щедра и либеральна и часто дарила моей бабушке одежду. Правда, бабуля была вдвое тоньше хозяйки и потому не всегда могла воспользоваться ее великодушием.

Бабушка трудилась изо всех сил и откладывала деньги. Этот момент нужно подчеркнуть особо: у нее были свои сбережения. Если бы вы прочесали родословную Мод на несколько веков назад, то не нашли бы ни одной женщины, у которой были бы свои деньги. Мод же удалось даже откладывать деньги на операцию, которая сделала бы ее шрам менее заметным. Но, на мой взгляд, ее независимость в молодости лучше всего символизирует одна вещь: великолепное пальто цвета красного вина с настоящим меховым воротником, купленное за двадцать долларов в начале 1930-х годов. Для женщины из семьи Мод это было беспрецедентное расточительство. Бабушкина мать – моя прабабушка – потеряла дар речи, узнав, что можно потратить такую астрономическую сумму на какое-то там пальто. И снова Мод оказалась первой женщиной за всю историю нашей семьи, которая купила сама себе столь дорогую и красивую вещь.

Глаза бабули до сих пор сияют нескрываемым удовольствием, когда ее расспрашивают о той покупке. Пальто цвета красного вина с воротником из натурального меха было самой красивой вещью, что когда-либо была у бабушки в жизни до этого – да и после, пожалуй. Она до сих пор помнит, как мех приятно щекотал ее шею и подбородок.

Позднее, в том же году, Мод познакомилась с молодым фермером по имени Карл Олсон (может быть, в момент знакомства на ней было то самое пальто). Его брат ухаживал за бабушкиной сестрой. Карл (это был мой дедушка) влюбился в Мод. Он не был романтиком, поэтом и уж точно не был богачом. (Его накопления казались ничтожными даже по сравнению со скромным бабушкиным счетом.) Но мужчина он был умопомрачительно красивый, и трудолюбия ему было не занимать. Бабушка тоже его полюбила, и вскоре, ко всеобщему удивлению, Мод Эдна Моркомб вышла замуж.

В прошлом, раздумывая над этой историей, я всегда приходила к выводу, что с замужеством самостоятельности Мод пришел конец. Ее жизнь примерно до 1975 года состояла из одних лишений и тяжелого труда. Ей и раньше приходилось надрываться, но на сей раз всё оказалось гораздо хуже, не успела она опомниться. Из роскошного дома миссис Паркер (никаких больше бифштексов, вечеринок и водопровода) она переехала на ферму моего деда. Карл был из семьи суровых шведских эмигрантов, и молодоженам пришлось поселиться в маленьком доме, где, кроме них, жил еще младший брат моего деда и их отец, мой прадед. Мод была единственной женщиной на ферме, поэтому готовить и стирать ей пришлось на троих – а нередко у нее столовались и рабочие, что помогали на полях. Когда благодаря программе Рузвельта по электрификации сельских районов в городок наконец-то провели электричество, бабулин свёкор раскошелился лишь на лампочки самой низкой мощности, да и те редко включали. В этом доме Мод и вырастила первых пятерых детей – а всего у нее их было семь. В этом доме родилась моя мать. Первые трое росли в одной комнате, где была одна-единственная лампочка, – дети Кео и Ной наверняка будут расти в таких же условиях. (А у свёкра Мод и ее деверя были отдельные комнаты, между прочим.) За роды старшего сына, Ли, Мод и Карл расплатились с врачом теленком. Денег у них просто не было. Никогда. Сбережения Мод – деньги, которые она откладывала на пластическую операцию, – давно пошли на обустройство фермы. После рождения старшей дочери, моей тети Мари, бабушка разрезала свое любимое пальто цвета красного вина и использовала материал, чтобы сшить рождественский костюмчик для малышки.

В моем представлении бабушкина жизнь всегда была показательным примером того, чем замужество чревато для нашей братии. Под «нашей братией» я подразумеваю женщин своей семьи, особенно по материнской линии, – мое наследие, мою историю. Ведь то, что бабушка сделала со своим пальто – самой драгоценной вещью, какая у нее была когда-либо, – явилось символом той жертвы, которую принесли все женщины ее поколения – и прежних поколений тоже – ради своей семьи, мужей и детей. Они порезали самую прекрасную, самую великолепную часть себя и отдали ее другим. Перекроили себя по чужому лекалу. Во всем себя ограничивали. Последними ужинали и первыми вставали по утрам, протапливая холодную кухню в начале каждого дня, который, как и предыдущий и все последующие, был посвящен заботе о других. Они умели жить только так. Это был их главный глагол и основополагающий жизненный принцип: отдавать.

Я всегда плакала, слушая историю о пальто цвета красного вина с воротником из натурального меха. И я совру, если скажу, что эта история не повлияла на мое отношение к браку и не укрепила во мне молчаливое сожаление о том, что этот институт способен сотворить с добрыми женщинами. Но я также совру (или, по крайней мере, скрою от вас важную информацию), если умолчу о неожиданном продолжении этой истории. За несколько месяцев до того, как Министерство нацбезопасности приговорило нас с Фелипе к законному браку, я поехала в Миннесоту навестить бабушку. Я сидела с ней рядом, а она шила лоскутное покрывало и рассказывала мне всякие истории. А потом я впервые задала ей такой вопрос:

– Какое время в твоей жизни было самым счастливым?

Мне казалось, я уже знаю ответ. Счастливее всего бабуля была в начале 1930-х годов, когда жила с миссис Паркер и гуляла по улицам с модной стрижкой, в облегающем желтом платье и приталенном пальто цвета красного вина. Наверняка это так. Но есть одна проблема с этими бабушками: хоть они и рассказывают о себе так много, у них все равно есть собственное мнение о том, как сложилась их жизнь. Вот и моя бабушка ответила:

– О, самым лучшим временем были те годы после замужества, когда мы с твоим дедушкой жили на ферме Олсонов.

Дайте-ка напомню: в те годы у них не было ничего. Мод фактически состояла в домашнем рабстве, обслуживая троих взрослых мужиков, угрюмых шведских фермеров, которые вечно дулись друг на друга. Она и ее маленькие дети в мокрых тряпочных пеленках были вынуждены тесниться в одной холодной, плохо освещенной комнате. Каждая беременность делала ее слабее и приносила болезни. То были времена Великой депрессии. Ее свёкор отказался провести в дом водопровод. И еще много чего…

– Бабушка, – сказала я, взяв ее ладони с распухшими от артрита суставами, – да как же так? Разве может быть, чтобы это были лучшие годы в твоей жизни?

– Может, – ответила она. – Я была счастлива, потому что у меня была своя семья. Муж. Дети. Я никогда и не мечтала, что всё это будет у меня в жизни.

Ее слова удивили меня, но я ей поверила. Однако поверить – еще не означает понять. А смысл бабушкиного ответа дошел до меня лишь через несколько месяцев, в Лаосе, когда я ужинала с Кео и Ной. Сидя в их хижине на земляном полу, я смотрела, как Ной безуспешно пытается устроиться поудобнее со своим беременным животом, и, естественно, начала предполагать всякое о том, как ей живется. Мне было ее жалко – ведь из-за раннего замужества на ее долю выпало столько трудностей. А еще я беспокоилась, как она будет воспитывать своего ребенка в доме, и без того кишащем огромными лягушками. Но когда Кео начал похваляться, какая умница его жена (что она придумала с этими инкубаторами!), когда я увидела радость, промелькнувшую на лице молодой женщины, такой робкой, что за весь вечер она едва встретилась с нами взглядом, – в этот момент я вдруг поняла свою бабушку. Я вдруг узнала ее, увидела в Ной ее отражение, увидела ее такой, какой прежде видеть не приходилось.

Я поняла, что чувствовала моя бабушка в годы, когда была молодой женой и матерью: она чувствовала гордость, собственную значимость и важность. Почему в 1936 году Мод была так счастлива? По той же причине, почему Ной была счастлива в 2006-м: она знала, что кто-то в ней нуждается. Она была рада, что у нее есть спутник жизни и они строят что-то вместе; счастлива, потому что глубоко верила в то, что они строят, и поражалась тому, что ей разрешили участвовать в таком великом деле.

Не стану оскорблять мою бабушку или Ной, утверждая, что им следовало бы направить усилия на достижение чего-то большего в жизни (чего-то, что соответствует моим стремлениям и идеалам). Я также не утверждаю, что желание быть центром существования мужа свидетельствует или свидетельствовало о том, что эти женщины в чем-то ущербны. Я просто приму как должное, что Ной и моя бабушка понимают, что для них значит счастье, и с почтением поклонюсь их опыту. Они получили именно то, о чем всегда мечтали.

Итак, это мы выяснили.

Или нет?

Потому что (сейчас я еще сильнее вас запутаю) я не могу не упомянуть и о том, чем закончился наш с бабушкой разговор в тот день в Миннесоте. Она знала, что я недавно влюбилась в парня по имени Фелипе, и слышала, что у нас всё серьезно. Мод не любит совать нос в чужие дела (в отличие от ее внучки), но раз уж мы разговорились по душам, она сочла уместным задать мне прямой вопрос:

– И какие у вас планы?

Я ответила, что пока не знаю, – знаю лишь, что хочу быть с ним, потому что он добрый, любит меня и поддерживает, и с ним я счастлива.

– Но вы не собираетесь… – Она не договорила.

И я не закончила вопрос за нее. Я знала, что ее интересует, но в тот момент своей жизни не намеревалась выходить замуж, вообще не намеревалась выходить, вот и промолчала, надеясь, что она забудет.

Но спустя минуту бабушка попробовала еще раз:

– А вы не хотите завести…

И снова я не ответила. Не хотелось ни грубить, ни притворяться. Я знала, что не хочу иметь детей, и мне не хотелось разочаровывать бабулю.

Но потом эта почти столетняя женщина меня просто потрясла. Всплеснув руками, она воскликнула:

– Ну ладно, что уж ходить вокруг да около! Я вот что хочу сказать: теперь, когда ты встретила такого хорошего мужчину, не вздумай выскочить за него, нарожать детей и забросить свои книги!

Ну и как это прикажете понимать?

Какой вывод я должна сделать, если бабушка говорит, что лучшим решением в ее жизни было пожертвовать всем ради детей и мужа, и тут же, в следующем предложении, добавляет, что не хочет, чтобы я сделала тот же выбор? Не знаю, как примирить эти две реальности, – разве что признать, что они обе истинные и имеют право на существование, пусть даже и вступают в противоречие друг с другом. Женщине вроде моей бабули, которая прожила такую долгую жизнь, позволительно быть загадочной и противоречивой. Ее натура имеет много сторон, как и у всех нас. Кроме того, такая тема, как брак и женщины, противится однозначному определению – загадки тут на каждом шагу.

Чтобы подобраться хоть сколько-нибудь близко к распутыванию этого клубка – я имею в виду проблему женщин и брака, – начнем с холодного и неприглядного факта: женщинам брак предоставляет куда меньше преимуществ, чем мужчинам. Это не я придумала, и мне не нравится об этом говорить, но, увы, такова печальная правда, подтвержденная сотнями исследований. И напротив, институт брака всегда крайне благотворно влиял на мужчин. Статистические таблицы утверждают, что, если вы мужчина и хотите прожить долгую счастливую жизнь в здравии и процветании, самый мудрый шаг, который можно предпринять в этом направлении, – жениться. Жизнь женатых мужчин складывается на порядок удачнее, чем у неженатых. Они дольше живут, больше зарабатывают, преуспевают в карьере; у них меньше шансов умереть насильственной смертью, они считают себя счастливыми гораздо чаще холостяков и намного реже страдают алкоголизмом, наркоманией и депрессиями.

«Трудно придумать систему, препятствующую человеческому счастью больше, чем брак», – писал Перси Биш Шелли в 1813 году Но он был неправ – по крайней мере в том, что касается мужского счастья. Если верить статистике, женатый мужчина получает всё.

Но что удручает, у женщин всё с точностью до наоборот. Современные замужние женщины живут не лучше своих незамужних товарок. Продолжительность жизни замужних американок, к примеру, не больше, чем у незамужних, как и их заработок (после замужества доход женщины уменьшается в среднем на семь процентов). Замужние женщины не добиваются таких карьерных успехов, как одинокие, и у них больше шансов умереть насильственной смертью – причем, как правило, от руки собственного мужа. Это приводит нас к мрачному выводу: с точки зрения статистики, самый опасный человек в жизни среднестатистической замужней женщины – ее собственный супруг.

В результате мы имеем дело с явлением, которое озадаченные социологи окрестили «дисбалансом полезности брака». Красивое название для такого удручающего феномена: с принесением брачных обетов женщины по большей части проигрывают, в то время как мужчины срывают куш.

Но прежде чем броситься на пол и зарыдать – а именно это мне хочется сделать, прочитав такую статистику, – должна сказать, что в последнее время ситуация улучшается. По мере того как с каждым годом всё больше женщин обретают самостоятельность, дисбаланс полезности брака сокращается. Есть несколько факторов, позволяющих значительно уменьшить несправедливость. Например, чем более образованна замужняя женщина, чем больше она зарабатывает, чем позднее выходит замуж, чем меньше у нее детей и чем больше муж помогает ей по хозяйству, тем лучше качество ее жизни. Пожалуй, во всей западной истории не было более удачного момента, чтобы выйти замуж, чем наше время. Если вы решили наставить дочь на путь истинный и хотите, чтобы ее взрослая жизнь сложилась счастливо, посоветуйте ей получить достойное образование, не выходить замуж как можно дольше, самой зарабатывать на хлеб, родить как можно меньше детей и найти мужчину, который будет мыть ванну. Тогда у нее появится реальный шанс прожить почти такую же здоровую, счастливую и благополучную жизнь, как и у ее будущего мужа.