Иезекииль и Авдий.

Пророческое служение Иезекииля приходится на период Вавилонского плена — период, очень насыщенный историческими событиями и необычайно интенсивный с точки зрения духовных процессов, в это время протекающих. Конечно, нам он порой представляется временем духовного кризиса по преимуществу, и в известном смысле речь действительно должна идти именно о кризисе, как духовном, так и религиозном. Прежде всего он был связан с крушением традиционного, допленного яхвизма, неотделимого от величия нации и государственной мощи (карликовые размеры Иудеи и объективная военно-политическая слабость её не повлияли, по-видимому, на сложившуюся накануне плена религиозную идеологию). Неудивительно, что допленный яхвизм в значительной степени опирался на коллективный религиозный опыт, где личной религиозности оставалось не так много места; зачастую евреи допленного периода считали себя яхвистами (порой вполне искренне) лишь потому, что таковыми считала себя в указанный период большая часть еврейского народа (о том, насколько такое их мнение о себе соответствовало истине, вопрос особый). Однако после разгрома Иерусалима и Храма ситуация изменилась коренным образом: ведь, как правило, боги в ту эпоху не переживали народов и государств, чьими покровителями они были, и, соответственно этой логике, история яхвизма должна была закончиться в Вавилоне вместе с историей еврейского народа. Надо заметить, что ассимилироваться в Вавилонии евреям было намного проще, чем их предкам в Египте, ведь в культурном и языковом отношении разница между евреями и вавилонянами была не больше, чем, напр., сегодня между родственными друг другу славянскими народами, и единственным различием оставалось различие религиозное, так, что всякий еврей, оставивший яхвизм и начавший поклоняться Бэл-Мардуку — богу-покровителю Вавилона, становился, по сути, вавилонянином, делая очень важный шаг по пути к полной ассимиляции. С точки зрения практической целесообразности именно такой шаг и был наиболее разумным, и потому в данной ситуации каждый, остававшийся яхвистом, должен был хорошо понимать, что означает для него яхвизм и для чего он решается на такой шаг. Неудивительно, что в Вавилоне яхвистская религиозная жизнь, несмотря на отсутствие Храма и жертвоприношений, заметно активизируется, и на первый план выходит личная религиозность. Речь идёт прежде всего о появлении синагоги, которая изначально (как впрочем, и сегодня для иудеев) была прежде всего собранием верующих яхвистов, собиравшихся для совместной молитвы, чтения священных текстов и проповеди. Естественно, что в этот период появляются и новые священные тексты, прежде всего Тора, написанная, как уже говорилось выше, именно во время плена. Следует иметь в виду, что еврейская община Вавилона была весьма состоятельной, т.к. депортации подверглись прежде всего аристократия, священство, чиновничество и ремесленники, из которых первым двум категориям разрешено было, по-видимому, взять с собой движимое имущество, а представителям двух других нетрудно было найти себе работу в таком мегаполисе, каким был тогда Вавилон (а депортированных расселили преимущественно в Вавилоне и в небольших городках предместья). По-видимому, Иезекииль, бывший священником, оказался в Вавилонии с первой партией депортированных (Иез. I, 2 – 3), и именно там началось его пророческое служение. Для понимания ситуации важно иметь в виду, что после первого взятия Иерусалима вавилонской армией он не был ещё разрушен до основания; в нём лишь был оставлен вавилонский гарнизон и лояльная новой власти администрация, которая, однако, была истреблена во время начавшегося двумя годами позже антивавилонского восстания. Организаторы его, очевидно, рассчитывали на помощь извечного соперника Вавилонии — Египта, но просчитались, т.к. Египет оказался не в состоянии оказать восставшим к-л. существенной помощи. Итогом восстания стала карательная экспедиция вавилонян, повлекшая за собой полное разрушение города и Храма и вторую депортацию местного населения, после которой Иерусалим превратился, по существу, в небольшое селение.

Не удивительно, что одним из важнейших вопросов, задаваемых теми, кто остался верен Яхве в плену, был вопрос о том, почему всё же Иудею постигла национальная катастрофа. Конечно, многие уже начинали понимать, что с духовной точки зрения в Иудее до плена всё было далеко не так благополучно, как казалось с первого взгляда. Однако речь шла не только о благополучии страны. Многим в Вавилоне казалось, что разгром Храма означает невозможность не только жертвоприношения, но и богообщения как такового, которое рассматривалось как неотделимое не только от жертвоприношения, но и от тех алтарей, на которых оно совершалось. Само присутствие Божие, явленное ещё Моисею на Синае, связывалось в предпленный период с Храмом, и вопрос о том, как жить теперь, когда, казалось бы, Бог совершенно оставил Свой народ, естественно, вставал в Вавилоне перед каждым яхвистом. Собственно, первое видение Иезекииля, изложенное в главах 1 – 3 Книги Иезекииля, и было в значительной мере ответом на этот вопрос. В сущности, Иезекииль видит в Вавилонии, на берегу небольшой, ныне, по-видимому, исчезнувшей реки Кебар (Ховар) не что иное, как то самое присутствие, которое в сознании его современников было связано исключительно с Иерусалимским Храмом. По форме оно напоминает храмовое видение Исайи Иерусалимского (Иез. I, 26 – 28; ср. Ис. VI, 1). Те «животные», которых видит Иезекииль (Иез. I, 5 – 21), более всего напоминают крылатых быков, статуи которых стояли у главных ворот Вавилона, символизируя собой могущество земного правителя; однако изначально они были символами стихийных начал, и в видении Иезекииля они, очевидно, символизируют собой стихии, служащие Богу, так, что Его присутствие, открывающееся пророку, связано с ними, как бы опираясь на них (Иез. I, 22 – 25). Очевидно, что эта встреча была также и призванием Иезекииля на служение, свидетельством чему было и видение свитка (Иез. III, 1 – 3), и слова, обращённые Богом к Своему пророку (Иез. III, 4 – 11); однако также очевидно и то, что она была ответом на вопрос о том, действительно ли Бог окончательно оставил Свой народ. Конечно, если присутствие Божие открылось пророку и в Вавилоне, то история народа Божия не могла ещё закончиться; более того, Иезекиилю (а через него — и всему народу) было открыто, что оно не связано ни местом, ни алтарями, и сопровождает верных Яхве даже тогда, когда они не по своей воле оказались далеко от Иерусалима. Тем самым переселенцам оставлялась надежда на то, что настанет — если не для них самих, то для их потомков — и день возвращения к родным алтарям. Надо заметить, что Иезекииль неоднократно говорит о том, что торжество врагов народа Божия — дело временное. Такими же ожиданиями проникнуто и пророчество Авдия — по-видимому, младшего современника Иезекииля, которое находится в одноимённой книге. Там день возвращения народа Божия на землю предков прямо рассматривается как «день Яхве», день конца мировой истории (Авд. I, 15 – 21). О духовном обновлении народа говорит и видение оживших костей (глава 37 Книги Иезекииля). О том же, почему Бог попустил разгром Иерусалима и Храма, совершенно однозначно говорится в главах 8 – 11 Книги. Речь идёт о том, что, в сущности, Храм перестал быть местом пребывания Бога ещё до разгрома из-за тех, кто осквернил его своим присутствием и своими действиями не меньше вавилонских солдат, хотя на первый взгляд этого не было видно. Присутствие Божие оставило Храм ещё до вавилонского разгрома, что и было открыто пророку в видении (Иез. XI, 22 – 24), а сам разгром лишь сделал явным то, что прежде было скрыто от многих глаз. Однако Бог обещает не оставлять Свой народ в изгнании (Иез. XI, 15 – 16); более того, Он обещает ему духовное обновление, а затем — возвращение на землю отцов (Иез. XI, 17 – 20). О том же говорит и храмовое видение (главы 40 – 48 Книги). Конечно, в реальности таким, каким увидел его Иезекииль, Второй Храм, заново отстроенный после Вавилонского плена, не был никогда. Но главное здесь не в подробностях: они нужны были лишь для того, чтобы подчеркнуть духовную и ритуальную чистоту восстановленного Храма. Самым же важным является упоминание о реке живой воды, текущей из-под его фундамента (Иез. XLVII, 1 – 12), т.к. с этим образом связывалось у яхвистских мистиков представление о мессианском царстве. Т.о., Второй Храм (и, следовательно, окончание Вавилонского плена) прямо связывается в видении с мессианской эпохой. И действительно, именно возвращение народа из плена выводит его на ту историческую прямую, которая завершится пришествием Христа, а Второй Храм действительно увидит и услышит Мессию.

Но духовное обновление народа, о котором Бог говорил Иезекиилю, было совершенно невозможно без коренного изменения религиозного сознания, характерного для допленной эпохи. Выше мы уже говорили о том, что религиозность пленного периода стала более личностной. Это было важно, прежде всего, с духовной точки зрения. Конечно, коллективные религиозные чувства сыграли немалую роль в становлении (в т.ч. и духовном) народа Божия на известных этапах его развития. Но подобного рода опыт неизбежно несёт в себе немало такого, что к духовной сфере собственно отношения не имеет. Человеческая психика (особенно у народов южных) весьма мобильна, и всякое коллективное переживание непременно захватит в том числе и тех, чьё духовное «я», вполне возможно, не участвует в данный момент в процессе богообщения. Религиозные эмоции сами по себе не плохи, но если они подменяют собой духовную жизнь, то легко могут стать помехой на пути человека к Богу, тем более опасной, что человек, привыкший к сильным религиозным переживаниям, может счесть их наличие или отсутствие главным критерием подлинности своих отношений с Богом. Не случайно на первый план в процессе духовного обновления Иезекииль ставит именно изменение сердца, т.е. духовного «я» человека. Это было важно также и с точки зрения вопроса об ответственности человека перед Богом, теме, которой посвящена глава 18 Книги Иезекииля. Конечно, прежде всего здесь обращает на себя внимание принцип личной ответственности каждого за совершённый им грех (Иез. XVIII, 20). Этот принцип, само собой разумеющийся сегодня, был, однако, далеко не так очевиден современникам пророка, которым, по-видимому, был ближе и понятнее принцип коллективной (в данном случае — родовой) ответственности, вполне соответствующий тому коллективному религиозному опыту, о котором нам уже приходилось говорить выше (Иез. XVIII, 19). Но религиозный персонализм, т.е. религиозный тип, в основе которого лежит опыт не коллективного, а личного богообщения, имеет ещё один, не менее важный, аспект. Речь идёт о наличии и качестве отношений с Богом здесь и теперь (Иез. XVIII, 21 – 28). Наверное, не только современникам Иезекииля, но и нам порой представляется несправедливым то, что, однажды обратившись и раскаявшись в совершённых грехах, человек получает возможность спасения. Ведь, с токи зрения земного порядка вещей, перед нами чудовищная несправедливость: один прожил праведником всю свою жизнь, а другому стоило лишь попросить прощения за всё, им сделанное в жизни, в свой последний час, и он получает ту же награду! Встаёт естественный вопрос: как может один поступок праведника перевесить все сделанное человеком в жизни зло? Столь же вопиюще несправедливой представлялась современникам пророка и противоположная ситуация: почему, в самом деле, человек, всю свою жизнь проживший праведником, должен умирать из-за одного им совершённого греха? Неужели все дела праведности, сделанные им в жизни, не перевешивают этого единственного греха? Конечно, если к суду Божию подходить с человеческой меркой, такой подход может показаться чудовищно несправедливым. Но для Бога, пребывающего в вечности, в отношениях Его с человеком важно не прошлое, а настоящее. Ведь, в конечном счёте, Ему важны не наши дела и поступки сами по себе, а то, соединяют нас эти дела и поступки с Ним или, наоборот, от Него отделяют. Вчера праведник делал дела, соединяющие его с Богом, и был праведником, и имел полноту той жизни, которую давал ему Бог; сегодня он совершил грех, отделяющий его от Бога и лишающий Им даруемой жизни, и умер. Грешник мог прожить всю свою жизнь, не зная Бога; но наступил день, когда он обратился к Нему, и раскаялся в своей прежней жизни, и теперь ничто больше не отделяет его от своего Творца; неудивительно, что теперь, обратившись, он имеет ту же полноту жизни с Богом, которую праведник имел гораздо раньше, ещё тогда, когда новообращённый ни о чём подобном и не думал. Персоналистический подход предполагает понимание того, что спастись человеку невозможно не только чужими заслугами, но и своими собственными; спасают вообще не заслуги, достижения или накопления, а живые отношения с Богом, которые всегда в настоящем. Накопить праведность «про запас» так же невозможно, как невозможно сделать запасы любви на будущее, чтобы воспользоваться ими, когда любовь иссякнет. Пониманием этого и была проникнута проповедь Иезекииля, готовившая народ к восприятию новозаветного откровения во всей его полноте.