Глава 34. Все следы тех радостей, которые некогда видели просторные залы чианкули (клоунов и пони, правда, здесь никогда не было

Все следы тех радостей, которые некогда видели просторные залы чианкули (клоунов и пони, правда, здесь никогда не было, но цирк Эвретемеков заставил бы умереть от зависти любого продюсера Пятого Доминиона), давно исчезли. Залы, в которых отдавалось гулкое эхо, превратились в место скорбного траура - и скорого суда. На этот раз обвиняемым был мистиф Пай-о-па, а обвинителем - один из немногих юристов, оставшихся в живых после автарховских чисток, астматичный и сухопарый индивидуум по имени Тез-рех-от. Аудитория состояла из двух человек - Пай-о-па и судьи, но он произносил свою речь так, словно зал был переполнен. Первым делом он заявил, что преступлений мистифа хватит на дюжину смертных приговоров. Уж не забыл ли он в своем высокомерии, что мистиф - священное существо и что проституировать себя в другом мире (причем в Пятом Доминионе, этом болоте пошлых и мелких душонок, незнакомых с чудом!) это не просто грех сам по себе, это еще и преступление против своего народа? Он покинул свою родину чистым и непорочным, а вернулся испорченным и развращенным. Мало того, он притащил с собой из Пятого Доминиона какую-то тварь, а потом еще имел наглость открыто заявить, что эта тварь - его муж.

Пай ожидал упреков и обвинений от своих сородичей - они всегда отличались долгой памятью и преданностью традиции, ибо это была их единственная связь с Первым Доминионом, - но все же ярость этого перечисления удивила его. Судья по имени Кулус-су-ераи была иссохшей маленькой женщиной в преклонных годах. Она сидела, закутавшись в балахон, такой же бесцветный, как и ее кожа, и слушала нескончаемый список обвинений, ни разу не посмотрев ни на обвиняемого, ни на обвинителя. Когда Тез-рех-от закончил свою речь, она предоставила мистифу возможность выступить в свою защиту, и Пай постарался оправдаться.

- Я признаю, что совершил много ошибок, - сказал он. - И одной из этих ошибок было то, что я покинул свою семью - а мой народ это и есть моя семья, - никому не сказав о том, куда я направляюсь и зачем. Но объяснить это очень просто: я и сам этого не знал. Я намеревался вернуться примерно через год. Думал, что будет неплохо привезти назад разные истории о своих путешествиях. Теперь, когда я вернулся, я вижу, что мне их некому рассказывать.

- Какой бес попутал тебя отправиться в Пятый Доминион? - спросила Кулус.

- Еще одна ошибка, - сказал Пай. - Я приехал в Паташоку и встретился там с магом, который сказал, что может взять меня с собой в Пятый Доминион. Просто на экскурсию. Мы вернемся через денек, - так он сказал. Денек! Я подумал, что это неплохая идея, что я вернусь домой, погуляв по Пятому Доминиону. Ну, и я заплатил ему...

- В какой валюте? - спросил Тез-рех-от.

- Наличными. И оказал ему несколько небольших услуг. Я не спал с ним, если вы это имеете в виду. Может быть, если б я это сделал, он сдержал бы свои обещания. Вместо этого его ритуал доставил меня прямиком в Ин Ово.

- И сколько ты там пробыл? - поинтересовалась Кулус-су-ераи.

- Я не знаю, - ответил мистиф. - Тамошние страдания казались бесконечными и невыносимыми, но, возможно, прошли всего лишь дни.

На это Тез-рех-от презрительно фыркнул. - Он сам был повинен в своих страданиях, мадам. Так имеют ли они отношение к делу?

- Может быть, и нет, - уступила Кулус. - Но я так понимаю, тебя вызвал оттуда Маэстро из Пятого доминиона?

- Да, мадам. Его звал Сартори. Он был представителем Пятого Доминиона в Синоде и участвовал в подготовке Примирения.

- И ты служил ему?

- Да.

- В каком качестве?

- Я исполнял все его поручения, ведь я был под заклятьем.

Тез-рех-от хмыкнул, выражая свое отвращение. Пай понял, что оно было неподдельным. Он действительно пришел в ужас при одной мысли о том, что один из его сородичей - в особенности, такое благословенное существо, как мистиф - мог находиться на службе у человека.

- Каково твое мнение - Сартори был хорошим человеком? - спросила у Пая Кулус.

- Он был ходячим парадоксом. Проявлял сочувствие, когда этого меньше всего можно было ожидать. То же самое и с жестокостью. Он был крайним эгоистом, но тогда я думал, что иначе он просто не мог бы взвалить на себя такую ответственность и принять участие в Примирении.

- Проявлял ли. он к тебе жестокость?

- Мадам?

- Ты понимаешь вопрос?

- Да. Но я не понимаю, зачем вы его задаете.

Кулус недовольно заворчала. - Может быть, теперь наш суд проводится не с такой помпой, как раньше, - сказала она, - да и служители его поиссохлись с возрастом, но от этого ни то ни другое не утратило своей власти. Понимаешь меня, мистиф? Когда я задаю вопрос, я ожидаю быстрого и правдивого ответа.

Пай пробормотал свои извинения.

- Итак... - сказала Кулус. - Я повторю вопрос. Проявлял ли Сартори к тебе жестокость?

- Иногда, - ответил Пай.

- И тем не менее, когда Примирение провалилось, ты не оставил его и не вернулся в этот Доминион?

- Он вызвал меня из Ин Ово. Он связал меня заклятьем. У меня просто не было такой возможности.

- Плохо в это верится, - заметил Тез-рех-от. - Неужели ты хочешь, чтобы мы поверили...

- Вы спросили у меня разрешения задать подсудимому вопрос? - прервала его Кулус.

- Нет, мадам.

- Теперь вы просите у меня такое разрешение?

- Да, мадам.

- Вам отказано, - сказала Кулус и вновь устремила внимание на Пая. - Я думаю, мистиф, ты многому научился в Пятом Доминионе, - сказала она. - Но тем более ты испорчен. Ты высокомерен. Ты коварен. И, возможно, ты так же жесток, как и твой Маэстро. Но я не думаю, что ты шпион. Ты гораздо хуже. Ты дурак. Ты повернулся спиной к людям, которые любили тебя, и позволил поработить себя человеку, на котором лежит ответственность за смерть многих благородных душ Имаджики. У меня такое чувство, что ты хочешь что-то сказать, Тез-рех-от. Давай, говори, прежде чем я вынесу вердикт.

- Я хотел только отметить, что мистифа обвиняют не только в шпионаже, мадам. Отказавшись разделить со своим народом доставшийся ему при рождении великий дар, он совершил тягчайшее преступление против всех нас.

- Ни секунды в этом не сомневаюсь, - сказала Кулус. - И честно говоря, меня тошнит, когда я вижу, каким позором запятнало себя существо, которому было рукой подать до абсолютного совершенства. Но могу ли я напомнить тебе, Тез-рех-от, как нас мало? Наш народ почти исчез с лица земли. А этот мистиф, чья порода всегда встречалась редко, - последний из оставшихся в живых.

- Последний? - переспросил Пай.

- Да, последний! - ответила Кулус. Стоило ей повысить тон, и голос ее задрожал. - Пока ты там развлекался в Пятом Доминионе, наш народ систематически истребляли. Здесь, в городе, нас осталось меньше пятидесяти человек. Остальные либо мертвы, либо рассеяны по всему миру. Таких, как ты, больше нет. Все члены твоего клана либо убиты, либо умерли от горя. - Мистиф закрыл лицо руками, но Кулус продолжала говорить. - Двое других мистифов оставались в живых до прошлого года, - продолжала она. - Один из них был убит здесь, в чианкули, в тот момент, когда помогал раненому ребенку. Другой отправился в пустыню - к Голодарям, на окраину Первого Доминиона. Войска Автарха не любят подходить слишком близко к Немочи. Но они поймали его раньше, чем он успел добраться до палаток. Они притащили его тело обратно и повесили его на воротах. - Она встала со своего кресла и приблизилась к рыдающему Паю. - Так что, может быть, твои преступления сослужили нам хорошую службу. Если б ты остался, тебя бы уже не было в живых...

- Мадам, я протестую, - сказал Тез-рех-от.

- А что, по-твоему, я должна сделать? - сказала Кулус. - Добавить кровь этого дурака к морю уже пролитой крови? Нет. Лучше мы попытаемся извлечь выгоду из его развращенности. - Пай недоуменно поднял на нее взгляд. Возможно, мы были слишком чисты. Слишком предсказуемы. Наши замыслы угадывали, наши заговоры раскрывали. Но ты из другого мира, мистиф, и, возможно, это придает тебе силу. - Она остановилась и сделала глубокий вдох. Потом она сказала:

- Вот мое решение: возьми себе в помощь кого-нибудь из нас и используй свои порочные склонности, чтобы убить нашего врага. Если никто с тобой не пойдет, иди один. Но не возвращайся сюда, мистиф, до тех пор пока Автарх дышит.

Тез-рех-от рассмеялся. Эхо подхватило его смех и разнесло по всей зале.

- Идеальный приговор! - сказал он. - Идеальный!

- Я рада, что мое решение позабавило тебя, - сказала Кулус. - Ты свободен, Тез-рех-от. - Он попытался было возражать, но она так закричала на него, что он вздрогнул, словно его ударили. - Я же сказала: ты свободен!

Радостная улыбка сползла с его лица. Он отвесил официальный поклон, пробормотал несколько холодных слов прощания и покинул зал суда. Пока он не исчез за дверью, она не отрывала от него глаз.

- Мы все стали жестокими, - сказала она. - Ты - по-своему. Мы - по-своему. - Она посмотрела на Пай-о-па. - Знаешь, почему он рассмеялся, мистиф?

- Потому что он думает, что ваш приговор равносилен смертной казни?

- Да, именно так он и думает. И кто знает, может быть, так оно и есть. Но, возможно, наступает самая последняя ночь этого Доминиона, и самые последние создания обретут этой ночью силы, которых раньше у них не было.

- А я и есть самое последнее создание.

- Да, это так.

Мистиф кивнул.

- Я понимаю, - сказал он. - Я думаю, это справедливо.

- Хорошо, - сказала она. Хотя суд был закончен, никто из них не двинулся с места. - Ты хочешь задать мне вопрос? - спросила Кулус.

- Да.

- Тогда лучше спрашивай сейчас.

- Вы не знаете, шаман по имени Арае-ке-геи все еще жив?

Кулус слегка улыбнулась.

- Я все ждала, когда ты о нем спросишь, - сказала она. - Он ведь был одним из тех, кто пережил Примирение, так?

- Да.

- Я его не очень хорошо знала, но я слышала, как он говорил о тебе. Он держался за жизнь очень долго, когда большинство людей уже давно бы сдались, и говорил, что в конце концов ты должен вернуться. Конечно, он не знал, что | ты привязан к своему Маэстро. - Говорила она с деланным равнодушием, но все это время взгляд ее слезящихся глаз пристально изучал мистифа. - Почему ты не вернулся, мистиф? - спросила она. - И не пытайся мне вешать лапшу на уши своими историями о заклятии. Ты мог бы ускользнуть, если бы хотел этого, особенно во время смятения после неудавшегося Примирения. И однако ты решил остаться со своим проклятым Сартори, хотя твои собственные сородичи стали жертвой его глупости.

- Он был так несчастен, сломлен. А я был не просто его слугой, я был его другом. Как же я мог оставить его?

- Это не все, - сказала Кулус. Она была судьей слишком долго, чтобы удовлетвориться такими упрощенными объяснениями. - Что еще, мистиф? Ведь это ночь последних вещей, помнишь? Если ты не скажешь сейчас, то рискуешь не сказать об этом никому и никогда.

- Хорошо, - сказал Пай. - Я никогда не расставался с надеждой на то, что будет предпринята новая попытка Примирения. И не один я.

- Арае-ке-геи тоже был этому подвержен, а?

- Да.

- Так вот почему он все время вспоминал о тебе. И не хотел умирать, ожидая, что ты вернешься. - Она покачала головой. - И почему вы тешите себя этими фантазиями? Никакого Примирения не будет. Если что и произойдет, то как раз обратное. Имаджика разойдется по швам, и каждый Доминион будет замурован в своей собственной горе.

- Мрачный взгляд на вещи.

- Но зато честный, логичный.

- В каждом Доминионе еще есть люди, которые хотят попробовать снова. Они ждали две сотни лет и не собираются отказываться от своих надежд теперь.

- Арае-ке-геи не дождался, - сказала Кулус. - Он умер два года назад.

- Я был... готов к такой возможности, - сказал Пай. - Он был уже очень стар, когда я видел его в последний раз.

- Если это может послужить тебе утешением, твое имя было у него на устах до самого конца. Он так и не перестал верить.

- Есть и другие, кто сможет свершить церемонии вместо него.

- Я была права, мистиф, - сказала Кулус. - Ты - полный дурак, мистиф. - Она направилась к двери. - Ты делаешь это в память о своем Маэстро?

- С чего бы это? - сказал Пай.

- Потому что ты любил его, - сказала Кулус, с укором глядя ему в глаза. - Ты любил его больше, чем свой собственный народ.

- Может быть, это и правда, - сказал Пай. - Но с чего бы мне делать что-нибудь а память о живом человеке?

- Живом человеке?

Мистиф улыбнулся, поклонившись судье и отступая в сумрак коридора, растворяясь там, словно призрак.

- Я сказал вам, что Сартори был несчастен, разбит, но я не сказал, что он умер. - Мечта по-прежнему жива, Кулус-су-ераи. А вместе с ней и мой Маэстро.

Когда Сеидукс вошел, Кезуар поджидала его за покрывалами. Окна были открыты, и в теплом вечернем воздухе слышался шум, горячивший кровь такому солдату, как Сеидукс. Он попытался рассмотреть фигуру за покрывалами. Была ли она обнаженной? Похоже на то.

- Я должна извиниться перед вами, - сказала она ему.

- В этом нет необходимости.

- Такая необходимость есть. Вы исполняли свой долг, наблюдая за мной.

Она выдержала паузу. Когда она снова заговорила, голос ее был певучим и нежным:

- Мне нравится, когда за мной наблюдают, Сеидукс...

- Вот как, - пробормотал он.

- Разумеется. Если, конечно, мои зрители способны оценить то, что они видят.

- Я способен, - сказал он, украдкой бросив сигарету на пол и затушив ее каблуком.

- Тогда почему бы тебе не закрыть дверь? - сказала она ему. - На тот случай, если здесь будет немного шумно. Может быть, скажешь охранникам, чтобы они пошли и напились.

Он так и сделал. Когда он вернулся к покрывалам, он увидел, что она стоит на коленях на постели, а рука ее зажата у нее между ног. Да, она была обнаженной. Когда она двигалась, покрывала двигались вместе с ней. Некоторые из них на мгновение прилипали к умащенной маслом блестящей коже. Он видел, как встрепенулась ее грудь, когда она закинула руки за голову, приглашая его поцеловать ее тело. Он протянул руку, чтобы раздвинуть покрывала, но их было слишком много, и он никак не мог отыскать лазейку среди них. Тогда он напролом двинулся ей навстречу, наполовину ослепленный тонким шелком.

Ее рука снова оказалась у нее между ног, и он не смог сдержать сладострастного стона при мысли о том, как его рука заменит ее. Пальцы ее что-то сжимали, - подумал он, - какую-то штучку, с помощью которой она ублажала себя в предвкушении его появления, готовила себя, чтобы принять каждый дюйм его возбужденной плоти. Какая умная, услужливая женщина. Она даже протягивает ему эту вещь, словно признаваясь в своем маленьком грехе и, может быть, думая, что ему будет приятно ощутить ее теплоту и влагу. Она просовывала ее сквозь покрывала, и он в свою очередь устремился к ней навстречу, бормоча по дороге обещания, которые нравится слушать женщинам.

Между этими обещаниями он уловил звук рвущейся ткани, и, решив, что она раздирает покрывала от нетерпения, последовал ее примеру. Неожиданно он почувствовал острую боль в животе. Он посмотрел вниз сквозь прилипшие к его лицу ткани и увидел, как на узоре расползается темное пятно. Он испустил крик и стал выпутываться, пытаясь отодвинуться от нее подальше и краем глаза увидев ее ублажающее устройство, глубоко вонзившееся в его плоть. Она вытащила лезвие, но лишь для того, чтобы вонзить его во второй раз, и в третий. С ножом в сердце он упал на спину, цепляясь за покрывала и стаскивая их за собой.

Стоя у одного из окон верхнего этажа дома Греховодника и наблюдая за бушевавшими повсюду пожарами, Юдит вздрогнула и, опустив глаза на свои руки, увидела, что они залиты кровью. Видение продлилось всего лишь долю секунды, но у нее не было никаких сомнений ни в том, что оно действительно было, ни в том, что оно означало. Кезуар свершила задуманное.

- Ничего себе зрелище, да? - услышала она голос Дауда и в смятении повернулась к нему. Неужели он тоже видел кровь? Нет, нет. Он говорил о пожарах.

- Да, действительно, - сказала она.

Он встал с ней рядом у окна, стекла которого дребезжали всякий раз, когда взрывался снаряд. - Греховодники уже собрались уезжать. Я предлагаю сделать то же самое. Я уже почти обновился. - Он действительно исцелился с удивительной быстротой. Следы ран на его лице были едва заметны.

- Куда мы направимся? - спросила она.

- В другую часть города, - сказал он. - Туда, где я впервые вышел на сцену. Греховодник сказал, что театр до сих пор стоит. Его построил сам Плутеро Квексос. Я очень хотел бы увидеть его снова.

- Ты собираешься осматривать достопримечательности в такую ночь?

- Завтра театра уже может не оказаться. Собственно говоря, весь Изорддеррекс может превратиться в руины еще до восхода Кометы. Я-то думал, что тебе хочется на него посмотреть.

- Но если это сентиментальное путешествие, - сказала она, - то, может быть, тебе лучше пойти одному?

- Почему? У тебя что, другие планы? - спросил он. - Ведь я не ошибся?

- Какие у меня могут быть планы? - запротестовала она. - Ведь я здесь раньше никогда не была.

Он подозрительно изучал ее взглядом. - Но ты ведь всегда хотела здесь оказаться, не так ли? С самого начала. Годольфин еще удивлялся, откуда в тебе этот бес. Теперь и я удивляюсь. - Он проследил направление ее взгляда. Что там, Юдит?

- Тебе и самому видно, - ответила она. - Нас убьют, не успеем мы добраться до конца улицы.

- Нет, - сказал он. - Только не нас. На нас заклятье против любой опасности.

- Ты уверен?

- Мы же с тобой два сапога пара, помнишь? Идеальные партнеры.

- Помню.

- Десять минут. Потом мы отправляемся.

- Я буду готова.

Она услышала звук закрываемой двери и снова опустила глаза на свои руки. Видение исчезло без следа. Она оглянулась на дверь, проверяя, ушел ли Дауд, потом прижала руки к стеклу и закрыла глаза. У нее было десять минут на то, чтобы найти женщину с таким же как у нее лицом, десять минут, прежде чем она окажется в хаосе улиц вместе с Даудом, и все надежды на контакт будут перечеркнуты.

- Кезуар... - прошептала она.

Она почувствовала, как стекло завибрировало под ее пальцами, и услышала чей-то предсмертный крик, разнесшийся над крышами. Она второй раз произнесла имя своего двойника и подумала о башнях, которые были бы видны из этого окна, если бы весь город не заволокло дымом. Видение этого дыма возникло у нее в голове, хотя она сознательно не вызывала его, и она почувствовала, как ее мысли поднимаются вверх вместе с его клубами, уносимые жаром разрушения.

Кезуар было нелегко отыскать что-нибудь неприметное среди одежд, приобретенных в основном из-за их нескромного вида, но оборвав все украшения с одного из самых скромных своих платьев, она достигла некоторой пристойности. Она покинула свои покои и приготовилась к долгому путешествию по дворцу. Ее маршрут после того, как она окажется за воротами, был для нее ясен: назад к гавани, туда, где она впервые узрела Скорбящего на крыше. Если там Его не окажется, она найдет кого-нибудь, кто будет знать, где он. Он появился в Изорддеррексе не для того, чтобы просто так исчезнуть. Он оставит за собой следы, чтобы по ним последовали Его приверженцы, и, конечно же, суды, которые им предстоит вынести, чтобы доказать своей стойкостью, насколько горячо их желание оказаться рядом с Ним. Но сначала ей надо было выбраться из дворца, и она пошла по коридорам и лестницам, которыми не пользовались уже долгие десятилетия и о которых знала только она, Автарх, и те каменщики, которые выложили эти холодные камни и сами давно уже превратились в хладный прах. Только Маэстро и их возлюбленные сохраняли свою молодость, но теперь это уже не казалось ей таким счастьем. Она хотела бы, чтобы следы долгих прожитых лет были заметны на ее лице, когда она приклонит колени пред Назореем, чтобы Он понял, что она много страдала и заслужила Его прощения. Но ей придется положиться на Него и верить, что под покровом совершенства Он сумеет разглядеть боль.

Ноги ее были босы, и холод постепенно поднимался по ее телу, так что когда она вышла в сырую прохладу сумерек, зубы ее стучали. Она остановилась на несколько секунд, чтобы сориентироваться в лабиринте двориков, которые окружали дворец. И в тот момент, когда ее мысли обратились от конкретного к абстрактному, в голове ее всплыла еще одна мысль, дожидавшаяся в глубинах ее сознания как раз такого поворота событий. Ни на мгновение она не усомнилась в ее источнике. Ангел, которого Сеидукс прогнал сегодня днем из ее комнаты, ждал ее все это время на пороге, зная, что в конце концов она появится и будет нуждаться в руководстве. Слезы навернулись у нее на глаза, когда она поняла, что не покинута. Сын Давида знал о ее муках и послал этого ангела, чтобы он прошептал в ее голове свою весть.

- Ипсе, - сказал ангел. - Ипсе.

Она знала, что означает это слово. Она посещала Ипсе много раз, всегда в маске, как и все дамы высшего света во время посещения сомнительных с моральной точки зрения мест. Она видела там все пьесы Плутеро Квексоса, переложения Флоттера, а иногда даже и грубоватые фарсы Коппокови. Тот факт, что Скорбящий выбрал это место, показалось ей странным, но кто она такая, чтобы судить о его целях?

- Я слышу, - сказала она вслух.

Не успел еще стихнуть голос в ее голове, как она уже отправилась в путь по внутренним дворикам в направлении ворот, из которых можно было быстрее всего добраться до Кеспарата Деликвиум, где Плутеро соорудил свой памятник искусственности, которому вскоре предстояло быть перепосвященным Истине.

Юдит отняла руки от окна и открыла глаза. Этот контакт был лишен той ясности и отчетливости, которые она ощущала во сне. По правде говоря, она вообще не была уверена, что он состоялся, но теперь уже было слишком поздно предпринимать повторную попытку. Дауд ожидал ее, и не только Дауд, но и пылающие улицы Изорддеррекса. Из окна она много раз видела, как проливается кровь, видела многочисленные драки и нападения, атаки и наступления войск, видела мирных жителей, бегущих толпами, и тех, кто маршировал в отрядах, вооруженных и дисциплинированных. В этом хаосе воюющих сторон ей трудно разобраться, за что они борются, да, честно говоря, ей и не было до этого дела. Ее задача - это поиски сестры в этом мальстреме и надежда на то, что та в свою очередь будет искать ее.

Кезуар, разумеется, будет ждать огромное разочарование, когда они встретятся (если, конечно, это случится). Ведь Юдит была вовсе не вестником Бога, которого она жаждала разыскать. Но к тому дню Боги небесные и земные уже перестали быть теми искупителями и спасителями, которыми их сделала легенда. Они были разрушителями и убийцами. И доказательство этого было здесь, на тех самых улицах, по которым Юдит собиралась отправиться в путь. И если она бы только могла разделить с Кезуар это зрелище и объяснить ей его значение, то тогда, возможно, встреча с сестрой оказалась бы не таким нежеланным даром, - встреча, о которой Юдит не могла не думать, как о воссоединении.