Глава 28. Миляга забыл свой короткий диалог с Апингом по поводу их общего пристрастия к живописи, но Апинг не забыл

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Миляга забыл свой короткий диалог с Апингом по поводу их общего пристрастия к живописи, но Апинг не забыл. На следующее утро после свадебной церемонии в камере отца Афанасия сержант зашел за Милягой и провел его в расположенную на другом конце здания комнату, которую он превратил в свою мастерскую. В ней было много окон, так что освещение было настолько хорошим, насколько это вообще было возможно в этом регионе. Кроме того, за месяцы своей службы здесь Апинг собрал завидную коллекцию необходимых принадлежностей. Однако плоды его труда принадлежали кисти самого бездарного дилетанта. Они были задуманы без малейшего признака композиционного чутья и нарисованы без чувства цвета. Единственный их интерес заключался в одержимой приверженности к одной и той же теме. Апинг гордо сообщил Миляге, что нарисовал уже сто пятьдесят три картины. Сюжет их был один и тот же: его дитя по имени Хуззах, малейший намек на существование которого вызвал у портретиста такую тревогу. Теперь, в интимной обстановке этого пристанища вдохновения, он объяснил, почему. Дочь его была молода, сказал он, а мать ее уже умерла, и ему пришлось взять ее с собою, когда приказ из Яхмандхаса предписал ему отправиться в Колыбель.

- Я, конечно, мог бы оставить ее в Л'Имби, - сказал он Миляге. - Но кто знает, какая беда могла бы с ней приключиться, если бы я так поступил? Все-таки она еще дитя.

- Да, она здесь. Но она ни за что не выйдет из своей комнаты в дневное время. Говорит, что боится заразиться сумасшествием. Я ее очень люблю. И, как вы можете видеть, - он указал на развешанные вокруг работы, - она очень красива.

- Там же, где и всегда, - сказал Апинг. - В своей комнате. У нее очень странные сны.

- Вы знаете? - переспросил Апинг с таким жаром в голосе, который наводил на мысль о том, что той темой, ради обсуждения которой Миляга был приведен сюда, было все-таки не искусство. - Вам, значит, тоже снятся сны?

- Моя жена постоянно говорила мне то же самое. - Он понизил голос. - У нее были пророческие сны. Она знала с точностью до часа, когда ей предстоит умереть. Но мне сны вообще не снятся. Так что я не могу разделить с Хуззах то, что она чувствует.

- Это очень деликатное дело, - сказал Апинг. - Изорддеррекский закон запрещает любые пророчества.

- В особенности, для женщин, - продолжал Апинг. - Поэтому-то я и держу ее подальше от посторонних глаз. Это правда, что она боится сумасшествия, но боится больше из-за того, что происходит внутри нее, а не вокруг.

- Я опасаюсь, что если она станет общаться с кем-нибудь, кроме меня, она скажет что-нибудь неуместное, и Н'ашап поймет, что у нее тоже бывают видения, как и у ее матери.

- Просто катастрофой! Моя карьера рухнет. Не надо мне было привозить ее с собой сюда. - Он посмотрел на Милягу. - Я вам рассказываю все это только потому, что мы оба художники, а художники должны доверять друг другу, как братья, верно?

- Верно, - сказал Миляга. Большие руки Апинга сотрясала дрожь. Он был на грани обморока. - Вы хотите, чтобы я поговорил с вашей дочерью? - спросил он.

- Я хочу, чтобы вы взяли ее с собой, когда вы с мистифом уедете отсюда. Возьмите ее в Изорддеррекс.

- А почему вы думаете, что мы собираемся отправиться туда или вообще куда бы то ни было, если уж на то пошло?

- У меня есть свои осведомители, есть они и у Н'ашапа. Ваши планы известны гораздо лучше, чем вам того хотелось бы. Возьмите ее с собой, мистер Захария. Родители ее матери до сих пор живы. Они присмотрят за ней.

- Это большая ответственность - взять с собой ребенка в такое долгое путешествие.

- Я, разумеется, смог бы облегчить ваш отъезд с острова, если бы вы взяли ее с собой.

- Вы должны уговорить ее, - сказал он просто, словно знал, что у Миляги большой опыт по уговариванию маленьких девочек.

Природа сыграла над Хуззах Апинг три жестокие шутка. Во-первых, она подарила ей силы, наличие которых строго каралось режимом Автарха1; во-вторых, она подарила ей отца который, несмотря на свои сентиментальные излияния, больше заботился о своей военной карьере, чем о ней; и в-третьих, она подарила ей лицо, которое только ее отец мог принять за красивое. Она была тоненьким обеспокоенным созданием лет девяти-десяти; ее черные волосы были комично подстрижены; ее крошечный рот был плотно сжат. Когда после долгих улещиваний эти губы соблаговолили заговорить, голос ее оказался изнуренным и скорбным. И только тогда, когда Апинг сказал ей, что это тот самый человек, который упал в море и чуть не умер, в ней пробудился какой-то интерес.

- Ты чуть не утонул в Колыбели? - спросила она.

- Да, - ответил Миляга, подходя к постели, на которой она сидела, обняв руками колени.

- А ты видел Колыбельную Леди? - спросила девочка.

- Кого видел? - Апинг стал делать ей знаки, чтобы она замолчала, но Миляга махнул ему рукой, чтобы он перестал. - Кого видел? - спросил он снова.

- Она живет в море, - сказала Хуззах. - Мне она часто снится, а иногда я слышу ее голос, но я ее еще ни разу не видела. Я хотела бы увидеть ее.

- Тишалулле, - ответила Хуззах, произнеся эту причудливую последовательность слогов без малейшего колебания. - Это звук, который издали волны, когда она родилась, объяснила она. - Тишалулле.

- Мне тоже так кажется, - сказала девочка с серьезным видом. - Лучше, чем Хуззах.

- Хуззах тоже хорошее имя, - ответил Миляга. - Там, откуда я родом, Хуззах - это звук, который люди издают, когда они счастливы.

Она посмотрела на него таким взглядом, словно любые представления о счастье были ей абсолютно чужды, во что Миляга легко мог поверить. Теперь, видя Апинга в обществе дочери, он лучше понял его отношение к ней. Он боялся девочки. Разумеется, ее противозаконные силы пугали его из-за того, что могли повредить его карьере, но за этим скрывался и страх перед энергией, над которой он был не властен. Возможно, он постоянно рисовал хрупкое лицо Хуззах из-за какой-то изломанной привязанности к ней, но был в этом и момент экзорцизма. Но и самому ребенку ее дар оказал недобрую услугу. Ее сны приговорили ее к этой камере наполнили смутной тоской. Она была скорее жертвой скрывающихся в ней сил, чем их повелителем.

Миляга приложил все свои усилия, чтобы вытянуть из нее еще какие-нибудь сведения о Тишалулле, но то ли ей было известно очень мало, то ли она была не готова посвятить его в новые таинства в присутствии отца. Миляга подозревал второе Когда он уходил, она спросила его тихо, придет ли он к ней еще раз, и он сказал, что придет.

Он обнаружил Пая в их камере, у дверей которой был выставлен охранник. Мистиф выглядел унылым.

- Месть Н'ашапа, - сказал он, кивнув на охранника. - Мне кажется, мы здесь слишком засиделись.

Миляга изложил свой разговор с Апингом и рассказал о встрече с Хуззах.

- Так значит, закон запрещает пророчества? О таких законодательных инициативах мне слышать раньше не приходилось.

- Она испугана, и ей нужна мать. Кто упрекнет в этом? А кто же тогда Колыбельная Леди, как не ее мать?

- Эта мысль мне не приходила в голову, - сказал Миляга. - Мне показалось, за ее словами должна скрываться какая-то реальность.

- Конечно, тебе решать, но я заявляю свое решительное нет.

- Апинг сказал, что поможет нам, если мы возьмем ее с собой.

- Какой нам толк от его помощи, если на шею нам сядет ребенок? Вспомни, мы ведь должны уйти отсюда не одни. Мы должны взять с собой Скопика, а он, как и мы, заперт в своей камере. Н'ашап резко ужесточил режим.

Пай скорчил кислую рожу. - Я уверен, что описания наших физиономий уже на пути в его штаб. А когда он получит их, он будет очень счастлив, что у него в камере сидят на запоре два головореза. Когда он узнает, кто мы на самом деле, нам уже отсюда не выбраться.

- Значит, нам надо смыться отсюда до того, как он узнает. а просто благодарю Бога за то, что телефон как-то не прижился в этом Доминионе.

- Может быть, Автарх запретил его? Чем меньше люди говорят друг с другом, тем меньше у них возможностей для заговоров. Знаешь что, мне, пожалуй, стоит попробовать получить доступ к Н'ашапу. Я уверен, что смогу убедить его предоставить нам кое-какие поблажки, лишь бы только мне удалось поговорить с ним несколько минут.

- Его не интересуют разговоры, Пай, - сказал Миляга. - Он предпочитает использовать твой рот для других целей.

- Стало быть, ты собрался драться с людьми Н'ашапа? - сказал Пай. - Вырваться отсюда с помощью пневмы?

- Не думаю, что это лучшее решение, - сказал он наконец. - Пока я еще слишком слаб. Может быть, через пару дней мы и смогли бы одолеть их, но не сейчас.

- Даже если б оно у нас и было, все равно лучше избегать открытого конфликта. Конечно, люди Н'ашапа в спячке, но их здесь довольно много.

- Пожалуй, тебе все-таки стоит повидаться с ним и попробовать немного его задобрить. А я поговорю с Апингом и похвалю его картины.

- Давай сформулируем это так: как художник он является прекрасным отцом. Но он доверяет мне, так как мы с ним братья-художники и все такое прочее.

Мистиф поднялся и позвал стражника, попросив о частной аудиенции с капитаном Н'ашапом. Парень пробормотал что-то непристойное и покинул свой пост, предварительно постучав по засовам прикладом винтовки, чтобы увериться, что с ними все в порядке. Миляга подошел к окну и выглянул наружу. В облаках намечался просвет; скоро могло выглянуть солнце. Пай присоединился к нему, обняв его за шею.

- Она говорила мне, что ей снилось, как я прихожу к ней и сажусь за ее стол. Правда, она была не уверена, мужчина я или женщина.

- Раньше, может, и обиделся бы, - сказал Миляга. - Но когда она говорила, это уже не имело для меня такого значения. После нескольких недель в твоем обществе мне уже было абсолютно наплевать, какого я пола. Видишь, как ты развратил меня?

- Всегда к твоим услугам. Ты еще что-нибудь хотел сказать по этому поводу, или это все?

- Нет, это не все. Я помню, как она говорила о Богинях О том, как они спрятались...

- Мы видели их служительниц в горах, так ведь? Почему же нам не встретиться с Божеством? Может быть, Хуззах и мечтала о матери...

- Да. Тишалулле здесь, в Колыбели, ждет своего часа чтобы подняться.

- О спрятавшихся Богинях? Да, пожалуй. Может быть, во мне просто говорит Дон Жуан. А может быть, я - как Хуззах, жду кого-то, но кого, не могу вспомнить, кто-то придет и заберет меня отсюда...

- Я уже здесь, - сказал Пай, целуя Милягу в затылок. - Я могу стать любым лицом, которое ты захочешь увидеть.

Звук отодвигаемых засовов прервал их разговор. Охранник возвратился с известием, что капитан Н'ашап согласился принять мистифа.

- Увидишь Апинга, - сказал Миляга Паю на прощанье, - скажи ему, что я мечтаю увидеться с ним и поговорить о живописи.

Они расстались, и Миляга вернулся к окну. Облака вновь сгустились, и Колыбель неподвижно лежала, укрывшись их одеялом от солнечного света. Миляга вновь произнес имя, которое открыла ему Хуззах, звук которого был похож на шум разбивающейся о берег волны.

Море осталось неподвижным. Богини не откликались на призыв. По крайней мере, на его призыв.

В тот момент, когда он прикидывал, сколько Пай уже отсутствует (и решил, что уже час или даже больше), в дверях камеры появился Апинг и отослал охранника.

- С каких это пор вы здесь под запором? - спросил он Милягу.

- Но почему? Я так понял со слов капитана, что вы здесь, некоторым образом, гости?

- Если вы здесь пленники, - сказал он натянутым тоном, - то это в корне меняет дело.

- Вы хотите сказать, что мы не сможем больше разговаривать о живописи?

- Я хочу сказать, что вы не сможете уехать отсюда.

- Вы оставите ее чахнуть здесь, ведь так? Вы позволите ей умереть?

- Я понимаю, - вкрадчиво ответил Миляга. - Наверное, даже художники должны склонять голову перед этим господином.

- Я вижу вашу игру насквозь, - сказал Апинг. - Не думайте, что я так глуп.

- Да, я знаю. Но я буду стараться ухаживать за ней как можно лучше.

- Почему бы вам не спросить у нее, видит ли она в будущем свою собственную смерть?

- О, Господи Иисусе, - сказал Апинг абсолютно убитым тоном. - И почему это должно было случиться именно со мной?

- Ничего с вами не случится. Вы можете спасти ее.

- Это не так-то просто, - сказал Апинг, метнув в Милягу затравленный взгляд. - У меня есть мой долг. - Он достал платок из кармана брюк и так тщательно вытер им свой рот, будто он был запачкан следами его вины, и он опасался, что это выдаст его. - Я должен подумать, - сказал он, ретируясь в коридор. - Раньше все казалось таким простым. А теперь... я должен подумать.

Когда дверь открылась, Миляга увидел, что охранник уже вновь занял свой пост, и ему пришлось распрощаться с сержантом, так и не затронув тему Скопика.

Новое разочарование ожидало его, когда вернулся Пай. Н'ашап продержал мистифа в приемной в течение двух часов, в конце концов решив так и не дать ему обещанной аудиенции.

- Пусть я не видел, но я слышал его, - сказал Пай. -Похоже, он был мертвецки пьян.

- Значит, нам обоим не повезло. Не думаю, что Апинг сможет нам как-нибудь помочь. Если ему придется выбирать между дочерью и долгом, он выберет долг.

- До тех пор, пока не придумаем что-нибудь новенькое.

Солнце так и не показалось, и наступила ночь. Единственным звуком во всем здании были шаги охранников по коридору, которые разносили еду по камерам. Потом они захлопывали двери и запирали их до утра. Ни один голос не запротестовал против того, что вечерние удовольствия - игры в Лошадиную Косточку, декларирование сцен из Квексоса и " Нумбубо" Малбейкера (эти произведения многим здесь известны были наизусть) - оказались отмененными. Все вокруг затаили дыхание, словно каждый человек, укрывшись в своей камере, решил отказать себе во всех удовольствиях (даже в удовольствии молиться вслух), лишь бы не обращать лишний раз на себя внимание.

- Должно быть, Н'ашап опасен, когда пьян, - заметил Пай, чтобы как-то оправдать свое затаенное молчание.

- Может быть, ему нравится зрелище полночных казней.

- Готов держать пари на то, кто первым стоит в списке претендентов.

- Жаль, что я так слаб. Если они придут за нами, мы будем драться, верно?

- Конечно, - сказал Пай. - Но пока они не появились, почему бы тебе немного не поспать?

- Во всяком случае, ты хоть перестанешь болтать о...

- Меня раньше никогда никто не запирал. У меня от этого начинается клаустрофобия.

- Когда нас вынудят к этому. Но этого пока не случилось. Ложись ты, ради Христа.

Миляга неохотно лег, и, несмотря на то, что рядом с ним улеглось его беспокойство и принялось нашептывать ему в ухо, его тело было больше заинтересовано в отдыхе, чем в этих речах, и он вскоре уснул. Разбудил его Пай.

Электричество в камерах на ночь отрубали, и только по запаху масляной краски он смог определить, кто стоит у двери.

- Хуззах... По-моему, она сошла с ума. Вы должны прийти к ней. - Его тихий голос дрожал. Дрожала и его рука, которую он положил Миляге на плечо. - Мне кажется, она умирает, - сказал он.

- А я не могу взять на себя риск оставить своего друга здесь, - сказал Миляга.

- Но все может раскрыться. Если во время обхода охранник увидит, что в камере никого нет...

- Хорошо. Но не ложись спать. Мы еще не произнесли наших вечерних молитв. А для этого нам потребуется и мое, и твое дыхание.

Миляга выскользнул в коридор вслед за Апингом, который запер дверь камеры, дергаясь при каждом щелчке ключа в замочной скважине. Нервничал и Миляга. Мысль о том, что он оставил Пая одного в камере, причиняла ему боль. Но, видимо, другого выбора не было.

- Нам может понадобиться помощь доктора, - шепнул Миляга, пока они крались по погруженным в сумрак коридорам. - Я предлагаю взять с собой Скопика.

- Она требует именно вас, - сказал Апинг. - Уж не знаю, почему. Она проснулась вся в слезах и стала умолять меня привести вас. Она такая холодная.

Благодаря Апингу, который прекрасно знал, как часто проходят патрули по этажам и коридорам, они добрались до комнаты Хуззах, не столкнувшись ни с одним охранником.

Миляга ожидал увидеть девочку на кровати, но оказалось, что она скорчилась на полу, прижимаясь ухом и рукой к одной из стен. Единственный фитиль горел в чашке в центре камеры. Хотя она и бросила на них взгляд, когда они вошли, она не оторвалась от стены, и Миляга подошел и встал на колени рядом с ней. Ее тело бил озноб, хотя челка ее прилипла ко лбу от пота.

- Она уже больше не в моих снах, мистер Захария, сказала она, тщательно произнося его имя, словно думая, что если она правильно назовет окружающие ее силы, ей удастся приобрести над ними хоть какой-то контроль.

- Она снаружи. Я слышу ее. Прислушайтесь сами.

Он прислонился ухом к стене. Из камня действительно доносилось какое-то бормотание, хотя, по его предположению это был скорее электрогенератор сумасшедшего дома или его система отопления, а не Колыбельная Леди.

- Она хочет войти, - сказала Хуззах. - Она хотела войти через мои сны, но ей это не удалось, и теперь она хочет войти через стену.

- Может быть... тогда нам лучше отойти, - сказал Миляга, притрагиваясь к плечу девочки. Она была холодна, как лед. - Пошли, позволь мне уложить тебя в постель. Ты замерзла.

- Я была в Море, - сказала она, позволяя Миляге обнять себя и поставить на ноги.

Он оглянулся на Апинга и одними губами произнес имя Скопика. Видя тяжелое состояние своей дочери, сержант отправился за дверь послушнее самой преданной собаки, оставив Хуззах в объятиях Миляги. Миляга уложил ее на кровать и укрыл одеялом.

- Колыбельная Леди знает, что ты здесь, - сказала Хуззах.

- Она сказала мне, что почти утопила тебя, но ты не позволил ей.

- Не знаю. Тебе надо будет у нее спросить, когда она придет.

- Она не станет больше этого делать, если ты останешься со мной. Она любит меня, и, если она узнает, что я хорошо к тебе отношусь, она ничего тебе не сделает.

- Приятно слышать, - сказал Миляга. - А что она скажет, если мы сегодня уйдем отсюда?

- Я не хочу выходить из своей комнаты, - сказала она. - Мне не нравится это место.

- Все спят, - сказал он. - Мы просто уйдем на цыпочках - ты, я и мои друзья. Ведь это будет не так плохо, правда? - Судя по выражению ее липа, она не была в этом уверена. - По-моему, твой папа хочет, чтобы мы отправились в Изорддеррекс. Ты была там когда-нибудь?

- Колыбельная Леди не позволит нам, - сказала она.

- Может быть, и позволит, если узнает, что ты этого хочешь. Давай встанем и посмотрим?

Хуззах бросила взгляд на стену, словно ожидая, что она вот-вот треснет, и оттуда появится Тишалулле. Когда этого не произошло, она сказала:

- Изорддеррекс - это очень далеко, ведь правда?

- Почему бы тебе не одеться потеплее? - сказал Миляга.

Избавившись от сомнений благодаря молчаливому одобрению Богини, Хуззах встала и пошла выбирать одежду из своего скудного гардероба, который висел на крючках на противоположной стене. Миляга воспользовался паузой, чтобы проглядеть небольшую стопку брошенных на кровать книжек. Среди них ему попалось несколько детских, возможно, оставшихся от лучших времен; был там и увесистый том энциклопедии, написанной кем-то по фамилии Мэйбеллоум. Возможно, при других обстоятельствах он и мог оказаться интересным чтением, но шрифт был слишком убористым для беглого просматривания, а сам том - слишком тяжелым, для того чтобы унести его с собой. Также ему попался в руки томик стихов, показавшихся ему рифмованной чепухой, и нечто вроде романа, заложенного обрывком бумаги. Пока она стояла к нему спиной, он прихватил эти две книги не только для нее, но и для себя, - а потом подошел к двери, надеясь, что Скопик и Апинг уже показались в коридоре, но их не было. Хуззах тем временем уже оделась.

- Я готова, - сказала она. - Может быть, пойдем? Папа догонит нас.

Безусловно, оставаться в камере - значило терять драгоценное время. Хуззах спросила, можно ли взять его за руку, на что он ответил безусловным согласием, и они двинулись вместе по коридорам, которые в темноте выглядели удивительно похожими. Продвижение их было несколько раз прервано звуками шагов, возвещающими о близости стражников, но Хуззах не меньше Миляги понимала, какая опасность им угрожает, и дважды спасала их от обнаружения.

Когда они пробирались по последнему лестничному пролету, который должен был вывести их на открытый воздух где-то недалеко раздался громкий шум. Они оба застыли, спрятавшись в тени, но не они были причиной поднявшегося переполоха. В коридорах эхом отдавался голос Н'ашапа сопровождаемый ужасным стуком. Первая мысль Миляги была о Пае, и, прежде чем здравый смысл успел предостеречь его, он уже покинул свое убежище и направился к источнику звука, оглянувшись лишь для того, чтобы жестом велеть Хуззах оставаться на месте, увидев, что она уже следует за ним по пятам. Он узнал открывшийся перед ним коридор. Распахнутая дверь в двадцати ярдах от того места, где он стоял, была дверью той самой камеры, в которой он оставил Пая. И именно оттуда раздавался голос Н'ашапа - нескончаемый поток оскорблений и обвинений, на который уже начали сбегаться охранники. Миляга сделал глубокий вдох, готовясь к насилию, которого теперь уж точно было не миновать.

- Стой здесь, - сказал он Хуззах, а потом бросился к открытой двери.

Три охранника, двое из которых были Этаками, приближались с противоположной стороны, но только один из них заметил Милягу. Он прокричал какой-то приказ, смысл которого не дошел до Миляги из-за Н'ашапской какофонии, но Миляга на всякий случай поднял руки, опасаясь, что охранник будет просто счастлив спустить курок без всякого повода, и перешел на шаг. До двери оставалось не более десяти шагов, но охранники опередили его. Состоялся короткий обмен репликами с Н'ашапом, во время которого Миляга успел в два раза сократить дистанцию между собой и дверью, но второй приказ - на этот раз явное требование остановиться, подкрепленное нацеленным в сердце оружием, - заставил его замереть на месте.

Немедленно после этого из двери камеры появился Н'ашап, одной рукой держа мистифа за его роскошные кудри, а второй приставляя меч - полоску блестящей стали - к его животу. Шрамы на огромной голове Н'ашапа были воспламенены алкоголем в его крови, а остальная кожа была смертельно бледной, чуть ли не восковой. Стоя на пороге, он покачивался туда-сюда, представляя тем большую опасность для Пая. Конечно, мистиф доказал в Нью-Йорке, что способен пережить травмы, уложившие бы любого человека в могилу, но клинок Н'ашапа был готов выпотрошить его, словно рыбу, а такое пережить будет трудновато. Крошечные глаза капитана сфокусировались, насколько это оказалось возможным, на лице Миляги.

- Твой мистиф неожиданно превратился в верную женушку, - сказал он, тяжело дыша. - С чего бы это? Сначала сам просит встречи со мной, а потом не позволяет мне к нему приблизиться. Может, ему нужно твое разрешение? Так дай его. - Он дотронулся кончиком лезвия до живота Пая. - Ну же. Скажи ему, чтобы он был со мной поласковее, а то ему не жить.

Миляга очень медленно стал опускать руки, словно взывая к Паю.

- Не думаю, что у нас есть выбор, - сказал он, переводя взгляд с бесстрастного лица мистифа на упершийся в него клинок, прикидывая, успеет ли пневма снести Н'ашапу голову, до того как тот пустит в ход свой клинок. Н'ашап, разумеется, не был единственным актером на этой сцене. Рядом с ним стояло уже три охранника. Все они были вооружены и уж конечно лучше владели собой.

- Придется тебе делать, что он хочет, - сказал Миляга и сделал глубокий вдох.

Н'ашап заметил это. Увидел он и то, как рука Миляги приблизилась ко рту. Даже пьяный, он почувствовал опасность и что-то проорал охранникам в коридоре у него за спиной, отступая в сторону с линии огня.

Лишенный одной цели, Миляга направил свое дыхание на другую. В тот самый момент, когда пальцы охранников напряглись на курках, пневма устремилась им навстречу, ударив первого с такой силой, что грудь его взорвалась. Сила удара швырнула тело на его товарищей. Один из них тут же упал, и оружие вылетело у него из рук. Второй был на мгновение ослеплен кровью и шрапнелью внутренностей, но быстро сумел восстановить равновесие и непременно снес бы Миляге голову, если бы его цель не пришла в движение, ринувшись в направлении трупа. Охранник дал один яростный залп, но прежде чем он успел выстрелить во второй раз, Миляга подхватил упавшее оружие и открыл ответный огонь. В жилах охранника текло достаточно этакской крови, чтобы стойко сносить летящие в него пули до тех пор, пока одна из них не попала ему в глаз. Он завизжал и рухнул на спину, уронив оружие и зажимая рану обеими руками.

Проигнорировав третьего охранника, который до сих поп стонал на полу, Миляга подошел к двери камеры. Внутри капитан Н'ашап стоял лицом к лицу с Пай-о-па. Мистиф держался рукой за клинок. Кровь текла из его рассеченной ладони, но капитан больше не пытался причинить ему вред. Он в замешательстве уставился Паю в лицо.

Миляга замер, зная, что любое вмешательство может вывести Н'ашапа из его озадаченного состояния. Кого бы он ни видел на лице Пая - может быть, шлюху, которая была похожа на его мать? еще одно эхо Тишалулле в этом месте утраченных мамочек? - зрелища этого было достаточно, чтобы удержать его от намерения отсечь Паю пальцы.

Слезы полились из глаз Н'ашапа. Мистиф не двигался. Взгляд его не отрывался ни на секунду от лица капитана. Похоже, он одерживал победу в битве между желанием Н'ашапа и его смертоубийственными намерениями. Его рука, сжимавшая меч, разжалась. Пальцы мистифа также отпустили меч, и он упал на пол. Звук меча, ударившегося о камень, оказался слишком громким, чтобы Н'ашап, пусть и в трансе, не обратил на него внимания. Он яростно замотал головой, и взгляд его немедленно метнулся с лица Пая на упавшее между ними оружие.

Мистиф действовал быстро; в два шага он достиг двери. Миляга сделал вдох, но в тот момент, когда рука его поднималась ко рту, он услышал вопль Хуззах. Он бросил взгляд в коридор и увидел, как девочка убегает от двух новых охранников (оба были Этаками), один из которых пытался схватить ее, а другой явно имел виды на Милягу. Пай дернул его за руку и потянул от двери в тот момент, когда Н'ашап, так до конца и не очухавшись, ринулся на них со своим мечом. Момент, когда Миляга мог его уничтожить с помощью пневмы, уже миновал. Все, что Миляга успел сделать, - это нашарить ручку и захлопнуть дверь камеры. Ключ был в замке, и он повернул его в тот самый миг, когда туша Н'ашапа сотрясла дверь с другой стороны.

Хуззах бежала по коридору, а ее преследователь перекрывал путь между вторым охранником и его целью. Швырнув оружие Паю, Миляга устремился, чтобы подхватить ее прежде, чем она окажется в руках Этака. Она бросилась к нему в объятия, опередив преследователя на шаг, и, увлекая ее за собой, Миляга упал в сторону, освобождая Паю линию огня. Этак осознал угрозу и взялся за свое собственное оружие. Миляга бросил взгляд на Пая.

- Убей эту суку! - завопил он, но мистиф уставился на оружие у себя в руках так, словно это был кусок дерьма.

Теперь мистиф поднял оружие, но, судя по всему, по-прежнему был не в состоянии опустить курок.

Мистиф, однако, замотал головой и стал бы причиной смерти всех троих, если бы два точных выстрела в затылок не уложили охранников на пол.

Это действительно оказался сержант. Вместе со Скопиком он появился из облака дыма. Но взгляд его был обращен не к дочери, которую он только что спас от верной смерти. Он был устремлен на двух солдат, которых ему пришлось ради этого убить. Судя по виду, он был крайне потрясен своим поступком. Даже когда Хуззах, всхлипывая от облегчения и страха, подбежала к нему, он едва обратил на нее внимание. Только когда Миляга встряхнул его и сказал, что они должны двигаться, пока у них есть такая возможность, он вышел из транса, обусловленного комплексом вины, и сказал:

- А это - ваша дочь, - ответил Миляга. - Вы сделали правильный выбор.

Н'ашап продолжал барабанить в дверь камеры и звать на помощь. Помощь должна была скоро подоспеть.

- Как быстрее всего выбраться отсюда? - спросил Миляга у Скопика.

- Я хочу сначала выпустить остальных, - ответил Скопик. - Отец Афанасий, Исаак, Скволинг...

- Нет времени, - сказал Миляга. - Объясни ему, Пай! Либо мы выберемся отсюда сейчас, либо никогда. Пай? Ты с нами?

По-прежнему возмущаясь тем, что они оставляют всех остальных узников под запором, Скопик повел пятерку вверх по черной лестнице. Вскоре они вышли под ночное небо, но не на бруствер, а на голую скалу.

- Куда теперь? - спросил Миляга. Снизу уже доносился нестройный хор криков. Вне всяких сомнений, Н'ашап был уже освобожден и сейчас, наверное, приказывал объявить общую тревогу. - Мы должны выйти по кратчайшему пути на побережье.

- Вон там полуостров, - сказал Скопик, указывая Миляге на низкую полоску земли за Колыбелью, едва ли различимую во мраке ночи.

Этот мрак был их лучшим союзником. Если они будут двигаться достаточно быстро, он скроет их еще до того, как их преследователи смогут узнать, в каком направлении они удалились. К берегу острова спускалась утоптанная дорожка, а Миляга двинулся туда, отдавая себе отчет в том, что каждый из той четверки, которую он ведет за собой, ненадежен. Хуззах - еще ребенок, ее отец до сих пор изнемогает под бременем вины, Скопик косится назад, Пай никак не может оправиться от зрелища кровопролития. Последнее было довольно странно для существа, которого он впервые встретил в обличье убийцы, но это путешествие изменило их обоих.

- Извините. Я не могу идти. Вы все идите вперед, а я вернусь и попробую освободить остальных.

Миляга не стал пытаться переубедить его. - Раз ты так решил, удачи тебе, - сказал он. - А нам надо идти.

- Конечно, конечно! Пай, извини, дружок, но я просто не смогу жить в мире с собой, если повернусь спиной к другим. Слишком мы долго страдали вместе. - Он взял мистифа за руку. - До того как ты произнесешь это, я буду жить. Я знаю свой долг, и я буду готов, когда настанет час.

- Я не сомневаюсь в тебе, - сказал мистиф, превращая рукопожатие в объятие.

- Скорее, чем мне хотелось бы, - ответил Пай. Скопик полез обратно на вершину утеса, а Пай присоединился к Миляге, Хуззах и Апингу, которые были уже в десяти ярдах от берега.

Диалог Пая и Скопика, подразумевающий наличие какой-то известной им обоим тайны, не прошел незамеченным для Миляги. Он еще задаст мистифу свои вопросы. Но не сейчас. До полуострова им идти еще по крайней мере миль шесть, а за ними уже слышался шум погони. Появились первые подчиненные Н'ашапа, готовые к травле, и остров стали прочесывать лучи фонариков. Из стен сумасшедшего дома донеслись крики пленников, которые наконец-то дали волю своей ярости. Шум, как и мрак, мог запутать преследователей, но ненадолго.

Лучи обнаружили Скопика и опустились на берег, постепенно расширяя сферу поиска. Апинг взял Хуззах на руки, что позволило им двигаться немного быстрее, и Миляга как раз было подумал, что у них появился шанс уцелеть, когда один из фонариков нашарил их. Свет его был слабым на таком расстоянии, но его вполне хватило, чтобы их заметили. Немедленно был открыт огонь. Однако попасть в них было довольно трудно, и ни одна из пуль не пролетела близко.

- Теперь они нас поймают, - выдохнул Апинг. - Мы должны сдаться. - Он опустил дочку и бросил оружие, повернувшись, чтобы выплюнуть в лицо Миляге обвиняющие слова. - Как я мог послушать вас? Я был безумцем.

- Если мы будем продолжать так стоять, они пристрелят нас на месте, - ответил Миляга. - И Хуззах тоже. Вы хотите этого?

- Они не будут стрелять в нас, - сказал он, обняв одной рукой Хуззах и подняв другую руку навстречу лучу. - Не стреляйте! - завопил он. - Капитан? Капитан! Сэр! Мы сдаемся!

- Мудак! - сказал Миляга и вырвал у него Хуззах.

Она с готовностью упала в объятия Миляги, но Апинг не собирался ее так легко отпускать. Он обернулся, чтобы отнять ее, но в этот момент пуля щелкнула по льду у их ног. Он оставил Хуззах в покое и повернулся обратно, чтобы предпринять новую попытку обращения. Две пули оборвали его на полуслове одна попала в ногу, другая - в грудь. Хуззах испустила пронзительный крик и, вырвавшись из рук Миляги, упала на землю перед телом отца.

Секунды, которые они потеряли на попытку капитуляции и смерть Апинга, отделяли малейшую надежду на спасение от полного ее отсутствия. Любой из примерно двадцати преследователей мог теперь спокойно подстрелить их. Даже возглавляющий погоню Н'ашап, который до сих пор не слишком твердо держался на ногах, едва ли мог промахнуться с такого расстояния.

- Будем обороняться на этом самом месте, - ответил Миляга. - У нас нет другого выбора.

Однако место, на котором они собрались обороняться, становилось таким же неустойчивым, как походка Н'ашапа. Хотя солнца этого Доминиона находились в другом полушарии и от горизонта до горизонта на небе царила ночь, замерзшее Море сотрясала дрожь, которую Пай и Миляга узнали по своему фатальному опыту. Хуззах также ее почувствовала. Она подняла голову, и рыдания ее затихли.

Миляга протянул ей руку, и Хуззах ухватилась за нее. Поднявшись на ноги, она стала изучать поверхность Моря. Миляга последовал ее примеру. Его сердце яростно забилось, когда на него нахлынули воспоминания о разжижении Колыбели.

- Ты можешь остановить ее? - пробормотал он Хуззах.

- Она пришла не за нами, - сказала девочка и перевела взгляд со все еще твердой почвы у них под ногами на группу преследователей, которых Н'ашап все еще вел за ними.

В середине приближающейся группы раздался чей-то тревожный крик. Сошел с ума один луч фонарика, потом другой, потом еще один: солдаты, один за другим, понимали, какая опасность им угрожает. Испустил крик и Н'ашап, пытаясь призвать своих подчиненных к порядку, но они не повиновались. Трудно было разглядеть, что там происходит, но Миляга достаточно хорошо мог это себе представить. Почва размягчилась, и серебряные воды Колыбели забурлили у них пой ногами. Один из солдат выстрелил в воздух, когда панцирь Моря раскололся под ним, двое или трое других побежали обратно к острову, но их паника только ускорила процесс растворения. Они ушли под воду с такой быстротой, словно их утащили акулы, и только фонтаны серебряной пены поднялись там, где они были еще мгновение назад. Н'ашап по-прежнему пытался добиться хоть какого-то понимания, но все было напрасно. Поняв это, он принялся палить по троице беглецов, но земля уходила у него из-под ног, а лучи фонариков уже не были устремлены на его цели, так что он фактически стрелял наугад.

- Нам надо уходить отсюда, - сказал Миляга. Но у Хуззах был совет получше.

- Она не причинит нам вреда, если мы не будем бояться, - сказала она.

Милягу подмывало ответить, что он действительно боится, но он удержался, несмотря на то, что его собственные глаза говорили о том, что Богине не хватает терпения заниматься отделением злых от заблуждающихся и нераскаявшихся от исполненных молитвенного пыла. Все их преследователи, кроме четырех человек, среди которых был и Н'ашап, оказались в море. Некоторые уже окончательно ушли под воду, другие еще боролись в поисках какой-нибудь опоры. Миляга видел, как один человек почти выкарабкался из воды, но почва под ним растворилась с такой стремительностью, что он даже не успел вскрикнуть перед тем, как воды Колыбели сомкнулись над ним. Другой тонул, проклиная на чем свет стоит бурлящую вокруг воду. Последним исчезло его ружье, которое он держал высоко над головой, до последней секунды нажимая на курок.

Все обладатели фонариков из числа преследователей погибли, и единственное освещение исходило с вершины утеса, где солдаты, которым, к счастью для них, не пришлось участвовать в погоне, нацеливали свои фонарики на последних оставшихся в живых жертв этой бойни. Один из уцелевшей четверки попробовал было добежать до твердой почвы, где стояли Миляга, Пай и Хуззах. Его паника подвела его. Не успел он пробежать и пяти шагов, как перед ним забурлила серебряная пена. Он попробовал вернуться обратно, но дорога уже превратилась в кипящее серебро. В отчаянии он бросил оружие и попытался в прыжке достигнуть твердого участка, но не допрыгнул и исчез под водой в одно мгновение.

Один из оставшейся троицы, Этак, в молитвенном порыве упал на колени, что только приблизило его к его палачу, который расступился под ним и поглотил свою жертву вместе с ее предсмертными проклятиями, дав ей время только на то, чтобы успеть схватить за ногу и увлечь за собой своего товарища. Бурлящие воды, в которых они исчезли, не успокоились, а, напротив, удвоили свою ярость. Н'ашап, последний оставшийся в живых участник погони, повернулся им навстречу, и из Моря поднялся фонтан в половину его роста.

Это была она. Изваянный из воды женский торс, и над ним - искрящееся и переливающееся лицо: Богиня или ее образ, созданный из ее собственной стихии. В следующее мгновение фигура распалась, и вода хлынула на Н'ашапа. Его утащило на дно так быстро, и поверхность моря, сомкнувшаяся над ним, обрела в тот же миг такой безмятежный вид, словно мать никогда не рождала его на свет.

Очень медленно Хуззах повернулась к Миляге. Хотя труп ее отца лежал у ее ног, во мраке светилась ее улыбка - первая открытая улыбка, которую Миляга видел на ее лице.

Они подождали еще немного, но больше Богиня не появлялась. Какова бы ни была цель ее деяния - спасение ребенка, который никогда не сомневался в том, что Она придет к нему на помощь, или просто обстоятельства сложились так, что в пределах Ее досягаемости оказались силы, запятнавшие Ее Колыбель своей жестокостью, и Она решила отомстить им, - оно свершилось с экономией, которую Она не собиралась портить злорадством или сентиментальностью. Она сомкнула воды Моря с той же легкостью и быстротой, с которой они разверзлись несколько минут назад. Ничто вокруг не напоминало больше о свершившемся.

Оставшиеся на утесе охранники не предприняли повторной попытки преследования. Однако они продолжали стоять на своих местах, пронзая мрак лучами своих фонариков.

- До рассвета нам предстоит еще большой путь по Морю, - сказал Пай. - Лично я не хотел бы, чтобы солнце вышло до того, как мы достигнем полуострова.

- А папа никогда не говорил тебе, где наш дом в Изорддеррексе?

- Нет, - ответил он. - Но не беспокойся, мы найдем твой дом.

Она не стала оглядываться на труп своего отца. Сосредоточив взгляд на серой массе далекой земли, она шла вперед без жалоб, иногда улыбаясь самой себе, словно вспоминая о том что эта ночь подарила образ матери, который теперь никогда не покинет ее.