Хромой кузнец 3 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

– Были мы здесь неподалёку, на берегу. А злы мы оттого, что потеряли свои мечи.

– Странные речи! Как же это вы их потеряли? Да ещё оба враз!

– Я и то затруднился бы сломать эти мечи, не говоря уж о вас! Или вы за одну ночь превратились в могучих бойцов, или здесь кроется что-то тёмное. Это должна быть занятная история, и я хочу послушать её!

Хлёду сделалось заметно не по себе, но заговорил он сразу и не размышляя:

– Мы пришли на берег и увидели там тюленя, выбравшегося на припай. Он показался нам странным, потому что у него были глаза как у человека. Мы пугнули его, но он не побежал. Тогда мы поняли, что это был колдун, и я напал на него справа, а Эскхере – слева. Однако шкура у него оказалась твёрже любого железа, и об неё-то сломались наши мечи. И мы выбросили осколки, потому что на них могло остаться какое-нибудь колдовство и это принесло бы несчастье.

– А что же тюлень? – весело поблёскивая глазами, спросил Эйстейн скальд.

– Тюлень, – сказал Хлёд, – ушёл обратно в воду.

Рассказ сына конунга был выслушан во внимательной тишине. В его правдивости усомнился разве что Эйстейн, но скальд промолчал. А вот Сакси, который по просьбе сестры уселся в этот раз между нею и Рандвером, – Сакси вдруг громко прыснул и, спохватившись, зажал себе рот ладонью. Все посмотрели на него. Сакси поёрзал на лавке и объяснил:

– Я представил, как это они дрались с тюленем…

Но при этом он толкнул Бёдвильд остреньким локтем, и она поняла, что ей он готов был рассказать кое-что ещё. Так оно и вышло. Оставшись с ней один, Сакси сказал:

– Помнишь, ты говорила когда-то, что великим героям неведома ложь? Ну так вот, если ты была права, то героями им не бывать, а великими и подавно. Они ездили на остров!

– Как ездили? – ахнула Бёдвильд. – Да не путаешь ли ты, братец?..

– Я слышал, как они шептались, прежде чем войти. Они ссорились, а это у них нечасто бывает! И Хлёд говорил – это ты виноват, ты первый придумал поехать! А Эскхере – нет, ты!.. Мы с Готтормом никогда…

– Можно ли попросить тебя, Сакси? Если кто-нибудь станет спрашивать, где я, скажи, что я отправилась вверх по фиорду на твоей лодке…

– Ты бы больше обрадовала меня, если бы позвала с собой. Я ведь знаю, куда ты собралась!

– Я бы позвала тебя, братец. Но если меня станут искать, кто лучше тебя сделает так, чтобы меня не нашли?

Бёдвильд правила к острову Севарстёд, и ей казалось, что быстро бежавшая лодка еле ползла. Что произошло там, на вершине чёрной скалы? Жив ли он ещё… её кузнец…

Она не повернула бы руля, даже если бы заметила погоню. Посмотреть на Волюнда. Хоть издали. Хоть одним глазком. Увидеть, что он цел. А там не всё ли равно!

Солнце весело светило с ясного неба, и пальцы рук мгновенно коченели, стоило опустить их в воду. Море у здешних берегов не подчинялось никакому морозу, и только там, где выплескивались волны, пена застывала белыми кружевами…

Тропинка наверх сильно обледенела и стала опасной. Лишь достигнув того места, откуда уже можно было видеть лачугу, Бёдвильд отважилась поднять голову и посмотреть, прикрыв ладонью глаза.

Волюнд стоял прямо перед нею, в нескольких шагах! Стоял без цепей. В распахнутой безрукавке. И подставлял себя солнечным лучам. Должно быть, он издали заметил Бёдвильд и её лодку.

– Я нашёл в хижине гвоздь. Когда приехал твой отец и велел мне ковать, я заодно сделал себе ключ. Это было нетрудно.

Он пожал плечами и ничего не ответил, и лишь глаза снова сделались беспощадными… страшными. Но только на миг.

– Вчера приезжали твои братья… Я вышел к ним, думая, что это приехала ты.

Бёдвильд вскинула на него глаза, и он усмехнулся:

– Они больше похожи на конунга, чем ты или Сакси. Такие же волки.

Они вошли в домик. Волюнд оставил дверь распахнутой, чтобы внутрь проникал солнечный свет. И Бёдвильд подумала, что он, наверное, давно уже выковал свой ключ. Он держался на ногах увереннее, чем в её первый приезд. Только ходил по-прежнему медленно, очень медленно, и опирался о камни…

– Спасибо. Я мазал их снадобьем, что ты мне дала. Они перестали болеть… почти совсем.

Бёдвильд села на каменную наковальню. Жилище мастера выглядело пустым и необжитым – правду говорят люди, что не смогла стать уютной ни одна ещё на свете тюрьма! Бёдвильд коснулась пальцами ожерелья, блестевшего на груди:

– Ты права, Лебяжье-белая. Ты замечала, должно быть, что и соловей в клетке не поёт.

– Раньше я ковал для всех, кому случалось меня попросить, и люди обыкновенно оставались довольны. Но я не стану делать ничего стоящего, пока твой отец держит меня здесь.

– Ты убежишь. Я не знаю, как ты это сделаешь, но ты убежишь.

Волюнд пристально на неё посмотрел… Потом нагнулся, разрыл свою подстилку и вытащил что-то очень похожее на венок из густо заиндевевшей травы. Он сдул с него мусор и сказал:

– Вот, возьми. Может, понравится. А не понравится, брось.

Это действительно был венок, и действительно из травы. Но трава была серебряной и блестела, а чашечки цветов рождали золотистые отблески на стенах. Бёдвильд долго держала венок в руках и молчала – не могла выговорить ни слова. Потом несмело возложила его себе на голову и тотчас пожалела, что поблизости не было миски с водой или хоть лужи – поглядеться!

– Просто я работал без цепей на руках. И думал о том, как подарю его тебе.

– Это не серебро, а простое железо. Я вытащил звено из своих кандалов и не думаю, чтобы твой отец догадался их пересчитать. А золото, это кусочек бронзы от кольца, что в стене.

Бёдвильд гладила сверкающие травинки, и они не кололи ей рук.

– Но ведь я смогу носить его только здесь… Иначе откроется, что я была у тебя.

– Вот и твои братья навряд ли станут болтать о том, что видели меня без цепей.

Бёдвильд слово в слово передала ему историю с волшебным тюленем.

– А не так уж они и приврали, – заметил кузнец. – Если вместо «тюлень» говорить «Волюнд», всё сходится. Я отказался ковать, и они принялись угрожать мне мечами. Я мог бы снять голову и одному, и другому!

Волюнд долго молчал, потом ответил так же тихо:

– Я потому и решил тогда продлить свою жизнь, что знал: вы, дети Нидуда, рано или поздно не утерпите и явитесь сюда, несмотря на запрет. Я думал убить всех вас и тем отомстить. Но первым пришёл Сакси, и у меня не поднялась на него рука. Он привёз мне палку для костыля, и я вспомнил, как тогда, в конюшне, он не испугался и не стал издеваться… А потом приехала ты… А вчера я просто подумал, что у этих молодых волков есть сестра, которая, наверное, их любит…

Бёдвильд, потрясенная его словами, ничего не ответила. Он же сказал:

Потом они снова вышли наружу, на яркий солнечный свет. И Волюнд сказал:

– Мне кажется, ты не шутила, говоря, что я отсюда убегу.

Бёдвильд ответила, глядя в солнечную морскую даль:

– Кто же, лишённый свободы, не пожелает её вернуть…

– Когда ты впервые здесь появилась, дикие лебеди летели на юг, и я думал, что у меня сердце разорвётся от их голосов. Скоро они полетят обратно на север, туда, где я жил. В нашем краю множество лесных озёр, и они свёркают на солнце, как серебряные щиты. Там живёт весь мой род…

Бёдвильд невольно припомнила слова отца о могущественной и мстительной родне.

– В том краю моего отца называют конунгом. Мало похож я на сына конунга, особенно теперь!.. А ещё у меня есть мать и двое братьев, отважных, как орлы на древесных ветвях… Слагфильд и Эгиль… Мы часто бродили по лесам все втроём, пока они не женились. Однажды мы пришли на большое озеро и поставили там дом, а я ещё кузню. Мы назвали это озеро Ульвсъяр – Волчьим, потому что там охотилась стая волков. У них было два вожака – страшные звери. Вышло так, что мы застрелили обоих, и тут-то Эгиль спросил, а может, это были Гёри и Фрёки – Алчный и Жадный, волки Одина, Отца Богов? Братьев ждали дома невесты, вот я и сказал, что приму гнев Одина на себя. Одину ведь и без того не за что было меня любить, я же не воин. Хотя и трусом меня пока ещё не называли…

– Хильдинг ярл назвал тебя так, потому что ты выбрал жизнь, а не смерть.

– Что он понимает, этот Хильдинг… Да какая мне разница, что там сорвётся у него с языка. Вот если бы ты сказала, что я трус, я, пожалуй, начал бы думать.

Они замолчали. Они стояли рядом, и морская синева сливалась у горизонта с морозной синевой небес.

Нидуд конунг сам встретил Бёдвильд на берегу – а с ним двое его старших сыновей и Рандвер. А сзади вертелся озабоченный Сакси.

Парни высадили её на берег и вытащили лодку, и Нидуд сказал:

– Я спрашивал Сакси, куда это ты подевалась, и он утверждал, что ты поехала вверх по фиорду. А ты появилась со стороны моря. Где же ты была?

Бёдвильд ответила со смелостью, которой и сама не могла бы объяснить:

– Я ездила поискать волшебного тюленя, с которым бились мои братья.

Ее глаза ярко блестели – должно быть, от ветра и солнца, искрившегося в волнах. Нидуд спросил с интересом:

– А зачем ты его искала? Ты надеялась его добыть?..

Сказав так, конунг первым расхохотался, и Рандвер подхватил его смех: женщине надеяться на удачу там, где оплошали два таких удальца!.. Близнецы же переглянулись. Но у обоих рыльца были уж очень в пуху, и они промолчали. А у Бёдвильд где-то глубоко в сердце парило ей одной ведомое счастье. Она поедет на остров снова. И ещё. И ещё!

Отшумел весёлый Йоль, и гости, званые и незваные, разъехались по домам. Уехал Атли конунг в свою долину, за горный хребет. И даже Эйстейн скальд, который нигде не имел родного угла и которого Нидуд всячески уговаривал остаться, и тот отправился куда-то в иные места… Только для Рандвера праздник словно бы не кончался. По-прежнему жил он у Нидуда в длинном доме, по-прежнему садился за стол рядом с Бёдвильд. И по-прежнему все улыбались, глядя на них двоих, и особенно потому, что Бёдвильд редко поднимала глаза.

Была у Бёдвильд любимица рабыня, молоденькая девочка по имени Хильд. Когда-то она жила далеко на юге, в тёплой, щедрой стране, где солнце выше поднималось на небосклон и дольше задерживалось в своём дневном беге, а в зелёных заливных лугах текли спокойные полноводные реки. Хильд тогда говорила на другом языке и имя носила тоже другое. Но прошлое редко всплывало в её памяти, ведь большая часть её жизни прошла здесь, в доме Нидуда, конунга ньяров. В день, когда она несмышлёной малюткой попала ему в руки, его дружина выстояла в жестоком бою; вот он и назвал её Хильд, то есть «Битва».

Она была тихая-тихая, что мало соответствовало её имени. Никто не слыхал от неё резкого слова. Но зато молодая хозяйка была ей больше подругой, чем госпожой. И Бёдвильд очень огорчилась, приметив однажды, что любимица как будто начала сторониться её. А потом – попросту избегать.

Однако не дело дочери Нидуда искать расположения рабыни, и Бёдвильд так ни о чём и не спросила её.

А время шло себе – и вот однажды Бёдвильд проснулась в самой середине ночи, когда длинный дом оглашался лишь мерным дыханием спавших. А разбудило её тоненькое всхлипывание, и доносилось оно оттуда, где обычно укладывалась темнокудрая Хильд.

Бёдвильд прислушалась, потом встала. Огонь давно потух в очаге, и сквозь дымовое отверстие крыши заглядывали крупные звёзды. Бёдвильд завернулась в одеяло и неслышно прокралась на другой конец дома. Слух не обманул её: плакала действительно Хильд. Плакала горько и безутешно, с головой закутавшись в мех.

Прикосновение заставило невольницу вздрогнуть и затаиться. Только учащенное дыхание выдавало её в темноте.

– Хильд!.. – вполголоса окликнула её Бёдвильд. – Хильд, милая, кто тебя обидел?

Рабыня не отозвалась. Подсев, Бёдвильд долго тормошила её и наконец с большим трудом добилась ответа:

Хильд прижалась заплаканным лицом к её коленям.

Бёдвильд невольно схватилась за палец – колечко было на месте. Она улыбнулась:

– Я украла у тебя любовь… Любовь Рандвера…

Бёдвильд почувствовала, как внутри что-то напряглось и сразу же отпустило. Пожилой бородатый раб, спавший около Хильд, перестал храпеть и заворочался во сне. Бёдвильд сказала:

Поднялась и скользнула к своей давно остывшей постели. И Хильд поплелась следом за хозяйкой, низко опустив виноватую голову и волоча по полу одеяло.

Они легли и прижались друг к другу, и Хильд стала рассказывать. Тут-то выяснилось, что Рандвер, с которым Бёдвильд была вовсе не ласкова, разглядел в доме Нидуда молодую красавицу рабыню…

– Он говорил… – всхлипывала Хильд, – он говорил, что увезёт меня и сделает своей женой… а сегодня я сказала ему, что у него будет наследник… я хотела порадовать его…

Бёдвильд обняла её под одеялом, стала гладить по голове:

– Он сказал, что ему нет дела до сына рабыни…

Она снова заплакала. Бёдвильд шепнула ей на ушко:

– Случалось так, что сыновья рабынь вырастали в славных вождей. Не плачь, Хильд, я на тебя не сержусь.

Успокоенная её словами и лаской, рабыня понемногу уснула, а Бёдвильд долго ещё лежала с открытыми глазами, обдумывая услышанное.

Ничего особенного Рандвер, конечно же, не натворил. Редкий конунг, способный прокормить несколько жён, пренебрегал этой возможностью. А уж рабынь, деливших ложе с хозяевами и их сыновьями, вовсе никто не считал… И Бёдвильд прекрасно знала об этом. Ведь она сама была дочерью пленницы.

Потом она мысленно поставила Рандвера рядом со своим кузнецом. И улыбнулась в темноте.

Утром Рандвер, как обычно, ласково с нею поздоровался, но она не ответила. Прошла мимо него, крепко стиснув свои кулачки, которых не боялся даже Сакси. И направилась к отцу.

Нидуд конунг выслушал её, наматывая на палец длинный седеющий ус. Ему было смешно, но он ничем этого не выдал. А ближе к полудню он остановил Рандвера возле ворот. Он сказал:

– Рандвер, моя дочь жалуется, будто ты предпочел ей рабыню. Это так?

– Неужели ты, Нидуд, сам никогда не был молодым?

– Я был молодым и не успел ещё этого позабыть, и поэтому-то у меня нет для тебя ни слова упрека.

– Зато Бёдвильд, я вижу, думает иначе. Жаль, я этого не знал!

– Действительно, жаль. Мне странно было слушать её, но она не хочет тебя видеть по крайней мере до весны.

Рандвер кивнул. До весны так до весны! Не такая уж долгая отсрочка. А дома рабынь будет не меньше, вот только Бёдвильд не сможет отсюда их пересчитать.

– Когда Бёдвильд станет моей женой, она пожалеет, что нынче меня отослала.

Нидуд, вышедший его проводить, грозно нахмурился:

– Я сказал, что люблю твою дочь. У меня её ждут наряды и почёт, а она сама себя заставляет ждать. Я сватов пришлю весной, Нидуд конунг.

– А я между тем подумаю, какой выкуп с тебя взять. И что бы такое подарить вам на свадьбу!

…Далеко, далеко на севере, там, где малосведущие южане помещают границу Страны Великанов, стоял высокий и длинный дом, почти точно такой же, как тот, что принадлежал Нидуду, конунгу ньяров. Дом стоял на скалистом морском берегу, а внизу, у подножия исполинских утёсов, заметало снегом корабельные сараи и в них – четыре острогрудых боевых корабля. Давным-давно не видели они солнечного света, и лишь разноцветные сполохи бороздили над ними чёрное небо, похожее на бездонную прорубь…

В этом доме Эйстейн скальд жил гостем у Торгрима конунга.

И не раз и не два обновилась в небесах сияющая луна, прежде чем Эйстейн заговорил о заботе, приведшей его в ледяную страну; ибо не называют люди приличным, если кто-то нетерпеливо заводит речи о деле, не обжившись как следует, не познакомившись поближе с гостеприимным хозяином!

Но вот однажды, когда сыновья Торгрима конунга убежали на лыжах охотиться, а жена и обе невестки занялись домашними делами, Эйстейн решил наконец, что время пришло.

– Послушай меня, Торгрим конунг, повелитель снежных равнин… поговорить с тобой хочу.

– Говори, если хочешь, Эйстейн скальд. Только, сам видишь, нету у меня нынче охоты ни к твоим песням, ни к сагам о давних временах.

– Я слыхал от людей, будто ты, конунг, прошлой весной потерял младшего сына. И с тех-то пор, говорят, и огонь хуже горит в твоем очаге, и пиво не бродит в котлах, и у мяса не тот вкус…

– Истинно так, – отвечал конунг. – Зачем трогаешь мою рану, скальд?

Эйстейн помолчал, потом вытащил из-за пазухи серебряный браслет и показал его конунгу.

Торгрим долго разглядывал блестящую змейку…

– Любой кузнец мог бы сделать подобное, не только мой сын.

Эйстейн спрятал браслет. Сходил туда, где лежала его постель, и принёс Торгриму шахматы, вырезанные из морёного дуба и моржового клыка.

– Тогда, может, эти шахматы окажутся разговорчивее, конунг?

На сей раз Торгриму хватило одного-единственного взгляда:

– Мне подарил их Нидуд, вождь племени ньяров. Я гостил у него на празднике Йоль, и он многим раздавал тогда такие подарки. А его дочь Бёдвильд носила на руке кольцо, точь-в-точь как те, что я видел у жён твоих сыновей. А откуда попали к Нидуду все эти вещи, про то спрашивай его сам. Я сказал тебе всё, что знаю.

Долго не произносил ни слова безрадостный Торгрим конунг. И только к вечеру, когда погасли на юге бледные отсветы солнца, а сыновья, Слагфильд и Эгиль, возвратились с охоты, он вновь подозвал к себе Эйстейна. Он сказал:

– Я хочу спросить тебя, скальд, почему ты решил поведать мне о том, чего коснулись твои глаза?

Нидуд – могущественный вождь. Навряд ли ему понравится твоя поездка сюда…

– Браги, Бог стихотворцев, влил в мои уста божественный мёд, и оттого-то мои мысли текут немного не так, как у тех, кто этого мёда не пробовал. Брось меня в оковы, и я открою рот лишь затем, чтобы вырваться на свободу… Мало нравится мне, конунг, когда соловья заставляют петь, посадив его в железную клетку. И даже если поёт он руками, а не языком!

Осели и рассыпались сугробы, вздулась и забурлила тихая речушка, падавшая в море недалеко от двора конунга ньяров.

И вместе с молодой травой, разодетые так, что любо-дорого было взглянуть, явились, перевалив через горный хребет, долгожданные сваты. И с ними Рандвер.

Нидуд встретил их радостно. Переговорил со сватами и велел готовиться к весёлому пиру. А пока пир собирали, приказал позвать к себе дочь.

Бёдвильд вошла, и сердце забилось, как морская птица, упавшая на камни со стрелой в белом крыле…

– Скоро покинешь меня, Бёдвильд. Придется мне видеть тебя реже, чем я привык.

Она ответила и с удивлением услышала собственный голос:

– Я не хочу покидать тебя, отец мой конунг… вели мне остаться!

Многие девушки говорят так на пороге замужества. Нидуд привлек её к себе:

– Знаю, любишь меня. Рандвера будешь любить ещё сильнее. Он в золото оденет тебя с ног до головы.

Конунг почувствовал просыпавшийся гнев – так бывало всегда, когда его воля встречала сопротивление. Он-то думал, она поблагодарит его и уйдет, стыдливо краснея, опуская счастливые глаза!.. Он проговорил терпеливо:

– Ты блага своего не понимаешь. Трюд ведь тоже упиралась, совсем как ты, когда её везли ко мне в дом.

Нидуд ответил, начиная сердиться уже всерьёз:

– Твою мать я не больно-то спрашивал! И не понимаю, с какой это стати я должен спрашивать тебя! Я сказал – ты услышала! И можешь идти!..

Нидуд оттолкнул её прочь. Поднялся и загремел так, что в углу звякнули серебряные чаши:

– Таково моё решение! И я не хочу знать, что ты там ещё думаешь!

И вышел, и дверь хлопнула. Бёдвильд слышала, как он кричал на кого-то во дворе. Она даже не заплакала – стояла неподвижно, закрыв глаза. Рабыни пугливо косились на неё, неслышно снуя туда и сюда.

Волюнд, изувеченный её родичами, посаженный ими на цепь, – Волюнд и тот однажды её пожалел…

Скади-лыжница, дочь горного великана, принуждена была выбирать мужа, видя одни только ноги нескольких женихов. И хоть всем сердцем стремилась Скади к светлому Бальдру, а пришлось ей стать женою сурового Ньёрда, Бога моря и кораблей…

– Фрейя!.. – тихо говорила Бёдвильд, глядя в тёмное небо, лишённое звёзд и луны. – Помоги, услышь меня, Богиня любви…

Быть может, где-то там, за этими тучами, и впрямь скользила лёгкая повозка, запряжённая пушистыми кошками… Как знать?

Когда просящего слышит Бог Тор, в небе прокатывается отдалённое ворчание грома, даже если ни облачка не плывёт в синеве. Когда слышит Один, с неба спускаются кружащиеся вороны, даже если от горизонта до горизонта расстилается безбрежная морская равнина. Когда путешественник, ухватившийся за обломок разбитого корабля, молит о помощи Ньёрда, хозяина морских путей, – он обязательно увидит вдали парус, даже если корабль, повернувший на выручку, ещё скрыт от глаз расстоянием. Но как понять, слышит ли Фрейя, Богиня любви?..

Бёдвильд стояла на крылечке, а из дому, из-за двери, доносился шум весёлого пира. То Нидуд, отец её конунг, пировал с Рандвером и сватами.

Вот так же зашумит и её свадебный пир… Думать об этом было страшно, как о смерти.

Тут дверь негромко скрипнула и отворилась. На крылечко, слегка покачиваясь, вышел Рандвер.

Бёдвильд вздрогнула и попятилась. Рандвер заметил её и двинулся к ней, протягивая руки. Бёдвильд упёрлась ладонями в его грудь, но куда там! Он по-хозяйски взял её за плечи и потянул к себе:

И запустил обе руки в её волосы, поднимая её лицо к своему. Он был попросту пьян. Бёдвильд боролась молча и яростно, как серебристый лосось, запутавшийся в сетях… Силен был молодой конунг, но брага, выпитая без меры, отняла у него ловкость. А может, это Фрейя, Богиня любви, всё-таки услышала Бёдвильд? Она вырвалась и бросилась прочь, оставив в кулаке у Рандвера клок своего платья и ожерелье – то самое, украшенное перламутром. Он пьяно засмеялся и погнался за ней:

Метнувшись, Бёдвильд перехватила ножом верёвку от лодочки младшего братца Сакси – и что было сил оттолкнулась от берега! Рандвер, опоздавший за нею на два шага, поскользнулся на мокрых камнях и плашмя рухнул в воду. Несколькими быстрыми взмахами Бёдвильд отогнала своё суденышко подальше от причала… Рандвер, ругаясь, вылез из воды и ушёл в дом.

Инеистая Грива и Черный, стремительные кони, роняя с удил пену-росу, плавно влекли по небесной дороге хозяйку свою Ночь… Маленькие круглые волны шелестели о борт лодочки, в которой сидела Бёдвильд.

Бёдвильд дрожала от ночного холода и думала о том, что для неё не было больше дороги домой.

Дома Рандвер, которого холодная вода навряд ли чему-нибудь научила. И мачеха Трюд. И отец – Нидуд конунг. И сводные братья, которые – кроме Сакси – с удовольствием над ней посмеются…

Может, в соседних фиордах есть люди, которые согласятся дать ей кров и защиту? Не все же боятся Нидуда конунга, не все платят ему дань!..

Луна то появлялась на небе, то пропадала за быстро летевшими облаками. И когда её бледный лик в очередной раз озарил всё вокруг – Бёдвильд увидела далеко в море громадную чёрную тень. Это стоял по колено в воде каменный великан – остров Севарстёд.

Бёдвильд поставила парус. И решительно повернула руль, правя на вздымающуюся тень. Эти скалы, круто поднимавшиеся из бездны, вдруг показались ей единственным местом на свете, где её ждали, где её готовы были приютить.

Тучи летели над головой, постепенно опускаясь всё ниже. Подходил шторм. И когда Бёдвильд поднимала глаза, тучи превращались в крылатых вороных коней, и воинственные девы валькирии восседали на их спинах.

В бешеной скачке мелькали стремительные копыта… Бёдвильд видела занесённые копья и поднятые для удара мечи. Должно быть, валькирии хотели отплатить ей за Рандвера, своего любимца. Он ведь часто рассказывал, как они сопровождали в море его корабль, оберегая его и от бури, и от нечисти морской, и от вражеских стрел… Вот и берите его себе, злобные сражающиеся девы, думала Бёдвильд. Берите его себе!..

Эти видения гнались за ней до самого входа в лачугу. Она отшвырнула кол и настежь распахнула тяжёлую дверь. Там горело в очаге весёлое пламя, и рыжие отсветы плясали по каменным стенам. Кузнец поднялся ей навстречу:

– Что с тобой, Лебяжье-белая?.. Тебя словно злые собаки кусали…

– Меня замуж хотят отдать, Волюнд. За сына конунга из соседней долины. А я видеть его не могу!

Волюнд не переменился в лице – только глаза вдруг потемнели, словно от боли. Он сказал:

– Он сказал, что я блага своего не понимаю… Он не стал слушать меня…

– Тогда расскажи жениху. Если он вправду любит тебя, он должен понять.

Бёдвильд подняла голову, чтобы не дать слезам покатиться из глаз. Одна гордость ещё поддерживала её.

– Мой жених только что обнимал меня на крыльце. Я вырвалась из его рук… Я туда не вернусь.

Волюнд глядел на неё угрюмо. Глухо прозвучал его голос:

– Мне-то ты зачем об этом рассказываешь, конунгова дочь?..

Бёдвильд молча закрыла руками лицо. Вот теперь незачем ехать к людям из чужого фиорда. Она снимет кольцо и бросит его в стылую воду. А потом и сама прыгнет следом за ним. И морская Богиня Ран поведет её далеко-далеко, в тёмное царство старухи Хель…

– Не таких речей я от тебя ожидала. Не думала я, что ты так меня встретишь…

Бёдвильд шагнула к двери, но он загородил ей дорогу. Взял её за руки, заставил отнять ладони от лица. Пальцы у него были не мягче ясеневых деревяшек… Волюнд тихо спросил:

– Так ли он тебе противен, этот твой жених из соседней долины?

Она не ответила, и он продолжал по-прежнему тихо:

– Может быть, моя любовь покажется тебе менее противной, Бёдвильд…

Если он ждал разумного ответа, он так его и не получил. Качнувшись вперед, Бёдвильд припала лицом к лохмотьям на его груди – и только пуще залилась слезами…

– Это колечко, которое у тебя на руке… Я его тебе не дарил, но мне нравится, что ты его носишь.

Бёдвильд наконец исчерпала все свои слёзы и прошептала:

Они разом покосились на дверь. И Бёдвильд сказала:

– Моя лодка слишком маленькая… А большие лежат в корабельном сарае…

Волюнд тяжело опустился на каменную наковальню. Ему трудно было долго стоять на ногах. Он сказал:

– Послушай меня. Я был охотником и бегал так, что не всякий олень мог от меня спастись, зато теперь я разучился даже ходить. Я попал к твоему отцу, и он велел ползать, а это не по мне. Вот я решил попробовать научиться летать…

Бёдвильд смотрела на него, не понимая, и он поднялся с наковальни:

Они вышли из домика и вновь оказались в царстве холодного ветра и несущихся туч. Но валькирии больше не горячили над Бёдвильд своих крылатых коней. Куда более могущественные силы оберегали её – шёл ведь рядом с нею хромой кузнец и опирался на её плечо!