Хромой кузнец 2 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

– У моей матери руки были жесткие, как копыто. Я думал, с тобой будет иначе. А где колечко? Разонравилось?..

Бёдвильд жарко покраснела и опустила глаза.

– Это ведь твой подарок… я боюсь его потерять…

Она любила отца и трепетала перед ним, точно робкий осиновый листочек. И ни за что не отважилась бы признаться: кольцо было сломано.

Она и вправду надевала его не всякий день, чтобы ненароком не оставить где-нибудь в пряже или в куче навоза, больше хранила под подушкой, в кожаном кошеле. Но судьба, видно, распорядилась по-своему. Как раз накануне она вынула своё сокровище, чтобы полюбоваться им у очага… И ахнула! Невесомое кружево, сплетённое из тоненьких проволочек, было смято в лепешку. Не иначе, наскочили в шумной игре отчаянные мальчишки. Или оперлась локтём рабыня, тащившая закопчённый котёл…

А может быть, это норна, вещая Богиня судьбы, уронила невзначай свою тяжёлую прялку…

В конце лета, когда уже недолго оставалось ждать жёлтых листьев на древесных ветвях, Нидуд конунг собрался в новый поход. Тремя кораблями уходил он из родного фиорда: на одном – сам, на двух других – старшие сыновья. Род не должен прерваться, даже если два из трех кораблей попадут в сети к морской Богине Ран и отправятся на дно…

У маленького Сакси наворачивались на глаза горячие слёзы, хотя он и крепился, как подобало викингу, из последних сил. В который раз вот так отправлялся из дому отец! Когда же наконец и для третьего сына будет выстроен боевой корабль?..

– Что тебе привезти? – спросил Нидуд перед тем, как взойти по еловым мосткам на лодью.

– Попроси рабыню, – посоветовал Хильдинг. Братья-близнецы засмеялись, но Сакси пропустил этот смех мимо ушей. Зачем ему невольница – он же не хозяйка, чтобы заставлять её работать! Он сказал:

– Привези мне йнеистого великана, если встретишь хоть одного. Они ведь живут там, на севере, в полях Нидавёллир, где вечно мрак!

– Слышишь, конунг? – спросил старый ярл. – Когда подрастёт этот мальчишка, о нём пойдёт слава не хуже, чем о Сигурде Убийце Дракона!

Хильдинг хорошо знал, чем можно утешить мужчину.

Потом корабли отчалили. Оставшиеся дома разложили на скалах множество костров, и ушедшие в море долго ещё видели на горизонте столбы серого дыма, кивавшие им с берега, словно десятки поднятых рук.

А когда они отплывали, со склона горы поднялись два больших, лоснящихся ворона и с громким карканьем полетели вслед кораблям. И все согласились друг с другом, что это Один посылал добрый знак, предвещавший большую удачу и успех.

Бёдвильд никому не отважилась рассказать о кольце. Она попробовала исправить его сама, но ничего не получилось. Видно, починить колечко могли только те же руки, что сумели когда-то его смастерить.

Проходя по двору, Бёдвильд всё поглядывала туда, где синела в морском тумане утёсистая глыба острова Севарстёд. Но в ту сторону частенько оборачивались все, и никто не мог бы сказать, будто она глядела чаще других.

Нидуд конунг ушёл в море и не возвращался, хотя лиственные деревья давно стояли все в золоте, таком же ярком, как то, которое он обещал привезти из похода. Зато старый Хильдинг время от времени цеплял к поясу меч и приказывал тащить из сарая большую лодку. Делал он это по приказу Нидуда конунга и с ведома Трюд хозяйки. Каждый раз, когда он начинал собираться на остров, Сакси умолял взять его с собой. Хильдинг ярл отвечал всякий раз одинаково:

И лодку отталкивали от берега, а Сакси шёл прочь, шмыгая носом. Приезжая на остров, Хильдинг снимал с Волюнда цепи, и Волюнд ковал. Порою Бёдвильд брал соблазн показать ярлу колечко и попросить помочь. Но перед суровым Хильдингом она робела не меньше, чем перед самим отцом. Как попросить его утаить случившееся от повелительницы Трюд? А не попросишь – все узнают, до чего небережлива дочь рабыни, не сумевшая сохранить подарок отца…

С деревьев, окружавших конунгов двор, потихоньку полетела листва – а Нидуд с дружиной всё не торопился домой. Тщетно гадали о его судьбе старый Хильдинг, премудрая Трюд, робкая Бёдвильд… Ни небо, ни море, ни даже всемогущие руны, начертанные на палочках и брошенные в чашу с водой, – ничто не желало открыть им, когда же наконец вернётся муж, конунг, отец.

Трюд, благородная повелительница, стала появляться на высоченной скале, что запирала фиорд, грудью противостоя морским ветрам. Подолгу смотрела она на холодный горизонт, уже обложенный тяжёлыми осенними тучами. Не покажутся ли там, вдалеке, знакомые полосатые паруса, не полетят ли над волнами драконоголовые морские кони, увешанные по бортам расписными щитами?..

Зачастила на берег и Бёдвильд. И не было бы в том ничего удивительного, если бы её глаза не обращались то и дело к острову Севарстёд.

Иногда она смотрела туда так долго, что ей мерещилась даже тоненькая струйка дыма, поднимавшаяся со скал…

Как-то вечером маленький Сакси поймал старшую сестру во дворе.

– Бёдвильд! – сказал он. – Пойдём-ка со мной. Я покажу тебе одну тайну!

Бёдвильд про себя удивилась – что ещё такое он собирался ей показать?.. Сакси, оглядываясь через плечо, потащил её за ворота. А потом – по тропинке в лес.

– Куда мы идём? – спросила Бёдвильд. Сакси загадочно блеснул глазами:

Наконец они вышли к дубу – древнему, кряжистому, стоявшему особняком. Тут Сакси быстро вскарабкался на упругие ветви и по локоть запустил руку в чёрную дырку дупла. Когда он выпрямился, Бёдвильд увидела меч.

Сперва ей показалось, что меч был настоящий. Но потом по той легкости, с какой им размахивал Сакси, она догадалась – грозное с виду оружие было всего лишь деревяшкой.

– Покажи, – попросила Бёдвильд. Сакси спрыгнул наземь и протянул меч сестре: так, как протягивают его только друзьям, рукоятью вперёд.

Бёдвильд взяла и залюбовалась… Нидуд и его дружина никогда не были бедны добрым оружием, но с красотой этого маленького меча мог поспорить только один… Тот, который сам Нидуд носил на левом боку…

– Я его… нашёл, – ответил Сакси несколько неуверенно. – А прячу… потому, что мне так хочется. Дай сюда!

– Подожди, – сказала Бёдвильд. – Ты ведь хочешь стать конунгом и великим героем, когда подрастёшь. Стало быть, ты знаешь, что великим героям неведома ложь.

Сакси посмотрел на нее исподлобья, потом ответил – быстро и независимо:

– Я ездил к Волюнду на остров, и он сделал мне этот меч. И мне безразлично, расскажешь ты матери или нет.

– Я не скажу! – поспешно заверила его Бёдвильд. Сердце у неё так и колотилось. – Но ведь отец нам запретил!..

– Ни один великий конунг не боялся запретов.

– Но отец запретил нам потому, что страшился за нас!

Сакси забрал у неё меч, оперся на него и, как взрослый, равнодушно пожал плечами. Опасности следовало презирать. Но видно было, как льстили ему взволнованные расспросы сестры.

– Расскажи, – попросила Бёдвильд. – Как же ты ездил?..

– На моей лодочке, – ответил Сакси, изо всех сил притворяясь невозмутимым. – Ночью. Ты, должно быть, заметила, что я последнее время перестал прятать её в сарай? Ну так вот. Теперь я не буду больше проситься с Хильдингом, а поплыву сам, когда захочу!

– А что же Волюнд? Как получилось, что он не причинил тебе зла?

– Волюнд сидит на цепи, и я не знаю, может ли он теперь ходить. Я отвез ему жердь с рогулькой на конце, чтобы он сделал себе костыль. Но он посоветовал мне выбросить её в море, потому что мало будет хорошего, если её найдут.

– Сакси, братец! Но неужели ты совсем его не боялся?..

– Но разве не наш отец взял его в плен? И не братья превратили в калеку?..

Сакси фыркнул было – но потом подумал и ответил серьёзно:

– Ты знаешь, он всё молчал и не хотел со мной разговаривать. Только спросил, что мне от него нужно, и я сказал, что ничего, и показал ему жердь. Тогда он взял полено и попросил у меня нож…

– Дал, – ответил Сакси с гордостью. – Ведь иначе он мог решить, будто я испугался. Он вырезал мне меч, а стружки сжёг. Он рассказывал мне про Тора и великанов. А когда я собрался уходить, он сказал, что попросит ветер быстро донести меня домой. Я не поверил, но ветер вправду переменился. Вот так!..

Два дня у Бёдвильд всё валилось из рук. Но по утрам на лужах уже хрустел юный ледок, а это значило, что конунга следовало ждать со дня на день.

И вот наконец, на второй вечер, когда все улеглись спать и длинный дом угомонился, Бёдвильд решительно вытащила колечко из кошеля. Продела в него тонкий шнурок. Повесила шнурок на шею, набросила шерстяной плащ и вышла из дому.

Лодочка младшего братца Сакси стояла на своём месте, привязанная за кольцо на носу. Бёдвильд едва распутала моржовую верёвку: Сакси был великий умелец вязать узлы. Скинула башмачки, бросила их в лодку. Подвернула повыше платье, длинное, полоскавшееся по ногам. И спихнула судёнышко в воду…

Было время отлива. Глубоко в небе висели серебряные клочья облаков, и свежий ветер понемногу оттаскивал их в сторону моря.

Полная луна светила как раз из-за острова Севарстёд…

Бёдвильд с детства знала и остров, и домик, и все подходы к нему. Пожалуй, днём она не испытала бы страха. Днём всё вокруг привычно и знакомо и нет нужды бояться, как бы вдруг не появилась на лунной дорожке ночная всадница-ведьма верхом на волке, со змеями вместо поводьев… Ночью страшно! Как знать, не обернутся ли великанами все эти утёсы, такие красивые днём, на фоне ясного неба! Не вздумают ли размять во мраке свои гранитные члены перед тем, как вновь застыть на рассвете?.. И не таятся ли здесь Скрытые Жители, те, что протягивают холодные руки прямо из камня, утаскивая к себе в скалу зазевавшегося путника?..

Но хромой кузнец, к которому она шла, был для неё страшней любого инеистого великана и даже самой старухи Хель, владычицы царства умерших…

Дверь хижины оказалась закрыта и даже приперта снаружи колом. Так, верно, оставил её Хильдинг, ездивший на остров накануне. Сквозь щели пробивался мерцающий свет, чувствовался запах дыма… Хозяин был дома.

Бёдвильд осторожно отодвинула тяжёлый кол, потянула на себя дверь и заглянула вовнутрь.

Он сидел у стены, обхватив руками колени, и смотрел в огонь очага, поедавший кусочки сухого плавника. От его шеи к кольцу в стене тянулась толстая цепь. Такие же цепи были и на руках.

Когда заскрипела дверь, он медленно оглянулся. Увидел, что это был не Нидуд и не Хильдинг, а всего лишь хозяйская дочь, и снова равнодушно уставился в огонь…

Осмелев, Бёдвильд вошла и прикрыла за собой дверь: негоже выпускать из дому и без того скудное тепло. Сделала несколько робких шагов и остановилась у противоположной стены, там, где он никак не сумел бы до неё дотянуться.

А Волюнд продолжал молча смотреть на язычки пламени, и его глаза не мигали. Бёдвильд сказала так тихо, что едва сама себя расслышала:

Давненько же он не слышал просьб. Одни только приказы да ещё оскорбительную брань. Он поднял на неё глаза. Он спросил:

Вот так Бёдвильд впервые услышала его голос… И внезапно увидела перед собой не тролля, не колдуна, способного к злым чудесам, – просто человека, сотворённого, как и она сама, из плоти и крови. И этот человек был очень несчастен.

Бёдвильд торопливо развязала шнурок и показала колечко.

При виде его у Волюнда что-то метнулось в глазах. Метнулось и пропало, так быстро, что Бёдвильд ничего и не заметила. Она виновато прошептала:

Волюнд протянул руку, но Бёдвильд испуганно отшатнулась. На его лице появилось подобие усмешки. Он сказал:

– Ты можешь бросить… Или надеть на прутик…

Бёдвильд разыскала в дровах тонкую щепочку, насадила на неё измятый золотой ободок и так отдала кузнецу. И спросила, волнуясь:

Осмотрев кольцо, он положил его на камень. Мгновение помедлил. И стал подниматься на ноги…

Бёдвильд с перепугу едва не бросилась вон. Остановила её только мысль о цепях, надёжно удерживавших его возле стены. Но страх был напрасным: несколько шагов в сторону, к пузатому глиняному кувшину, дались ему мучительным трудом. Волюнд наполнил деревянную кружку, отхлебнул из неё и поленом пододвинул кружку Бёдвильд:

– Выпей со мной, хозяйская дочь, если не брезгуешь.

Бёдвильд не посмела ему отказать. Взяв кружку, она отпила осторожный глоток… В кружке было скисшее молоко.

Ей не хватило смелости спросить, для чего. Она послушно расстегнула серебряную фибулу-пряжку, скреплявшую шерстяной плащ, и на той же щепочке подала кузнецу. Он пододвинулся поближе к огню и склонился над кольцом. А Бёдвильд, понемногу успокаиваясь, прислонилась к стене.

Волюнд между тем, казалось, вовсе о ней позабыл. Колечко живой искоркой вспыхивало у него в руках: он что-то делал с ним острым концом застёжки. И Бёдвильд, наблюдая за ним, не могла отделаться от мысли – эти руки ей что-то напоминали. Что-то знакомое и в то же время волшебное. Потом она поняла. Руки кузнеца были похожи на крылья. Почему?.. Может быть, из-за теней, что отбрасывал метавшийся огонь?..

Некоторое время молчание стояло поперёк хижины, как глухая стена. Наконец Бёдвильд тихо сказала:

– Я удивилась, когда впервые увидела тебя… Я думала, отец привезёт гнома… старого бородатого карлика… а ты оказался совсем не таким…

– Я тоже удивлялся, Лебяжье-белая. Мне лось, у такого волка, как твой отец, и дети должны быть не дети, а мохнатые волчата.

Волюнд долго трудился над испорченным кольцом, возвращая своему изделию первоначальную красоту. Бёдвильд наблюдала за ним.

Давно не видевший его мог бы и не узнать… Одежда затрепалась, осунувшееся лицо заросло бородой, пострашнело… Прежними были только глаза. Эти глаза внушали ей страх.

Сперва она так и подскакивала при каждом его неожиданном движении. Но постепенно усталость и тепло одолели её, и она задремала…

Вздрогнув, Бёдвильд открыла глаза. Волюнд протягивал ей кольцо, насаженное на гибкий прут. Она взяла его и надела на палец.

Кто не знал о поломке, ни за что не догадался бы о ней теперь. Кто знал – сказал бы, что кольцо от умелой починки стало едва ли не лучше. Как прежде, радовали глаз блестящие грани и тонкий узор, сплетённый из невесомых золотых нитей… Бёдвильд не могла оторвать глаз.

– Возьми и застёжку, конунгова дочь, не то позабудешь.

Бёдвильд не глядя потянулась за фибулой… и железные клещи сомкнулись у неё на запястье! Бёдвильд даже не вскрикнула…

Не было больше хозяйской дочери и раба. Был победитель, взявший добычу. И пленница у его ног.

Бёдвильд смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Волюнд стоял над ней – цепко стоял на изувеченных ногах, придерживая свои кандалы… Наконец Бёдвильд выдавила из себя:

Волюнд засмеялся. Бёдвильд никогда в жизни не слышала ничего более страшного. Он сказал:

– Нидуд, старый волк, тебе родной отец. А Хлёд и Эскхере, его волчата, твои любимые братья. Так что, по-твоему, у меня на уме?

– Я вижу, тебе было бы легче, если бы ты нашла здесь его череп, оправленный в серебро!

Бёдвильд съёжилась, всё тело охватил ледяной холод. Страшно кончалась её жизнь, ещё толком и не начавшаяся…

Какое-то время Волюнд молча разглядывал беспомощную конунгову дочь. А потом усталым движением опустился на мох и застыл в той же позе, в которой сидел, когда Бёдвильд вошла. Его ноги касались её подогнутых колен. Он сказал:

– Прости меня, Бёдвильд. Я должен был знать с самого начала, что не смогу причинить тебе зла.

Он протянул ей фибулу на ладони, и ладонь была тёплая и твёрдая от мозолей, как ясеневая доска. Бёдвильд взяла пряжку и застегнула у себя на плече.

Волюнд к ней больше не обращался; наверное, он ждал, чтобы она ушла и оставила его одного. Бёдвильд подобрала с пола принесённый с собой узелок и распутала туго стянутые концы. Она сказала:

– Вот возьми, это мёд… А этим ты, если хочешь, можешь помазать свои ноги…

Волюнд не ответил. Он смотрел в огонь, и глаза у него были пустые. Но когда Бёдвильд направилась к двери, он сказал ей, не поворачивая головы:

Наверное, на сей раз Волюнд не захотел договариваться с ветром – Бёдвильд поворачивала свою лодочку то так, то этак, хитростью побеждая его встречный напор.

Берег высился впереди сплошной тёмной громадой, но Бёдвильд, выросшая у моря, заблудиться не боялась. Уже почти достигнув сторожевых скал фиорда, она обернулась назад, туда, где остался остров Севарстёд, а на нём хижина и в ней Волюнд, – и что же увидела!

Нацеленные в прибрежную темноту, прямо на неё шли три корабля. Они не несли парусов, и лишь вёсла, послушные сильным рукам гребцов, мерно вспахивали море… Потом луна ярко осветила драконью голову, украшавшую нос передней лодьи. И силуэт человека, стоявшего рядом с драконом, – высокую, широкоплечую фигуру отца!

Бёдвильд так стремительно переложила руль, что парус хлопнул у неё над головой. Лодочка черпнула бортом воды, но не опрокинулась и резвее резвого побежала навстречу подходившему кораблю.

– Отец!.. – во всё горло закричала Бёдвильд. – Нидуд конунг!..

– Бёдвильд! – удивлённо и радостно откликнулись с корабля. – Бёдвильд!..

Гребцы ещё несколько раз ударили длинными вёслами, потом подняли их вверх. Бёдвильд схватилась за протянутые руки. Её живо втащили в лодью, и она тут же оказалась в объятиях отца. А лодочку отвели за корму и там привязали.

– У кого ещё есть подобная дочь! – говорил Нидуд, растроганно гладя её по голове. – Какой ещё конунг похвастается, что его дочь среди ночи прыгнула в лодку и отправилась его встречать!..

Бёдвильд блаженно прижималась к его груди и не разубеждала его.

Ни Хильдинг, ни Трюд так и не догадались об истинной причине, погнавшей Бёдвильд в ночное путешествие по морю… Сам конунг до того гордился её поступком, что и не подумал подробно её расспросить, и говорить неправду не пришлось.

Единственным, кто сразу же её раскусил, оказался маленький Сакси. На следующий же день он отозвал её в сторонку:

– Бёдвильд, я, по-моему, что-то про тебя знаю…

– Теперь, если мы поссоримся, мы сможем рассказать друг про друга. И здорово же нам обоим влетит…

– Мне совсем не хотелось бы ссориться с тобой, Сакси.

– Но если это всё-таки случится, можно ли мне попросить тебя промолчать о том, что ты, как тебе кажется, знаешь?

– Я-то не скажу, – ответила Бёдвильд, и он знал, что так оно и будет. – Но вот если ты проболтаешься, мне придётся хуже, чем пришлось бы тебе, если бы это я проболталась.

– Клянусь тебе бортом лодьи, пусть он отвалится у неё посреди моря. Клянусь тебе краем щита, пусть он рассыплется в прах от первого же удара. Клянусь тебе конским хребтом, пусть он меня не снесёт. И ещё сталью меча – пусть я никогда не возьму его в руки, если хоть полслова скажу кому-нибудь обо всём этом деле!

В ту осеннюю ночь, на борту боевого корабля, не было ничего прекраснее рук отца, лежавших на её плечах, – рук добрых, сильных, родных! И заскорузлой кожаной куртки, к которой она прижималась лицом, ощущая идущий от неё запах всех солёных морских ветров…

Но золотое колечко оставалось на своём месте. И иногда словно бы тихонько сжимало её палец, напоминая: я здесь…

Иногда она поглядывала в сторону моря. Туда, где в осенних дождях, а потом в зимних метелях угадывались хмурые скалы острова Севарстёд. И ей казалось, будто кто-то смотрел с этих скал на серые морские волны и ждал, дождаться не мог маленького паруса, сшитого из старого плаща…

Зима принесла холода, туманы и снегопады. Люди вытащили из сараев лыжи и сани, а на вершинах гор появились снежные шапки.

Однажды Бёдвильд услышала, как Нидуд, вернувшись из очередной поездки на остров, сказал старому Хильдингу:

– Вот и я заметил, что он стал кашлять. Да и дров сжёг больше обычного.

После этого Бёдвильд целый день только и думала, что о дырке в крыше лачуги; и ещё о том, что Волюнд, конечно, сидел прямо под этой дырой, потому что его не пускала слишком короткая цепь. И кашлял, кашлял, уткнувшись лицом в костлявые худые колени…

Под вечер она твёрдо решила побывать на острове ещё раз. И как можно скорей. Она отвезёт Волюнду вкусную еду и меховое одеяло. А там пусть будет так, как это угодно судьбе.

Однако в ту же ночь налетела такая лютая непогода, что ни один разумный человек носу не высовывал из дому без крайней нужды. Не говоря уж о том, чтобы куда-нибудь ехать. И Бёдвильд осталась сидеть у тёплого очага. Сидеть и представлять, как страшно, наверное, было на острове, в каменной хижине, заметённой по крышу. Как жутко и тоскливо выл за стенами ветер, и летели в дымовое отверстие пригоршни холодного снега…

Дней через пять после начала шторма Нидуд сказал:

– Как тебе кажется, Хильдинг, когда у него должны были кончиться дрова?

– Если он жёг их как всегда, то два дня назад. Но я надеюсь, что он сделался бережлив.

– А еда? – спросила, подойдя, многомудрая Трюд. – Я же помню, сколько я посылала!

Мужчины посмотрели сперва на неё, потом друг на друга, и Нидуд хмуро сказал:

Бёдвильд при этих словах не выдержала и расплакалась. Умрёт на острове Волюнд, и уйдёт что-то очень важное из её жизни навсегда. Нидуд заметил слёзы дочери и сказал:

– Хоть бы скорее кончилась эта буря! Если он не погибнет, я велю ему сделать ожерелье для нашей Бёдвильд.

Когда тучи наконец исчерпали свой гнев, Нидуд конунг немедленно поехал на остров. Бёдвильд проводила его со слезами. Она плакала и страшилась, что сама себя выдаст. Но ни у кого не шевельнулось и мысли, что дочь конунга могла так убиваться из-за кузнеца! Владычица Трюд даже обронила нечастую похвалу. Она сказала:

Ей, верно, казалось, что Бёдвильд боялась лишиться столь редкостного раба, как хромой мастер, сидевший на острове. А Нидуд конунг, едва поставив ногу на берег, подозвал к себе дочь. И при всех надел на неё золотое ожерелье, украшенное перламутром. Он сказал:

– Я обещал и исполнил. Носи и не снимай даже в хлеву!

Волюнд был жив… Бёдвильд смутилась и пролепетала:

– Пусть пачкается. Люди скажут: вот Бёдвильд, дочь конунга ньяров! Как же он одевает её в праздник, если она и коров доит вся в золоте!

Но Бёдвильд всё-таки сняла ожерелье, чтобы рассмотреть его наедине. Сделано оно было, конечно, бесскверно; но колечко на её пальце так же от него отличалось, как белый лебедь, парящий высоко в синеве, – от пёстрой утки, выкормленной под опрокинутой корзиной. Почему так?

И ещё показалось, будто Волюнд хотел ей что-то сказать.

А потом подошла середина зимы и весёлый праздник Йоль, после которого день вновь начинает расти. Нидуд конунг пригласил к себе множество гостей и стал почти ежедневно ездить на остров Севарстёд, готовя подарки. Однажды Бёдвильд спросила его:

– Не устал ли ты, отец мой конунг, так часто ездить туда и обратно? Может, ты прикажешь, чтобы кузнеца перевезли сюда… хотя бы ненадолго… Он мог бы всё время ковать…

Она так и трепетала от сознания собственной дерзости, но Нидуд ответил ласково:

– Твоя правда, он у меня пока что больше ест и пьет, чем делает своё дело. Я думал об этом. Но ты не забывай ещё и о том, что у него наверняка есть могущественные родичи, мстительные к тому же. Мне тоже захотелось бы мстить, если бы моему сыну перерезали поджилки!

Бёдвильд покорно кивнула, а конунг продолжал:

– Если бы мы жили где-нибудь в глухом углу, куда редко заглядывают чужие люди, я поступил бы так, как ты предлагаешь. Но к нам скоро будет много гостей, и как бы не сыскался среди них человек завистливый и болтливый! А не хотелось бы мне оказаться носом к носу с родичами кузнеца!..

Среди приглашённых к Нидуду на праздник побеждённой зимы был и Атли конунг из соседней долины, из-за горного хребта. Они с Нидудом были друзьями – два конунга, а конунги нечасто питают один к другому иные чувства, кроме зависти и вражды. Эти же ладили, и, как залог дружбы, жил у Нидуда сынишка Атли, малолетний Готторм. И воспитывался вместе с Сакси под рукою старого Хильдинга ярла.

Бёдвильд смутно помнила, как Хильдинг обучал когда-то ещё и Рандвера, старшего сына Атли; ныне этому Рандверу уже минуло двадцать три зимы. Рассказывали, будто он каждое лето пропадал в море со своими викингами, считая зазорной мирную жизнь на берегу. Вот и теперь он приехал к Нидуду во главе собственной дружины. И носился по округе на быстроногом коне, горланя и плашмя колотя мечом в деревянный щит.

А когда приходила пора садиться за стол, он неизменно устраивался рядом с Бёдвильд. Выбирал для неё кусочки получше и пил с нею из одного рога, вполне уверенный, что ей это льстило.

И то сказать – многие, видя такое внимание Рандвера, вслух желали ей счастья. Сам Нидуд смотрел и улыбался, и вместе с ним улыбалась многомудрая Трюд.

И только самой Бёдвильд было противно до тошноты!..

Руки Рандвера не походили не то что на крылья – даже на крылышки. Они умели только хватать рукоять секиры или меча. И ещё: забираться под стол, находить пальцы Бёдвильд и поглаживать, как приглянувшуюся вещицу.

Правду сказать, собою он был очень хорош. Как это и подобает юному храбрецу: длинные мягкие усы, чуть вьющиеся волосы и светлые, беспечальной голубизны глаза.

Бёдвильд всё время казалось, будто эти глаза смотрели не то сквозь неё, не то поверх, не желая вглядеться попристальнее. Наверное, они привыкли скользить по девичьим лицам, выбирая самое пригожее. И это скольжение уже слегка их утомило.

Знать бы Рандверу, что не шёл у неё из ума калека-кузнец, диким зверем сидевший на цепи, на острове Севарстёд! И что не было ей дела до храброго викинга, гордо восседавшего рядом!

Однажды Хлёд и Эскхере куда-то пропали на весь короткий зимний день. В утренних сумерках ушли, в вечерних сумерках вернулись. Вернулись хмурые и злые до того, что их не смогла развеселить ни вкусная еда, ни пиво, ни даже хвалебная песнь заезжего скальда по имени Эйстейн.

А надобно сказать, что Эйстейн был скальдом весьма знаменитым. И чего только про него не рассказывали! Будто бы случилось ему раз надерзить одному конунгу, и тот велел схватить его и посадить в оковы. И не видать бы больше слагателю песен прекрасного белого света, не додумайся он сложить для конунга величальную и тем выкупить свою голову.

Ещё говорили, будто он, Эйстейн, выйдя тогда за ограду конунгова двора, разыскал где-то лошадиный череп, надел его на ореховый шест и не сходя с места сказал про обидчика самое что ни на есть хулительное стихотворение-нид! И такова оказалась сила того нида, что конунг немедленно разболелся и слёг, а потом вовсе отправился в мёртвое царство, в гости к владычице Хель!..

У Нидуда скальд жил в величайшей чести, ибо искусство слагать стихи по праву ценилось повелителем ньяров едва ли не выше умения владеть оружием и водить в море корабль. Скальд приехал к нему вместе со своим другом, тоже не чуждым этого дара; и когда близнецы вернулись домой, эти двое как раз произносили для Нидуда конунга только что сложенную песнь. Говорил то один, то другой, два голоса то соглашались друг с другом, то спорили – и так замысловато сплеталось хитрое кружево фраз, что слушатели придерживали дыхание в груди…

Братья потихоньку проскользнули на свои места. Когда скальды кончили и вернулись к столу, поправляя на запястьях по новенькому браслету, Нидуд обратился к сыновьям. Он сказал:

– Я хочу знать, где вы были весь день? И почему у вас такой вид, будто вы с кем-то схватились и не смогли победить?

Он обращался к обоим, но смотрел только на Хлёда. Хлёд был старшим; это давало ему многие преимущества, но и отвечать приходилось чаще всего одному за двоих.

Мельком посмотрел он на Эскхере и ответил так: