Книга пятая. 1. 1. Брут, когда я, как обычно, в гимнасии, называемом Птоломеевым1, слушал Антиоха, вместе с Марком Пизоном

1. 1. Брут, когда я, как обычно, в гимнасии, называемом Птоломеевым¹, слушал Антиоха, вместе с Марком Пизоном, братом Квинтом, Титом Помпонием и Луцием Цицероном, мо­им двоюродным братом, которого я люблю как родного, по окончании лекции решили мы прогуляться после полудня в Академии², прежде всего потому, что место в этот час совер­шенно пустынно. И вот в назначенное время мы все собрались у Пизона и за всякими разговорами прошли шесть стадиев от Дипилонских воротЗ. Когда наконец мы пришли в заслуженно прославленные аллеи Академии, мы нашли там желанное уеди­нение.

2. Тут Пизон заметил: " Интересно, от природы это в нас или в силу некоего заблуждения происходит так, что при виде мест, где, как мы знаем, часто бывали люди, достойные памяти потомков, мы испытываем более сильное волнение, чем слу­шая рассказы об их деяниях или читая их сочинения? Я, на­пример, сейчас испытываю такое волнение. Мне вспоминается Платон, который первым, как известно, любил вести здесь свои беседы. Эти лежащие перед нами лужайки не только напоми­нают мне о нем, но и как будто являют моему взору его само­го. Здесь бывали Спевсипп, Ксенократ, ученик его Полемон, си­девший вот на этой самой скамье, что перед нами. И точно так же, глядя на нашу курию (я имею в виду Гостилиеву, а не эту но-

О пределах блага и зла

вую, которая, как мне кажется, стала меньше с тех пор, как ее расширили)⁴, я всегда думал о Сципионе, Катоне, Лелии и, прежде всего, о моем деде⁵; место обладает огромной силой, способной вызывать воспоминания и поэтому не без основа­ния послужило основой для науки памяти" ⁶.

3. Туг говорит Квинт: " Совершенно согласен с тобою в этом. Когда я шел сюда, меня самого привлек знаменитый Ко­лон, и перед моим взором все время стоял Софокл, живший здесь, а ты знаешь, как я его люблю и как им наслаждаюсь. А за­тем возник передо мной и образ Эдипа, который приходит сю­да и в той трогательнейшей песне спрашивает, что это за мест­ность⁷. И хотя это не более чем пустое воображение, меня оно, однако же, взволновало". На это Помпоний: " Что касается меня, которого вы постоянно осуждаете как последователя Эпикура, я частенько вместе с Федром (а вы знаете, как я его люблю) бы­ваю в садах Эпикура, мимо которых мы только что проходи­ли⁸, но, следуя старинной пословице, вспоминаю живых? хотя и об Эпикуре нельзя забывать (даже если бы очень хотел), ибо ведь его изображение не только на картинах, но и на кубках, и на перстнях хранят все мои друзья".

II. 4. Туг ^я сказал: " По-моему, наш Помпоний шутит и, по­жалуй, имеет на это право. Ведь пребывая в Афинах, он стал чуть ли не настоящим аттическим жителем, так что это, навер­ное, окажется его прозвищем (cognomen). Я согласен с тобою, Пизон, что иной раз какая-то местность заставляет нас живее и внимательнее размышлять о знаменитых мужах. Ты по­мнишь, как в свое время мы с тобой приехали в Метапонт¹ и я сразу же направился не к своему другу, а к тому месту, где скон­чался Пифагор, чтобы взглянуть на его жилище. Да и сейчас, хотя здесь в Афинах повсюду множество мест, напоминающих о великих мужах, меня особенно волнует эта скамья. Ведь сов­сем недавно на ней сидел Карнеад, и мне кажется, что я вижу его (его изображение хорошо известно), а осиротевшая скамья как будто бы оплакивает сей великий ум и жаждет вновь услы­шать его голос".

Книга пятая

5. Тогда Пизон сказал: " Итак, поскольку все уже что-то ска­
зали, что же скажет наш Луций? Доставило ли ему удовольствие
посещение того места, где состязались между собой Демосфен
и Эсхин? Ведь каждый руководствуется собственным увлечени­
ем" ².

А тот, покраснев, говорит: " Нужно ли об этом спрашивать, если я даже спускался к Фалерской гавани, где, как говорят, Де­мосфен обыкновенно декламировал под шум волн, чтобы на­учиться перекрывать его своим голосом^. А только что, пока мы шли, я отошел немного вправо от дороги, чтобы взглянуть на могилу Перикла. Впрочем, в этом городе подобным памят­никам нет числа: куда ни ступи, всюду натолкнешься на какое-нибудь историческое место".

6. Тогда Пизон сказал: " Но, Цицерон, такого рода увлече­
ния, если они преследуют цель подражать великим мужам,
свойственны людям одаренным, если же они сводятся лишь к
желанию познакомиться с памятниками старины, это не более
чем любопытство. Мы все просим тебя, чтобы ты стремился
подражать тем, о ком ты хочешь узнать. Да ты и сам, надеюсь,
спешишь сделать это".

Здесь я сказал: " Ты же видишь, Пизон, что он именно так и поступает. Но тем не менее я благодарен тебе за твое напоми­нание".

На это он ответил, по своему обыкновению, самым любез­нейшим образом: " Что касается нас, то мы сделаем все, дабы побудить этого юношу среди всех его занятий прежде всего уделить какое-то место философии, чтобы подражать тебе, ко­торого он так любит, и иметь возможность наилучшим обра­зом делать то, к чему стремится. Но нужно ли нам убеждать те­бя, Луций, если ты сам, по собственному побуждению стре­мишься к этому. Мне, во всяком случае, представляется, что ты весьма прилежно слушаешь Антиоха".

А тот отвечает робко или, скорее, почтительно: " Я так и по­ступаю. Но слышал ли ты недавние лекции о Карнеаде? Меня тянет к этому философу, но привлекает меня и Антиох, и я только его и слушаю".

О пределах блага и зла

III. 7. Тогда Пизон говорит: " Хотя в его присутствии (он имел в виду меня), быть может, это и получится не так легко, я все же осмелюсь призвать тебя от этой Новой к той Старой Ака­демии, к которой, как ты слышал от Антиоха, принадлежали не только называвшие себя академиками Спевсипп, Ксенократ, По-лемон, Крантор и прочие, но и древние перипатетики во главе с Аристотелем, назвав которого первым среди философов (если не говорить о Платоне), я едва ли ошибся бы¹. А посему обра­тись, пожалуйста, к ним. Ведь именно их сочинения и их учения могут дать нам всем необходимые свободному человеку знания, всю историю, речь во всем ее изяществе и такое разнообразие наук, что никто, если он не вооружен этими знаниями, не смо­жет достаточно успешно заниматься каким-либо достойным де­лом. Именно они воспитали ораторов, полководцев, руководи­телей государств. А если говорить не о столь великих людях, то все ученые, поэты, музыканты, наконец, врачи вышли из этой как бы общей для всех мастеров школы".

8. На это я говорю: " Ты знаешь, Пизон, что об этом я ду­маю точно так же, как ты, но ты упомянул об этом весьма кста­ти. Ведь мой Цицерон жаждет услышать определение высшего блага, которое давали в этой упомянутой тобою Старой Акаде­мии и как определяли его перипатетики. Мы считаем, что лег­че всего это можешь разъяснить ты, поскольку много лет был близок с неаполитанцем Стасеей² и немало месяцев, как мы знаем, изучаешь в Афинах этот предмет, слушая Антиоха". А тот со смехом отвечает: " Ладно, ладно, так уж и быть, мы изло­жим этому юноше то, что сможем. А ведь как хитро ты заста­вил меня начать нашу беседу! Уединение дает нам такую воз­можность. Если бы какой-нибудь бог сказал мне, что я буду в Академии вести философские споры, я бы никогда не поверил. Но боюсь, что, удовлетворяя любопытству этого юноши, могу наскучить вам".

" Это мне-то, - говорю я, - тому, кто сам просил тебя об этом? "

И когда Квинт и Помпоний сказали, что и они хотят того же, Пизон начал свою речь. Я прошу тебя, Брут, посмотри вни-