Источники текста. Ася. Рассказ. Черновой автограф

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Ася. Рассказ. Черновой автограф. Хранится в Bibl Nat, Slave 88; описание см.: Mazon, p. 58–59; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 193.

Главы XVI–XVIII наборной рукописи (автограф). Хранится в ГБЛ, ф. 306, И. С. Тургенев, картон 1, ед. хр. 1[89].

Впервые опубликовано: Совр, 1858, № 1, с. 39–84, с подзаголовком «Рассказ H. H.» и подписью: И. Тургенев (ценз. разр. 9 января 1854 г.).

Печатается по тексту Т, ПСС, 1883 со следующими исправлениями по другим источникам:

Стр. 149, строка 6: «окончить мое воспитание» вместо «кончить мое воспитание» (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 154, строка 26: «собственно имя ее» вместо «собственное имя ее» (по черновому автографу, Совр, Т, Соч, 1860–1861, Т, Соч, 1865).

Стр. 156, строка 28: «отворить ему дверь» вместо «ему отворить дверь» (по всем другим источникам).

Стр. 167, строка 1: «с круглым любопытным личиком» вместо «с круглым личиком» (по всем другим источникам).

Стр. 170, строка 15: «изъявлял желание» вместо «изъявил желание» (по черновому автографу и Совр).

Стр. 173, строка 41: «Я заглянул в эту душу» вместо «Я взглянул в эту душу» (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 174, строки 27–28: «и я рада» вместо «и я так рада» (по всем другим источникам).

Стр. 195, строка 24: «Так легкое испарение» вместо «Такое легкое испарение» (по всем другим источникам).

На обложке чернового автографа Тургенев точно датировал свою работу: «Ася. Рассказ. Начат в Зинциге на берегу Рейна 30-го июня / 12-го июля 1857 в воскресенье, кончен в Риме 15 / 27-го ноября того же года в пятницу (Писан с большими промежутками по милости болезни)». На последней странице чернового автографа — та же дата окончания работы (очевидно, отсюда она и перенесена на обложку) с указанием часа: «10& #189; ч. вечера». В письме к П. В. Анненкову от 27 июня (9 июля) 1857 г., сообщая о своем приезде в Зинциг (21 июня / 3 июля), Тургенев упоминает о намерении после большого перерыва приступить к работе: «Я предпочел З< инциг> — здесь почти никого нет, и я могу предаваться полнейшему уединению и, по возможности, работать (чего я уже не делал более года)». Очевидно, самый замысел повести возник у писателя непосредственно в Зинциге или, во всяком случае, здесь приобрел реальные очертания: обстановка жизни этого города, его природа и быт подробно описаны в повести.

Н. А. Островская так передает рассказ Тургенева о «зинцигском» впечатлении, послужившем толчком к оформлению замысла повести и началу работы над ней: «Вечером < … > вздумал я поехать кататься на лодке < … > Проезжаем мы мимо небольшой развалины; рядом с развалиной домик в два этажа. Из окна нижнего этажа смотрит старуха, а из окна верхнего — высунулась голова хорошенькой девушки. Тут вдруг нашло на меня какое-то особенное настроение. Я стал думать и придумывать, кто эта девушка, какая она, и зачем она в этом домике, какие ее отношения к старухе, — и так тут же, в лодке, и сложилась у меня вся фабула рассказа» (Т сб (Пиксанов), с. 78).

4 (16) июля 1857 г. Тургенев пишет И. И. Панаеву о начале работы над повестью: «…20-го сентября непременно буду в Петербурге и, если не ошибаюсь, привезу с собою повесть, которую я здесь начал и, бог даст, кончу». На следующий день, 5 (17) июля 1857 г., в письме к А. И. Герцену, Тургенев снова повторяет: «…авось удастся поработать. Я уже кое-что начал».

День начала работы (12 июля н. ст. 1857), первое сообщение о ней и обещание дать свою повесть для «Современника» (16 июля н. ст.) отделены от дня, когда рукопись была послана в журнал (на обложке чернового автографа надпись: «Отправлен в редакцию „Современника“ 30 ноября / 12 декабря 57»), пятью месяцами, в течение которых Тургенев неоднократно менял место жительства (Зинциг, Баден-Баден, Париж, Булонь, Куртавнель, Лион, Марсель, Ницца, Генуя, Рим). В письмах этого времени он постоянно сообщал русским друзьям о ходе работы над повестью (см., например, письма к Н. А. Некрасову от 12 (24) августа, 9 (21) сентября и 16 (28) сентября 1857 г.), зачастую жалуясь на болезнь и тяжелое душевное состояние, затруднявшие работу.

В письме к членам редакции «Современника» от 16 (28) сентября 1857 г., обращаясь к Некрасову, Тургенев заявляет: «…я буду работать в Риме < … > оттуда буду высылать тебе всё, что сделано, начиная с повести (заглавие ей „Ася“), которую ты напечатаешь до нового года, за это ручаюсь тебе».

Однако редакция «Современника», с нетерпением ожидавшая от Тургенева, участника «обязательного соглашения», существенной поддержки журнала, решительно усомнилась в реальности его обещаний: «Мы убеждены, что Ася, Дон-Кихот и Гамлет — всё это пуфы», — писал И. И. Панаев В. П. Боткину 16 (28) октября 1857 г. (Т и круг Совр, с. 429) и просил его побудить Тургенева, его спутника по путешествию в Рим, к большей творческой активности. Извещая Н. А. Некрасова 22 ноября (4 декабря) 1857 г. об окончании работы над «Асей», Тургенев нашел нужным заручиться «свидетельством» Боткина, который прослушал законченную повесть в чтении автора. Приписка Боткина к письму Тургенева должна была рассеять сомнения редакции «Современника». Вместе с тем Тургенев сообщал в том же письме Некрасову, что собственноручно переписывает повесть: «…время мое всё уходит на переписывание „Аси“».

Исправления в беловой рукописи, а также несовпадение отдельных слов и целых фраз первой публикации (Совр) с текстом чернового автографа говорят о том, что между 22 и 27 ноября 1857 г. Тургенев был занят окончательной отделкой произведения. Очевидно в это время были дописаны в автографе несколько страниц, представляющие собою новую редакцию сцены свидания. 25 ноября (7 декабря) 1857 г. Тургенев пишет Толстому о окончании повести, а также о дополнительной обработке ее после чтения Боткину как о совершенной работе: «…я стряхнул здесь < в Риме> свою лень и написал повесть, которая на днях отправляется в Петербург. Я ее прочел Боткину: он дал мне дельные советы, которыми я воспользовался».

Отослав рукопись в «Современник», Тургенев больше не возвращался к работе над повестью. Он поручил редакции «Современника» держать корректуру с обязательным условием, чтобы до напечатания повесть была показана П. В. Анненкову и одобрена им. На последнем условии Тургенев всячески настаивал, рассматривая Анненкова как своего «первого критика» и постоянного рецензента. В письме к Д. Я. и Е. Я. Колбасиным от 28 ноября (10 декабря) 1857 г. он подтверждал свою готовность в случае, если бы у Анненкова явились замечания, внести исправления в текст. Подобных исправлений не потребовалось. 10 (22) января 1858 г. И. И. Панаев сообщал Тургеневу о подготовке повести к печати: «Корректуру читал я, корректор и сверх того Чернышевский. Уж если еще будут ошибки, — то значит сделали всё, что могли, и лучше не умеем. Анненковым повесть прочтена, и, вероятно, уже мнение его о ней тебе известно. Он в восторге» (T и круг Совр, с. 100).

Таким образом, Чернышевский — автор статьи «Русский человек на rendez-vous. Размышления по прочтении повести г. Тургенева „Ася“» — тщательно вникнул в текст произведения, уже читая его корректуру.

Интересны возникшие в редакции «Современника» при печатании повести разногласия, которые чуть не привели к редакторским исправлениям текста. Высоко оценивая повесть и сообщая, что вся редакция «Современника» в восторге от нее, Некрасов добавлял: «Замечание одно, лично мое, и то неважное: в сцене свидания у колен герой неожиданно выказал ненужную грубость натуры, которой от него не ждешь, разразившись упреками: их бы надо смягчить и поубавить, я и хотел, да не посмел, тем более, что Анн< енков> против этого» (Некрасов, т. X, с. 374–375).

Есть все основания думать, что с Некрасовым в данном вопросе разошелся не только Анненков, мнение которого, ввиду особенного доверия к нему автора, было крайне авторитетным, но и пользовавшийся огромным уважением самого Некрасова член редакции «Современника» Чернышевский. В статье «Русский человек на rendez-vous» Чернышевский вспоминал об этих разногласиях и высказывал свое мнение о поведении героя в сцене свидания:

«От многих мы слышали, что повесть вся испорчена этой возмутительной сценой, что характер главного лица не выдержан, что если этот человек таков, каким представляется в первой половине повести, то не мог поступить он с такой пошлой грубостью, а если мог так поступить, то он с самого начала должен был представиться нам совершенно дрянным человеком.

Очень утешительно было бы думать, что автор в самом деле ошибся, но в том и состоит грустное достоинство его повести, что характер героя верен нашему обществу» (Чернышевский, т. V, с. 158).

Сцена объяснения героя с Асей не случайно явилась источником споров еще до появления повести в печати. Сочетание в ней кульминации действия с мгновенной его развязкой, резкий поворот сюжета, неожиданно для читателя освещающий новым светом существо отношений и характеров героев, составляли отличительную черту этой повести. Чернышевский построил все рассуждения своей статьи на этом небольшом по объему эпизоде. Значительных творческих раздумий потребовал этот эпизод от самого Тургенева. Следует отметить, что Тургенев сам шел по линии усиления грубости и непоследовательности поведения своего героя. В этом эпизоде, как и в ряде других случаев, черновая рукопись отражает эволюцию замысла писателя.

Повесть «Ася» была задумана Тургеневым в момент острого идейного и душевного кризиса и явилась ответом на целый комплекс общественных и личных вопросов, вставших перед ним в середине 1850-х годов. 17 февраля (1 марта) 1857 г. Тургенев сообщал В. П. Боткину о своем твердом намерении отказаться от творчества. При этом писатель не скрывал, что творческий его кризис вызван изменением «вкуса» читающей публики и появлением писателей такой огромной силы и такой оригинальности, как Толстой и Щедрин (к творчеству последнего он в это время относился без симпатии).

«Изменение вкуса» публики Тургенев рассматривал как общественно-историческое явление, понимая, что самый состав публики расширяется и меняется. Еще в 1845 году Тургенев писал: «У каждого народа есть своя чисто литературная — эпоха, которая мало-помалу приуготовляет другие, более обширные развития человеческого духа» (наст. изд., т. 1, с. 200). При этом «литературную эпоху» он рассматривал как важнейший этап общественного прогресса, а литературную деятельность — как общественную деятельность. Характерно, что, сообщая E. E. Ламберт 3 (15) ноября 1857 г. о преодолении им тяжелого душевного разлада, Тургенев заявлял, что считает дилетантизм главным своим общественным пороком: «Я ничем не могу быть, как только литератором — но я до сих пор был больше дилетантом. Этого вперед не будет». В тесной связи с размышлениями этой поры о назначении писателя стоят неоднократные и настойчивые обращения Тургенева к Толстому с призывом решительно отказаться от дилетантизма, признать писательство своим общественным долгом и профессией.

Повесть «Ася» создавалась в тот момент, когда мысль Тургенева была сосредоточена на этих, глубоко задевавших его вопросах, когда он производил оценку сделанного им в литературе и намечал дальнейшие пути своей деятельности: «В человеческой жизни есть мгновенья перелома, мгновенья, в которых прошедшее умирает и зарождается нечто новое; горе тому, кто не умеет их чувствовать, и либо упорно придерживается мертвого прошедшего, либо до времени хочет вызывать к жизни то, что еще не созрело», — пишет он Е. Е. Ламберт 3 (15) ноября 1857 г., то есть в ту пору, когда работа над «Асей» вступала в стадию завершения. Глубокие социальные раздумья, тесно переплетенные с интимными переживаниями, с размышлениями о своей личной и писательской судьбе, нашли выражение не только в окончательном тексте повести, но и в самом процессе работы над произведением, отраженном в черновой рукописи.

До нас не дошли характеристики героев, планы и конспекты. Единственным «отпечатком» «забегающей вперед» и намечающей дальнейшее движение текста мысли автора являются краткие заметки на полях рукописи.

Первые из них помещаются на оборотной стороне обложки под общим заголовком: «Замечания к рассказу H. H.». Три замечания пронумерованы. Сбоку на полях, со знаком «NB» помещено четвертое. Это последнее замечание: «Москва у всей России под горою: всё в нее катится» — не было реализовано ни в черновой рукописи, ни в окончательном тексте повести.

Замечание: «1) Запах конопли напоминает родину» — было развито в главе IV в тонкий анализ чувств, возбужденных в герое после встречи с Гагиными случайным ночным запахом (см. с. 161, строки 31–41). Интересен здесь и первоначальный вариант текста, комментирующий мысль писателя: вместо «ходить по русской земле» — «ходить по русской земле, говорить с русскими людьми».

Замечание: «2) Рассказать, как слушать надо соловья и так д< алее>» — нашло свое частичное осуществление в главе X — в эпизоде, рисующем влияние соловьиного пения на взволнованного героя (см. с. 177, строки 31–32). В черновом автографе запечатлены все этапы работы писателя над изложением этого небольшого эпизода. Меняя фразы (сначала: «Когда соловей запел вдруг на берегу и звуки…»; затем: «Соловей запел вдруг на берегу и [сладкий] яд его звуков, его сладостные шептанья словно прокатились по во< де? >, и наполнил меня ядовито-сладкий голос радости…»; затем: «Соловей запел на берегу и заразил кровь мою сладким ядом своих звуков»; и наконец: «соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом своих звуков»), писатель шел от более сложных и даже вычурных средств выражения своей мысли к простому и наиболее краткому, хотя и глубоко поэтичному ее воплощению.

Особенно полно было осуществлено третье замечание: «Чуткость ее — слова о матери» (см. с. 170, строки 20–33; с. 170, строки 12–15, с. 178–179, строки 30 — 3).

На с. 3 рукописи со знаком «NB» помещены два отдельных слова: 1) «Виноград» (в тексте развернуто описание виноградников, окружающих дома городка З., см. с. 150) и 2) «Гретхен» (это имя завершает описание ночного города, см. с. 150). Однако черновые варианты этого описания дают основание считать, что не только обстановка немецкого городка, как утверждают некоторые исследователи[90], но и более глубокие ассоциации заставляют автора вспомнить героиню Гёте. Образ Гретхен возникает в сознании героя при встрече с девушками, которые стоят в темноте «перед полураскрытыми дверьми, словно притаясь», в летнюю ночь, когда «что-то перебегало в тени около старинного колодца посередине треугольной площади» (черновой автограф; ср. на с. 150, строки 35–41), и как бы предвещает самоотверженность и бесперспективность увлечения Аси. Здесь намечается то отдаленное сопоставление трагедии любви, данной в драме Гёте, и переживаний, предстоящих героям повести, которое говорит о некотором родство замысла «Аси» и повести Тургенева «Фауст».

На с. 15 рукописи со знаком «NB» есть помета: «Надо откровенно — брови подымаются». Запись эта явно относится к Гагину, ведущему откровенные беседы с г-ном H. H., но ни в тексте повести, ни в черновых вариантах, ни в окончательной ее редакции она не отражена.

На полях с. 35 рукописи помещены слова: «тонкие члены». Эти слова в черновом автографе получили развитие во фразе: «Не одной стыдливо неясной, [своеобразной] ласковой грацией, разлитой по ее маленьким, худощавым и тонким членам, так привлекала она меня», переработанной в окончательном тексте следующим образом: «…не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому телу, привлекала она меня…» (с. 174, строки 4–5).

Других помет, представляющих собою как бы элемент плана, в черновой рукописи не содержится.

Работа Тургенева над повестью, которая, по собственным его признаниям, стоила ему больших усилий (см., например, письмо его к А. А. Фету от 7 (19) ноября 1857 г.), проходила по следующим основным линиям: 1. Обработка сказа, которым передаются события повести; 2. Отделка характеристик героев; 3. Тщательная и многосторонняя разработка некоторых центральных эпизодов; 4. Стилистическая правка, особенно обильная в эпизодах, содержащих описания; 5. Некоторые композиционные изменения.

1. На протяжении всей работы над рукописью Тургенев изменяет фразы, безыскусственно и непосредственно передающие разговорную речь. Тургеневу, как замечательному устному рассказчику, казалось проще и естественнее повествовать от первого лица. Однако затем писатель стремился в ряде случаев изъять прямые обращения к слушателям и разговорные обороты, придав изложению более плавное течение. Именно в этом направлении видоизменялся, например, текст, которому в окончательной редакции соответствует фраза: «Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя» (с. 149, строки 11–12). В черновом автографе вместо этой фразы имеются следующие варианты: а. Теперь вот даже не верится, чтоб это было возможно, но тогда и в голову не приходило, чтобы можно было иначе жить. б. Теперь я даже понять не могу это и представить-то не в силах, как это было возможно, шутка! Впрочем мне тогда и в голову не приходило, что это роскошь. Я, сибарит, роскошничал в. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и что собственно процветать эдак в виде цветка никому не позволяется… После слов «Я искал уединения» (с. 150, строка 3) первоначально следовали варианты обращения рассказчика к слушателям: «Я забыл вам сказать», «Видите ли», вычеркнутые затем писателем. Такими же обращениями прерывалось первоначально описание внешности Аси (с. 153, строки 16–21): «Но что я заметил в первый раз», «и только это было», «но об ней я поговорю позже», «я об ее лице поговорю после», «но я после говорил».

2. Раздумья Тургенева над исторической судьбой людей своего поколения, колебания в его отношении к герою сказались в работе писателя над образом г-на H. H. В черновых вариантах Тургенев в гораздо большей степени, чем в окончательном тексте, подчеркивает психологическую близость между героем и собою, допускает более явные намеки на то, что будущее героя — участие в литературе и что наблюдения, которым жадно предается г-н H. H., — выражение его склонности к литературному творчеству. Первоначальные варианты: «К чему привела меня эта наблюдательность», «может быть, уже тогда предчувствовал я, что всю жизнь свою останусь зрителем чужих дел» и др. — были отброшены, и лишь сохранившаяся фраза: «Но я опять сбиваюсь в сторону» намекает на то, что воспоминание о наблюдениях тех лет продолжает волновать рассказчика. Вместе с тем черновая рукопись заключает некоторые определенные намеки на «дилетантизм» героя и осуждение им впоследствии своего дилетантизма. Здесь г-н H. H., вспоминая о своей беспечности, удивлялся, как мог он быть в прошлом сибаритом, не признававшим никаких обязанностей (см. выше варианты текста: «Мне тогда — долго нельзя» — с. 149, строки 11–12).

На с. 11–12 автографа Тургенев тщательно обрабатывает разговор героев, раскрывающий дилетантизм Гагина. Первоначальные слова о рисунках Гагина, где «детские ошибки попадались рядом с замечате< льными…>» (вариант не закончен), как и откровенное признание Гагина в том, что он «поздно начал», были заменены еще более определенными высказываниями вроде: «Не учился я как следует» (см. с. 157, строки 15–16). Характерно, что находящаяся здесь чрезвычайно важная реплика Гагина: «Коли хватит терпенья, из меня выйдет что-нибудь… не хватит, останусь недорослем из дворян» — вписана отчасти над строкой, отчасти на полях. В первоначальном варианте вместо «останусь недорослем из дворян» было: «Туда и дорога». Не сразу вылились и слова автора о том, что Гагин не сможет порвать с барским дилетантизмом и стать подлинным художником (см. с. 160, строки 34–37). Интересны варианты эпизода, рисующего дилетантскую беседу героев о работе и значении художника «в наш век» (см. с. 163, строки 11–13). Тут было, например, зачеркнутое затем авторское замечание о красноречивых беседах дворян: «Русские большею частью так умничают».

Рукопись дает материал для суждения о том, как формировался образ Аси в сознании Тургенева, и в некоторых случаях открывает возможность прокомментировать отдельные эпизоды повести. Тщательной обработке подвергся эпизод первого прощания г-на H. H. с Асей (с. 155, строки 34–35). О неожиданном жесте Аси, отказавшейся от рукопожатия при прощании с г-ном H. H., писатель рассказал последовательно в трех вариантах фразы: 1) «я < … > хотел было пожать руку Асе, но она как бы смеясь уклонилась»; 2) «я < … > протянул было свою руку Асе, но она спрятала с особенным, ей одной свойственным выражением»; 3) «я < … > протянул было свою руку Асе, но она только посмотрела на нее и значительно покачала головой». Лишь после этого писатель пришел к окончательному варианту.

«Прощайте, — повторила Ася, громко запела какую-то песенку… и побежала домой. Гагин отправился за нею», — гласит вариант, не вошедший в окончательный текст (ср. с. 155–156, строки 43 — 1). Душевное состояние г-на H. H. после встречи с Гагиными Тургенев передавал следующими словами: «Эти звуки, эта ночь, эти новые лица, эта странная девушка… Я точно почувствовал, что, говоря словами Гагина, все струны сердца моего задрожали и ответ на те рыдающие счаст< ливые> напевы». Данный вариант заменен в окончательном тексте более сдержанной, лаконичной фразой: «Гагин был прав: я почувствовал, что все струны сердца моего задрожали в ответ на те заискивающие напевы» (с. 156, строки 6–8).

В ряде случаев писатель отбросил элементы описания внешности Аси, но многие из этих вариантов дают дополнительный материал для суждения о том, как рисовался внешний облик Аси писателю. Например, вместо текста: < Ее большие глаза — глубок и нежен» (с. 155, строки 1–3) было: а. «Когда она смотрела на вас, взор был ровным, светлым, но стоило ей прищурить веки посреди речи, и он делался чудно глубок и тих…» б. «Собственно взор ее был светлым — и только — и все движенья ее были слишком резки». За словами: «черты ее мне показались больше, строже, проще» (с. 159, строка 18) следовало: «брови не шевелились, эти вечно подвижные брови». После слов: «образ „девушки с натянутым смехом“» (с. 181, строка 7) первоначально было: «и некрасивым лицом».

Весьма значителен вариант строк 24–25 с. 175 («Вы честолюбивы — оставить…»), наглядно раскрывающий связь образа Аси с сильными и смелыми героинями позднейших произведений Тургенева. Г-н H. H. говорит здесь Асе: «Вы честолюбивы… или нет! Вы хотите взглянуть в лицо идеалу, настигнуть» < не закончено>. Не вошел в окончательную редакцию следующий эпизод, наглядно показывавший готовность Аси ответить решительным «да» на возможное признание: «Не успел я подойти к ней, как она быстро обратилась в мою сторону и сказала: „Да“. Я посмотрел на нее с недоумением. — Извините, — промолвила она. — Мне показалось, что вы у меня что-то спрашивали. Всё равно я сказала всё-таки… да… да… да… — проговорила она значительно с расстановкой». Этот эпизод в окончательной редакции заменен текстом: «…остановилась в дверях — смеяться не могу…» (с. 179–180, строки 37 — 8).

В черновой рукописи Тургенев более резко и определенно проводит линию внутреннего сопоставления истории любви своих героев с трагической любовью героев «Евгения Онегина» Пушкина. На с. 38 рукописи впервые возникает, в качестве вставки на полях, тема пушкинской Татьяны, сопоставление ее судьбы с судьбою Аси (соответствующий текст окончательной редакции — на с. 176, строки 10–14). Далее Тургенев, работая над рукописью, неоднократно возвращается к этому сопоставлению. Так, говоря о пылкой непосредственности Аси, Гагин выражал опасение: «…она в состоянии занемочь, уехать, написать вам письмо» (черновой вариант). Ср. в окончательном тексте: «…она в состоянии занемочь, убежать, свиданье вам назначить» (с. 183, строки 29–30); имя Пушкина упоминалось и далее в черновом тексте, правда в другой связи, при описании глаз Аси: «О глаза женщины! — Пушкин…» < не закончено> (вариант фразы: «О, взгляд женщины — тебя опишет?» — с. 186–187, строки 40 — 1). Несколько ниже в автографе герой упрекает себя в том, что он мог девушке, признавшейся ему в любви, «холодно читать < … > наставления» — слова, не вошедшие в окончательную редакцию и представляющие собой скрытую цитату из «Евгения Онегина».

3. Эпизоды, потребовавшие наибольшего внимания и подвергшиеся наиболее тщательной обработке, связаны главным образом с изображением Аси и рассказом о ее судьбе. Радикальным переделкам подвергся эпизод, рисующий историю жизни Аси, ее детства, отношения к ней отца (см. с. 168–170). Многие сокращенные впоследствии детали этого эпизода представляют интерес. Так, характеристика Татьяны, матери Аси, первоначально была более распространенной. Вместо «Она слыла девушкой гордой и неприступной» (окончательный текст — с. 169, строка 33) первоначально было: «Она слыла девушкой примерной нравственности, очень гордой и неприступной, и в доме ее все уважали»; затем переработано: «Она слыла девушкой гордой и неприступной, и все дворовые очень ее уважали». Вместо «Сколько я мог понять из почтительных недомолвок Якова, отец мой сошелся с нею несколько лет спустя после смерти матушки» (с. 169, строки 34–36) первоначально было: «Сколько я мог понять из почтительных недомолвок старшего камердинера, отец мой полюбил ее при жизни матушки, но сошелся с нею года два спустя». После слов «Татьяна ему и в этом отказала» (с. 170, строка 16) первоначально следовало: а. «По всему было видно, что у ней был характер чрезвычайно твердый — и отец мой покорялся ее воле» б. «По всему заметно видно было, что характер у ней был твердый и что отец покорялся ее воле». Многочисленные варианты эпизода, рисующего воспитание Аси в доме отца, говорят о том, как тщательно продумывал писатель все детали своего повествования. Приведем некоторые из первоначальных вариантов чернового автографа к строкам 20–25 с. 170: а. «долгие годы, проведенные ею в постоянном пребывании с глазу на глаз с человеком, подобным моему отцу, разве они могли не отозваться… И то должно удивляться, как она совсем не изломалась, как она вынесла это вечное уединение, молчание отца и тишину или как она не зачахла в этом темпом большом кабинете с глазу на глаз с печальным стариком; кровь в ней кипела, поводья были слабы, а управлять ими было некому»; б. «Отец не баловал ее, то есть он не нянчился с нею; но он любил ее страстно [он исподтишка улыбался ей], тихо светился в ее присутствии; читая книгу, украдкой следил за нею взором и никогда ничего не запрещал ей, он как будто считал себя виноватым перед ней».

Много труда потребовала от писателя обработка эпизода, рисующего обучение Аси, — по первоначальному плану в доме богатой родственницы, а затем в пансионе. Вот один из вариантов рассказа об этом Гагина: «Я привез ее в Петербург. Как мне ни больно было с нею расставаться, жить с нею вместе я никак не мог. Я поместил ее к одной моей тетке, доброй и властной женщине с большим семейством. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что заболела и чуть не умерла. Потом она обтерпелась и выжила у ней целые четыре года. Тетка только смотрела за внешним приличием, за comme il faut, и в прочее ни во что не входила. Дочери ее были очень добрые, но довольно пошлые петербургские барышни. Ася казалась им чудачкой, мальчиком в юбке, они не понимали ее, находили ее иногда сумасшедшей, иногда даже злою; она их считала за дурочек, за кукол. Они бренчали на фортепьянах разные вальсики и романсы, а Ася никогда не могла выучить простую гамму; она читала с жадностью, они вовсе ничего не читали. Они мечтали об офицерах и нарядах, и то слегка, а размышлять они не умели вовсе. Она носила у себя [на душе] в голове целый мир образов, воспоминаний, фантазий, несбыточных надежд… и сердце тлело в ней глубоко и скрытно, как уголь… Общего между ними не было ничего. Кроме того, мои кузины не умели пощадить ее гордость. [Они давали ей почувствовать разницу между и< ми> ]. Ася с своей стороны [вымещала им их маленькие обиды] не спускала также им. Словом, она продолжала идти своей дорогой, только по милости теткиных увещаний она стала немного лучше держать себя, меньше [капризничала] прихотничала, хотя и в этом отношении она, кажется, не много успела». Однако весь этот тщательно отработанный эпизод был отброшен и заменен рассказом о пребывании Аси в пансионе (см. с. 172, строки 8 — 32). Окончив повесть и поставив свою подпись, писатель через некоторое время еще раз вернулся к эпизоду свидания и, перечеркнув текст чернового автографа, заменил его новым, написанным на отдельных листах. В это время возникла часть XXII главы, содержащая самоанализ героя, осмысление им своего поведения и его самоосуждение (с. 195).

Следует отметить, что фраза: «— „Ваша“… — прошептала она едва слышно» (с. 187, строка 17), после которой поведение г-на H. H. во время свидания представляется особенно возмутительным, очевидно, возникла в беловой рукописи, как и слова: «„Ваша“… — слышался мне ее шёпот» — в главе XVII (с. 189, строки 24–25).

4. Черновой автограф дает интересный материал для изучения того, как создавались Тургеневым его знаменитые описания, о которых Л. Толстой говорил: «Это настоящие перлы, недосягаемые ни для кого из писателей» (Сергеенко П. А. Как живет и работает Л. Н. Толстой. 2-е изд. М., 1903, с. 53). Замечательные картины природы в повести «Ася» возникли после упорных поисков и многократных переделок. Часто писатель начисто отказывался от первоначальных образов и заменял их новыми. Интересно отразились, например, художественные принципы Тургенева в ходе его работы над описанием вечернего пейзажа во II главе (с. 155, строки 15–20). Создавая один вариант текста за другим, писатель сначала дает исход своему лирическому чувству в пышных, романтических образах и затем, находя всё новые реальные, живые детали, «переводит» авторскую эмоцию в «подтекст» точного, но глубоко поэтического описания. Приведем последовательно три варианта, которые предшествовали окончательному тексту этого отрывка: а. «Наконец луна встала и воцарилось ясное великолепие ночи, не уступающее светлому великолепию дня. Ветер упал совсем, и теплом обняло нас. Царственная торжественная ночь не уступает светлому великолепию дня», б. «Наконец луна поднялась и заиграла по Рейну; [вино давно] и вместе с нею воцарилась на земле и на небе — везде — ясная торжественная ночь. Ветер упал, повеяло ночным душистым теплом, тихо задвигалось всё небо звездами», в. «Наконец луна поднялась и заиграла по Рейну и повсюду началось великолепие, не уступающее светлому празднику. Ветер упал, от земли повеяло теплом, небо тихо зашевелилось звездами».

Такая же сложная работа была произведена Тургеневым при создании других описаний повести (см., в частности, с. 150, строки 29–41, с. 177, строки 17–20, с. 177, строки 24–32).

Стилистическая правка, произведенная Тургеневым с исключительной тщательностью — как посредством замены отдельных слов и выражений, так и путем изменения конструкции фраз, привела к той отточенности стиля повести, которая была замечена современниками: «Самая даже речь или слог особенный наряд имеют. Вы прежде как будто не таким языком писали», — отмечал Е. Я. Колбасин в письме к Тургеневу от 16 (28) января 1858 г. (Т и круг Совр, с. 346–347).

5. Композиционные изменения сказались с внешней стороны в том, что простые черточки, отделявшие в черновом автографе одну главу повести от другой, в беловой рукописи были заменены римскими цифрами нумерации. Некоторые небольшие эпизоды в ходе работы над текстом подверглись перестановке. Начало главы VI (с. 21 чернового автографа), вследствие внесения всё новых мотивов в текст, превратилось в сложную мозаику. Затем Тургенев часть материала со с. 21 переписал на отдельном листе. Сюда был присоединен эпизод: «Я застал ее раз за книгой — как Доротея» со с. 23 чернового автографа (см. с. 164, строки 16–34). Начало главы XII, строки: «Она вернулась через час — Видите, я уж и смеяться не могу…» — были написаны и внесены в текст позже — в то время, когда писатель работал над разговором Гагина с г-ном H. H. о любви Аси (см. с. 183). Очевидно, изображая это объяснение, раскрывающее всю силу увлечения героини, Тургенев счел необходимым усилить намеки на любовь Аси в предшествующей главе. Так на полях, рядом с началом главы XII, возник эпизод, рисующий внутреннюю готовность Аси к объяснению с г-ном H. H. (см. выше, с. 445), который затем был заменен новой вставкой, сделанной через несколько страниц, отнесенной сюда при помощи специальной пометы и вошедшей в окончательный текст (с. 179–180, строки 36–38). Как вставка, сделанная после окончания основной работы над повестью, возникли в главе XXII строки: «Впрочем, я должен сознаться — сладким замиранием!» (с. 195, строки 1 — 14). Более подробную характеристику творческой истории «Аси» и публикацию вариантов чернового автографа повести см.: Т сб, вып. 4, с. 5–65.

Некоторые дополнительные штрихи в историю работы писателя над «Асей» вносят переводы повести на иностранные языки. Первый перевод ее на французский язык был сделан А. И. Делаво и опубликован 1 октября 1858 г. в «Revue des Deux Mondes» («Annouchka. Souvenirs des bords du Rhin». — «Аннушка. Воспоминания с берегов Рейна»). Тургенева не удовлетворил этот перевод. Не вполне доволен остался автор и следующим переводом повести, осуществленным Погонкиным. Весной 1869 года Тургенев сам перевел повесть. Этот перевод был опубликован в сборнике: Tourgu& #233; neff J. Nouvelles moscovites. Paris. < 1869>, с указанием: «Traduction par l’auteur». Как видно из письма Тургенева к издателю Этцелю от 8 (20) марта 1869 г., автор внес в повесть ряд исправлений во второй корректуре. В переводе «Аси» Тургенев допустил в отдельных случаях небольшие отступления от русского текста, чтобы облегчить французским читателям восприятие произведения. Само заглавие повести подверглось замене: вместо «Ася» — «Annouchka», причем в тексте повести Тургенев первое упоминание героини сопроводил сноской-разъяснением: «Annouchka ou Assia, diminutif d’Anna» — «Аннушка или Ася — уменьшительное имени Анна». Фраза: «Молодость ест пряники — хлебца напросишься» (см. с. 149, строки 12–14) во французском переводе заканчивается пояснением: «dit un proverbe russe» («говорит русская пословица»). Словам «смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному» (с. 170, строки 11–12) во французском переводе соответствует более подробное описание, объясняющее, как кланяются «в землю»: «elle priait avec une gravit& #233; modeste, s’inclinant profond& #233; ment, suivant la coutume du vieux temps et touchant la terre du bout des doigts avant de la frapper avec la front» («Она молилась со смиренной важностью, низко склоняясь по обычаю древних времен и касаясь кончиками пальцев земли прежде чем коснуться ее лбом»); слово: «Гретхен» (см. с. 150, строка 40) заменено: «le nom de Marguerite». Многие образы в описаниях упрощены, выражение «какой-то французский роман» заменено: «mauvais roman fran& #231; ais» — «плохой французский роман» — и т. п.

Следы авторского вмешательства в немецком авторизованном переводе: Ausgew& #228; hlte Werke, В. II, — мало приметны. Так, например, вместо: «перед небольшой гостиницей под вывескою Солнца» (с. 152, строки 1–2) — читаем: «vor einem kleinem Wirtshause „Zur Sonne“ genannt» («перед маленькой гостиницей, названной „Под солнцем“»; то же немецкое название и в червовом автографе) и т. п.

В библиотеке ИРЛИ хранится перевод повестей «Ася» и «Первая любовь» на итальянский язык: «Il primo amore e Assia. Due racconti di Ivan Turgheneff, tradotti dall’originale russo da Edoardo Zucchelli». Firenze, Andrea Bettini libraio — editore. 1876. Книга сопровождена предисловием — биографией Тургенева, составленной Tommasi (Томмази). Эта книга, поступившая из собрания А. Ф. Онегина, содержит дарственную надпись переводчика Тургеневу: «All’Autore gentile, in attestato di stima e di riconoscenza. Il Traduttore» («Любезному автору в знак уважения и признательности. Переводчик»). Участие автора в этом переводе, за исключением совершенно незначительных «примет», как, например, свободный перевод русского «кислого молока» (с. 153, строка 32) немецким: «Sauer-Schmandt» пли выражения «великорусским дворянином» (с. 164, строка 7) по-итальянски как «un nobile della Russia centrale» («дворянин из центральной России»), никак не проявилось. Исследователь истории русско-итальянских литературных контактов З. М. Потапова отмечает, что одновременное появление в Италии в 1876 г. второго издания перевода повести «Вешние воды» (1-е издание отдельной книгой вышло в 1873 г.) и сборника повестей Тургенева, содержавшего «Первую любовь» и «Асю», свидетельствует об успехе произведений писателя у итальянской публики (Потапова З. М. Русско-итальянские литературные связи. М., 1973, с. 105). При жизни Тургенева появились переводы повести «Ася» на датский («Assja». Paa Dansk ved V. Mi& #248; ler. — В кн.: Turgenjew Smaa Fortaellinger. Kj& #248; benhavn, 1872) и шведский языки («Assja». & #214; fvers. af G. & H. — в кн.: Turg& #233; njev I. Ber& #228; ttelser. K& #246; ping, 1876), a также и на апглийский — в Америке (журнал «Galaxy», 1877, v. XXIII, p. 368–394). Перевод «Аси» на датский и шведский языки был осуществлен в годы, когда «Тургенев имел в Скандинавии блестящий, ни с чем не сравнимый успех». Скандинавские историки литературы говорят об особом «тургеневском периоде» в датской литературе в семидесятые годы XIX в. (см.: Шарыпкин Д. М. Русская литература в скандинавских странах. Л.: Наука, 1975, с. 25).

По окончании работы над повестью Тургенев сразу обратился к ряду своих друзой, прося сообщить свое мнение о ней. Одобрение некоторых из них (Анненков, Некрасов) должно было предшествовать опубликованию повести, большинства же отзывов автор ожидал как откликов на появление произведения в печати. Сам писатель был доволен своей работой, хотя у него и не было уверенности в том, что она встретит сочувствие читателей. 18 (30) декабря 1857 г. Толстой писал Некрасову: «Тургенев пишет, что прислал вам повесть < … > Слава богу, он пишет о ней без свойственной, ему болезненной скромности» (Толстой, т. 60, с. 244). «Толков предвидится короб хороший», — как бы отвечая на сомнения Тургенева, писал ему П. В. Анненков 21 декабря ст. ст. 1857 г. по получении рукописи «Аси» в Петербурге (Письма П. В. Анненкова к И. С. Тургеневу. — Труды ГБЛ, вып. III, с. 74). Первые одобрения литераторов были получены Тургеневым из редакции «Современника». 10 (22) января 1858 г. И. И. Панаев сообщал ему: «Повесть твоя — прелесть. Спасибо за нее: это, по-моему, одна из самых удачных повестей твоих. Я читал ее вместе с Григоров< ичем>, и он просил написать тебе, что внутри у тебя цветет фиалка» (Tu круг Совр, с. 100). В следующем письме, сообщающем об опубликовании «Аси» и о высылке автору оттисков, Панаев называет повесть Тургенева «прелестной», «приводящей в восторг и публику и литераторов, даже г-на Щедрина» (там же, с. 103). Последнее сообщение, очевидно, было важным для Тургенева как известие о реакции представителя новой демократической литературы на его произведение.

Те же мотивы: утверждение лиризма как определяющей стихии произведения и сообщение о реакции «новых людей», литераторов-демократов, — содержатся и в отзыве, посланном Тургеневу Некрасовым. «Обнимаю тебя за повесть и за то, что она прелесть как хороша. От нее веет душевной молодостью, вся она — чистое золото поэзии. Без натяжки пришлась эта прекрасная обстановка к поэтическому сюжету, и вышло что-то небывалое у нас по красоте и чистоте. Даже Чернышевский в искреннем восторге от этой повести» (письмо от 25 декабря ст. ст. 1857 г. — Некрасов, т. X, с. 374).

Мысль об общественном значении повести Тургенева легла в основу статьи Чернышевского «Русский человек на rendezvous» (Атеней, 1858, № 18, ч. 3, с. 65–89). Как бы издеваясь над блюстителями «лояльности» журналов, Чернышевский подчеркивал, что отсутствие прямых политических обличений — «Повесть имеет направление чисто поэтическое, идеальное, не касающееся ни одной из так называемых черных сторон жизни» (Чернышевский, т. V, с. 156) — не исключает «безотрадного впечатления», производимого повестью на читателя. Не анализируя всесторонне произведения Тургенева, Чернышевский ставит важнейший социально-политический вопрос на материале повести — недаром в подзаголовке ее стоит: «Размышления по прочтении повести г. Тургенева „Ася“». Критик сознательно отвлекается от лирического пафоса произведения: «Бог с ними, с эротическими вопросами, — не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крестьян. Но сцена, сделанная нашим Ромео Асе, как мы заметили, — только симптом болезни, которая точно таким же пошлым образом портит все наши дела…», — пишет он (там же, с. 166).

Проводя аналогию между г-ном H. H., которого он именует Ромео, с одной стороны, и Печориным («Герой нашего времени» Лермонтова), Бельтовым («Кто виноват?» Герцена), Агариным («Саша» Некрасова), Рудиным — с другой, Чернышевский устанавливает социальную типичность поведения героя «Аси». Критик признает, что г-н H. H. принадлежит к лучшим людям дворянского общества, но дает ясно понять читателю, что историческая роль деятелей подобного типа сыграна, что они утеряли свое прогрессивное значение. Возвращаясь к проблематике своей статьи «Стихотворения Н. Огарева» (Совр, 1856, № 9), Чернышевский уже не стремится установить связь нового этапа революционной борьбы с предшествовавшим, деятелями которого были дворянские протестанты. Пафос статьи в размежевании с либералами, боящимися народной революции.

Подход Чернышевского к проблеме, действительно волновавшей Тургенева во время его работы над «Асей», конечно, не мог импонировать писателю. Тургенев дал в повести слабый намек на сходство ситуации его повести с сюжетом «Евгения Онегина» Пушкина. Чернышевский продолжил эту аналогию, распространив ее на ряд произведений о «лишних людях». Тургенев, критикуя дворянский дилетантизм, упомянул «неясные речи, в которых так охотно разливается русский человек» (см. с. 163). Чернышевский подхватил эту критическую формулу, характеризующую дворянство, перефразировал ее и превратил в ироническое иносказательное выражение, ставшее заглавием статьи («Русский человек на rendez-vous»), a затем нарицательным обозначением трусости русских либералов.

Статья «Русский человек на rendez-vous» явилась одним из наиболее ярких политических выступлений революционной демократии против либерализма. Г. В. Плеханов писал об этой статье: «Нам никогда не случалось читать такой злой и вместе до такой степени меткой характеристики российского либерализма» (Плеханов Г. В. Сочинения. 2-е изд. М.: Госиздат, 1925. Т. V, с. 85). В. И. Ленин напоминал о статье Чернышевского и ее полемическом заглавии, осуждая политику русских либералов, позорно капитулировавших в годы реакции: «Совсем как пылкий тургеневский герой, сбежавший от Аси, — про которого Чернышевский писал: «Русский человек на rendez-vous»» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 14, с. 280).

Чернышевский критиковал «лишних людей» — героев Тургенева — совершенно с других позиций, чем С. С. Дудышкин, который в статье «Повести и рассказы И. С. Тургенева» (Отеч Зап, 1857, № 1, т. СХ, отд. II, с. 1 — 28) противопоставил «больную личность русского человека XIX столетия» честному труженику — буржуазному дельцу (там же, с. 23–27). Однако и Дудышкин ставил перед Тургеневым вопрос об исторических судьбах «лишних людей».

На этом вопросе сосредоточил также свое внимание П. В. Анненков в статье «Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской „Аси“» (Атеней, 1858, № 32, ч. 4, с. 322–350), являющейся ответом на критическое выступление Чернышевского («Русский человек на rendez-vous»). Анненков возражает Чернышевскому по самому существу поднятых им проблем. Критику либеральных деятелей он отводит, утверждая, что русская жизнь, в отличие от западной, не требует энергических, революционных натур. Резко расходясь с Чернышевским в оценке современного исторического момента и состояния русского общества, Анненков провозглашает дворянский либерализм главным и единственным «орудием» прогресса, а его представителей «судьями и ценителями современных идеи». Увлечение революционно-демократическими идеями Анненков считал временным и быстро преходящим. Эти положения статьи Анненкова не соответствовали отношению Тургенева к герою его повести. В отличие от Анненкова, Тургенев не считал «слабого человека», свободомыслящего, но пассивного дворянина главной фигурой современною общества. Наблюдая и объективно оценивая тенденции исторического развития, он склонен был думать, что действенные героические натуры более соответствуют духу времени и настроениям нового поколения, чем «лишние люди», что демократизация культурного слоя — процесс закономерный и неотвратимый. Автор «Аси» глубоко проникал в противоречия характера передовых людей из дворянства. Именно глубину этических требований, с которыми подходил Тургенев к современникам, и свойственное ему умение отразить жизнь и характеры во всей их сложности ценил Салтыков-Щедрин, который утверждал, что критику нельзя «уловить» героев Тургенева. «Поэтому-то хоть о Тургеневе и много писали, но не прямо об нем, а лишь по поводу его. Можно написать много чепухи о лишнем человеке, как это и сделал Стерван < Степан> Дудышкин, можно коснуться русского человека на rendez-vous, но о самом Тургеневе писать невозможно. Сочинения его можно характеризовать его же словами…», — утверждал M. E. Салтыков (Салтыков-Щедрин, т. XVIII, с. 212).

Эти строки письма Салтыкова к Анненкову выражали досаду одного из самых политически радикальных писателей на то, что критика упускает из виду специфику творчества Тургенева, в произведениях которого интимно-лирическое начало и социальная проблематика слиты в нерасторжимое единство. Упрек его относился и к Чернышевскому, но в меньшей мере, чем к Дудышкину и даже Анненкову — адресату письма. Однако обостренный интерес к социально-политической стороне проблематики повести был вполне закономерен в годы революционной ситуации. Характерно, что социально-политические проблемы ставил в связи с разбором этой повести даже Анненков, который в своем первом после прочтения «Аси» отклике — письме Тургеневу от 21 декабря ст. ст. 1857 г. — рассматривал ее как «откровенный шаг к природе и поэзии» (Труды ГБЛ, вып. III, с. 73). Подчеркивая поэтичность повести, Анненков сравнивал ее с либретто оперы, которая возникает в душе читателя (там же, с. 74)[91].

16 января 1858 г. E. Я. Колбасин, который принял повесть с энтузиазмом, сообщал Тургеневу: «Сейчас от Тютчевых пришел, где произошел спор по поводу „Аси“. Им не нравится. Находят, что Ася лицо натянутое, не живое. Я говорил противное, и подоспевший к спору Анненков совершенно поддержал меня и блистательно их опровергал» (Т и круг Совр, с. 348). Но и самому Анненкову образ Аси казался необычайным и неожиданным, хотя он и утверждал, что «холопско-благородная кровь» героини повести может «объяснить» «внезапное ее сумасшествие любви» (Письма П. В. Анненкова к И. С. Тургеневу. — Труды ГБЛ, вып. III, с. 74). Лишь через девять лет, когда «решительные» женские характеры заявили о себе в жизни русского общества, Анненков, наряду с Лизой из «Дворянского гнезда», отнес и Асю к числу героинь, глубоко и по-своему мыслящих, которые произвели большое впечатление на публику «благодаря столько же их женственной грации, сколько и выражению своеобычной идеи, игравшей на их физиономиях» («Русская современная история в романе И. С. Тургенева „Дым“». — ВЕ, 1867, № 6, с. 111). В конце же 1850-х годов пылкая, отважная и решительная Ася казалась некоторым «надуманной» фигурой. В. П. Боткин писал Фету: «„Ася“ далеко не всем нравится. Мне кажется, что лицо Аси не удалось — и вообще вещь имеет прозаически придуманный вид. О прочих лицах нечего и говорить. Как лирик, Тургенев хорошо может выражать только пережитое им…» (Фет, с. 236). Фет был согласен с мнением Боткина (см. письмо к нему Тургенева от 26 февраля (10 марта) 1858 г.).

Л. Н. Толстой решительно осудил повесть Тургенева при ее появлении: «„Ася“ Тургенева, по моему мнению, самая слабая вещь из всего, что он написал», — утверждал он в письме к Некрасову от 21 января (2 февраля) 1858 г. (Толстой, т. 60, с. 252). Ср. ответ Тургенева Л. Н. Толстому от 27 марта (8 апреля) 1858 г.

Резкость осуждения Толстым «Аси» заставила Некрасова даже предположить, что он движим чувством соперничества (см. письмо Е. Я. Колбасина Тургеневу от 6 (18) февраля 1858 г. — Т и круг Совр, с. 350). Однако в отношении Толстого к «Асе» нашли выражение принципиальные расхождения его с Тургеневым, которые впоследствии, в 1861 году, привели писателей к ссоре и к разрыву отношений на семнадцать лет. В отличие от Боткина и Фета, Толстой прекрасно чувствовал, что история, рассказанная в повести, интимно близка автору, но это-то, вероятно, и отталкивало его от произведения. Толстой, встречавшийся с Тургеневым за границей, в Париже и Дижоне, в 1857 году, несомненно, знал о том, как Тургенев «решил» для себя и своей внебрачной дочери Полины неразрешимый вопрос, наложивший отпечаток на характер и судьбу Аси. Тургенев переселил Полину во Францию, дал ей воспитание французской барышни и, примирившись с тем, что она никогда не вернется в Россию, сделал невозможной ее встречу с матерью — простой женщиной. Ожесточенность ссоры 1861 года, непосредственным поводом которой явился спор о воспитании Полины, заставляет предполагать, что раздражение у Толстого назревало исподволь и давно (см.: Фет, с. 370–371). Некоторые современники утверждали, что Толстой бросил Тургеневу обвинение в том, что, будь Полина его «законной» дочерью, воспитание ее носило бы другой, более разумный и свободный от лицемерия характер (см.: Гаршин Е. Воспоминания об И. С. Тургеневе. — ИВ, 1883, т. XIV, с. 389–390).

Выразив свое отрицательное отношение к «Асе» сразу после ее появления, Толстой, однако, неоднократно возвращался к этому произведению, перечитывал его и ценил некоторые его художественные достоинства. С. Л. Толстой вспоминает: «Помню < … > он < Л. Н. Толстой> хвалил „Затишье“, начало „Аси“, „Вешние воды“» (Толстой С. Л. Очерки былого. Изд. 4-е, дополненное. Тула, 1975, с. 295). В мемуарах С. Л. Толстого содержится рассказ о случае, свидетельствующем о том, что Л. Н. Толстой неоднократно вспоминал отдельные эпизоды повести и возвращался к обсуждению их. «Однажды я слышал, как он < Фет> сказал про то место в „Асе“, где Ася кричит отплывающим в лодке: „Вы въехали в лунный столб“: „Ася не могла этого видеть, потому что лодка, въезжая в лунный столб, разбивает этот столб волнением воды. Тургенев это выдумал“. Мой отец сперва согласился с этим, но как-то после этого, увидав с берега реки, как лодка въехала в лунный столб и не разбила его, он вспомнил слова Фета и признал, что прав был Тургенев, а не Фет» (там же, с. 324).

Очевидно и образ Аси оставил след в сознании Л. Толстого. Некоторые черты внешности героини Тургенева и ее характера (женственность, сочетающаяся с угловатостью подростка, «мальчика в юбке», исключительная чуткость, эмоциональность, доходящая до страстности) находят себе соответствие в характеристике Наташи Ростовой — героини романа Толстого «Война и мир» (особенно на ранних стадиях работы писателя над его текстом). Это сходство может быть отчасти объяснено и тем обстоятельством, что при создании этих образов у обоих писателей возникали ассоциации с Миньоной, героиней романа Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1793–1796). Об этом см.: Лотман Л. М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века. Л., 1974, с. 100; Бранг П. Образ Миньоны у Тургенева. — В кн.: Сравнительное изучение литератур. Сборник статей к 80-летию академика М. П. Алексеева. Л., 1976, с. 285–293; Brang Р. I. S. Turgenev. Sein Leben und sein Werk. Wiesbaden, 1977, S. 132–135.

Один из наиболее ранних сочувственных отзывов критики о повести «Ася» появился в газете «С.-Петербургские ведомости» (1858, № 26). Критик этой газеты назвал произведение Тургенева «в высшей степени грациозным рассказом». Он отметил сходство сюжетов «Аси» и «Евгения Онегина» Пушкина и утверждал, что невольное воспоминание о знаменитом романе в стихах не вредит восприятию «Аси». «Такой тонкой кисти в обрисовке характеров, такой благородной нежности в изображении душевных движений, какую мы встречаем у г. Тургенева, нет ни у кого другого из наших писателей». Этот отзыв сообщил Тургеневу Е. Я. Колбасин (см.: Т и круг Совр, с. 350–351).

Обстоятельному анализу подверг характеры героев повести Тургенева Д. И. Писарев в статье «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова» (Рус Сл, 1861, № 12). Критик отводит здесь значительное место характеристике Аси. Если Анненкову и другим друзьям Тургенева Ася, сразу после выхода из печати повести, казалась редкой, исключительной натурой, демократу Писареву она представляется образцом «свежей энергической девушки». «Ася — милое, свежее, свободное дитя природы», — пишет он (см.: Писарев, т. I, с. 249) и, противопоставляя ее испорченным светским воспитанием девицам, подвергает критике всю дворянскую систему воспитания. Писарев считает, что характеры, подобные Асе, доказывают необходимость общественной эмансипации женщины, ибо служат подтверждением того, какие необъятные творческие и нравственные силы таятся в женщине. Писарев особенно ценит в Асе то, что она «умеет по-своему обсуживать свои собственные поступки и произносить над собою приговор» (там же, с. 251), «в одно время и живет и думает о жизни» (там же, с. 253). Этой самобытности, самостоятельности мысли и поведения критик не находит у героя повести, который кажется ему представителем «золотой середины», носителем морали дворянского общества. Г-н H. H., по мнению Писарева, живет чужими идеями, которых «не может осилить и переварить» (там же, с. 256). Отсутствие оригинальности и неспособность к действию — вот «вопиющие недостатки» героя «Аси», по мнению Писарева. Критик рассматривает также характер Гагина, которого он считает человеком, свободным от предрассудков и узости, характерной для дворянской среды.

Впоследствии «Ася» оставалась одним из любимых произведений демократических читателей. При этом некоторые из них, следуя за Чернышевским, видели основной смысл этой повести в политическом осуждении либерального дворянина; другие — напротив, рассматривали ее как произведение, в котором торжествует чисто лирическое начало (см.: Антонович M. А. Современные романы. — Совр, 1864, № 4, с. 234; Кропоткин П. Идеалы и действительность в русской литературе. СПб., 1907, с. 103). Этот своеобразный «спор» нашел свое проявление и впоследствии в литературоведческих трудах. H. M. Гутьяр выступил против причисления героя «Асю» к «лишним людям». Он видел в этом образе черты сходства с Лаврецким и считал, что Анненков несет значительную долю вины в «заблуждении» читателей и критиков, приравнивающих г-на H. H. к Рудину (см.: Гутьяр H. M. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, с. 366–367).

Рассматривая повесть «Ася» как глубоко лирическое произведение, H. M. Гутьяр впервые установил реальные жизненные факты, под влиянием которых сложился сюжет повести. Исследователь констатирует: «При жизни Тургенева рассказывали, да и в настоящее время еще держатся того мнения, будто в своей „Асе“ Иван Сергеевич изобразил характер и отчасти самую судьбу дочери» (там же, с. 118), и возражает: «…ничего общего между двумя названными девушками не было. Оригиналом для „Аси“ на самом деле послужила побочная дочь его дяди, взятая на воспитание Варварой Петровной Тургеневой, девочка, носившая то же имя Анны» (там же, с. 118–119).

Образы и ситуации повести «Ася» складывались под впечатлением многих лиц, на основе ряда живых наблюдений писателя. Действительно, одним из прототипов Аси была внебрачная дочь H. H. Тургенева — Анна. В письме к П. Виардо от 31 августа (12 сентября) 1850 г. Тургенев рассказывает подробно об оригинальном характере этой девочки. Многие ее черты: пылкость, правдивость, чуткость — напоминают Асю, героиню будущей его повести. В 1850 г. этой девочке, которую в семье звали Асей, было пять лет, а в пору, когда Тургенев работал над повестью «Ася», — 12 лет. Писатель не мог предвидеть, что через несколько лет, в 1859 году, она по-своему решит вопрос о своем двусмысленном общественном положении, выйдя замуж за недавнего крепостного Степана — замечательного мастера поварского искусства. Степан отличался независимостью нрава, был готов мстить своим бывшим господам за несправедливость и на всю жизнь привязался к И. С. Тургеневу, который купил, а затем отпустил его на волю. Однако, несмотря на ряд черт, дающих основание считать дочь H. H. Тургенева прототипом ее «тезки» в повести, нельзя согласиться с Гутьяром, который на этом основании «отводит» Полину как возможный прототип. А. И. Белецкий, поддерживая мысль о том, что характер незаконной дочери дяди подсказал писателю некоторые черты героини, справедливо пишет о прототипах как о «слагаемых», «сумма» которых дает очерк художественного образа, возникающего в произведениях Тургенева (см.: Белецкий А. Тургенев и русские писательницы 30 — 60-х гг. — Творч путь Т, с. 136 и 147).

Если бы история героини повести Тургенева ассоциировалась в его сознании только с положением Анны, возможно он не писал бы это произведение, как сказано в его письме от 27 марта (8 апреля) к Л. Н. Толстому, «чуть не со слезами». Судьба собственной дочери волновала писателя, заставляла его каждый раз с глубокой болью задумываться над вопросом о положении «незаконных» детей. Тексты повести (окончательный, а отчасти и черновой) содержат немало подробностей, восходящих к истории Полины. Так, резкий перелом от положения «холопки» к положению барышни был именно в жизни Полины. Тургенев рассказывал о жизни своей дочери в доме В. П. Тургеневой: «…вернувшись в Спасское, я узнал следующее: у прачки была девочка, которую вся дворня злорадно называла барышней, и кучера преднамеренно заставляли ее таскать непосильные ей ведра с водою. По приказанию моей матери, девочку одевали на минуту в чистое платье и приводили в гостиную, а покойная мать моя спрашивала: „Скажите, на кого эта девочка похожа? “» (Фет, с. 158). Вписав в текст черновой рукописи слова: «Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый раз надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку» (см. с. 170, строки 18–20), Тургенев подверг нескольким переделкам фразу о том, «что должно было произойти в Асе, когда она вдруг сделалась барышня». По одному из вариантов «она захохотала, потом заплакала». Писатель живо интересовался переживаниями своей дочери в момент ее водворения в дом Виардо. 1 (13) декабря 1850 г. он писал П. Виардо: «…ни на одну минуту не переставал думать о вас < … > и о маленькой Полине». 8 (20) декабря спрашивал: «Напишите мне, какого цвета ее самое красивое платье < … > Я всё возвращаюсь к этому ребенку…». Подобно Асе, Полина оказалась перед тем фактом, что «в России никакое образование не в силах вывести девушек из фальшивого положения» (см.: Фет, с. 158–159). Во фразе повести: «…Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затруднения, препятствующие его возвращению в Россию» (см. с. 162, строки 7–9) — слова «на какие-то затруднения» варьировались «на невозможность». Именно о невозможности возвращения Полины в Россию неоднократно говорил и писал Тургенев. Первоначальный вариант эпизода воспитания Аси, рисующий «приютившую» Асю великосветскую семью и ссоры ее с кузинами, потому, видимо, и был отброшен Тургеневым, что мог быть воспринят как намек на положение Полины. После 1857 года Тургенев был вынужден взять Полину из семьи Виардо, так как она не могла ужиться со старшей дочерью хозяйки дома (см.: Гутьяр Н. М. Указ. соч., с. 124–125). Уколы самолюбия, которые испытала Ася в пансионе, в окружении барышень «из хороших фамилий», очевидно, тоже воспроизводят переживания Полины. Уже в 1850-м году Тургенев был вынужден «придумывать» ей фамилию на случай поступления в пансион (см. письмо к П. Виардо от 4 (16) декабря 1850 г.) и лишь через семь лет, 26 декабря 1857 г. (7 января 1858 г.) с торжеством сообщил: «Мое дорогое дитя, прошу тебя впредь подписываться П. Тургенева и передать г-же Аран (директрисе пансиона, в котором училась Полина), чтобы это имя писалось всюду, где речь идет о тебе». Было в жизни Полины в это время и любовное увлечение, окончившееся разочарованием. О. Аргамакова передает рассказ Тургенева: «Дочь моя одно время стала скучать, хиреть и, видимо, страдала < … > Наконец, она сама призналась, что влюблена в одного из учителей того пансиона, в котором воспитывалась. Я обратился к молодому человеку, но он отвечал: „Mademoiselle est charmante, mais!.. но я не расстанусь с своей свободой“» (ИВ, 1884, т. XV, с. 334).

В изображении взаимоотношений Гагина и Аси, возможно, отразились воспоминания Тургенева о его юношеской привязанности к побочной дочери В. П. Тургеневой В. Н. Богданович, которая в качестве воспитанницы росла в доме его матери (см.: Шитова, с. 27–30).

К числу лиц, так или иначе оказавших влияние на творческий замысел писателя, невольно подсказавших ему отдельные ситуации повести, возможно, относятся Фет и его сестра Надежда Шеншина, которые путешествовали по Германии, Франции и Италии и осенью 1856 года (до конца января 1857 г.) встречались с Тургеневым в Париже. Фет нежно любил свою сестру и чрезвычайно заботился о ней. Будучи кирасирским офицером, он посещал Надежду в пансионе в Петербурге и вел переговоры с ее начальницей — директрисой (ср. с. 172, строки 15–17). В пору своего пребывания в Париже страстная и болезненно экстравагантная сестра Фета тяжело переживала свой неудачный роман с неким Эрбелем. Болезнь, слезы, истерики, которыми сопровождались эти переживания, заставили Фета задуматься над тем, чтобы выйти в отставку и поселиться вместе с сестрой (см.: Фет, с. 179). Помимо этих обстоятельств беседы с Фетом, в течение всей жизни страдавшим от ложного своего положения в семье, от «неправильности» своего происхождения, возможно, еще раз ставили перед Тургеневым и без того мучивший его вопрос.

Следы общения с Фетом и отзвуки его поэзии ощутимы в «Асе». В двух особенно ценившихся Тургеневым стихотворениях Фета можно отметить лирический сюжет, близкий к сюжету «Аси»: «Какое счастие: и ночь и мы одни» и «Что за ночь! Прозрачный воздух скован» (см.: Лотман Л. М. Тургенев и Фет. — В кн.: Тургенев и его современники. Л., 1977, с. 36–42).

В числе прототипов героев «Аси» обычно называют и москвичей брата и сестру Сабуровых, с которыми писатель познакомился в Зинциге и встречался в течение нескольких дней, а 26 июня (8 июля) 1857 г. совершил прогулку в долину реки Ары. Тургенев писал 5 (17) июля 1857 г. Герцену: «…они оба — и брат и сестра — принадлежат к числу самых милых русских, с какими мне только удавалось встречаться» (ср. наст. том, с. 153, строки 8 — 15, где г-н H. H. сравнивает Гагиных с другими русскими туристами, с которыми ему приходилось встречаться за границей). Обращает на себя внимание и тот факт, что Гагины в повести, покинув З., отправляются через Кёльн в Лондон, как и Сабуровы. 8 (20) июля 1857 г. Герцен сообщал Тургеневу: «Сабуровых видел» (Герцен, т. XXVI, с. 106). Знакомство, которое Тургенев свел в Зинциге с художником А. П. Никитиным, оставившим военную службу ради занятий живописью, тоже не прошло бесследно для автора «Аси». Оно, вероятно, натолкнуло писателя на мысль сделать Гагина художником, пишущим этюды в окрестностях Зинцига, и приурочить беседы героев ко времени работы Гагина над этюдами. Возможно, что от Никитина Тургенев слышал вложенные им в уста Гагина сетования на то, что он упустил много времени, поздно стал учиться живописи.

…дела давно минувших дней… — Цитата из поэмы А. С. Пушкина «Руслан и Людмила» (1820) — начало первой песни.

…я чуть с ума не сошел в дрезденском «Грюне Гевёлбе». — Gr& #252; ne Gew& #246; lbe — в буквальном переводе «Зеленый