Часть 3. Оранжевые сапоги

Женщина (45 лет) лежит на больничной койке в коридоре обшарпанной больницы. Голова в бинтах. Сначала она говорит медленно и с трудом, как человек, перенесший инсульт. Постепенно (примерно через минуту) ее речь становится живее, женщина встает с кровати, надевает оранжевые сапоги...

- Все началось с того, что в магазине продавщицы меня спросили, в обувном магазине, прикиньте: " Вы в поэзии разбираетесь? "

«А что это бросается в глаза?» - так я им ответила.

...Да, я с детства пишу стихи, а потом в институте писала, сейчас пишу. А что это запрещено? Это плохо? Нет, меня не печатали, если это иметь в виду. Рифмы, говорят, у меня далеко ассонансные или даже глагольные... Но сейчас все так пишут. Просто они не читают современной поэзии... Еще мне говорили, что стихи длинные... Но им-то в обувном какое дело до моих стихов? "

Спрашиваю у продавщиц: " Как это соотносится с моим желанием купить сапоги? "

Они, две сопливые малолетки - какие-то маленькие, худые, видно, деревенские, без образования, мне сказали: " Никак не соотносится. Просто мы тут кроссворд разгадываем. Русский поэт из шести букв нужен.

«Пушкин», - говорю, а они: «Не подходит. Про Пушкина мы и сами слышали».

А я же не знаю, может, они дуры. Так и оказалось: они " учащегося на курсах" как " студента" отгадали, причем, во множественном числе - «студенты», а надо было - " слушатель".

Короче, я купила сапоги, не померив. Что-то нашло на меня, я не хотела при них мерить. При этих «студентах». Сказала: " Вижу, что на меня сапоги, беру". Они нехорошо переглянулись между собой и ничего не сказали.

Сапоги были, действительно, классные, оранжевые, остроносые с металлической цепочкой, на высоких каблуках. У меня таких никогда не было... Надо было, конечно, померить. Но не получилось. Какое-то смятение у меня в душе было после их вопроса.

Дочери мои сапоги тоже понравились. Она мне даже сказала: " Ма, ты, что в них по улице собралась ходить? Это ж молодежные, отдай мне".

" Ну и что, я в них буду моложе выглядеть", - так я ей ответила.

Сейчас, спустя время, я понимаю, сапоги надо мерить. Чтобы не говорили. Потому что они оказались мне великоваты. Существенно великоваты. Ноги в них то и дело подворачивались. Но я нашла выход - стала надевать на теплые носки. Ноги стали подворачиваться реже... Но я только по комнате в них ходила... Берегла сапожки... А в первый раз на улицу надела только спустя месяц, в филармонию, на концерт Тимура Шаова. Надела и пошла. Стараясь сохранять равновесие.

Когда до остановки оставалось метров десять я упала и очень сильно ударилась затылком. Как никогда... А было очень грязно... После дождя... Я испачкала свое пальто, свезла ладошки, заплакала. Сижу в грязи и думаю, вот так сходила на концерт Шаова... Я одна пошла на концерт: дочери Шаов не нравится. " Что я дура, на Шаова ходить? " - так сказать у нее в порядке вещей.. Или посуду не помыть. Пусть вся раковина будет в грязной посуде, а ей все по большому барабану. Будто и не моя дочь.

Сижу я в грязи, плачу, и вдруг слышу скрип тормозов и голос откуда-то из-под облаков: " Девушка, вам помочь? "

А меня девушкой уж лет десять никто не называл. Только в троллейбусе... Но там все - девушки и молодые люди... В общем, после " девушки" я, может, и сама бы встала, но говорю: " Помогите, молодой человек". А он, действительно, молодой, это я не преувеличиваю. Лет 30. Или даже моложе...

Он поднял меня и спрашивает: " У вас такие красивые сапоги. Может быть, вас подвезти? Вам куда надо? " - и двери в машину свою открывает. А машина у него, как маленький автобус.

Я говорю: " В филармонию собралась, но теперь какая филармония? ".

Он отвечает, улыбаясь во все до последнего зубы: " Действительно, давайте в филармонию в другой раз сходим, а сейчас - лучше в ресторан, потанцуем".

Я в ресторанах никогда не танцую, мне вообще нравятся рестораны без музыки, чтоб поговорить можно было, но я ему об этом не сказала, мне это показалось неуместным. Думаю, один раз потанцую, Шаов меня простит. Не надо показывать своего превосходства над мужчинами... Я допоказывалась уже однажды... Говорила, что у нас общего, если ты Ахматову не читал...

В ресторане мы танцевали танго... В оркестре были какие-то необыкновенные люди, с высшим консерваторским образованием, наверное... У них были очень умные глаза. Я таких давно не видела... Меня поразил гитарист - пронзительный взгляд. И потрясающая техника - я не могла уследить за его пальцами. Мне сказали, что это бразильская школа. «Колибри» называется. Их там с детства этому учат... Не знала...

Я никогда раньше танго не танцевала. Комплекция не та. А в танго, знаете, – женская нога должна лежать на плече у партнера... Это там в порядке вещей... Но в тот вечер у меня все получилось. Сама не знаю, как. Будто я стала другим человеком. Сотканной из воздуха и рифм. Мне даже казалось, что я могу взлететь над землей. Но это отчасти за счет шампанского, которое я сто лет не пила.

А потом я ему до утра читала свои стихи. С ассонансными и глагольными рифмами. А он просил: «Еще, еще». Говорил, что их обязательно надо издать: " Вы знаете, сейчас свобода слова, и всё издают, а ваши стихи - просто чудо".

Когда я исчерпала свой стихотворный запас, то стала читать стихи экспромтом. Он говорил, расскажи, к примеру, как ты можешь любить, расскажи в стихах. И я придумывала. За минуту... Жаль, ничего не записала... Помню, говорила, что ради любви готова пойти на костер. Как-то очень красиво получалось, потом, сколько ни старалась, не могла вспомнить. Фразу только помню - «запах жареной Жанны Д'Арк постоянно витает над пляжем, где твоя фляжка, дружок?». Помню, как он говорил: «Вы – гений». И я верила ему. В такое легко и приятно поверить.

Он просил придумать что-нибудь про него. И я сравнивала его с космонавтом, заснувшим на орбите, а я типа стою на земле и кричу: «Проснись! Уже утро». А он отвечает: «Это у вас на земле утро, а у меня бесконечная ночь, потому что я следую за солнечной тенью. Так задумали ученые». Насколько я помню, получилось не хуже, чем «Опустела без тебя земля»... Мы перешли на ты.

Надо ли говорить, что домой я в ту ночь не вернулась. Как он снимал с меня мои оранжевые сапожки... Как он гладил мои ножки... Целовал каждый пальчик...

Не вернулась я и на следующий день... Дочь меня искала – у филармонии, по моргам (особая примета – оранжевые сапоги), у подруг. Ей и в голову не могло прийти, что ее мать на Гавайях... А у него был личный самолет... Мы несколько раз облетели вокруг Земли прежде чем приземлились на Гавайях – он хотел показать мне всю Землю, вдруг у меня больше не будет такой возможности... Приземлившись, мы сняли лучшую виллу. Настоящий дворец. Как в тысяче и одной ночи. С евнухами-арабами в шортах и тюбетейках. С золотыми подносами, на которых истекали соком шикарные и уже разрезанные фрукты – яблоки, персики, фейхоа. На майсенском фарфоре возлежали жареные фазаны с глазами цвета черной икры. Потом оказалось, что это и есть черная икра.

Он говорил: «Я обожаю тебя, моя фея».

Вот интересный момент, о котором я не упомянула сразу. Он не сказал мне, как его зовут. «И вы свое имя мне не говорите, пусть между нами будет элемент недосказанности», - так объяснил.

Я его называла «сэр», а он меня - «фея», надо же было как-то общаться...

А потом он мне сказал, что пора возвращаться домой, мол, ему нужно забрать из ремонта яхту...

Я ему говорила: «Бог с ней с этой яхтой, и без нее люди живут». А он заладил: «Яхта, яхта, яхта, яхта, яхта».

Что тут скажешь. Полетели домой за яхтой.

А утро было такое, знаете, тревожное - облака густые и непрозрачные, как творог на синей тарелке. И редкие солнечные лучи торчали из облаков, как зубочистки. Колючее небо над Гавайями.

Женщина возвращается на больничную койку, снимает сапоги. Речь ее становится заторможенной, как и в начале монолога.

...Мы летели тяжело и долго, хотя он и шутил постоянно... Облетали воздушные ямы... Потом нас долго не принимал аэропорт. И мы кружили над городом... (женщина надолго замолкает) А потом мы сорвались в штопор... Он погиб, мой сэр (женщина плачет), а я выжила... Дура старая, бездарная, бестолковая, толстая... Кому теперь нужны мои стихи? Дочери? Ей они по барабану... А зачем мне теперь жить? Незачем... Сапоги? Вот они стоят, как новые... Надевай и иди. Только куда? В филармонию? А смысл? Шаов уже уехал...

Часть 4. Спящая красавица. (автор Андрей Кряснящих г. Харьков)

Вы, может быть, не знаете, но я тоже любила одного человека. Он был единственным, если вы понимаете, о чем я говорю. Самым нежным, самым ласковым, самым искушенным, как пишут в тех романах, над которыми он смеялся. Как принято говорить он вобрал в себя весь мой мир. Если можно так выразиться, мне не нужен был никто другой. И вот полгода назад – примерно тогда, он вышел и пропал. Я не верю, что он исчез. Не верю, что покинул меня. Вы знаете, у меня сильное предчувствие, что он со дня на день вернется, с того самого момента, как он ушел. Вы слушаете?

Я понимаю, что говорю коряво и путано. Вам должно быть, не совсем понятно, что я хотела сказать. Давайте я вам лучше притчу расскажу, аллегорически передам свои чувства. Когда я была маленькой, у меня, надо полагать, была старенькая бабушка, которой, кажется, ее бабушка рассказывала сказку. Но ее бабушка не успела рассказать ей сказку полностью. Только начало. И тогда моя бабушка, будучи маленькой девочкой, сама придумала конец сказки. Вы знаете эту сказку, ее все знают, это сказка о спящей принцессе. Начало у моей сказки такое же, как всегда: свет мой зеркальце, семь гномов, отравленное веретено, стеклянный гроб и ожидание прекрасного принца, от поцелуя которого она должна проснуться. А дальше интерпретация моей бабушки. Ей, не надо иронизировать, в ее интерпретации такие архетипы из подсознания всплывают, такие мифологемы вы-крис-тал-ли-зо-вываются! Вот так.

Так вот. Лежит прекрасная принцесса в стеклянном гробу в ожидании своего принца. Все слышит, все чувствует, а ни пошевелиться, ни сказать ничего не может. А принцы, прослышав об этом, со всех сторон съезжаются к гробу. Сотни, тысячи, сотни тысяч принцев. Толчея у гроба, драки, поножовщина среди принцев, мордобой (статья 106-я новой редакции). Наконец появляется лидер, расставляет всех принцев в очередь к гробу – и тянется эта очередь… ну, в общем, длинная получается очередь, очень длинная. Каждый из рыцарей по очереди подходит к спящей принцессе, целует ее в уста, ждет реакции и, разочарованный, уходит. Остальные в ожидании костры палят, шашлыки жарят, пьют водку и играют в карты на полцарства. И так день за днем, годы за годами. Крики, ругань, смех и бесконечные поцелую. Абсолютно не знакомых ей мужчин. Обоняние у нее, тоже сказать, не нарушено сном. Да и осязание, кажется. Она чувствует запах лука и перегара, пот немытых тел, щетину небритых лиц, чужая слюня стекает по подбородку, садятся мухи, слепни и оводы, а он все не идет. Годы идут, а он – нет. Как там? Уж Герман близиться, а полночи все нет. От фрустрации принцесса начинает поедать себя – фигурально, конечно: может он и был, но поцеловал не так, или не туда (а кто знает, как правильно?), почему она его не ощутила, не поняла, что он – это Он (с большой буквы, ну, вы понимаете), а может, он приехал, увидел очередь мужиков к ее телу, развернулся – и обратно. Годы проходят. Очередь иссякает, принцы переводятся, а она лежит в изношенной, местами рваной одежде, вся в нарывах и прыщах от укусов насекомых, немытая и, простите, дурно пахнущая, и уже надеется, что ее принц не прискачет никогда и не увидит ее такую. Я вот с детства думаю, в чем смысл этой притчи? В чем суть аллегории.