Письмо 5

Письмо от августа 13 числа

«Визиты в Митюшино продолжаются. Месье Бессонов появляется у нас раз в два-три дня, а все оставшееся время в ожидании очередной встречи Мари толкует о предстоящей поездке в Петербург, назначенной на конец августа. Она в предвкушении этого, постоянно грезит о блистательных балах и праздниках, о платьях и украшениях, какие непременно наденет, чтобы ослепить своею красотою всех. А я не перестаю удивляться этому её желанию, ведь ясно, что она небезразлична ни месье Бессонову, ни месье Красилеву. В отличие от первого Петр Станиславович появляется у нас каждый день. Он так влюблен в Мари, что мне даже становится его жаль!

Недавно он беседовал со мною и тихо задал трудный для него вопрос: правда ли моя кузина влюблена в его друга? Признаться, я растерялась и даже оторопела, поскольку чувства между ними казались мне очевидными. Но, верно, месье Красилев питал слабую надежду, что я опровергну эту неписаную истину. Увы, мне пришлось причинить ему душевные страдания. Он сразу сник, и к обычной его меланхолии прибавилась вселенская печаль. Он грустно вздохнул, и благородное доброе сердце не возжелало какой-либо мести за безответные чувства.

Улыбнувшись с мукою, он попросил меня позаботиться о Мари, что в последнее время, к слову, стало невысказанною моею обязанностью, потом выразил надежду на скорейшее счастье влюбленных и более не приезжал к нам в Митюшино.

После этой беседы и месье Бессонов не появлялся у нас целых три дня. Однако ж на четвертый все же приехал. К тому времени, много размышляя, я пришла к выводу, что неведение Петра Станиславовича было вполне объяснимым. Надо заметить, что его друг и опекун никогда не позволяет себе выказывать какие-либо фамильярные действия по отношению к Мари; наоборот, он всегда галантен и внимателен к ней, не допуская, впрочем, излишней близости.

Его лицо выражает восхищение, влюбленность в её нежных смех и безмятежность, - тем не менее, будучи человеком чести и обладая весьма сдержанным характером, он не позволяет себе ни капли вольности в общении с нею, по-прежнему обращается к ней на " вы" и избегает всякой двусмысленности. Это, верно, вызвано строгостью его воспитания, но, кажется, дело и в другом: во-первых, Константин Алексеевич всегда присутствует рядом с влюбленными, незримою стеною отгораживая их от проявления обуревающих чувств, а оттого вынуждая Максима Савельевича сохранять видимость ничего не значащего официального визита; и, во-вторых, - и это я назову, пожалуй, главною причиною, - месье Бессонов не хочет причинять душевных страданий своему другу, разрываясь между любовью и дружбою. Возможно, он надеется, что собственные его чувства пройдут; или же в случае, если Мари проявит взаимность по отношению к месье Красилеву, останется лишь одно - уйти в сторону, позволив любящим сердцам соединиться... Как бы то ни было, любой исход стал бы ещё одним подтверждением доброго нрава моего спасителя. Поэтому я так дорожу меж нами возникшей дружбою.

Месье Бессонов относится ко мне с добротою и заботою, но что важнее: признает меня равной себе как по уму, так и по положению, и это в не меньшей степени привлекает в нем, как и его благородное сердце. В беседах со мною, впрочем, довольно редких, так как я весьма смущаюсь в его присутствии, он выслушивает мои соображения терпеливо и понимающе, а, если с чем-то не согласен, тактичность его возражений настолько пленят мое внимание, что я чувствую в себе предательскую слабость тут же с ними согласиться...

Однако ж я, верно, мечтаю о большем, нежели есть на самом деле. Справедливости ради стоит сказать, что эта манера речи его обращена не только ко мне, но и ко всем остальным. Что бы ни утверждал мой дядюшка за обедом или ужином и как бы это ни было воспринято нашим дорогим гостем - с возражением ли или согласием, - всякое свое мнение Максим Савельевич выражает в мягкой манере и никогда не обходится без веского аргумента, свидетельствующего об исключительном уме и долгих размышлениях на эту тему.

В обществе Мари он больше молчит, с восхищенной снисходительностью слушая её прелестный лепет, и только нежными чувствами к ней я могу объяснить его пренебрежение к тем глупостям, в которые зачастую превращается её пустая болтовня. Несомненно, он влюблен.

Увы, Лизет, сей факт и радует, и огорчает меня. Последнее вызвано моим непослушным сердцем, возомнившим, что оно любит. Так ли это на самом деле? Я лишь могу представлять и фантазировать, что такое любовь к мужчине, но всякий раз при встрече с известным тебе офицером мое сердце сладко отзывается, душу наполняет странное томление, а мысли охватывает трепет. Моя мать когда-то говорила мне, что любовь - это прежде всего уважение и доверие, и, если это так, то как же называются испытываемые мной чувства? Увлечением? Влюбленностью? Обманом? Как бы то ни было, каждое утро я ловлю себя на вопросе: а приедет ли сегодня Максим Савельевич?

Вот и вчера я проснулась ни свет ни заря с той же мыслью. Месье Бессонова к тому моменту не было у нас уже три дня, и я не переставала мучиться, спрашивая, не кроется ли в недавней моей беседе с Красилевым причина столь долгого для влюбленного человека отсутствия? Представь же мое удивление, когда служанка оповестила, что прибыл наш гость и хочет поговорить ни с кем другим, а именно со мною! Раньше я всегда спускалась позже других к завтраку, чтобы не вызвать ненужных подозрений своей поспешностью, в то время как сама ожидала этих визитов со смутным нетерпением. И вот он хочет поговорить со мною прежде, чем поздороваться с остальными домочадцами и в том числе с прелестной Мари!

Ужасно, что в ту минуту сладкого оцепенения вообразило мое бедное сердце! Не буду описывать мысли, пришедшие мне в голову, ты, верно, сама догадаешься.
Разумеется, я постаралась не поддаться этому заблуждению и оказалась права.
Когда я спустилась в гостиную, выяснилось, что и Константин Алексеевич, и Мари уже имели возможность поприветствовать гостя, и это явилось первым подтверждением тщетности моих глупых надежд. Зайдя в комнату, я увидела кузину и месье Бессонова, которые, кажется, имели весьма волнующий их разговор в момент, мною так некстати прерванный. Дядюшки тут не было. Очевидно, он отправился заниматься своими собственными делами, удостоверившись, что меня позвали, а значит не оставив молодых наедине.

На лице Мари лежала печать счастливой загадочности. Максим Савельевич сдержанно поклонился мне, я - ему, и тут кузина воскликнула:
- Софи! Хорошо, что ты так быстро спустилась! К нам приехал месье Бессонов, разве не замечательно? Но я бы хотела, чтоб ты с ним поговорила!
Столь странная просьба слегка смутила, я на миг растерялась, но постаралась тут же взять себя в руки, что, к моему огромному облегчению, удалось на славу. Что бы это могло значить?

- Ну что ж, я оставлю вас, а сама распоряжусь насчет чая, - с этими словами Мари улыбнулась и ушла.
Я осталась с месье Бессоновым наедине, и сие обстоятельство чрезвычайно меня взволновало. Этого раньше не случалось после того печального эпизода, когда он впервые приехал в Митюшино, а я не смогла выдавить из себя ни одного благоразумного слова.

И теперь я не знала, что и думать. Душа переполнилась наивными грезами, верить в которые я тут же жестоко отказалась.
- Давайте присядем, мадемуазель Софи, - предложил он заботливо и указал на диван.

Я послушалась, и он через мгновение сделал то же самое. С минуту обдумывал, с чего начать, потом сказал:
- Прежде я хотел бы поблагодарить вас.
- Поблагодарить?
- Да. За ту беседу с Красилевым. Петр рассказал мне о ней. И теперь я безмерно благодарен вам, хотя это служит упреком моей нерешительности.
- Я не понимаю вас. Разве я сделала что-то, заслуживающее благодарности?

- Несомненно, - кивнул он. - Вы открыли глаза моему несчастному другу, сказав ему то, что никак не осмеливался сказать я! Уверен, для вас не секрет, какого рода чувства я испытываю к вашей кузине, и я благодарен Господу за то, что мои чувства не безответны. И в то же время я не мог не замечать, как переполнен такими же чувствами мой друг. Признаться, это остановило бы меня, покуда я понял бы, что мадемуазель Мари отвечает взаимностью Петру. Тогда б я отступил и пожелал бы им счастья, как и полагается человеку, не обделенному благородством и добросердечностью. Однако случилось иначе. Мадемуазель Мари призналась мне, что избранником её сердца стал именно я. Это сделало меня счастливым; и в то же время я устыдился. Я мог обрести возлюбленную, но потерять друга...

- Поэтому-то вы и старались не проявлять своих чувств, - тихо произнесла я, опустив глаза.
- Вы правы. Я не хотел причинять ему страданий. С тех пор, как его родители скончались, я несу за него ответственность, словно старший брат. Его сердце ещё слишком юное, чтобы быть разбитым, и все же, сознавая это, я не мог заставить себя не приезжать сюда. Мои чувства к вашей кузине искренни, я не посмел бы обманывать ни её, ни других или вводить в заблуждение, однако я ждал, когда это поймет и Петр. Не решаясь - и теперь мне совестно за свою медлительность - поговорить с ним начистоту, я предоставил это случаю. Но Петр был слеп и, кажется, отказывался видеть то, что для всех остальных стало очевидным! И вот вы поговорили с ним... Благодарю вас.

- Петр Станиславович уехал? - поинтересовалась я, наконец, придя в себя.
- Да, - месье Бессонов с грустью покачал головой. - После вашей беседы он пришел ко мне. Сказал, что должен уехать. Хотел уехать, не объяснив причину, но я не позволил. В конце концов, он признался в своем нежелании мешать нашему счастью с мадемуазель Мари. Он поступил весьма благородно, чем я очень горжусь. Он просил меня извиниться перед всеми за невозможность попрощаться лично и уехал в Петербург, - Максим Савельевич смолк, чему-то задумавшись.

- Вы хотели об этом поговорить со мною? - прервала я ход его мыслей осторожным вопросом, тщательно скрывая нетерпение, так как мне хотелось скорее уйти и подняться в свою комнату, чтобы в одиночестве побороть захлестнувшую меня обиду, обиду не на Мари или моего спасителя, задумчиво глядевшего в сторону, - нет, я была обижена на своё собственное непонятное огорчение, на пустые мечтания, сладким блаженством ослепившие мой разум, ведь разговор шел совсем не о том, на что надеялось глупое сердце.

- Об этом также, - взгляд собеседника обратился ко мне. - Но главная цель моей беседы с вами состоит в другом, в одной к вам просьбе.
- Какой же?
- Дело в том, что... Позволите мне говорить с вами начистоту? Благодарю. Так вот. Нет смысла скрывать, что я весьма увлечен вашей кузиной, я влюблен, и дорогая Мари призналась мне, что и её чувства взаимны. Я только что просил её руки... Вы побледнели? Но почему? Я полагал, это предсказуемо, как наступление рассвета, а вы кажетесь удивленной.

- И что же вам ответила Мари? - сумела спросить я, хотя язык плохо слушался.
- Она ответила согласием. Однако ж я не могу быть спокоен, оттого - не могу быть счастлив. Зная отношение ко мне Константина Алексеевича, я всерьез опасаюсь его отказа. Быть может, я не так богат, но в моих силах обеспечить Мари безбедное существование. Она будет счастлива, я обещаю это.

- Не понимаю, почему вы обо всем этом говорите мне...
- С той целью, чтобы в нужный момент, если то потребуется, вы были на нашей стороне. Я знаю вас, мадемуазель Софи, вы - необыкновенно добрый и отзывчивый человек. Вы великодушны, и я прошу вас принять наш союз и попытаться убедить в его благонадежности и перспективности и вашего дядюшку.

- Но неужели вы думаете, что Константин Алексеевич прислушается к моим словам? Вы ведь сами не раз становились свидетелем того, как он прерывает меня всякий раз, стоит моим словам разойтись с его собственными!

- Вы ошибаетесь, мадемуазель Софи! - горячо возразил Максим Савельевич. - Вы, верно, не замечаете, но ваш дядюшка, хоть и делает вид, что не слушает, все-таки замолкает всякий раз, когда начинаете говорить вы. Он может бесконечно спорить с вами, резко обрывать вас, но через минуту он уже снова с неподдельным интересом вас слушает. А если вы молчите, он, что-то утверждая либо опровергая, постоянно поглядывает в вашу сторону. Ему чрезвычайно интересно ваше мнение, хоть он и старается сделать так, чтоб вы этого не почувствовали! И это у него неплохо получается, раз вы так удивлены моим словам. Но, поверьте мне, мадемуазель Софи, он очень уважает вас.

- И все же мне с трудом верится в это, - произнесла я. - Однако я выполню вашу просьбу. Если от меня будет зависеть ваше будущее, я сделаю все возможное, что смогу и окажу вам необходимую помощь.
- Благодарю вас, Софья Александровна, - в сердцах и с облегчением выговорил он, впервые обращаясь ко мне так просто. - Вы, как я уже говорил, необыкновенно добры!

Тут он взял меня за руку и, приложив её к губам, поцеловал слегка, выражая тем самым свою благодарность. И в этот момент я, должно быть, совсем потеряла голову! Меня охватило невыразимое счастье, я забылась, и тут совершила непростительную оплошность! Свободной рукой я легким движением прикоснулась к его лицу... Этот жест можно было бы расценить как выражение дружеского участия, но, увы, мои глаза сказали о многом.

Он тут же недоуменно отпрянул, пораженный. Во взгляде его отразились непонимание и недоверие, но больше - крайнее замешательство.
Как я могла?

Осознав нелепость собственного положения, я тут же резко встала и, прошептав неуместное извинение, выбежала вон из гостиной.

Он понял, Лизет! Он понял! Я прочитала это в его глазах после того, как он прочитал в моих, что я люблю его.
Я, должно быть, совсем сошла с ума».