III рассвет

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

III рассвет

Струя пены, отбрасываемая кормой корабля Грэя " Секрет", прошла через

океан белой чертой и погасла в блеске вечерних огней Лисса. Корабль встал на

Десять дней " Секрет" выгружал чесучу, кофе и чай, одиннадцатый день

команда провела на берегу, в отдыхе и винных парах; на двенадцатый день Грэй

глухо затосковал, без всякой причины, не понимая тоски.

Еще утром, едва проснувшись, он уже почувствовал, что этот день начался

в черных лучах. Он мрачно оделся, неохотно позавтракал, забыл прочитать

газету и долго курил, погруженный в невыразимый мир бесцельного напряжения;

среди смутно возникающих слов бродили непризнанные желания, взаимно

уничтожая себя равным усилием. Тогда он занялся делом.

В сопровождении боцмана Грэй осмотрел корабль, велел подтянуть ванты,

ослабить штуртрос, почистить клюзы, переменить кливер, просмолить палубу,

вычистить компас, открыть, проветрить и вымести трюм. Но дело не развлекало

Грэя. Полный тревожного внимания к тоскливости дня, он прожил его

раздражительно и печально: его как бы позвал кто-то, но он забыл, кто и

Под вечер он уселся в каюте, взял книгу и долго возражал автору, делая

на полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла эта

игра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, он

утонул в синем дыме, живя среди призрачных арабесок, возникающих в его

зыбких слоях. Табак страшно могуч; как масло, вылитое в скачущий разрыв

волн, смиряет их бешенство, так и табак: смягчая раздражение чувств, он

сводит их несколькими тонами ниже; они звучат плавнее и музыкальнее. Поэтому

тоска Грэя, утратив наконец после трех трубок наступательное значение,

перешла в задумчивую рассеянность. Такое состояние длилось еще около часа;

когда исчез душевный туман, Грэй очнулся, захотел движения и вышел на

палубу. Была полная ночь; за бортом в сне черной воды дремали звезды и огни

мачтовых фонарей. Теплый, как щека, воздух пахнул морем. Грэй, поднял

голову, прищурился на золотой уголь звезды; мгновенно через

умопомрачительность миль проникла в его зрачки огненная игла далекой

планеты. Глухой шум вечернего города достигал слуха из глубины залива;

иногда с ветром по чуткой воде влетала береговая фраза, сказанная как бы на

палубе; ясно прозвучав, она гасла в скрипе снастей; на баке вспыхнула

спичка, осветив пальцы, круглые глаза и усы. Грэй свистнул; огонь трубки

двинулся и поплыл к нему; скоро капитан увидел во тьме руки и лицо

-- Передай Летике, -- сказал Грэй, -- что он поедет со мной. Пусть

Он спустился в шлюп, где ждал минут десять. Летика, проворный,

жуликоватый парень, загремев о борт веслами, подал их Грэю; затем спустился

сам, наладил уключины и сунул мешок с провизией в корму шлюпа. Грэй сел к

-- Куда прикажете плыть, капитан? -- спросил Летика, кружа лодку правым

Капитан молчал. Матрос знал, что в это молчание нельзя вставлять слова,

Грэй взял направление к открытому морю, затем стал держаться левого

берега. Ему было все равно, куда плыть. Руль глухо журчал; звякали и

плескали весла, все остальное было морем и тишиной.

В течение дня человек внимает такому множеству мыслей, впечатлений,

речей и слов, что все это составило бы не одну толстую книгу. Лицо дня

приобретает определенное выражение, но Грэй сегодня тщетно вглядывался в это

лицо. В его смутных чертах светилось одно из тех чувств, каких много, но

которым не дано имени. Как их ни называть, они останутся навсегда вне слов и

даже понятий, подобные внушению аромата. Во власти такого чувства был теперь

Грэй; он мог бы, правда, сказать: -- " Я жду, я вижу, я скоро узнаю...", --

но даже эти слова равнялись не большему, чем отдельные чертежи в отношении

архитектурного замысла. В этих веяниях была еще сила светлого возбуждения.

Там, где они плыли, слева волнистым сгущением тьмы проступал берег. Над

красным стеклом окон носились искры дымовых труб; это была Каперна. Грэй

слышал перебранку и лай. Огни деревни напоминали печную дверцу, прогоревшую

дырочками, сквозь которые виден пылающий уголь. Направо был океан,

явственный, как присутствие спящего человека. Миновав Каперну, Грэй повернул

к берегу. Здесь тихо прибивало водой; засветив фонарь, он увидел ямы обрыва

и его верхние, нависшие выступы; это место ему понравилось.

-- Здесь будем ловить рыбу, -- сказал Грэй, хлопая гребца по плечу.

-- Первый раз плаваю с таким капитаном, -- пробормотал он. -- Капитан

дельный, но непохожий. Загвоздистый капитан. Впрочем, люблю его.

Забив весло в ил, он привязал к нему лодку, и оба поднялись вверх,

карабкаясь по выскакивающим из-под колен и локтей камням. От обрыва тянулась

чаща. Раздался стук топора, ссекающего сухой ствол; повалив дерево, Летика

развел костер на обрыве. Двинулись тени и отраженное водой пламя; в

отступившем мраке высветились трава и ветви; над костром, перевитый дымом,

-- Ну-ка, -- сказал он, протягивая бутылку, -- выпей, друг Летика, за

здоровье всех трезвенников. Кстати, ты взял не хинную, а имбирную.

-- Простите, капитан, -- ответил матрос, переводя дух. -- Разрешите

закусить этим... -- Он отгрыз сразу половину цыпленка и, вынув изо рта

крылышко, продолжал: -- Я знаю, что вы любите хинную. Только было темно, а я

торопился. Имбирь, понимаете, ожесточает человека. Когда мне нужно

подраться, я пью имбирную. Пока капитан ел и пил, матрос искоса посматривал

на него, затем, не удержавшись, сказал: -- Правда ли, капитан, что говорят,

-- Это не интересно, Летика. Бери удочку и лови, если хочешь.

-- Я? Не знаю. Может быть. Но... потом. Летика размотал удочку,

приговаривая стихами, на что был мастер, к великому восхищению команды: --

Из шнурка и деревяшки я изладил длинный хлыст и, крючок к нему приделав,

испустил протяжный свист. -- Затем он пощекотал пальцем в коробке червей. --

Этот червь в земле скитался и своей был жизни рад, а теперь на крюк попался

Наконец, он ушел с пением: -- Ночь тиха, прекрасна водка, трепещите,

осетры, хлопнись в обморок, селедка, -- удит Летика с горы!

Грэй лег у костра, смотря на отражавшую огонь воду. Он думал, но без

участия воли; в этом состоянии мысль, рассеянно удерживая окружающее, смутно

видит его; она мчится, подобно коню в тесной толпе, давя, расталкивая и

останавливая; пустота, смятение и задержка попеременно сопутствуют ей. Она

бродит в душе вещей; от яркого волнения спешит к тайным намекам; кружится по

земле и небу, жизненно беседует с воображенными лицами, гасит и украшает

воспоминания. В облачном движении этом все живо и выпукло и все бессвязно,

как бред. И часто улыбается отдыхающее сознание, видя, например, как в

размышление о судьбе вдруг жалует гостем образ совершенно неподходящий:

какой-нибудь прутик, сломанный два года назад. Так думал у костра Грэй, но

Локоть, которым он опирался, поддерживая рукой голову, просырел и

затек. Бледно светились звезды, мрак усилился напряжением, предшествующим

рассвету. Капитан стал засыпать, но не замечал этого. Ему захотелось выпить,

и он потянулся к мешку, развязывая его уже во сне. Затем ему перестало

сниться; следующие два часа были для Грэя не долее тех секунд, в течение

которых он склонился головой на руки. За это время Летика появлялся у костра

дважды, курил и засматривал из любопытства в рот пойманным рыбам -- что там?

Проснувшись, Грэй на мгновение забыл, как попал в эти места. С

изумлением видел он счастливый блеск утра, обрыв берега среди этих ветвей и

пылающую синюю даль; над горизонтом, но в то же время и над его ногами

висели листья орешника. Внизу обрыва -- с впечатлением, что под самой спиной

Грэя -- шипел тихий прибой. Мелькнув с листа, капля росы растеклась по

сонному лицу холодным шлепком. Он встал. Везде торжествовал свет. Остывшие

головни костра цеплялись за жизнь тонкой струей дыма. Его запах придавал

удовольствию дышать воздухом лесной зелени дикую прелесть.

Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного

игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма.

Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые

холодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая

проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое

место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.

Он тихо отвел рукой ветку и остановился с чувством опасной находки. Не

далее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав одну ножку и вытянув другую,

лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль. Ее волосы

сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку;

раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного,

выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей

под головой, пригибался к затылку. Грэй присел на корточки, заглядывая

девушке в лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с картины

Быть может, при других обстоятельствах эта девушка была бы замечена им

только глазами, но тут он иначе увидел ее. Все стронулось, все усмехнулось в

нем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни, тем более, почему она

уснула на берегу, но был этим очень доволен. Он любил картины без объяснений

и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, не

связанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли.

Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел в той же

малоудобной позе. Все спало на девушке: спал;! темные волосы, спало платье и

складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу

сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую

подмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: -- " Капитан. где

Когда он наконец встал, склонность к необычному застала его врасплох с

решимостью и вдохновением раздраженной женщины. Задумчиво уступая ей, он

снял с пальца старинное дорогое кольцо, не без основания размышляя, что,

может быть, этим подсказывает жизни нечто существенное, подобное орфографии.

Он бережно опустил кольцо на малый мизинец, белевший из-под затылка. Мизинец

нетерпеливо двинулся и поник. Взглянув еще раз на это отдыхающее лицо, Грэй

повернулся и увидел в кустах высоко поднятые брови матроса. Летика, разинув

рот, смотрел на занятия Грэя с таким удивлением, с каким, верно, смотрел

-- А, это ты, Летика! -- сказал Грэй. -- Посмотри-ка на нее. Что,

-- Дивное художественное полотно! -- шепотом закричал матрос, любивший

книжные выражения. -- В соображении обстоятельств есть нечто располагающее.

Я поймал четыре мурены и еще какую-то толстую, как пузырь.

Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к лодке, но Грэй

медлил, рассматривая даль низкого берега, где над зеленью и песком лился

утренний дым труб Каперны. В этом дыме он снова увидел девушку.

Тогда он решительно повернул, спускаясь вдоль склона; матрос, не

спрашивая, что случилось, шел сзади; он чувствовал, что вновь наступило

обязательное молчание. Уже около первых строений Грэй вдруг сказал: -- Не

определишь ли ты, Летика, твоим опытным глазом, где здесь трактир? -- Должно

быть, вон та черная крыша, -- сообразил Летика, -- а, впрочем, может, и не

-- Сам не знаю, капитан. Ничего больше, как голос сердца.

Они подошли к дому; то был действительно трактир Меннерса. В раскрытом

окне, на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то грязная рука доила

Хотя час был ранний, в общей зале трактирчика расположилось три

человека У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами;

между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два

рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым скучным лицом и тем

особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще

торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал

Едва Грэй вступил в полосу дымного света, как Меннерс, почтительно

кланяясь, вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе настоящего

капитана -- разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома. Накрыв стол

пожелтевшей в суете людской скатертью, Меннерс принес бутылку, лизнув

предварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся за

стойку, поглядывая внимательно то на Грэя, то на тарелку, с которой отдирал

В то время, как Летика, взяв стакан обеими руками, скромно шептался с

ним, посматривая в окно, Грэй подозвал Меннерса. Хин самодовольно уселся на

кончик стула, польщенный этим обращением и польщенный именно потому, что оно

-- Вы, разумеется, знаете здесь всех жителей, -- спокойно заговорил

Грэй. -- Меня интересует имя молодой девушки в косынке, в платье с розовыми

цветочками, темнорусой и невысокой, в возрасте от семнадцати до двадцати

лет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя?

Он сказал это с твердой простотой силы, не позволяющей увильнуть от

данного тона. Хин Меннерс внутренне завертелся и даже ухмыльнулся слегка, но

внешне подчинился характеру обращения. Впрочем, прежде чем ответить, он

помолчал -- единственно из бесплодного желания догадаться, в чем дело.

-- Гм! -- сказал он, поднимая глаза в потолок. -- Это, должно быть,

" Корабельная Ассоль", больше быть некому. Она полоумная.

-- В самом деле? -- равнодушно сказал Грэй, отпивая крупный глоток. --

-- Когда так, извольте послушать. -- И Хин рассказал Грэю о том, как

лет семь назад девочка говорила на берегу моря с собирателем песен.

Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же

трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась

нетронутой. -- С тех пор так ее и зовут, -- сказал Меннерс, -- зовут ее

Грэй машинально взглянул на Летику, продолжавшего быть тихим и

скромным, затем его глаза обратились к пыльной дороге, пролегающей у

трактира, и он ощутил как бы удар -- одновременный удар в сердце и голову.

По дороге, лицом к нему, шла та самая Корабельная Ассоль, к которой Меннерс

только что отнесся клинически. Удивительные черты ее лица, напоминающие

тайну неизгладимо волнующих, хотя простых слов, предстали перед ним теперь в

свете ее взгляда. Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы они

случайно не повернулись -- Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие глаза

Хина. Поле того, как он увидел глаза Ассоль, рассеялась вся косность

Меннерсова рассказа. Между тем, ничего не подозревая, Хин продолжал: -- Еще

могу сообщить вам, что ее отец сущий мерзавец. Он утопил моего папашу, как

Его перебил неожиданный дикий рев сзади. Страшно ворочая глазами,

угольщик, стряхнув хмельное оцепенение, вдруг рявкнул пением и так свирепо,

-- Опять ты нагрузился, вельбот проклятый! -- закричал Меннерс. --

-- взвыл угольщик и, как будто ничего не было, потопил усы в плеснувшем

-- Дрянь, а не человек, -- сказал он с жутким достоинством скопидома.

-- Более вы ничего не можете рассказать? -- спросил Грэй.

-- Я-то? Я же вам говорю, что отец мерзавец. Через него я, ваша

милость, осиротел и еще дитей должен был самостоятельно поддерживать бренное

-- Ты врешь, -- неожиданно сказал угольщик. -- Ты врешь так гнусно и

ненатурально, что я протрезвел. -- Хин не успел раскрыть рот, как угольщик

обратился к Грэю: -- Он врет. Его отец тоже врал; врала и мать. Такая

порода. Можете быть покойны, что она так же здорова, как мы с вами. Я с ней

разговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четыре раза, или

немного меньше. Когда девушка идет пешком из города, а я продал свой уголь,

я уж непременно посажу девушку. Пускай она сидит. Я говорю, что у нее

хорошая голова. Это сейчас видно. С тобой, Хин Меннерс, она, понятно, не

скажет двух слов. Но я, сударь, в свободном угольном деле презираю суды и

толки. Она говорит, как большая, но причудливый ее разговор. Прислушиваешься

-- как будто все то же самое, что мы с вами сказали бы, а у нее то же, да не

совсем так. Вот, к примеру, раз завелось дело о ее ремесле. -- " Я тебе что

скажу, -- говорит она и держится за мое плечо, как муха за колокольню, --

моя работа не скучная, только все хочется придумать особенное. Я, --

говорит, -- так хочу изловчиться, чтобы у меня на доске сама плавала лодка,

а гребцы гребли бы по-настоящему; потом они пристают к берегу, отдают причал

и честь-честью, точно живые, сядут на берегу закусывать". Я, это, захохотал,

мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: -- " Ну, Ассоль, это ведь такое твое

дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как в

драке". -- " Нет, -- говорит она, -- я знаю, что знаю. Когда рыбак ловит

рыбу, он думает, что поймает большую рыбу, какой никто не ловил". -- " Ну, а

я? " -- " А ты? -- смеется она, -- ты, верно, когда наваливаешь углем корзину,

то думаешь, что она зацветет". Вот какое слово она сказала! В ту же минуту

дернуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло в

глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло по

корзине листом и пропало. Я малость протрезвел даже! А Хин Меннерс врет и

Считая, что разговор перешел в явное оскорбление, Меннерс пронзил

угольщика взглядом и скрылся за стойку, откуда горько осведомился: --

-- Нет, -- сказал Грэй, доставая деньги, -- мы встаем и уходим. Летика,

ты останешься здесь, вернешься к вечеру и будешь молчать. Узнав все, что

-- Добрейший капитан, -- сказал Летика с некоторой фамильярностью,

вызванной ромом, -- не понять этого может только глухой.

-- Прекрасно. Запомни также, что ни в одном из тех случаев, какие могут

тебе представиться, нельзя ни говорить обо мне, ни упоминать даже мое имя.

Грэй вышел. С этого времени его не покидало уже чувство поразительных

открытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда, -- одного из тех

душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь. Дух

немедленного действия овладел им. Он опомнился и собрался с мыслями, только

когда сел в лодку. Смеясь, он подставил руку ладонью вверх -- знойному

солнцу, -- как сделал это однажды мальчиком в винном погребе; затем отплыл и