Письмо пятое

Чтобы дать вам ясное понятие сударь, как трудно достигнуть совершенства в нашем искус­стве, я сейчас бегло обрисую вам те знания, которыми нам следовало бы обладать, — знания, наличия которых, однако, при всей их необходи­мости, все же еще недостаточно для того, чтобы судить о балетмейстере, ибо не всякий, обладающий ими, способен создать изящную композицию, хорошо расположить группу или придумать какое-либо драматическое положение.

Судя по чудовищному количеству балетмейстеров, подвизающихся по всей Европе, можно было подумать, что заниматься этим искусством столь же легко, сколь и приятно. Меж тем преуспеть, в нем и добиться здесь совершенства вовсе не так просто, и это явствует хотя бы из того, что пресловутое звание балетмейстера, столь охотно присваиваемое себе многими, лишь в очень редких случаях бывает ими заслужено. Не может преуспеть в искусстве тот, кого природа не одарила талантом. Чего достигнет он без помощи живой мысли, воображения и вкуса? Как преодолеть ему все препятствия, превозмочь все трудности и перейти границу посредственности, если в нем не заложены с самого начала соответствующие способности, если нет у него всех тех талантов, что не приобретаются никаким опытом, а, являясь у подлинного артиста врожденными, придают ему крылья, возносящие его в стремительном полете к вершинам совершенства и славы.

Если вы обратитесь к Лукиану, сударь, вы про­чтете у него, какими качествами должен отли­чаться великий балетмейстер; вы увидите, с каким прилежанием надлежит ему изучать историю, ми­фологию, поэтические творения древности и раз­личные науки. Ибо только обладая отчетливыми

знаниями во всех этих областях, можем мы надеяться преуспеть в своих сочинениях. Сочетаем же к себе талант поэта с талантом живописца – первый для замыслов, второй для их осуществления.

Некоторое знакомство с геометрией также мо­жет принести здесь немалую пользу: наука эта внесет ясность в фигуры танцев, порядок в их комбинации, придаст четкость формам и, сокра­щая переходы от фигуры к фигуре, сообщит ис­полнению больший блеск.

Балет подобен более или менее сложному ме­ханизму, различные действия которого изумляют и поражают нас лишь в той мере, в какой они быстры и многообразны; все эти последователь­ные сопряжения одной фигуры с другой, все эти быстро сменяющие друг друга движения, вращаю­щиеся в противоположных направлениях группы, сцепления и переходы, единство и гармония, ца­рящие в темпах и движениях, — не являет ли нам все это образ искусно построенного меха­низма?

И, напротив, балеты, сопровождающиеся бес­порядком и сумятицей, не подчиняющиеся опре­деленному ритму, фигуры, которых лишены четко­сти, разве не напоминают они плохо слаженные машины, перегруженные колесиками и пружи­нами? Они обманывают чаяния артиста и ожида­ние публики, ибо грешат, как несоразмерностью, так и отсутствием точности.

В наших балетах значительную роль еще играют чудеса, и многие из них требуют примене­ния театральных машин. Мало найдется, например, сюжетов из Овидия, которые можно было бы во­плотить без помощи «чистых перемен», полетов, превращений и проч. Балетмейстеру, стало быть, лучше вовсе отказаться от такого рода сюжетов, если он сам не владеет искусством машиниста. В провинции, к сожалению, в этой роли обычно подвизаются рабочие сцены или театральные служители, постепенно возведенные на этот пост местными покровителями, а они только и умеют, что поднимать те люстры, со свечей которых на протяжении многих лет из вечера в вечер снимали нагар, да толчками опускать плохо слаженные театральные облака с мифологическими персонажами. В Италии театры не могут похвалиться машинами; в Германии, где театральные здания построены по тем же самым чертежам, также нет возможности показывать чудеса, так что балетмейстер,

попавший в один из этих театров, окажется в весьма затруднительном положении, если не будет обладать некоторыми познаниями в механике и не способен будет изложить свой замысел достаточно отчетливо, построив небольшую модель, которая всегда оказывается для рабочих понятнее, чем любые объяснения, какими бы ясными и точными они ни были.

Театры Лондона и Парижа в этом отношении водятся в лучшем положении, нежели все иные. Англичане изобретательны; их театральные машины проще наших, и потому все эффекты поражают здесь как своей быстротой, так и хитроумностью. Каждый механизм, связанный с действием машины, отличается законченностью и отчетливостью работы; чистота, точность, заботливость отделки в самых незначительных частях, несомненно, способствуют быстроте и безотказности их действия. Используются все эти шедевры механики главным образом в их пантомимах—жанре низком, лишенном всякого вкуса и интереса, и пошлой интригой. Нельзя не сказать, что подобные зрелища, обходящиеся непомерно дорого, рассчитаны лишь на глаза таких зрителей, которых ничто не способно оскорбить, и что на нашей сцене эти представления имели бы весьма посред­ственный успех, ибо у нас любят шутку только пристойную, тонкую, изящную и не оскорбляю­щую ни чувства нравственности, ни вкуса.

Сочинитель, желающий возвыситься над по­средственностью, обязан изучать творения живо­писцев и следовать за каждым из них в особенно­стях его композиции и трактовке отдельных фигур. Ему надлежит разрешить те же задачи, что разрешали они: подобно им, он должен стремиться к сходству, к игре красок и светотени, он должен искусно расположить группы, задрапировать ис­полнителей, придать им те или иные изящные позы и сообщить каждому характерные черты, огонь и выразительность. Может ли преуспеть во всем этом балетмейстер, если он не совмещает в себе все те качества, что отличают великого живописца?

Я исхожу именно из этого принципа, когда беру на себя смелость полагать, что изучение ана­томии придаст лишь большую ясность наставле­ниям, которые балетмейстер станет давать тем, кого пожелает обучать. Познания эти помогут ему без труда обнаружить изъяны их телосложения и глу­боко укоренившиеся дурные привычки, столь часто препятствующие успехам учеников. Зная причину зла, он легко найдет способ борьбы с ним: основывая свои уроки и советы на разумном и вдумчивом анализе, он никогда не поведет своего ученика по ложному пути. То обстоятельство, что на­ставники обращают недостаточное внимание на телосложение своих учеников, а оно не менее разнообразно, чем их лица, и является причиной появления такого множества скверных танцовщиков, которых было бы, без сомнения, меньше, обладай учителя умением вовремя указать каждому из них род танца, ему свойственный.

Господин Буржела, королевский шталмейстер, президент Лионской Академии, не менее ценимый в других странах, чем у себя на родине, не только всю свою жизнь дрессировал лошадей — он еще внимательнейшим образом исследовал их природу, изучив ее вплоть до мельчайших тонкостей. Не думайте, будто единственной целью его знаний анатомией было познать болезни этих животных; он стремился исторгнуть, если можно так выразится, из природы то, что до него она никому не открывала. Глубокое знание последовательности движений лошадей различных статей при всех морах, равно как и открытие источника, начала и способов осуществления всех движений, на которое способно животное, привели г-на Буржела к единственному, простому и легкому правилу: требовать от лошади лишь точных, естественных и доступных ей аллюров, единственных, которые не утруждают животное и при которых оно никогда не выйдет из повиновения.

Живописец также изучает анатомию отнюдь не для того, чтобы писать скелеты; не для того срисовывает он микеланджеловские фигуры с об­наженными мускулами, чтобы помещать эти устрашающие образы в свои картины. Однако подобные штудии ему необходимы, ибо с их помощью он учится правильно передавать пропорции челове­ческого тела, изображать его в различных движе­ниях и позах.

Если под складками одежды должно ясно чувствоваться нагое тело, нужно также, чтобы плотью ясно ощущались кости. Важно понять, какое место занимает та или иная часть. Словом, для того чтобы фигура была нарисована в соответствии с правдой природы и законами искусства, необходимо, чтобы под одеждой ощущался человек, под кожей — мускулы, а под мышцами — скелет.

Рисование приносит балетам столь большую пользу, что каждый, кто занят их сочинением, обязан отнестись к этому искусству со всей серь­езностью. Оно способствует приятности форм помогает сообщить новизну и изящество фигурам, вносит сладостное очарование в группировки придает грациозное положение корпусу, отчетливость и точность позам. Тот, кто пренебрегает рисунком, свершает грубейшие ошибки в композиции: головы оказываются повернутыми неудачно и плохо контрастируют с поворотом корпуса, руки движутся неестественно — все выглядит неуклюже, все свидетельствует о напряженности, все оказывается лишенным цельности и гармонии.

Балетмейстер, несведущий в музыке, будет плохо фразировать свои мелодии; он не способен будет проникнуть в их дух и характер; согласовы­вая движения танца с ритмом, он не сумеет про­явить ту точность и тонкость слуха, которые здесь совершенно необходимы, —разве что он обладает особой чувствительностью уха, которая чаще дается природой, нежели искусством, и намного выше той, что приобретена путем прилежания и упражнений.

Правильный выбор мелодий имеет для танца столь же существенное значение, сколь подбор слов и оборотов для искусства красноречия.

Именно темпы и характер музыки определяют унижение танцовщика. Если мелодии однообразны и неизящны, балет окажется им под стать: будет холоден и вял.

Между музыкой и танцем, сударь, существует теснейшая связь, а потому балетмейстер, несомненно, извлечет для себя существенную пользу, будет знаком с этим искусством практически: это всегда позволит ему яснее высказать композитору свой замысел, а если, вдобавок, изящный вкус сочетается у него и с умением, то и самому при случае сочинить нужную мелодию или подскажет композитору характерные черты этой мелодии;

и черты эти будут выразительны и разнообразны, танец в свою очередь воспримет эти качества. Хорошая музыка должна живописать, должна говорить. Отзываясь на нее, танец становится как бы эхом, послушно повторяющим вслед за ней все, что она произносит. Если же музыка, напротив нема, если она ничего не говорит танцовщику, он не в состоянии будет и отозваться на неё, и тогда всякое чувство, всякая выразительность будут навсегда изгнаны из его исполнения.

Ничто не может быть безразлично таланту, ничто, стало быть, не должно быть безразлично балетмейстеру. Он может отличиться в своем искусстве лишь в той мере, в какой изучил все то, о чём я только что говорил. Требовать, чтобы он владел каждым искусством в той совершенной степени, в какой им владеют люди, всецело посвятившие себя одному из них, значило бы требовать невозможного. Но если он и не владеет ими практически, он должен, по крайней мере, уметь проникнуться духом каждого из них. Он обязан обладать общими представлениями и хотя бы по­верхностными знаниями в каждом из тех искусств, которые, будучи взаимно связаны друг с другом, могут, так или иначе, способствовать процветанию и славе нашего искусства.

Все изящные искусства тесно связаны друг с другом, являя собой образ многочисленной семьи, 'стремящейся отличиться. Та польза, которую они приносят обществу, поощряет их к соперничеству, Стремясь к славе, они спешат на помощь друг другу, дабы достигнуть ее. Каждое идет к ней собственным путем, и каждое подчиняется соб­ственным законам; но есть в них вместе с тем и поразительные черты подобия — некое сходство, знаменующее их теснейшую взаимную связь и их потребность друг в друге, без чего они не могли бы совершенствоваться, становиться все прекрас­нее и прокладывать пути дальнейшего своего про­движения вперед.

Из этой взаимной связи всех искусств и царя­щей меж ними гармонии и явствует, сударь, что чем более обширными знаниями, чем большим та­лантом и воображением обладает балетмейстер, тем увлекательнее будут его сочинения, тем больше огня, правды и разума способен он будет вложить в них.