Джудит Сэвидж. Контекст и происхождение Башни Юнга

Как аналитику мне было любопытно понять, что изначально подвигло Юнга построить такое уединенное святилище. Импульс к строительству дал назревавший эмоциональный кризис, последовавший за разрывом с Фрейдом в 1912 году. Этот трудный период жизни Юнга стал известен как его «диалог с бессознательным» и, по его словам, длился с 1912 по 1917 год (Юнг, с.178). Отлученный от психоаналитического сообщества, он чувствовал себя изолированным и преданным. «После нашего разрыва все друзья и знакомые отвернулись от меня. - писал он, - Мою книгу объявили бессодержательной, меня – мистиком, тем все и кончилось. Риклин и Мэдер были единственные, кто не покинул меня» (Юнг, с.169). В результате социальной изоляции и отвержения со стороны Фрейда, его покровителя и наставника, открылись раны детства, и начался «период внутренней неопределенности». «Для меня наступил период внутренних колебаний, – писал он, – будто я утратил всякие ориентиры и не мог нащупать почву под ногами» (Smith, 1996, Юнг, с.171).

Сражаясь с захлестывающими эмоциями и образами, порождаемыми бессознательным, Юнг заключил, что его эмоциональная сохранность требует опоры на его же собственную концепцию психики. Ничего лучше тогдашняя психология предложить не могла. «Я … вспомнил идею Фрейда о следах архаического опыта, что таятся в бессознательном современного человека. – писал он. – Но… сны и мой собственный опыт убеждали меня, что это вовсе не реликвии утраченных форм, но живая составляющая нашего существа». (Юнг, с.173). Он решил, что, как шаман, должен «подчиниться собственным психическим состояниям. – писал он. - Я их любил и одновременно с тем ненавидел, но они были моим единственным достоянием. Посвящая свою жизнь их изучению, я понимал, что лишь таким образом смогу переживать свое бытие как нечто всеобщее» (Юнг, с.192).

На протяжении этих трудных лет его психиатрическая и научная практика давала ему внутреннюю, ментальную инфраструктуру, которая наряду с его колоссальной творческой силой помогла ему пережить внутренний хаос. Иначе, писал он, «я потерял бы себя во всем этом нагромождении образов. Ценой огромных усилий я старался осмыслить каждый отдельный образ, каждый устойчивый элемент бессознательного, и настолько, насколько это удавалось, упорядочить их на каком-то рациональном основании, а главное, установить их связь с реальной жизнью». (Юнг, с.192, курсив мой).

Только после того, как нестабильность отступила, и он больше не был «пленником этой «волшебной горы», он смог объективно взглянуть на свой опыт. Первый вопрос, который он задал себе, был таков: «В чем, собственно, заключается проблема бессознательного?» (Юнг, с.205). Его захлестнули воспоминания о себе одиннадцатилетнем, строящем маленькие домики и замки из камней и грязи. Он думал: «…все это еще имеет для меня значение. Маленький мальчик созидает нечто, живет творческой жизнью, и сейчас мне недостает именно этого» (Юнг, с.174). Как ребенок, он начал строить крохотные деревеньки и каменные сооружения на берегу озера у своего дома в Кюснахте. Он спрашивал себя с удивлением: «Чем же ты, собственно, занимаешься? Строишь маленькую деревню так, будто совершаешь некий ритуал!» (Юнг, с.175).

И все же, он был уверен, что в процессе игры открывал свой собственный миф. Эта игра с камнями была ритуалом инициации, открывающим ему доступ к собственному творческому воображению, и освободила поток образов и идей, которые он добросовестно фиксировал. Как пишет Ханна, «как бы глубоко он ни уходил в процесс выражения эмоций на языке образов, он оставался внутренне спокоен и уверен» (1997, с.108). Рисунки и разговоры с внутренними фигурами занимают более 1330 страниц его Красной и Черной книг (Smith 1996, с.76) в поисках ответа на настойчиво звучащий внутренний вопрос: «А каков твой миф? Миф, в котором ты сам живешь?» (Юнг, с.172). Позднее он назвал этот период самым важным временем в своей жизни. Это был трудный эмоциональный опыт, но также и источник главных идей, развитием которых он занимался все оставшиеся годы.

Именно это желание претворять психические образы в форму и материю стало импульсом к строительству башни. В этом процессе Юнг пережил древнее архетипическое стремление уловить неуловимое, сохранить священное в надежном воплощении – в камне. История полна археологическими свидетельствами такого стремления, начиная с палеолитической Венеры Виллендорфской, каменных кругов в Северной Ирландии, Стоунхенджа и гигантских каменных истуканов на острове Пасхи. Центральная святыня ислама – черный камень в стене Каабы в Мекке. Все святыни связаны с человеческим желанием запечатлеть смысл в камне, чтобы передать следующим поколениям. Каждое конструктивное решение в Боллингене служило Юнгу для воссоздания психики в камне. Каждый установленный камень давал ему чувство того, что его идеи проясняются и становятся сильнее. Как башня замка указывает на границы его территории, так Боллинген выражал освобождение Юнга от фрейдовской догмы, давая опору для фундамента его собственных идей:
«Я не мог отделаться от ощущения, что только слов и бумаги мне мало – необходимо было найти что-то более существенное. Я испытывал потребность перенести непосредственно – в камень – мои сокровенные мысли и мое знание. Иными словами, я должен был закрепить мою веру в камне. Так возникла Башня, дом, который я построил для себя в Боллингене» (Юнг, с.219).

В Боллингене психическая реальность возникает как «место», и через исследование места мы можем вообразить созидательный процесс, происходящий в человеческой душе. На протяжении всей жизни, когда случалось испытывать трудности, Юнг «начинал рисовать или играть с камнями» (Юнг, с.175). Занятие каменщика стало его терапией. После смерти жены в 1955 году он написал: «Последние дни ее жизни, ее смерть и все, что мне пришлось передумать за это время, совершенно выбили меня из колеи. Мне стоило больших усилий вновь прийти в себя, и работа с камнем помогла мне» (Юнг, с.175, курсив мой). В ее честь он высек классический, но трогательный монумент и поставил его прямо под лоджией на внутренней территории башни, «где солнце освещало бы его большую часть дня, и если погода была хорошая, падал блик от озера» (van der Post, 1977, с.254).

Хотя он завершил строительство и поселился в Боллингене уже после кризиса, Юнг всегда считал башню памятником тому знанию, которое он извлек из болезненных переживаний. Все архитектурные решения, возникавшие на протяжении строительства, исходили из его глубокой внутренней связи с архетипическим бессознательным. Иногда словно некая невидимая рука руководила этими решениями. Только годы спустя он осознал, что строительство состояло из четырехлетних этапов, по одному на каждую составную часть здания, и тем самым олицетворяло естественную четверичность целостности.