Зодчие и ваятели XIX века

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

К началу 1830-х годов практически закончился самый блестящий период петербургского зодчества – период классицизма, одним из наиболее ярких представителей которого был К. И. Росси, первый в мировой практике строивший не отдельные дома, усадьбы или дворцы, а целый город, улицы и площади которого составляли единый архитектурный ансамбль. За свою долгую творческую жизнь он спроектировал и принял участие в строительстве тринадцати площадей и двенадцати улиц Петербурга. Не случайно само явление классицизма в архитектуре Петербурга связывают с именем этого поистине великого зодчего. Ставшая расхожей фраза о том, что «классицизм вошел в Петербург через Арку Главного штаба и вышел из Петербурга через Арку Сената и Синода», имеет непосредственное отношение к Карлу Росси: оба сооружения возведены им.

Первым крупным заказом Росси в Петербурге был архитектурный ансамбль Елагина острова, среди построек которого – изящный павильон Пристань. Говорят, при его проектировании был предусмотрен подземный зал для собраний масонского кружка, который будто посоветовал сделать известный авантюрист граф Калиостро, гостивший в то время в Петербурге. В этот секретный зал будто бы вел подземный ход, по которому можно было явиться на собрание прямо из Елагина дворца, не выходя на улицу.

О Росси, смелом в расчетах и решительном в применении инженерных новшеств, ходили легенды. Существует предание, что Николай I, узнав об использовании чугунных перекрытий при строительстве Александринского театра, решил приостановить работы. Тогда возмущенный Росси, ручаясь за прочность перекрытий, якобы попросил царя повесить его на стропилах театра, если свод обрушится. Говорили, что только на этих условиях император разрешил продолжить строительство.

По окончании строительства Александринского театра благодарная дирекция императорских театров предоставила зодчему в безвозмездное пользование театральную ложу. Однако, испытывая постоянные денежные затруднения, он постоянно эту ложу продавал. Однажды, как рассказывает одна театральная легенда, в ложе сошлись люди разных социальных слоев – купец и дворянин. Произошла крупная ссора, чуть ли не сорвавшая спектакль. Ложу у Росси отобрали.

Рядом с Александринским театром вдоль Невского проспекта вплоть до Аничкова дворца простирался сад, отделенный от проспекта низкой невыразительной оградой. В 1817–1818 годах Росси по углам сада со стороны современного сквера возводит два изящных павильона, до сих пор носящих его имя, а со стороны Невского проспекта устанавливает новую чугунную ограду в виде классических чередующихся копий. Между тем в Петербурге были уверены, что решетка Аничкова сада сделана по рисунку прусского короля Фридриха Вильгельма III, побывавшего в то время в русской столице.

В 1819–1829 годах Росси создает грандиозный ансамбль Дворцовой площади, которая ранее со стороны Мойки была застроена жилыми домами, не соответствовавшими имперскому значению политического центра столицы. На месте жилых домов Росси возводит два протяженных здания, где разместились Главный штаб и два министерства – иностранных дел и финансов. Оба здания объединены аркой, которой Росси придал триумфальный характер – колесница Славы и фигуры воинов, созданные по моделям скульпторов С. С. Пименова и В. И. Демут-Малиновского, олицетворяли славу России, победившей в войне 1812 года. Когда строительство арки завершилось, Николай I, как и в уже известном нам случае с перекрытиями Александринского театра, согласно легенде, будто бы сказал архитектору: «Иностранные специалисты думают, что арка должна упасть». Росси поднялся на арку и сказал императору: «Если она упадет, я готов упасть вместе с нею».

Еще одно предание рассказывает, как однажды было обнаружено, что у лошадей на арке Главного штаба пропали хвосты. О том, что «хвосты или части хвостов оказались не из бронзы, а жестяными», по воспоминаниям К. А. Скальковского, даже писали во всех петербургских газетах того времени, на что, кстати, не поступило ни одного официального опровержения. В столице поговаривали, что хвосты просто украли.

Не обошлось и без традиционной для фольклора темы загадочного сна. Садовый павильон с пристанью, построенный Росси на берегу Мойки в Михайловском саду, на месте так называемых Золотых хором Екатерины I, говорят, впервые привиделся зодчему во сне.

В декабре 1850 года в Петербурге появился первый постоянный мост через Неву. До этого для связи с Васильевским островом, Петербургской и Выборгской сторонами горожане пользовались наплавными, плашкоутными мостами. Они наводились ранней весной и к ледоставу разбирались. Первый постоянный Благовещенский мост проектировал и строил выпускник Института путей сообщения инженер Станислав Валерианович Кербедз. Начав сооружение моста в чине капитана, он закончил его в генеральском звании, на что добродушно отреагировал городской фольклор. Рассказывали, что Николай I, понимая трудность и необычность строительства моста, распорядился повышать Кербедза в чине за возведение каждого нового пролета. Узнав об этом, Кербедз, согласно легенде, пересмотрел проект и увеличил количество пролетов.

В 1841 году перестраивается знаменитый Аничков мост, до того представлявший собой знакомую нам композицию с четырьмя романтическими башнями наподобие Чернышева или Старо-Калинкина мостов. По одним источникам, каменные башни закрывали собой вид на перестроенное Андреяном Захаровым Адмиралтейство и потому якобы не устраивали петербуржцев; по другим – мост был узок, а громоздкие башни мешали все возраставшему движению конных экипажей по Невскому проспекту. Так или иначе, судьба поэтических башен, задача которых сводилась к тому, чтобы укрывать подъемные механизмы разводного пролета, была решена.

По предложению Петра Карловича Клодта – замечательного петербургского скульптора-анималиста на западных устоях моста установили две конные группы, изготовленные им первоначально для пристани у Академии художеств. Чуть позже, на восточных устоях, Клодт поставил две гипсовые, тонированные под бронзу копии бронзовых групп. Через год их собирались заменить бронзовыми. Однако когда копии были отлиты и уже готовы к установке, их, по указанию Николая I, отправили за границу, в подарок прусскому королю. Клодт выполнил новые отливки, но и их вывозят за границу, на этот раз – в подарок неаполитанскому королю.

К этому времени Клодт отказался от идеи установки на восточных устоях копий и решил создать две новые оригинальные композиции, развивающие сюжет «Покорение коня человеком» или, в более широком смысле, – прославление человека, покорившего природу. В 1850 году эта грандиозная идея была полностью воплощена в бронзе. Еще в 1841 году газета «Северная пчела» писала: «Новый Аничков мост приводит в восхищение всех жителей. Толпами собираются они любоваться удивительной пропорцией всех частей моста с лошадьми – смело скажем, единственными в мире».

Остался доволен и Николай I. Он не отличался изысканностью выражений и во время церемонии по случаю открытия моста, согласно преданию, будто бы громогласно заявил с казарменной непосредственностью, хлопнув скульптора по плечу: «Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!»

Если верить старинному преданию, то, работая над конными группами Аничкова моста, Клодт решил отомстить одному из своих высокородных врагов. Он изобразил лицо этого недруга под хвостом одного из вздыбленных коней. Говорят, узкий круг лиц среди современников скульптора легко узнавал отлитый в бронзе образ несчастного. Правда, другие были убеждены, что между ног одного из коней скульптор вылепил лицо императора Наполеона, а третьи вообще утверждали, что одно из бронзовых ядер коня исписано будто бы непристойностями.

Клодт был непревзойденным мастером своего дела. В скульптурном убранстве Петербурга – ни много, ни мало двадцать семь изображений коней только в круглой скульптуре. И одиннадцать из них изваяны Клодтом. Шесть украшают триумфальные Нарвские ворота, один – в композиции памятника Николаю I на Исаакиевской площади и четыре – на устоях Аничкова моста. С последними городской фольклор связывает смерть замечательного скульптора. Будто бы однажды, услышав от «доброжелателей», что у двух из четырех коней отсутствуют языки, скульптор так расстроился, что замкнулся, начал избегать друзей и знакомых, в конце концов заболел и вскоре умер.

Существует в Петербурге и другая легенда. Будто бы два клодтовских коня подкованы, а два других – нет. Будто бы не подкованы те, что смотрят в сторону Смольного собора, а те, что направляются к Конногвардейскому манежу, уже подкованы. В то время в районе Смольного находились известные в Петербурге кузни, в которых подковывали объезженных лошадей.

Со смертью – любимым сюжетом городского фольклора – связана и другая легенда, в свое время широко известная среди гвардейской молодежи столицы. Как-то раз, рассказывает она, молодой офицер Семеновского полка Иоганн Рейсиг, находясь в дворцовой охране, случайно заснул на посту. Проходивший мимо Николай I невольно разбудил незадачливого гвардейца. Мгновенно очнувшись и увидев склонившегося над ним императора, офицер тут же умер от разрыва сердца. Действительные обстоятельства кончины тридцатилетнего майора лейб-гвардии Семеновского полка Карла Иоганна Христиана Рейсига, последовавшей в 1837 году, нам неизвестны. Но в 1840 году над его могилой на Волковском лютеранском кладбище устанавливается одно из интереснейших надгробий XIX века. Оно представляет собой статую юноши в форме офицера Семеновского полка, спящего на крышке саркофага. Памятник выполнен по модели скульптора А. И. Штрейхенберга на Александровском чугунолитейном заводе. В 1930-х годах, при организации Музея городской скульптуры, надгробие было перенесено на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры, где и украсило собой блестящее собрание мемориальных сооружений старого Петербурга.

Другим расхожим сюжетом петербургского городского фольклора является коварное обольщение жен и следующая за тем изощренная месть оскорбленного супруга обидчику. Многие легенды рассказывают о том, как месть эта увековечивалась в монументальной скульптуре. Мы уже встречались с такой наивной формой утверждения справедливости в фольклоре. Первая легенда по поводу так своеобразно осуществленной мести появилась, кажется, в связи с открытием памятника М. Б. Барклаю-де-Толли перед Казанским собором. Согласно этой легенде, Барклай-де-Толли, придя однажды в мастерскую скульптора Б. И. Орловского, когда тот работал над памятником, соблазнил жену ваятеля. А месть Орловского состояла в том, что, используя некоторые детали одежды полководца и его жезл, он создал иллюзию определенной части тела, выраженной до неприличия ярко. Правда, это обнаруживалось не сразу. Для этого нужен был определенный ракурс. Но говорили, что именно в этом и состояла необыкновенная тонкость мести – знать должны были только посвященные. Легендой не принималось в расчет, что Барклай-де-Толли скончался в 1818 году, в то время как Орловский начал работать над памятником ему только в 1832-м. Памятник был установлен одновременно с памятником М. И. Кутузову в 1837 году – в 25-летнюю годовщину победы над Наполеоном.

Мы уже упоминали имя замечательного скульптора первой половины XIX века Василия Ивановича Демут-Малиновского, когда говорили о колеснице Славы над Аркой Главного штаба. В 1827 году на углу Московского тракта и Обводного канала у нового здания Скотопригонного двора по модели этого скульптора были отлиты и установлены две монументальные бронзовые фигуры быков. Они поражали современников естественной мощью и производили впечатление двух живых гигантов, в ужасе выбегающих из ворот скотобойни. Рассказывают, что однажды скульптору приснилось, будто изваянные им могучие животные пришли к нему, своему создателю. Долгое время он спрашивал у всех, что означает этот странный сон, но никто его объяснить в то время не мог.

В 1936 году в Ленинграде, на окраине города, за Средней Рогаткой был построен новый современный мясокомбинат. Быки был перевезены туда и установлены на постаменты у входа на предприятие. Когда в 1941 году фронт подошел к стенам города, их буквально под огнем с помощью трактора перевезли в Александро-Невскую лавру. Здесь, у ворот Некрополя они и простояли всю войну, не подозревая, что «пришли», как это и было предсказано легендой, к скульптору, могила которого находилась в нескольких метрах от них.

Демут-Малиновский был учеником одного из крупнейших представителей классицизма, скульптора Михаила Ивановича Козловского. Когда Козловский в 1802 году умер, то ученик создал своему учителю мемориальный памятник. Козловский был похоронен на Смоленском кладбище на Васильевском острове (ныне его могила – в Некрополе Александро-Невской лавры). В Академии художеств бытует легенда, что по ночам, во время наводнений, призрак скульптора приходит к Академии и стучит в дверь, прося отворить ему. И трудно разобрать – грохот ли это ветра, шум ли воды, голос ли человеческий: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел… Отворяй».

Демут-Малиновский принимал участие в оформлении Шапели – готической капеллы, построенной в 1828 году архитектором А. А. Менеласом в Царском Селе. Скульптор изваял для Шапели фигуры ангелов. А у южной стены часовни стояла статуя Христа работы скульптора И. Г. Даннекера. О ней сохранилась следующая легенда. Будто бы скульптор увидел ее однажды во сне и с того времени «день и ночь этот образ занимал его до такой степени, что он начал думать, что его побуждает к работе сверхъестественная сила». Через много лет ему, наконец, удалось изваять, как ему казалось, образ Христа. Однако сомнения не покидали скульптора. Когда статуя была еще в модели, он привел в мастерскую семилетнего ребенка и, согласно преданию, спросил его: «Что это за статуя?» – «Спаситель», – ответил ребенок, и ваятель в восторге обнял мальчика. Значит, он правильно понял образ, явившийся ему во сне, если даже дети его понимают.

На набережной Невы перед Академией художеств в 1832 году начались работы по устройству пристани. Композиция должна была состоять из ведущих к воде широких ступеней, верхние плиты которых собирались украсить бронзовыми фигурами коней с возничими. Впоследствии по предложению Клодта эти кони были установлены на Аничковом мосту, а для пристани решили использовать привезенных в Петербург египетских сфинксов, найденных при раскопках в Фивах и приобретенных с одобрения Академии художеств и по решению Николая I русским путешественником А. Н. Муравьевым. Загадочные сфинксы с лицом Аменхотепа III пришлись как нельзя более кстати в северной столице. Архаичные божества с загадочными улыбками и то ли широко раскрытыми, то ли, наоборот, прикрытыми таинственной поволокой глазами породили легенду, начало которой уходит в ветхозаветную глубину тысячелетий. Вот как излагает эту легенду Сергей Волконский. «Они закрыли глаза, увидев кровавый крест на дверях еврейских жилищ, и раскрыли их только на новом месте, проснулись от холода снежной вьюги; проснулись и увидели над мерзлой белой рекой золотом блеснувший тот же самый знак Креста. Это в день Крещения, на том берегу, перед Зимним дворцом церемония водосвятия, так называемая „Иордань“… Раскрыли сфинксы глаза и сомкнули их навеки…»

У обоих сфинксов отбиты подбородки, чему фольклор тоже нашел объяснение, создав легенду о рыжем околоточном, который любил прохаживаться по набережной. Это он в пьяном виде рукояткой от пистолета будто бы отбил сфинксам подбородки.

В 1787 году на берегу Крюкова канала было возведено необыкновенно романтичное здание, фасады которого украшали семь башен, отчего в народе его стали называть Семибашенным замком. В начале XIX века, когда там квартировал так называемый Литовский мушкетерский полк, замок окрестили Литовским. С 1823 года его мрачные сырые помещения начали использовать в качестве тюрьмы, которая просуществовала вплоть до Февральской революции 1917 года. В марте 1917 года толпы революционно настроенных петроградцев подожгли и затем разрушили этот зловещий символ ненавистной монархии.

Об этом старинном замке в народе сохранились суеверные предания. В середине XIX века, в пору повального увлечения азартными карточными играми, существовало поверье, что удача в игре бывает только там, где проживает палач. Петербургские шулеры присмотрели два притона в доходных домах на углу Тюремного переулка и Офицерской улицы, из окон которых был виден Литовский замок, – тюрьма, в которой жил палач.

Крышу тюремной церкви и одну из башен замка украшали фигуры ангелов с крестами в руках. В Петербурге о них ходили стихи:

Один из этих ангелов, согласно преданию, по ночам обходил тюремные камеры. Арестанты будто бы слышали его звонкие шаги и видели блестящие крылья. Знали, что если он постучит в камеру к кому-то из смертников, того в эту же ночь казнят. Однажды в страстную субботу ангел якобы выломал решетку на окне камеры «одного невинно осужденного и, усыпив часовых, вывел его за ворота тюрьмы». Два раза в году, на Пасху и в Рождество, ангел являлся заключенным во сне, приносил им вести от родных и благословлял. Когда заключенные впервые входили в тюрьму и обращали взор на крышу замка, им казалось, что ангел едва выдерживает тяжесть креста, и во все долгие дни и ночи заключения им верилось, что «настанет день, когда ангел уронит крест и все выйдут на свободу».

В 1855 году по модели П. К. Клодта был отлит памятник великому баснописцу И. А. Крылову. Споры о месте установки памятника долгое время занимали весь литературный и художественный Петербург. Его предполагали установить в сквере перед зданием Публичной библиотеки, где долгое время служил Иван Андреевич; на Васильевском острове у здания Университета, почетным членом которого он был с 1829 года; на могиле в Некрополе мастеров искусств, где в 1844 году он был похоронен. Выбор, однако, пал на Летний сад. Причем городское предание утверждает, что место установки памятника было определено самим баснописцем еще при жизни. Легенду эту записал П. А. Вяземский, и вот как она выглядит.

«Крылов сидел однажды на лавочке в Летнем саду. Вдруг… его. Он в карман, а бумаги нет. Есть где укрыться, а нет чем… На его счастье, видит он в аллее приближающегося к нему графа Хвостова. Крылов к нему кидается: „Здравствуйте, граф. Нет ли у вас чего новенького? “ – „Есть: вот сейчас прислали мне из типографии вновь отпечатанное мое стихотворение“, – и дает ему листок. „Не скупитесь, граф, и дайте мне 2–3 экземпляра“. Обрадованный такой неожиданной жадностью Хвостов исполняет его просьбу, и Крылов со своею добычею спешит за своим „делом“». И следовательно, местонахождение памятника, добавляет предание, «было определено „деловым“ интересом Крылова». При этом надо иметь в виду, что Хвостов был известным графоманом, над которым потешался весь читающий Петербург.

Хорошо известен в Петербурге исполненный по модели скульптора И. Н. Шредера и установленный на набережной Невы, напротив Морского кадетского корпуса памятник И. Ф. Крузенштерну. Была в этом замечательном монументе одна курьезная особенность, подмеченная в свое время фольклором и сразу же ставшая известной всему Петербургу. Если смотреть на памятник, медленно обходя его вокруг, то в какой-то момент начинаешь поражаться сходству щеголеватого морского офицера с античным сатиром во время буйных разнузданных сатурналий. Это ощущение эротичности возникало из-за торчащей рукояти офицерского кортика, укрепленного под определенным углом к бедру адмирала. Бытует легенда с хорошо знакомым нам сюжетом. Будто бы этот образ скульптор создал в отместку за то, что Крузенштерн наставил ему рога. На самом деле скульптору Шредеру было всего 11 лет, когда великий мореплаватель ушел из жизни. Но легенда оказалась настолько живучей, что городские власти через сто лет после установки памятника не удержались и в рамках борьбы с сексом, которого, как известно, в стране победившего социализма просто не могло быть, изменили положение злосчастного кортика, и теперь он расположен строго вдоль бедра морехода, не вызывая никаких дурных ассоциаций. Блюстители нравственности попытались этим высокоморальным актом убить и второго зайца. Прервалась давняя традиция – в ночь перед выпуском будущие офицеры из Высшего военно-морского училища имени Фрунзе перестали до блеска начищать пастой ГОИ личное оружие адмирала. Во многом это утратило смысл.

Памятник Ивану Федоровичу Крузенштерну прочно вошел в местный кадетский фольклор. Курсанты Военно-морского училища любят рассказывать веселую историю об одной незадачливой выпускнице десятилетки, которая познакомилась с юным первокурсником, проводила его до проходной училища и, счастливая, простилась, не успев ничего узнать о курсанте. Единственное, что она знала наверняка, – это имя своего избранника. Через несколько дней она вновь пришла к училищу и робко спросила у дежурных, нельзя ли вызвать на проходную ее Ваню. Часовые переглянулись и, едва сдерживая смех, дружно показали на набережную: «Там твой Ваня». Девушка доверчиво перебежала трамвайные пути, долго озиралась по сторонам, несколько раз обошла памятник Крузенштерну, пока повлажневшие глаза ее не остановились на бронзовой доске с надписью: «Первому русскому плавателю вокруг света Ивану Федоровичу Крузенштерну от почитателей его заслуг». Никто не знает, чем кончилась эта невинная шутка для девушки, но с тех пор такой розыгрыш стал любимым развлечением молодых курсантов. «Приходи к проходной, спроси Ваню Крузенштерна. Меня всякий знает», – шутят курсанты, торопливо прощаясь со своими случайными подругами.

Из памятников середины XIX века не раз попадал в фольклор уже упоминавшийся нами конный монумент Николая I на Исаакиевской площади. Из-за него, согласно легенде, отказалась будто бы жить в специально для нее построенном Мариинском дворце любимая дочь Николая I. Впервые увидев памятник, стоящий спиной к окнам ее личных покоев, она будто бы усомнилась в искренности чувств к ней давно почившего отца и покинула дворец.

В 1863 году в Юсуповском дворце на Мойке, 94 мало известный архитектор Степанов устанавливает мраморную лестницу, ведущую в партер знаменитого юсуповского театра. Лестница была специально вывезена из-за границы, где ее приобрел Николай Борисович Юсупов. Сохранилось предание, будто, путешествуя как-то по Европе, он посетил одну старинную итальянскую виллу и, придя в неописуемый восторг от ее античной лестницы, выразил желание приобрести ее. По преданию, владелец виллы готов был уступить древнюю лестницу, но… вместе со всей усадьбой, на что русский вельможа, к немалому удивлению хозяев, с готовностью согласился. В 1859 году лестницу доставили в Петербург. Судя по всему, вилла до сих пор находится в Италии.

Во второй половине XIX века в самом центре рабочего Петербурга, рядом с Финляндской железной дорогой, на территории, ограниченной Невой и Симбирской улицей, был выстроен мрачный, из красного кирпича, комплекс для изолятора специального назначения. В комплекс, кроме собственно тюремных помещений, входила церковь и здания специальных служб. Все строения были объединены переходами и в плане приобрели форму нескольких крестов, за что изолятор и получил свое широко и печально известное прозвище – «Кресты». В центре каждого креста возвышалась сторожевая башня. От города тюрьму отделяла глухая кирпичная стена. Автором и строителем тюремного комплекса был широко известный в Петербурге зодчий А. О. Томишко. По преданию, по окончании строительства Томишко был вызван к царю. «Я для вас тюрьму построил», – не очень удачно отрапортовал зодчий. «Не для меня, а для себя», – резко проговорил император и неожиданно прервал аудиенцию. Согласно расхожей фантастической легенде, проект предполагал строительство тысячи одиночных тюремных камер. На самом деле их оказалось 999, так как в последней, тысячной, был якобы замурован несчастный архитектор, дабы секрет постройки умер вместе с ним.