Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!
Из стихотворений Константиноса Кавафиса
|
|
«Один из их богов»
Когда один из них появлялся под вечер
на рыночной площади Селевкии
под видом статного, безупречно красивого юноши,
с блеском счастливого бессмертия во взгляде,
расточая ароматы иссиня-черных волос,
прохожие замирали в удивлении
и спрашивали друг друга, кто он,
сирийский грек или чужестранец.
И лишь немногие, приглядевшись, понимали
и уступали дорогу.
А он исчезал за колоннадой,
в предвечерней тени, невидимый за желтыми огнями,
углубляясь в кварталы, что живут только ночью
средь хмельного разгула, распутства и оргий,
а прохожие все смотрели, недоумевая,
кто из Них явился им сегодня
и ради каких запретных наслаждений
спустился он на улицы Селевкии
из Высочайших Благословенных чертогов»
(пер. Р.Дубровкина [Кавафис 2000, с.86])
«Могила Лания»
Ланий, которого, Марк, ты любил, вовсе не здесь,
в могиле, к которой ты ходишь и часами льешь слезы.
Ланий, которого ты любил, - дома, рядом с тобой,
когда, запершись, ты глаз не сводишь с его портрета,
он все сохранил, что стоило сохранить,
он все сохранил, что было любимо тобой.
Помнишь ли, Марк, как ты пришел из дворца, от наместника,
с живописцем, прославленным киренейцем, и тот,
увидев твоего друга, тотчас задумал
уловку искусную и старался вас убедить,
что на картине твой друг должен предстать Гиацинтом
(эдак картина имела бы больше шансов прославиться).
Однако твой Ланий свою красоту в наем не сдавал
и, наотрез отказавшись, потребовал изобразить на картине
не Гиацинта и не кого бы то ни было,
а Лания, рожденного Раметихом, александрийца»
(Пер. С.Ильинской [Кавафис 2000, с.87])
«Иудей (50 год)»
Художник и поэт, бегун и дискобол,
красивый, как Эндимион, Ианфий, сын Антония,
был из семьи, где чтили синагогу.
Он часто говорил: «Благословенно время,
когда оставив поиски прекрасного
и вместе с ними строгий эллинизм
с его неудержимым поклоненьем
молочно-белым рукотворным формам,
я становлюсь таким, каким всегда
мечтал остаться – сыном иудеев,
святых и мудрых иудеев верным сыном».
Звучала страстно речь его: «Навек
остаться верным сыном иудеев».
Но это были только лишь слова –
Искусству и Неодолимой Неге
он поклонялся, сын Александрии»
(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.108])
(№ 1486). «И добравшись до Дикеархии, которую италийцы зовут Путеолы, я, подружившись с Алитиром (это был мимический актер, родом иудей, который чрезвычайно нравился Нерону), а через него познакомившись с женой Цезаря Поппеей, упросил ее и устроил так, чтобы священники были как можно скорее освобождены». (Иосиф Флавий. Жизнь 16, пер. Д.Е.Афиногенова [Иосиф 2006- (2006. № 4), с.222])
«Театр в Сидоне (400 год)»
Я сын отца почтенного, а главное – артист,
театра украшенье и публики любимец.
Порой я сочиняю по-гречески стихи,
стихи безумно смелые. Распространяю их,
конечно же, тайком; молю богов о том,
чтоб в руки не попали к блюстителям морали
стихи, где воспевается изысканность и нега
запретной, извращенной, отверженной любви»
(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.134])
«По тавернам»
По тавернам бейрутским, по борделям шатаюсь,
боль глуша, - докатился. Я бежал без оглядки
прочь из Александрии. Я не ждал от Тамида,
что меня променяет он на сына эпарха
ради виллы на Ниле и дворца городского.
Я бежал без оглядки прочь из Александрии.
По тавернам бейрутским, по борделям шатаюсь,
боль глуша, - докатился. В этой жизни беспутной
мне одно помогает, как соприкосновенье
с красотой долговечной, как держащийся запах
на губах и на теле, - то, что целых два года
мой Тамид несравненный, мальчик мой, был со мною –
и не ради чертогов или виллы на Ниле»
(пер. Е.Солоновича [Кавафис 2000, с.149])
«Софист, покидающий Сирию»
Ты покидаешь Сирию, ученейший софист,
и сочинить задумал описанье Антиохии;
так не забудь упомянуть в том сочиненье Мевия.
Достоен славы Мевий – красивейший, бесспорно,
известнейший и самый любимый в Антиохии.
Ни одному из юношей подобного же рода
так дорого не платят. Короткие два-три
дня, проведенных с Мевием, обходятся нередко
чуть ли не в сотню золотых. – Да что там Антиохия –
в самой Александрии и, верно, даже в Риме
найдется вряд ли юноша пленительней, чем Мевий»
(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.151])
«Кимон, сын Леарха, 22-х лет,
изучающий греческую словесность (в Кирене)»
И жизнь моя, и кончина равно счастливыми были.
Рядом был Гермотел, мой неразлучный друг.
В последние дни моей жизни пытался он скрыть тревогу,
но часто я видел его с заплаканными глазами.
Когда ему казалось, что я ненадолго заснул,
в отчаянии безумном припадал он к одру болезни.
Были мы с ним ровесниками, было нам двадцать три.
Судьба так вероломна. Быть может, когда-нибудь
меня Гермотел покинул бы во имя страсти другой.
Конец мой был счастливым – в неомраченной любви».
Эту надпись с надгробья Марила, Аристодемова сына,
умершего в Александрии месяц тому назад,
со скорбью читал я – Кимон, его двоюродный брат.
Надпись прислал мне автор, мой знакомый поэт,
потому что знал: я сродни Марилу. Только лишь потому.
Душа моя полна печали о Мариле.
Вместе мы с ним росли, были мы с ним как братья.
Печаль моя глубока. Безвременная смерть
навсегда погасила злопамятную ревность…
Утихла моя к Марилу злопамятная ревность,
хотя он когда-то увел любовь мою – Гермотела;
хотя и теперь, когда Гермотел хочет ко мне вернуться,
к прошлому нет возврата. Я слишком близко к сердцу
все принимаю. Вечно незримая тень Марила
будет стоять между нами; и вечно мне будет мниться,
будто она говорит: «Ну вот, теперь ты доволен.
Ну вот, ты его вернул – по-твоему вышло, Кимон.
Ну вот, теперь тебе незачем меня бранить и порочить»
(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.164])
«Ксанф, сын Лагорина, прощай.
Я, стела, скрываю Ксанфа, прохожий,
некогда почтительного к отцу, всеобщую гордость юных в отечестве,
искусного в Музах, безукоризненного для всех граждан,
безупречного среди неженатых, звезду красоты,
которого убил завистливый Арес, сражавшегося за отечество,
оставившего [в качестве] почетного дара родителям
погребальные плачи [вместо] этих [достоинств].
Если же Плутон имеет больше наслаждения, чем родители,
то зачем в родовых муках страдаете вы, нежные?»
(№ 1487). (Надпись из Херсонеса Таврического.
Мраморная плита с высеченным изображением двух роз.
Кон. I в. н.э. IOSPE. I.2. 482 [Антология 2000, с.481-82])
|
|