Загадочный Демпси

Роув Айленд был открыт в 1615 году британским исследователем Ричардом Роувом.

В 1887 году там были обнаружены богатые месторождения кальция, и в 1888 Великобритания аннексировала остров. В том же году здесь высадились первые поселенцы, а в 1897 году они получили от метрополии концессию на разработку фосфатов. Если до 1888 года остров был необитаем, то в первую треть этого столетия его население достигало свыше двух тысяч человек, преимущественно малайских и китайских горных рабочих, которые прибыли, чтобы работать на компанию по добыче фосфатов “Уэлланд Рок”, единственный индустриальный концерн Роув Айленда.

Роув Айленд находится - или находился - в Индийском океане, 224 миль южнее, 8 градусов восточное Явы и 259 градусов севернее, 79 градусов восточное Кокосовых островов. Он лежал в 815 милях от развалин Сингапура. Его европейское население насчитывало примерно сто человек; среди них - официальные представители компании, руководители предприятий и служащие управления компании “Уэлланд Рок”; частные лица, живущие здесь для поправки здоровья (на Роув Айленде очень здоровый климат); молодой лейтенант, командующий маленьким гуркхским гарнизоном; несколько владельцев ресторанов, магазинов и отелей; миссионеры разных религий; руководители и служащие аэропарка и портовых сооружений. Когда я причалил к острову, большинство из этих людей, разумеется, уже съехали, и ни пароходы, ни воздушные корабли не приходили сюда за грузом фосфатов - единственного экспортного продукта, производимого островом.

Поселок имеет мечеть, буддийский храм, католическую церковь, методистскую часовню и больницу, которую содержит англиканская церковь. Больничный персонал состоит из пакистанских монахинь, а руководит ими доктор Хира, сингалезец, член той же религиозной общины. Миссионер, возглавлявший госпиталь прежде, вскоре после разрушения Сингапура переехал со своей женой в Австралию.

В этом-то госпитале я и очнулся и наконец понял, что Роув Айленд все же не был галлюцинацией.

Все кости у меня болели, тело горело, но я не страдал больше ни от жажды, ни от голода. Меня укрывали грубые больничные одеяла. На белой стене висело распятие, вырезанное из слоновой кости; перед приоткрытым окном стояло несколько экзотических цветков. У меня страшно зудело все тело, и так и тянуло почесаться, но при этом мгновенно выяснилось, что обе руки у меня забинтованы. Я пошевелился, отчего заболели все кости. Я попытался сесть и тут же бессильно рухнул обратно в постель. И все еще с трудом давалась мне вера в то, что я спасен.

Мгновение спустя дверь отворилась, и вошла удивительно красивая пакистанская девушка в светлом одеянии монахини. Она кивнула, серьезно улыбнулась мне и отошла в сторону, пропуская очень высокого, очень худого сингалезца в элегантном белом костюме. Он постоянно теребил пальцами стетоскоп, свисающий с шеи, точно наигрывая на медицинском приборе какую-то мелодию. Его красивое удлиненное лицо, хранившее насмешливо-циничное выражение, обратилось ко мне. Затем он бросил мимолетный взгляд на часы.

- Неплохо. Почти минута в минуту. Первая моя попытка заговорить была не слишком удачной. Вторая оказалась лучше.

- Кто? - спросил я. - Вы или я?

- Мы оба.

Он извлек из кармана серебряный портсигар, открыл и предложил мне сигарету. Я показал ему свои перевязанные руки. Он, извиняясь, улыбнулся:

- Медсестра освободит вам их, если хотите.

- Сейчас - нет. Спасибо. Он зажег сигарету.

- Итак, я имею счастье доложить вам, что вы были на высоте. Мы доставили вас в это помещение, поскольку остальные пациенты не могли спать из-за ваших воплей. Вы ведь воздухоплаватель, не так ли?

- Был, - ответил я. - Мы разбились. Я назвал ему свое имя и рассказал о том, что мне довелось перенести. Потом осведомился о том, где нахожусь.

- Я доктор Хира. Мы с вами в госпитале Сент-Чарльз, на Роув Айленде, - он иронически усмехнулся. - Вы, как я погляжу, еще не слыхали о Роув Айленде. Лишь немногие знают о нем. Вероятно, поэтому война еще не затронула нас. Здесь не проходят ни морские, ни воздушные пути. Меня вовсе не удивит, если в один прекрасный момент выяснится, что мы остались последним очагом цивилизации на всем земном шарике, - он глубоко затянулся и поглядел в окно на порт.

Медсестра принесла еще несколько подушек и помогла мне сесть.

- Если все это вообще можно назвать цивилизацией, - добавил Хира. - Вы голодны?

- И еще как!

- Отлично, - Хира потрепал скромницу монахиню по плечу. - Принесите немного супа, моя дорогая.

Когда сестра вышла и дверь за ней закрылась, я взмахнул своими забинтованными руками:

- Поначалу я подумал, что это проклятое место - всего лишь плод моего больного воображения. Хира передернул плечами:

- Вполне вероятно, так оно и есть. Хотя это довольно убогая галлюцинация. Вы были в Сингапуре?

- Трудно поверить, что все это действительно произошло, - сказал я.

- И все же это так. Мы слышали об этом.

- Следовательно, у вас есть связь с внешним миром?

- У нас остался радиоприемник, который все еще работает. Аппарат с ручным приводом.

- А эти лодчонки - единственная возможность покинуть остров? Кораблей нет?

- Больше нет, мистер Бастэйбл. Люди с горной выработки утопили наш единственный пароход, полагая, что таким образом помешают врагам использовать остров в качестве опорной базы для своего флота, - Хира указал в окно на порт, где еще торчала ржавая труба корабля.

- Стало быть, я засел тут крепко. Вы сказали, рация на ручном приводе. У вас тут что, нет источников энергии?

- Горючее кончилось. Для освещения пользуемся теперь масляными лампами.

- Когда у меня будет возможность передать сообщение в Дарвин?

- Это зависит от состояния рации, а также от состояния Шоукросса, нашего радиста. Я попрошу кого-нибудь завтра сходить в аэропарк и посмотреть, достаточно ли трезв Шоукросс, чтобы обслуживать прибор. Большего я сделать не смогу. А вы что, опять рветесь в бой?

Я посмотрел на пего недоверчиво, пытаясь заметить на его лице иронию. Но сингалезец был непроницаем.

- У меня поручение, - сказал я. - Им понадобится опытный летчик.

- Разумеется, мистер Бастэйбл. А теперь мне нужно продолжать обход. До свидания.

Хира отсалютовал мне стетоскопом и покинул комнату.

Я опустился на постель и вздохнул. Старая рация и вечно пьяный радист. В отношении моих шансов скоро оставить Роув Айленд я был настроен весьма пессимистично.

***

Прошла неделя, и день ото дня я становился сильнее. Я заработал себе великолепное истощение и дивные солнечные ожоги. Но с каждым днем нетерпение мое росло, и я одолевал доктора Хиру вопросами о рации и состоянии радиста. До госпиталя доходили дурные вести. Вскоре после моего прибытия Шоукросс убрел куда-то в горы. Он взял с собой китайскую девочку и ящик джина, после чего стал недосягаем для местной общественности.

Минуло десять дней после того, как я очнулся, и вот я уже стою в довольно нелепом больничном халате, который был мне отчаянно короток, у окна и разговариваю с доктором Хирой. Сингалезец пришел сообщить мне, что о Шоукроссе до сих пор нет никаких известий.

В порту царили шум и суматоха. С рассвета тощие малайцы сновали по причалу и рассовывали свои пожитки в одну из рыбацких лодок. Мое прибытие на Роув Айленд явно запустило какой-то механизм. До людей, похоже, дошло, что компания, занимавшаяся горными разработками, не вернется еще очень долгое время, и рабочие решили перебраться на Яву - хотя знали о том, что там творят японцы. Мне было жаль малайцев. Их лодка, вероятнее всего, утонет, не успев проплыть и нескольких миль.

Растерянный, я отвел взгляд от окна и взглянул на доктора Хиру:

- Правительство должно было бы помочь этим людям. Послать им снабжение или еще что-нибудь. Хотел бы я, чтобы проклятый радист наконец появился.

- Я думаю, что у правительства сейчас довольно много затруднений, - Хира сидел па моей кровати и вертел в пальцах стетоскоп. В его голосе зазвучали почти довольные нотки:

- Я не знаю, когда мы увидим Шоукросса. Он часто исчезает подобным образом. Прячется, наверное, в одной из шахт.

- Я мог бы сам попытаться заставить рацию работать, - сказал я. - Всяко лучше, чем сидеть сложа руки. Я достаточно здоров, чтобы покинуть комнату. Если бы вы мне могли ссудить какой-нибудь костюм...

- Думаю, подберем что-нибудь вашего размера. Но Шоукросс запирает контору. Он постоянно это делает. Он у нас непреклонный. Это поднимает его кредит в отеле.

- В каком отеле?

- У Ольмейера. Отель королевского аэропарка. Раньше он был одним из самых больших, сегодня - единственный. Думаю, Ольмейер содержит его исключительно из сентиментальных соображений.

- Я бы хотел все же прогуляться туда, - меня гнало любопытство, и я хотел поближе осмотреть остров.

- Почему бы и нет? - отозвался Хира. - Вам следовало бы познакомиться с местностью. В конце концов, очень может статься, что вы задержитесь здесь на какое-то время.

Он выглядел так, точно втайне забавлялся.

***

Пока я натягивал на себя предложенный мне костюм, Хира занял мое место у окна. От порта доносился гомон голосов. Малайцы готовили судно к отплытию. Доктор покачал головой:

- Нет сомнений в том, что они все пойдут ко дну.

- Почему же никто их не остановит? - я надел пиджак. Льняной костюм был изумительно хорошо сшит, как и белая рубашка, предоставленная мне Хирой. - Разве здесь нет какого-нибудь губернатора? Вы упоминали кого-то...

- Бригадный генерал Л. Г. А. Несбит, официальный представитель правительства уже с 1920 года, - Хира пожал плечами. - Ему восемьдесят семь лет. Вот уже минимум десятилетие, как он пребывает в полном старческом маразме. Вероятно, поэтому он и остался, когда все остальные сбежали. Весь его штаб состоит теперь из одного камердинера, такого же почтенного старца, как и он сам, и секретаря-бенгальца. Тот все свое время проводит за составлением бесконечных сводок о положении на острове и с начала войны не покидал своего бюро. Ну, есть еще, конечно, молодой лейтенант Оллсоп, который командует вооруженными силами острова, сплошь туземными. Не думаю, что Оллсопа погрузит в искреннюю скорбь бегство десятка его подопечных.

- Малайцы представляют проблему, не так ли? Я примерил панаму, лежавшую на кровати. Она великолепно подходила.

Хира устало махнул рукой:

- Здесь торчат по меньшей мере тысяча малайцев и китайцев. Малайцы преимущественно магометане, а китайцы - буддисты или христиане. И когда им больше нечем заняться, они критикуют образ жизни друг друга. А сейчас им как раз нечем заняться. Когда рудник закрылся, они потеряли работу и живут теперь плодами земли и моря, насколько у них это получается.

- Бедняги, - сказал я.

Он одарил меня своей странноватой улыбкой.

- Интересно, будете ли вы говорить то же самое, если эти “бедняги” обратят свою разрушительную энергию против белых. Так долго продолжаться не может, знаете ли. В настоящее время они ненавидят друг друга больше, чем европейцев, но достаточно одного толчка, чтобы они устроили нам кровавую баню. Достанется всем. С формальной точки зрения, понимаете ли, сестры и я тоже принадлежим к белой расе.

- И вы будете работать здесь, покуда этого не случится?

- А что, мне возвращаться на Цейлон и лечить наших японских захватчиков?

- Австралия или Англия. Вероятно, врачи теперь нужны повсюду.

- Вероятно, я должен был выразить свою позицию более отчетливо, - Хира раскрыл передо мной дверь. - В своей практике я руководствуюсь несколькими принципами. Один из них состоит в том, чтобы не работать на европейцев. Прежде всего именно поэтому я и прибыл на Роув Айленд. До эвакуации белых этот госпиталь обслуживал только цветных, мистер Бастэйбл.

Выйдя из больницы, я поправил шляпу и остановился, чтобы посмотреть, как утлые суденышки отчаливают, как они лавируют, пробираясь мимо затопленного парохода. Палуба была битком набита мужчинами, женщинами и детьми с коричневой кожей. Мне это напомнило страшную картину гибели госпитального воздушного корабля, и мысль о том, что стало с ними всеми, была для меня непереносимой. Медленно я побрел по набережной, заросшей водорослями, мимо брошенных отелей, контор и складов, перед которыми стояли бесполезные машины, телеги и автобусы.

Несколько отчаявшихся малайцев тащили узлы назад по мостовой, потому что для них не нашлось места на борту. Им повезло, подумал я.

Я дошел до угла и свернул в узкую тихую улочку, тесно застроенную безликими серыми и коричневыми домишками рабочих. Там же стояли несколько заколоченных магазинов. Улица круто поднималась вверх, и теперь я понимал, каким слабым еще был, потому что каждый шаг стоил мне невыразимых усилий. Наконец я очутился на маленькой квадратной площади, где красовалась напыщенная статуя Эдуарда Третьего. Монарх торчал в центре пересохшего фонтана. Бетонная чаша фонтана была полна пустых бутылок, рваных газет и тошнотворного вида отбросов. Вокруг играли китайские ребятишки, их матери с застывшими лицами сидели в дверных проемах и неподвижно смотрели в пустоту. Я уселся на край колодца, не беспокоясь насчет источаемой им вони, и улыбнулся детям. Они тут же прервали игру и мрачно воззрились на меня.

- Тсо сун, - серьезно сказал я на кантонском. - Доброе утро.

Ни один из детей не ответил. Я слегка растерялся. Неплохо бы иметь что-нибудь такое, что можно бы им подарить. Какие-нибудь сласти, потому что деньги не имели цены на Роув Айленде.

Я сиял шляпу и обмахнулся. Я начал сильно потеть, и солнце постепенно делало меня вялым. Лучше бы мне возвратиться в больницу, пока я еще могу ходить.

Затем я услышал стук копыт и удивленно обернулся, увидев всадника, несущегося галопом по площади. Он казался здесь удивительно не на месте - прямая, подчеркнуто высокомерная посадка; хорошо кормленная лошадь. Это был рослый белокурый англичанин лет тридцати в сверкающем белом мундире. Его сапоги, пояс, наплечные ремни и кобура были отполированы до безупречного блеска, как и значок на тропическом шлеме. Он увидел меня тотчас же, но сделал вид, будто не замечает. Погладив рукоятью своего офицерского стека светлые усы, он остановил коня.

Я огляделся, увидел пустые молчаливые окна. Что же здесь нужно этому блестящему всаднику?

- Уберите детей с дороги, фельдфебель!

Голос прозвучал резко.

В ответ па приказ из другого переулка выскочили шесть строго одетых гуркхов под предводительством фельдфебеля и прикладами ружей отогнали ребятишек. Штыки были примкпуты. На солдатах были темно-зеленые мундиры с красными нашивками, а за поясами торчали длинные изогнутые кинжалы. Не дожидаясь дальнейших указаний, женщины растащили детей по домам и захлопнули двери. Теперь из штатских на площади остался один я.

- Как поживаете, лейтенант? - осведомился я. Лейтенант обратил на меня взгляд своих холодных голубых глаз.

- Сэр, я предложил бы вам немедленно покинуть площадь. Это необходимо. Могут возникнуть затруднения.

Дискуссия казалась бессмысленной, и я подчинился:

- Благодарю, лейтенант.

Я прошел через площадь и остановился в тени одного из переулков, откуда с любопытством стал следить, что же произойдет дальше.

Теперь молодой офицер спешился и приказал фельдфебелю войти в один из домов. Гуркхи устремились туда, лейтенант последовал за ними.

Я наблюдал все происходящее, сбитый с толку, и никак не мог разобраться, что же творится. Еще какое-то время на площади царила мертвая тишина, затем из дома донеслись крики и шум потасовки. Я услышал, как вопит женщина на кантонском диалекте. Прогремели два выстрела; потом зазвучал голос молодого офицера, отдающего приказы. Еще один крик, на сей раз мужской, - и вдруг целая река кули выплеснулась на улицу. Их было человек двадцать. Они шатались и жмурились на солнечном свету. Каждый был точно в бреду от ужаса.

Затем из глубины дома донесся еще один выстрел и снова чей-то рев. Наружу снова начали выскакивать кули, уносясь по всем направлениям. Одни юркнули в ближайшие дома, другие побежали в сторону порта. Я услышал еще несколько приказов, затем кого-то звучно ударили прикладом; послышались отчаянные вопли и мольбы.

В полном отвращении я хотел уже выйти на площадь, когда один кули в панике вырвался из дома, поколебался, дико огляделся по сторонам, поднял окровавленную руку и вдруг побежал в мою сторону. Я отступил, пропуская его; он тут же завернул за угол и исчез. Но я успел увидеть его зрачки. Наркотики. Теперь я понял. Солдаты разгромили очередной местный опиумный притон.

Услышав стон, я снова вышел на площадь и увидел, что один из курильщиков опиума упал на плиты. На плече у него была скверная колотая рана, оставленная штыком. Я опустился возле него на колени, разорвал его рубаху и попытался остановить потоки крови. Он в ужасе уставился на меня и тихо застонал.

Сапоги застучали по мостовой.

- Боже милостивый, сударь, что это вы делаете? Я поднял глаза и увидел, что лейтенант вышел из дома. Он выглядел чрезвычайно довольным собой.

- Этот парень ранен одним из ваших солдат, - грубовато ответил я. - Я пытаюсь помочь ему. Если так уж необходимо, чтобы...

Лейтенант с презрением смотрел на раненого поденщика:

- Он, без сомнения, пытался убить кого-нибудь. Все они тут курят опиум. Пусть о нем заботятся его близкие. Мы лишь попытались преподать им урок.

Полосами, наскоро вырванными из рубахи поденщика, я, как умел, перевязал его рану. Он попытался заговорить, и тут сознание оставило его. Я беспомощно пытался его поднять, однако это мне не удалось.

Теперь появились и гуркхи. Они вели трех китайцев в черных и красных халатах; двое мужчин и одна женщина - вероятно, хозяева притона.

Лейтенант ткнул стеком в их сторону, после чего запрокинул голову и заговорил, обращаясь к пустым окнам и дверям:

- И никакого опиума больше! Вы понимать! Опиум плохой! Эти люди плохие! Должны в тюрьму! Мы запирать их надолго. Понимать?

Он сердито постучал стеком по своим сапогам, затем посмотрел на меня и раскрыл рот, чтобы сказать мне кое-что, но я опередил его.

- Я попытаюсь доставить парня в больницу, - сказал я. - Может быть, кто-нибудь мне поможет?

Офицер взял поводья лошади и взглянул па своих солдат, державших перепуганных арестантов куда крепче, чем это требовалось.

- Один из ваших людей... - снова начал я. Лейтенант сел в седло.

- Я уже сказал вам, сэр: пусть его близкие о нем и заботятся. Вы явно не понимаете условий жизни на атом острове. Проблема опиума. Здесь она принимает ужасающие масштабы. И с каждым днем все хуже. Они предпочитают возделывать мак, нежели выращивать продукты питания. Я...

- А какой вообще смысл имеет их жизнь, Оллсоп? Из темного дверного проема того дома, где происходил обыск, донесся вялый голос. Голос англичанина.

Лейтенант Оллсоп повернулся в седле и качнул стеком в сторону говорящего, которого не видел.

- Сидите-ка там и радуйтесь, что вас не арестовали.

На солнечный свет выступила фигура. Грязный европейский костюм, рваная туземная рубаха. Оборванец был бос, небрит, истощен и совершенно явно накурился опиума. Слишком хорошо я умел распознавать эти признаки, потому что и сам в свое время искал утешения в наркотиках. Возраст странного типа я определить не мог, но голос был молодой и мог принадлежать человеку среднего класса.

- Я было подумал, что вы могли бы постыдиться... - на лице Оллсопа было написано отвращение.

- А кто вы такой, чтобы отнимать у них их единственное удовольствие, Оллсоп? - сонно вопросил незнакомец. - Оставьте вы их в покое, ради всего святого!

Лейтенант Оллсоп развернул свою лошадь и прокричал:

- Вперед, марш!

Он рысью помчался прочь, не отвечая оборванному англичанину.

Я смотрел, как гуркхи тащат за собой запуганных арестантов.

Англичанин пожал плечами и повернулся, желая возвратиться в дом.

- Минутку! - крикну л я. - Мне нужно доставить этого человека в больницу. Он умирает. Вы не могли бы мне помочь?

Англичанин устало привалился к дверному косяку.

- Поверьте вы мне, предки примут его куда лучше, чем доктора.

- Мне только что показалось, что вы на стороне этих людей.

- Вовсе нет, старина. Я фаталист, знаете ли. Я сказал Оллсопу, чтобы он оставил их в покое. И вам я скажу то же самое. Какой смысл? Он все равно скоро умрет.

Однако же он вышел из дверного проема, шаркая, прошел через площадь и заморгал в солнечном свете.

- А вы-то с какого дерева лист?

- Я воздухоплаватель. Офицер. Неделю назад я причалил сюда.

- А, матрос с потерпевшего крушение судна! В отеле про вас говорят. Порядок, я помогу вам оттащить к костоправам этот труп, если смогу.

Накурившийся опиума англичанин был не сильнее меня, но совместными усилиями нам удалось поднять китайского поденщика и донести его до пристани, откуда рукой подать и до больницы.

Мы призвали двух монахинь и передали им раненого. Когда с этим было покончено, я, задыхаясь, остановился в коридоре и с любопытством уставился на своего помощника.

- Спасибо.

Он легко улыбнулся:

- Не стоит благодарности. Ни малейшей. Чао! Он поднял руку в насмешливом салюте и исчез, прежде чем доктор Хира спустился по лестнице.

- Кто этот парень? - спросил я доктора Хиру и описал ему внешность опустившегося англичанина.

По моему описанию Хира узнал его. Прежде чем ответить, он поиграл стетоскопом.

- Потерпел крушение, как и вы. Он прилетел с воздушным транспортом, который должен был забрать отсюда горных рабочих. Решил остаться на Роув Айленде. Не знаю почему. В нем особенно не нуждались; в конце концов вместо него полетел другой. Иногда его называют “капитаном”, особенно в отеле. Выдает себя за бывшего командира торгового воздушного корабля, который перед войной разбился над Китаем. Все это немножко попахивает враньем.

- Оллсоп его терпеть не может. Хира тихонько рассмеялся:

- Оллсоп? Да лейтенанта трясет от него. Наш бравый командир отпустил капитана Демпси на все четыре стороны, вот как? Оллсоп - олицетворенное представление о том, что европеец должен сохранять хотя бы видимость достоинства. Любой ценой.

- Тогда у Оллсопа очень много работы. Я потер кровавое пятно на рукаве.

- Мне кажется, он никогда не спит. Его жена отбыла отсюда вместе с руководителями завода, знаете... - Хира бросил взгляд на часы. - Ну вот, время ужинать. Мясо и рис, как обычно, по я припрятал две бутылки вина, если вы...

- Нет, благодарю. Думаю, прогуляюсь еще раз до отеля.