Главная страница Случайная страница Разделы сайта АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?
Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже.
Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал.
Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее. ✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать». Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами! МАЙОРАТ 4 страница
— Нет, ни единой крупицы моего земного счастья, которое ты пробовал уничтожить, не похитит у меня твое упрямство! С этими словами он вынул из кармана сложенную бумагу и, держа ее двумя пальцами, поднес к горящей свече, стоящей у изголовья усопшего. Бумага, загоревшись, ярко вспыхнула, а когда отблеск пламени заплясал на лице мертвеца, мускулы его, казалось, зашевелились, и старик беззвучно вымолвил какие-то слова, так что стоящих поодаль слуг охватил глубокий ужас. Барон спокойно окончил свое дело и старательно затоптал последние клочки горящей бумаги, упавшие на пол. Потом он бросил на отца последний мрачный взгляд и стремительно вышел из залы. На следующий день Даниэль рассказал барону об обвале в башне и пространно описал, что произошло в ту ночь, когда почил его достойнейший господин, закончив свое повествование тем, что хорошо было бы немедленно приступить к восстановлению башни, ибо если она еще больше обвалится, то всему замку грозит если не разрушение, то сильное повреждение, — Восстановить башню? — гневно вскричал барон.— Восстановить башню?! Никогда! Разве ты не замечаешь, старик, — продолжал он уже более спокойно, — что башня не может обрушиться беспричинно? Что ежели мой отец сам захотел уничтожить это проклятое место, где он колдовал по звездам? Что ежели он сам произвел известные приготовления, чтобы, когда сам того пожелает, вызвать обвал башни, уничтожив таким образом все, что в ней находится? Но как бы там ни было, пусть обрушится хоть весь замок, — мне все равно. Неужто ты думаешь, что я поселюсь в этом диковинном совином гнезде? Нет! Я продолжу дело мудрого предка, который заложил фундамент нового замка в прекрасной долине, вот кто будет для меня примером! — Так значит, — растерянно промолвил Даниэль, — всем верным старым слугам придется взять страннический посох? — Разумеется, — отвечал барон, — я не допущу, чтобы мне служили немощные, едва держащиеся на ногах старики, но я никого не прогоню. Вам, верно, понравится хлеб, который вы будете есть из милости, не трудясь. — Меня, главного дворецкого, оставить без всякого дела! — с горечью воскликнул старый слуга. Тут барон, намеревавшийся удалиться и стоявший к старому дворецкому спиной, вдруг обернулся, весь багровый от гнева, подошел к старику, размахивая сжатым кулаком, и закричал страшным голосом: — Тебя, старый лицемер, приспешник моего отца во всяких нечестивых делах, которыми вы занимались там, в башне, тебя, который, как вампир, присосался к его сердцу и, быть может, воспользовался безумием старика, чтобы внушить ему адское решение, поставившее меня на край пропасти, — тебя следовало бы вышвырнуть как паршивого пса! Потрясенный столь ужасными обвинениями, старый слуга упал на колени к ногам барона, и тот, быть может невольно, машинально следуя внушению своей мысли, как это часто бывает в гневе, поднял правую ногу и так сильно ударил ею старика в грудь, что тот с глухим стоном повалился на пол. С трудом поднявшись на ноги и издав странный рыдающий звук, подобный рыку насмерть раненого зверя, он пронизал барона взглядом, горевшим отчаянием и яростью. До кошелька с деньгами, который барон уходя бросил ему, старый дворецкий даже не притронулся. Между тем явились ближайшие родственники покойного, жившие по соседству; старого барона с большой пышностью перенесли в фамильный склеп, находившийся в церкви Р-зиттена; после того как приглашенные гости разъехались, нового владельца майората, по-видимому, оставило его мрачное настроение, и он не без удовольствия стал распоряжаться в своем новом имении. Вместе с Ф., стряпчим старого барона, которого Вольфганг после первой же беседы облек своим полным доверием, передав ему все дела, он составил полный перечень доходов майората, молодой барон намеревался рассчитать, сколько можно потратить на различные улучшения и на постройку нового замка, Ф. полагал, что старый барон не мог проживать всего годового дохода, а так как в его бумагах нашли только два банковых билета на незначительную сумму, да в железном ларе — не более тысячи талеров, то, вероятно, деньги были где-то спрятаны. А кто же еще мог знать это, как не Даниэль, который со свойственным ему упрямством, быть может, только и ждал, чтобы его спросили. Барон был озабочен тем, что Даниэль, которого он жестоко обидел, не ради корысти — ибо бездетный старик, желавший окончить свои дни в родовом замке Р-зиттена, не нуждался в больших деньгах, — сколько из мести за нанесенное оскорбление, согласится скорее сгноить скрытое сокровище, нежели указать их ему. Он подробно рассказал Ф. об инциденте с дворецким и прибавил, что по многим сведениям, которые до него дошли, Даниэль поддерживал в старом бароне непонятное желание удержать в Р-зиттене своих сыновей. Стряпчий заявил, что это совершеннейшая чушь, ибо во всем свете не было человеческого существа, способного хоть сколько-нибудь изменять, а тем более направлять решения старого барона, и попытался выведать у Даниэля, не укрыты ли деньги в каком-нибудь потайном месте. Но этого не понадобилось, ибо, едва только стряпчий спросил: " Скажи, Даниэль, как это могло случиться, что старый барин оставил так мало денег? " — как тот отозвался с кривой усмешкой: — Вы подразумеваете, господин стряпчий, те жалкие талеры, что вы нашли в ларце! Да ведь остальное-то хранится в подвале подле опочивальни старого барона. Но самое лучшее, — продолжал он, и улыбка его превратилась в отвратительную гримасу, а глаза загорелись кровавым огнем, — самое лучшее, много тысяч червонцев погребено там, внизу, в развалинах. Стряпчий тотчас же позвал барона, и все трое отправились в спальню; в одном из углов Даниэль сдвинул панель, под которой оказался замок. Барон алчным взором посмотрел на этот замок и, вытащив из кармана огромную связку громыхающих ключей, стал примерять их к нему. Даниэль в это время стоял выпрямившись и с какой-то презрительной гордостью глядел на барона, согнувшегося, чтобы лучше видеть. Потом он дрожащим голосом проговорил: — Ежели я собака, милостивый господин барон, то и верность у меня собачья! — с этими словами он протянул барону блестящий стальной ключ, который тот жадно выхватил у него из рук, и без труда отпер им дверь. Они вошли в маленький, низкий подвал, где стоял большой железный сундук с поднятой крышкой. На мешках с монетами лежала дощечка, на которой знакомым, замысловатым почерком старого барона было начертано:
" Сто пятьдесят тысяч имперских талеров в старых фридрихсдорах из доходов майоратного имения Р-зиттен. Сумма эта назначается на постройку замка. Владельцу майората, который наследует мне, надлежит на эти деньги воздвигнуть на самом высоком холме, что к востоку от замковой башни, которую он найдет обвалившейся, высокий маяк на пользу мореплавателей и велеть каждую ночь его зажигать. Р-зиттен в ночь на Св. Михаила 1760 года. Родерик, барон фон Р."
Барон один за другим поднимал мешки и бросал их обратно в сундук, наслаждаясь звоном золота. Потом он обернулся к старому дворецкому и поблагодарил его за верность, уверяя, что только клевета была причиной того, что он так дурно с ним обошелся. Старик не только останется в своей прежней должности, пообещал барон, но и получит удвоенное жалованье. — Я тебе очень обязан; хочешь золота — возьми один из этих мешков, — так заключил свою речь барон, стоя перед стариком с потупленным взором и указывая рукой на сундук. Лицо старого дворецкого вдруг побагровело, и он издал тот ужасный звук, похожий на стон смертельно раненого зверя, о котором барон рассказывал стряпчему. Последний содрогнулся, ибо ему послышалось, что старик пробормотал сквозь зубы: " Не золото, а кровь! " Барон, погруженный в созерцание своих сокровищ, ничего не заметил. Даниэль, дрожа, как в лихорадке, всеми членами, подошел к своему господину со склоненной головой и смиренным видом, поцеловал ему руку и сказал плаксивым голосом, проводя рукой по глазам, будто утирая слезы: — Ах, милостивый барин, на что бездетному старику золото? Что до удвоенного жалования, то я приму его с радостью и буду делать свое дело усердно и преданно. Барон, не обративший особого внимания на слова дворецкого, захлопнул тяжелую крышку сундука так, что содрогнулся весь подвал, потом запер сундук, спрятал ключи и небрежно бросил: — Хорошо, хорошо, старик, но ты ведь еще упоминал о золотых монетах, которые должны лежать там, внизу, в обвалившейся башне? Старик молча подошел к дверце и с трудом ее отпер. Но как только он ее распахнул, в залу ворвалась снежная пороша, влетел испуганный ворон и, каркая, стал биться об окна черными крыльями, а потом, найдя открытую дверь, ринулся в пропасть. Барон ступил в коридор, но, едва заглянув вниз, попятился назад. — Ужасный вид! Голова кружится!..— пробормотал он и, на мгновение потеряв сознание, упал на руки стряпчего. Но очень быстро пришел в себя и спросил, вперив в дворецкого проницательный взор: — А там внизу? Старик между тем снова запер дверцу и, навалившись на нее всей тяжестью своего тела, пытался повернуть огромный ключ в заржавленном замке. Справившись с этим и вытащив ключ, он повернулся к барону и сказал со странной усмешкой, помахивая большими ключами: — Да, там, внизу лежат тысячи тысяч: все замечательные инструменты покойного господина, — телескопы, квадранты, глобусы, ночные зеркала, — все превратилось в осколки, раздавленные балками и камнями. — Но деньги, наличные деньги? — перебил его барон.— Ты говорил про червонцы! — Я говорил про вещи, — отвечал старик, которые стоили не одну тысячу червонцев! Более от него ничего нельзя было добиться. Барон, по-видимому, был очень рад, получив средства, в которых нуждался, чтобы осуществить свой заветный замысел, — построить великолепный новый замок. Стряпчий полагал, что покойный подразумевал лишь ремонт или полную перестройку старого здания и что любое новое строение едва ли сможет сравниться с величавыми достоинствами и строгой простотой родового замка; но барон остался при своем мнении, придя к заключению, что речь идет о наказах, не санкционированных учредительным актом, то можно отступить от воли покойного. При этом он дал понять, что считает своим долгом настолько обустроить и украсить свое пребывание в Р-зиттене сообразно климату, почве и месторасположению, чтобы можно было в скором времени ввести сюда как любимую жену существо, во всех отношениях достойное любых жертв. Таинственность, которой окружал барон свой, быть может, уже втайне заключенный союз, заставила стряпчего прекратить всякие дальнейшие расспросы. Между тем решение барона успокоило его — теперь в его стремлении к богатству он видел уже не алчность, а желание заставить любимую женщину позабыть ее прекрасное отечество, которое она вынуждена будет покинуть. Но все же скупость и стяжательство тоже были присущи барону: роясь в золоте и глядя на старые фридрихсдоры, он не мог удержаться, чтобы не проворчать с досадой: — Старый плут, верно, не сказал нам о главном богатстве, но будущей весной я велю в моем присутствии разобрать башню. Явились зодчие, с которыми барон подробно обсуждал, как лучше всего воздвигнуть новое строение. Он отвергал все чертежи, все казалось ему недостаточно богатым и импозантным. Наконец он сам взялся за карандаш, и это увлекательное занятие, рисовавшее его очам светлую картину счастливого будущего, приводило его в отличное расположение духа, порой граничившее с игривостью, которое он умел сообщить и другим. Его щедрость и размах противоречили всякому представлению о скупости. Даниэль, по-видимому, тоже забыл о нанесенной ему обиде. Спокойно и смиренно держался он при бароне, который часто следил за ним недоверчивым взглядом, неотступно думая о сокровищах, погребенных на дне башни. Но все удивлялись тому, что старик, казалось, молодел день ото дня. Быть может, его глубокая скорбь по поводу кончины старого господина, которая подтачивала его силы и здоровье, начала отступать, он стал оправляться от удара; может быть, причиной этого было то, что ему не приходилось, как прежде, проводить на башне холодные бессонные ночи, он ел теперь хорошую еду и пил хорошее вино — как бы то ни было, но только из старика он превратился в сильного мужчину, краснощекого и упитанного, который ходил бодрой поступью и громко смеялся в ответ на шутки. Веселая жизнь в Р-зиттене была нарушена появлением человека, который, казалось, не должен был вызвать такого резонанса. Это был младший брат Вольфганга, Губерт; при виде его барон смертельно побледнел и громко воскликнул: — Что тебе здесь надобно, несчастный? Губерт бросился к брату с объятиями, но тот схватил его и потащил в дальнюю комнату, где они на несколько часов затворились, после чего Губерт вышел с расстроенным лицом и велел подать лошадь. Стряпчий заступил ему дорогу. Тот хотел пройти, но Ф., ведомый предчувствием, что именно сейчас можно положить конец гибельной вражде между двумя братьями, просил его повременить хоть пару часов; тут явился и барон, громко крича: — Останься, Губерт! Одумайся! Взгляд Губерта просветлел, он овладел собой и, быстро сбросив на руки стоящих сзади слуг свою роскошную шубу, взял стряпчего под руку и сказал с насмешливой улыбкой: — Стало быть, владелец майората все же снизошел, чтобы терпеть меня здесь. Стряпчий полагал, что должно наконец разрешиться печальное недоразумение, питаемое разлукой. Губерт взял стальные щипцы, стоявшие у камина, и, разбив ими толстое дымящееся полено и поправив огонь, сказал Ф.: — Вы видите, господин стряпчий, что я добрый человек и гожусь на разные домашние дела, но Вольфганг полон престранных предрассудков и, кроме того, жалкий скряга. Ф. нашел неудобным вмешиваться в отношения братьев, тем более что лицо Губерта, его поведение и тон ясно выказывали душу, терзаемую всеми возможными страстями. Чтобы прояснить какое-то обстоятельство, касающееся майората, стряпчий поздно вечером пошел в покои барона. Он застал его в совершеннейшем смятении, меряющим комнату большими шагами с заложенными за спину руками. Увидев стряпчего, барон остановился, схватил его за руки и, мрачно глядя в глаза, сказал прерывающимся голосом: — Мой брат приехал! Я знаю, — продолжал он, едва Ф. открыл рот, собираясь обратиться с вопросом, — я знаю, что вы намерены сказать. Ах, вам ничего не известно. Вы не знаете, что мой несчастный брат — да, я назову его только несчастным, — как злой дух, всюду стоит на моей дороге и смущает мой покой. Не его заслуга, что я не сделался бесконечно несчастлив, — этого не допустило небо, но с тех пор, как стало известно об учреждении майората, он преследует меня смертельной ненавистью. Он завидует моему состоянию, которое в его руках пошло бы в прахом. Он самый безумный расточитель, какой только есть на этом свете. Его долги намного превышают половину того состояния в Курляндии, которое ему принадлежит, и вот, преследуемый кредиторами, он спешит сюда и клянчит денег. " А вы, брат, ему отказываете, " — хотел перебить его Ф., но барон, выпустив его руки и отступив на шаг, громко и отрывисто воскликнул: — Не торопитесь! Да, я отказываю! Из доходов майората я не могу и не хочу подарить ни одного талера! Но сперва выслушайте, какое предложение я сделал этому безумцу несколько часов назад, и тогда уж судите, следую ли я чувству долга. Вам известно, что имение в Курляндии довольно значительно. Я хотел отказаться от своей половины в пользу его семейства. Губерт женился в Курляндии на красивой, но бедной девушке. Она принесла ему детей и теперь бедствует вместе с ними. Из доходов имения должно было выделить необходимую сумму ему на содержание и постепенно расплачиваться с кредиторами. Но что для него беззаботная, спокойная жизнь? Что ему до жены и детей? Ему нужны наличные, большие деньги, чтобы сорить ими с безумным легкомыслием. Не знаю, какой демон открыл ему тайну о ста пятидесяти тысячах талеров; с присущим ему безрассудством он требует половину этих денег, утверждая, что они не принадлежат к майорату и их следует рассматривать как свободное имущество. Я откажу, я должен отказать ему в этом, но я предчувствую, что он замышляет мою погибель! Как ни старался Ф. доказать барону, что он предубежден против брата (причем, не будучи посвященным в их отношения, он вынужден был прибегать к расхожим, банальным аргументам), ему это не удалось. Барон уполномочил его переговорить с недобрым и корыстолюбивым Губертом. Ф. сделал это со всевозможной осторожностью и немало обрадовался, когда Губерт наконец объявил: — Ну так и быть, я принимаю предложение владельца майората, но с условием, что он сейчас же отсчитает мне тысячу фридрихсдоров наличными, иначе я из-занепримиримости кредиторов могу навсегда потерять честь и доброе имя, и пусть позволит мне иногда хоть недолгое время жить в прекрасном Р-зиттене, у моего доброго брата. — Никогда! — воскликнул барон, когда Ф- передал ему предложение Губерта, — никогда я не дозволю ему хоть минуту пробыть в моем доме, когда там будет моя жена! Подите, дорогой друг, скажите этому возмутителю спокойствия, что он получит две тысячи фридрихсдоров, и не взаймы, а в виде подарка, только пусть уезжает прочь, прочь отсюда! Тут Ф. понял, что барон уже женился без ведома отца и что в этом, должно быть, кроется вражда двух братьев. Губерт выслушал стряпчего невозмутимо и гордо, а когда тот кончил, угрюмо сказал: — Я подумаю, а пока останусь здесь еще на несколько дней. Ф. постарался доказать недовольному брату, что, отказываясь в его пользу от своего имущества, барон и вправду делает все возможное, чтобы ему помочь, и что его не в чем упрекнуть, хотя и следует признать, что всякое учреждение, которое обеспечивает такие значительные преимущества первенцу и отодвигает других детей на задний план, может быть ненавистным. Губерт рывком расстегнул свой жилет сверху донизу, как человек, которому не хватает воздуха, заложил одну руку за жабо, а другою уперся в бок, крутанулся на одной ноге и резко воскликнул: — Ненавистное происходит от ненависти! — потом разразился громким смехом и добавил: — Как милостиво бросает владелец майората свои червонцы бедному нищему! Ф. понял, что о полном примирении братьев не могло быть и речи. К досаде барона, Губерт надолго расположился в комнатах, отведенных ему в боковом флигеле замка. Замечали, что он часто и подолгу разговаривает с дворецким и даже ходит с ним охотиться на волков. Вообще же видели его редко, он избегал оставаться наедине с братом, к чему и последний вовсе не стремился. Ф. чувствовал всю тягость этих отношений, он признавался себе, что какая-то особая неприятная манера, сквозящая во всем, что говорил и делал Губерт, способна омрачить любую радость. Теперь ему стал совершенно понятен ужас, который охватывал барона при виде брата. Ф. сидел один в судейской зале, обложенный бумагами, когда вошел Губерт. Он был более угрюм и бесстрастен, чем обычно, и сказал почти скорбным голосом: — Я соглашаюсь на последнее предложение брата, позаботьтесь о том, чтобы я сегодня же получил свои две тысячи фридрихсдоров, ночью я уезжаю верхом, один. — С деньгами? — спросил Ф. — Вы правы, — ответил Губерт, — я знаю, что вы хотите сказать — такая тяжесть! Так напишите вексель на Исаака Лазаруса в К. Я отправляюсь туда. Я должен убраться отсюда — старик выпустил всех своих злых духов. — Вы говорите о своем отце, господин барон? — сурово спросил стряпчий. Губы Губерта задрожали, он ухватился за стул, чтобы не упасть, но, быстро овладев собой, воскликнул: — Итак, сегодня, господин стряпчий! — и не без труда вышел из залы. — Он понял, что меня не проведешь и что воля моя тверда и непреклонна, — сказал барон, — выдавая вексель на имя Исаака Лазаруса в К. Отъезд враждебно настроенного брата снимал с него тяжкое бремя, давно уже не был он так весел, как в тот день за вечерней трапезой. Губерт извинился, что не может присутствовать, и все были этим очень довольны, Ф. занимал один из дальних покоев, окна которого выходили во двор замка. Ночью он внезапно проснулся, ему показалось, что его разбудил далекий и жалобный стон. Но сколько он ни прислушивался, кругом было тихо, и он решил, что это почудилось ему во сне. Однако какое-то особое чувство тревоги и ужаса овладело им с такой силой, что он не мог оставаться в постели. Он встал и подошел к окну. Через некоторое время отворились ворота замка, из них вышла какая-то фигура с зажженной свечой в руках и проследовала через двор. Ф. узнал старого Даниэля и увидел, как тот открыл конюшню, вошел туда и вскоре вывел оседланную лошадь. Тут из темноты выступила другая фигура, закутанная в шубу и в лисьей шапке. Ф. узнал Губерта, который несколько минут с горячностью беседовал с Даниэлем, а потом удалился. Даниэль отвел лошадь обратно в конюшню, и воротившись через двор той же дорогой, запер замковые ворота. Губерт собирался уехать, но в последнюю минуту раздумал, это было совершенно очевидно. Ясно было и то, что он находился в каком-то опасном сговоре со старым дворецким. Ф. едва мог дождаться утра, чтобы сообщить барону о событиях этой ночи. Следовало быть во всеоружии против замыслов коварного Губерта, о которых, как теперь был уверен Ф., свидетельствовало и его вчерашнее странное поведение. На другое утро, в тот час, когда барон обыкновенно вставал, стряпчий услышал беготню, хлопанье дверей, неясные голоса и крики. Выйдя из своей комнаты, он наткнулся на слуг, которые, не обращая на него внимания, метались вверх и вниз по лестницам с помертвелыми лицами. Наконец он узнал, что барон пропал и его уже несколько часов не могут найти. Он лег в постель в присутствии егеря, а потом, вероятно, встал и вышел из комнаты, надев халат и туфли с подсвечником в руках, поскольку всех этих вещей недоставало в его спальне. Охваченный мрачным предчувствием, Ф. торопливо направился в роковую залу, боковой покой которой Вольфганг, как и его отец, избрал своей опочивальней. Дверь, что вела в башню, была распахнута настежь, и стряпчий с ужасом воскликнул; " Он лежит внизу, он разбился! " Так оно и было. Ночью падал снег, и теперь можно было отчетливо рассмотреть только торчавшую из камней окоченевшую руку несчастного. Прошло много времени, прежде чем рабочим удалось с опасностью для жизни спуститься по связанным лестницам вниз и поднять на веревках тело. В последней судороге барон крепко схватился за серебряный подсвечник, и рука, которая сжимала его, была единственной неповрежденной частью его тела, страшно изуродованного при падении на острые камни. Когда тело барона принесли в залу и положили на широкий стол, на том же самом месте, где всего несколько недель назад лежал старый Родерих, в залу с непередаваемым отчаянием на лице ворвался Губерт. Потрясенный ужасным зрелищем, он возопил рыдая! " Брат! Бедный мой брат! Нет, не об этом молил я демонов, во власти которых оказался! " Стряпчий содрогнулся от этих роковых слов; ему показалось, что он должен немедленно наброситься на Губерта как на братоубийцу. Однако Губерт без чувств рухнул на пол; его перенесли в постель, и он довольно скоро оправился, как только ему дали укрепляющее средство. Очень бледный, с мрачным, угасшим взглядом вошел он в комнату Ф., медленно опустился в кресло, поскольку не мог удержаться на ногах от слабости, и медленно вымолвил: — Я желал смерти моего брата, ибо отец своим неразумным решением оставил ему лучшую часть наследства. Теперь, когда он столь ужасным образом нашел свою смерть, я стал владельцем майората, но мое сердце разбито, я никогда не буду счастлив. Оставляю вас в вашей должности, вы получите самые широкие полномочия касательно управления майоратом; я же не могу здесь оставаться! Губерт вышел из комнаты и уясе через два часа был на пути в К. По-видимому, несчастный Вольфганг встал в ту ночь для того, чтобы пойти в смежный покой, где находилась библиотека. Спросонок он ошибся дверью, открыл дверцу, ведущую в башню, сделал шаг вперед — и полетел в бездну. Это объяснение было, однако, довольно уязвимо. Ежели барон не мог уснуть и хотел взять в библиотеке книгу для чтения, то о какой сонливости могла идти речь, а ведь только в этом случае можно было ошибиться дверью. К тому же дверца, ведущая в башню, была крепко заперта и отпереть ее было совсем не просто. Все эти соображения Ф. изложил перед собравшимися слугами. Выслушав его, егерь барона Франц заявил: — Эх, господин стряпчий, совсем не так это было! — А как же тогда? — спросил Ф. Франц, честный и верный малый, готовый умереть за своего господина, не пожелал говорить при всех и дал понять, что поведает все лишь стряпчему. Ф. узнал от Франца, что барон часто толковал ему о сокровищах, погребенных под развалинами, и нередко, точно одержимый злым духом, он вставал по ночам, отворял дверь, ключ от которой дал ему Даниэль, и жадно смотрел в пропасть, будто силясь разглядеть там мнимые сокровища. Должно быть, и в ту злополучную ночь, после того как егерь ушел от него, барон сделал еще одну попытку заглянуть в башню, и там приключилось с ним внезапное головокружение, которое и стало для него роковым. Даниэль, который, по-видимому, тоже был очень потрясен страшной смертью барона, предложил замуровать эту погибельную дверь, что и было немедленно сделано. Барон Губерт фон Р., новый владелец майората, возвратился в Курляндию и в Р-зиттене более не показывался, Ф. получил все полномочия, необходимые для неограниченного управления майоратом. Постройка нового замка не состоялась, старый же по возможности был приведен в пристойный вид. Много лет спустя Губерт в первый раз после смерти барона поздней осенью появился в Р-зиттене, провел несколько дней, запершись в своих покоях со стряпчим, и снова отбыл в Курляндию. Проезжая через К., он оставил в тамошнем присутственном месте свое завещание. Во время своего пребывания в Р-зиттене барон Губерт, совершенно переменившийся, часто говорил о предчувствии близкой смерти. Это предчувствие и вправду сбылось — год спустя он умер. Вскоре приехал из Курляндии его сын, тоже Губерт, чтобы вступить во владение майоратом. По-видимому, юнец унаследовал все дурные качества своих предков: с первых же минут своего пребывания в Р-зиттене он выказал высокомерие, надменность, вспыльчивость и алчность. Он вознамерился немедленно изменить все, что счел неудобным или неприглядным; прогнал повара и хотел прибить кучера, что, однако, ему не удалось, ибо этот здоровенный малый дал достойный отпор; словом, он вовсю входил в роль сурового владельца майората, когда Ф. весьма твердо и решительно воспротивился этому своеволию, заявив, что ни один стул не будет сдвинут с места и ни одна кошка не оставит этого дома до тех пор, пока не вскроют завещания его отца. — Вы смеете мне, владельцу майората.., — начал было молодой наследник, но Ф. не дал раскипятившемуся юноше докончить свой выпад и, смерив его проницательным взглядом, проговорил: — Не торопитесь, господин барон! Вы не можете вступить в управление, прежде чем будет оглашено завещание; а до тех пор распоряжаюсь здесь я, только я, и сумею ответить насилием на насилие. Напомню, что в силу своих полномочий, как душеприказчик вашего отца, и в силу постановления суда я имею право запретить вам оставаться в Р-зиттене, советую вам во избежание неприятностей спокойно вернуться в К. Строгий, не терпящий возражений тон стряпчего придал его словам надлежащую значительность, и молодой барон, уже приведший в боевую готовность свои острые рожки, понял, что оружие его слишком слабо для такой твердыни, и почел за лучшее прикрыть позор своего отступления насмешливым хохотом. Прошло три месяца, и настал день, когда, согласно воле покойного, надлежало вскрыть завещание. Кроме представителей судебного ведомства, барона и ф. в зале суда находился еще молодой человек весьма благородного вида, которого привел с собой Ф.; его принимали за писца стряпчего, поскольку из-под борта его сюртука торчали сложенные листы бумаги. Губерт, по обыкновению, едва взглянул на него и нетерпеливо потребовал, чтобы поскорее покончили с этой скучной и ненужной церемонией, не тратя времени на словоблудие и бумагомарание. Он вообще не понимал, причем тут завещание, по крайней мере касательно наследования майората, а ежели речь идет о каком-то особом предписании, то это будет зависеть от его собственного решения, принять оные во внимание или нет. Барон удостоверил руку и печать покойного отца и, бросив на бумагу мимолетный угрюмый взгляд, отвернулся; в то время как судейский писарь стал читать вслух завещание, он равнодушно смотрел в окно, небрежно свесив правую руку через спинку стула и барабаня левой по зеленому сукну судейского стола. После краткого вступления покойный барон Губерт фон Р. заявлял, что он никогда не был настоящим владельцем майората, а только управлял им от имени единственного сына покойного барона Вольфганга фон Р., носившего, как и его дед, имя Родерих; ему-то после смерти отца и должен был по праву наследования достаться майорат. Подробные счета доходов, расходов и наличного состояния найдут в оставшихся бумагах. Барон Вольфганг фон Р., как сообщал Губерт в своем завещании, во время путешествия познакомился в Женеве с девицей Юлией де Сен-Валь и почувствовал к ней такую сильную склонность, что решил никогда больше с нею не расставаться. Она была очень бедна, а семья ее принадлежала к знатному, однако не блестящему роду, Уже одно это не оставляло никаких надежд получить согласие старого Родериха, все стремления которого были направлены на то, чтобы как можно более возвысить владельцев майората. Он решился, однако, в письме из Парижа сообщить отцу о своей склонности, и случилось то, чего и следовало ожидать: старый барон решительно объявил, что он сам уже выбрал невесту для владельца майората и ни о какой другой не может быть и речи. Вольфганг, который должен был отбыть в Англию, вернулся в Женеву под именем купца Борна и обвенчался с Юлией; по прошествии года она родила ему сына, ставшего после смерти Вольфганга владельцем майората. Приведено было много причин тому, почему Губерт, давно обо всем знавший, так долго молчал и почитался владельцем майората. Все они основывались на его давнишнем уговоре с Вольфгангом, но выглядели недостаточными и надуманными. Словно пораженный громом, уставился барон на писца, который монотонным и скрипучим голосом излагал все эти несчастья. Когда тот кончил, Ф. поднялся и, взяв за руку молодого человека, которого привел с собою, сказал, поклонившись
|