Эшфилд, 15 апреля 2002

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Как я рада слышать твой голос! Прости, что так волнуюсь при разговоре, когда нас разделяет такое расстояние, – наверное, все еще к этому не привыкла – к тому же я слышала сама себя, мой голос отдавался слабым эхом, будто слова доносились с какого-то прибрежья – и говорить долго я не могла. Чудную открытку, конечно, получила – она на холодильнике.

Ну и ну. Я просто поражена. Не знаю, чем больше: тем, что ты взяла да и нашла его (думаю, это было не так уж трудно, хотя мне самой ни за что бы не сообразить, как), или тем, зачем он тебе понадобился. История просто поразительная – с этой самой книгой, этой рукописью. Надеюсь, она принесет тебе много всякой пользы – даже очень много, хотя что из нее можно извлечь, я, по правде сказать, не знаю. Какая польза от того, что нашелся Ли, не знаю тоже. Помню прекрасно его одержимость Байроном: пожалуй, это звучит чуточку – как бы это сказать – высокопарно, что ли. «Увлеченность» – вот более простое и, возможно, более точное слово, потому что он уже тогда (так я думала) был близок к тому, чтобы от него отвлечься.

Почему меня удивляет, что ты взялась его искать? Вообще-то, не должно. Думаю, это вполне естественно – и даже неизбежно; удивительно то, что ты с этим так долго тянула, если учесть, как мало ты им интересовалась: казалось естественным, что тебе совсем нет до него дела. Знаешь, я всегда хотела тебе со временем все объяснить – насколько бы смогла; прошлое лежало наготове, и я знала, что когда-нибудь придется за него взяться – когда тебе это понадобится; объяснить и его, если смогу, – и что я сделала тогда и чего не сделала. Мне казалось, что я определю, когда настанет подходящий момент. Казалось, что я на это способна – но раз так и не угадала… нет, что-то я не о том – похоже, заговариваюсь, будто свихнулась или под кайфом, но все-таки это не совсем так. В общем, жили мы тогда с тобой на Ривер-Айленд, и я тебе надоела, надоело тебе и рубить дрова, качать воду, чистить ламповые стекла, жить без телефона, без друзей. Знаешь, а я любила Ривер-Айленд: я бы сказала «всей душой», но это не так, потому что ты уехала, а мне хотелось, чтобы ты оставалась со мной, и было так грустно от твоей неугомонности. Господи, как давно!.. Мы разлучились надолго: ты училась в школе, потом в Нью-Йорке. В общем, (опять! вечно вылезает это «в общем»), когда я наконец вернулась к этой истории – сама, для себя – когда Иона начал болеть, – тогда все вдруг показалось мне пустяками: я даже не заметила, что это случилось и когда именно. Теперь чуть ли не кажется, будто ничего и не стряслось, – столько всякого произошло с тех пор. Вот так убираешь старое постельное белье, в котором сейчас нужды нет, а через сколько-то лет открываешь ящик – и все оно в ржавых пятнах, заплесневело и тебе оно вовсе без надобности. Ты знаешь, что вместе мы прожили только четыре года. Пять. Но спрашивай меня обо всем, Алекс, и я отвечу.

Да, это верно, что он хотел назвать тебя Гайдэ, а я не позволила. Но если честно, то я хотела назвать тебя Аулит. Такое красивое имя. До сих пор, стоит мне о нем подумать, как сердце щемит, не то согревается, словно это любимый ребенок, который так и не родился. Но тут уж он вмешался – и запротестовал. И я назвала тебя в честь моей бабушки, он не возражал.

Алекс, я люблю тебя. Ты это знаешь. Надеюсь, вы с Теа сможете приехать этим летом: здесь будет так замечательно, мы очень много сделали с тех пор, как ты в последний раз все тут видела. Мы сможем поговорить – обо всем, о чем захочешь. Прости.

PS Я не против, если ты дашь ему здешний адрес: тысяча против одного, что он им не воспользуется. Но мне его электронный адрес не нужен. Я все еще электронной почтой не пользуюсь. Марк говорит, что мне бы понравился интернет, да я бы из него просто не вылезала, – и я ответила: ну да, потому-то я им и не пользуюсь.

Вот последняя порция. Закончил ночью – вернее, рано утром: перенес для тебя в компьютер свой рукописный вариант. Увидишь, к чему относится та единственная страница, которую Ада сохранила. Я едва ли не слепну: сияние зримой книги так божественно-пронзительно, что глядеть в нее часами значит (как сказал бы Б.) опустошить взор – и, быть может, навсегда. Ну да ничего. У меня нет слов, чтобы поблагодарить тебя за то, что ты ее спасла. И передай мою благодарность Теа, если она ее примет.

Помню, когда мне было лет девять или десять, я сам прочитал «Похищенного». Мне приходилось расшифровывать каждую страницу, залезать в словарь – и все равно без толку, – спрашивать о значении слов у отца, так что чтение походило на состязание или на битву, но я добрался до конца – я победил, а книга победила меня. Набрав последнюю фразу байроновского романа, я замер и просидел неподвижно с четверть часа. Чувствовал себя так, будто сразил дракона – или он меня одолел – или и то и другое вместе.

О названии. Ада затрудняется сказать, заглавие ли это, и даже высказывает сомнение, не ошибкой ли оно оказалось в начале первой страницы, – возможно, эти слова помещены там по какой-то иной причине и не связаны с основным текстом; по ее словам, заглавие было написано другими чернилами, но, разумеется, не в нашей воле это проверить. Начертал его Байрон в начале, позже или напоследок – но я полагаю, что на этом заглавии автор и остановился, и то, что его смысл проясняется только в конце, – не случайно. Я вспомнил Стендаля (который любил похваляться своей кратчайшей встречей с Байроном) – тот считал своим лучшим романом «Пармскую обитель», хотя монастырь, где герой кончает дни, в книге не появляется, не упоминается даже – вплоть до последней главы. Название романа – завершение его. Так же и здесь.

Возникла какая-то проблема? Не получаю от тебя мейлов, зато от Джорджианы пришло странное сообщение: она пишет, что «продвижение» сайта может быть на некоторое время отложено до тех пор, пока ТЫ вновь не станешь уделять все свое внимание «первоначальной задаче». Джорджиана, правда, добавляет, что ты ей нравишься, она тобой восхищается, ей по душе наш сайт и т. д., и т. д. – словом, все остается по-прежнему, но что, черт подери, происходит? Мы бьемся над ее мейлом, точно это какое-то тайное послание, которое мы не можем расшифровать. Ты не поможешь?

ДЖОРДЖИАНЕ ДЕЛА НЕТ ДО РОМАНА. Он ее не интересует. Даже читать его не хочет. Ужасно расстроена, что в бумагах не оказалось компьютерной программы, новой математической теории или чего-нибудь в этом роде. Говорит, что МИР СЫТ БАЙРОНОМ ПО ГОРЛО, А ВОТ АДОЙ – НЕТ. Представляешь? Считает, что мы должны прекратить работу над рукописью и подготовкой ее к печати, – нужно вернуться к ТОМУ, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВАЖНО. Она не понимает, как важно, что Ада это сделала, – важно для понимания самой Ады. Ее отец: вот что важно. Она так и думала. Она умирала, но посвятила этому оставшийся ей год. И это не важно?

Лилит дергается. Боится, что Джорджиана вот-вот откажется финансировать наш сайт, и виной тому я, раз отвлеклась на другое. Что, если меня уволят? Придется ей позвонить и пуститься в объяснения.

Может, придется обольстить Джорджиану. Работу я не прекращу. Не могу.

Думаю, тебе интересно будет письмо, на которое я наткнулся: Байрон пишет своему издателю Джону Меррею. Пишет четыре года спустя после того, как навсегда покинул Англию. Письмо отсканировал в библиотеке один студент (мне до сих пор это не под силу) – привожу отрывок:

Дорогой сэр! – Сегодня и сей час (малая стрелка Часов указывает на единицу) моей дочери исполнилось шесть лет. Хотелось бы знать, когда снова ее увижу – и увижу ли когда-нибудь. – Заметил одно любопытное совпадение, которое представляется едва ли не роковым. – Моя мать – моя супруга – моя дочь – моя сводная сестра – моя внебрачная дочь (насколько мне известно) и я сам – все мы единственные дети. В союзе моего отца с леди Коньерз (единственным ребенком) родилась только моя сестра; во втором его браке (также с единственной дочерью в семье) – снова только один ребенок. Леди Байрон, как вы знаете, также была единственным ребенком – как и моя дочь etc. – Не кажется ли это довольно странным – такое скопление единственных отпрысков? К слову – пришлите мне миниатюру моей дочери Ады. – У меня есть только гравюрный оттиск – он дает лишь самое малое представление о ее внешности. – Слышал на днях от одного английского путешественника, что нрав у нее невероятно горячий. – Это так? – Вполне вероятно, если учесть ее родословную. – Мой характер таков, каков есть, – вам, наверное, нетрудно угадать; добавьте характер моей супруги – очаровательный и плотнейший сгусток Необузданности – вот из чего и сложился нрав Ады – не говорю уж о ее бабушках: обе, насколько я знаю, являли собой дивные образчики женского Духа, какие вам только и пожелалось бы лицезреть.

Честно сказать, я удивлен, что он так часто думал о дочери: мог точно высчитать день и час ее рождения – и отметить его. Совпадение (возможно, фатальное, как сказал бы сам лорд Байрон) состоит в том, что это письмо попалось мне, когда я разбирал страницы, где описывается заточение вымышленного ребенка, Уны, в обществе зловещего трио пожилых родственниц.

Это мне напомнило о том, что новейшему твоему изображению, которое у меня хранится, уже пятнадцать лет (однажды твоя мать перестала их мне посылать: вероятно, решила, что это не нужно, поскольку наша связь прервана так давно). Не можешь ли прислать мне другой снимок? Уверен, что тебе нетрудно будет его оцифровать: это куда проще, чем рисовать миниатюру. Буду очень признателен.

Как тебе такой вариант: я пришлю фото (придется попросить из дома или пойти к фотографу; сниматься не люблю, но сделаю исключение), если ты мне поможешь – еще кое в чем. Впрочем, не только мне. Всем нам (и теперешним, и тогдашним).

Мне нужно, чтобы ты написал ради меня письмо. Той, кто владеет сейчас оригиналом примечаний и зашифрованных страниц. Имени ее не называю, иначе она взбесится. Ты пришлешь мне письмо, я переадресую ей, А ТАКЖЕ той женщине, с которой сотрудничаю в проекте «Сильные женщины»: она тоже страшно заинтригована и озабочена загадкой, хотя ничего практически о ней не знает. Пиши в предельно обтекаемых выражениях, однако звучать они должны максимально веско. Подчеркни, что данная находка (о которой тебе известно только через меня) является одним из наиболее важных литературоведческих открытий – и т. д., и т. п. Изобрази того, кем ты был, – профессора, исследователя творчества Байрона (или как там это называется), – и того, кто ты есть: видного режиссера и правозащитника. Пусти в ход все, что можно. Ты должен ее убедить. Должен ее обольстить – нет, Господи, не то, – расположить ее к себе мужским авторитетом и gravitas^{^[52]} – это слово подходит? Просить об этом мне неловко по множеству причин. Но я вот прошу.

А как быть с тем, кто я в придачу: разыскиваемый Интерполом беглец от правосудия – согласно определению суда, повинный в изнасиловании?

Я сделаю все, о чем ты просишь. Только знай точно, что – а вернее, у кого – ты просишь.