Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Густой туман

Ван Сяоин

Ван Сяоин — одна из ярких представительниц современных писательниц Китая, живущих в Шанхае. Родилась в 1947 году. После окончания школы работала сбор­щицей чая, библиотекарем. Первый рассказ опубликовала в 1975 году. В 1982 году окончила педагогический институт и получила распределение в редакцию литератур­ного журнала. С 1985 года становится профессиональной писательницей. Ее, произ-ведения отмечены премиями и переведены за рубежом. В нашей стране до сих пор не переводилась.

 

Густой туман

Говорят, женское сердце податливо, как вода. Правда ли это?

Молочно-белый туман волнами скатывался с горного перевала, не торо­пясь поднимался по склону, расслаивался, как тонкая кисея, кружился, оку­тывая перевал Цзюцюло. Дымка окутала и холмы, и темную, отливающую синевой горную долину, и разбросанные тут и там хребты, и виднеющиеся вдали четко очерченные горы... Туман, похожий на дым, заполнил все про­странство между небом и землей. Он был влажен и прохладен, словно мяг­кая сахарная вата. Казалось, можно взять осторожно, втянуть в себя или поддеть ногой этот сладкий невесомый комок. Туман колышется перед гла­зами, повисает на волосах тонкими нитями драгоценного жемчуга, ласкает слух, как колыбельная, которую когда-то напевала мама. Туман обволаки­вает все тело, и кажется, что оно, подхваченное им, вот-вот поднимется в небесные чертоги.

Она любит туман. Туман окутал и ее тело, и сердце, закрыл взгляд гус­той поволокой, сковал воспоминания, она будто погрузилась в сон, оказа­лась в призрачном ирреальном мире. Как знать, может, все эти прожитые годы всего лишь сон!

В школе ее звали Сун Пэйцинь, мама ласково называла Ацинь, а Лунцзы звал просто Цинь. А в деревне, что притулилась у подножия пика Цзюцюло, никто не знает этих имен. Все, и стар и млад, называют ее просто женой Урода.

Впервые оказавшись в деревне, она не могла понять, как могут здесь жить эти крестьяне с обветренными лицами и грубыми руками. Но сейчас она, подобно местным женщинам, укладывает волосы в пучок на затылке и стя­гивает его ярким малиновым шнурком. Каждый день она поднимается по горной тропинке, осторожно ступая по влажным каменным ступеням, пьет ледяную воду из горного источника, а после работы собирает в корзину дре­весные грибы. Она стала настоящей горянкой, и еще она стала матерью.

Это туман во всем виноват, это он отрезал деревню от остального мира.

Она вспомнила, что одноклассники с гордостью называли ее самой спо­собной среди них, ведь она могла прочитать на память столько стихотво­рений, и древних, классических, и современных, китайских и зарубежных. Сейчас, конечно, почти все забылось, лишь одно, как надпись на кам­не, врезалось в память, его она всегда помнит, такие строки забыть невоз­можно:

Пусть жизнь обманула тебя,

Не делай из этого трагедии, не терзай сердце!

В дни грусти храни безмятежность...

Все — лишь одно мгновенье, все пройдет,

А когда пройдет, станет любовью.

Она день за днем беззвучно шептала эти строки, ей казалось, что волшеб­ные нити, связывающие ее с прошлым, разорвались, и лишь эти строки — единственная тонкая паутина, обволакивающая ее сердце...

— Мама, дай мне цветок, — попросила дочь, дергая ее за край куртки. Жена Урода сорвала цветок, вплела его в волосы дочери. На лепестках

цветка от тумана дрожали капельки влаги. Девочка была так же красива, как и мать, но деревенские говорили, что она похожа на отца, потому что все в его роду считались красивыми.

Легкий ветер, пробежавший по долине, развеял туманную дымку, и откры­лось небо такой пронзительной голубизны, от которой, казалось, резало гла­за. Женщина не хотела знать, что происходит в мире, до сих пор скрытом от нее туманом, она не хотела вспоминать прошлое, чтобы не тревожить свой душевный покой, поэтому она рвала все письма, которые ей присылали род­ные. И вдруг словно шквальный ветер налетел на нее и распахнул тайник, который она хранила глубоко в душе: шесть лет ни слова не дававшая о себе знать Цао прислала срочную телеграмму. Спокойная до сего дня жизнь де­ревни была нарушена. Сначала все изумились, затем пришли в недоумение и начали строить догадки, потом долго вспоминали, кто такая Сун Пэйцинь. Когда поняли, что именно так звать жену Урода, изумились еще больше: почему ей пришла эта телеграмма?

«Еду в свадебное путешествие... дня... месяца буду проездом через ваш уезд. Встречай, Цао».

Когда женщина читала эти строки, ее душа была охвачена бурей, ведь это была телеграмма из прежней жизни. На нее нахлынули воспоминания, ра­дость, грусть — все, как кадры фильма, мелькало перед глазами...

— Цао? С которой ты вместе приходила на мельницу? Пусть она поживет у нас несколько дней, — шедро предложил жене Урод, но жена колебалась, ей не хотелось видеть Цао, не хотелось, чтобы деревенские вспомнили, что и ее когда-то звали не женой Урода, а Сун Пэйцинь. Тем не менее... Она открыла шкафчик, достала глиняный горшок, в котором хранился свежий мед. Каждый год она доверху наполняла этот кувшин лучшим медом, но дарить его было некому. «Наконец я смогу сделать ему подарок, пусть Цао отвезет ему мед...» От горной деревни до уездного центра, где находится железнодорожная станция, десять с лишним километров, надо пройти через несколько пере­валов. Когда жена Урода вместе с дочкой вышла из дому, над иссиня-чер-ными горными пиками еще ярко сверкали звезды.

Девочка от усталости начала капризничать, и мать, тяжело вздохнув, при­села у тропинки на поросший мхом камень, достала жесткую лепешку из чумизы, улыбнулась и протянула дочери:

— Съешь пока это, а потом тетя даст тебе конфет.

Тяжелый туман давил на голову, плечи, сжимал грудь с такой силой, что, казалось, вот-вот задохнешься. От этого холод все больше пронизывал все ее тело. Женщина укрыла дочь в своих объятиях.

Бэн-бэн-бэн...

Как странно, неужели, спускаясь, туман может даже звучать?

Бэн-бэн-бэн...

Нет же, этот звук слишком ей знаком!

Бэн-бэн-бэн... '

Так и есть, он доносится с равнины! Этот тупой звук заставил ее вернуть­ся в прошлое, разбудил то, что лежало на глубине души. Женщину будто пронзило ударом тока: так, значит, это здесь! Туман застилал глаза, поэтому она не заметила, как приблизилась к этому месту. А может, она ошиблась? Сквозь тяжелый туман ярко сверкнула кристальная вода горной речки, бе­жавшей с хребта Цзюцюло. Вода неслась как стрела, выпущенная из лука. Теперь понятно, почему именно это место было выбрано для мельницы.

Бэн-бэн-бэн...

Стремительный поток день и ночь вращал огромное мельничное колесо, и в горах день и ночь раздавался этот монотонный тяжелый звук.

«О! Водяная мельница! Если бы в мире не было водяных мельниц, Сун Пэйцинь никогда бы не стала женой Урода!»

— А-а... — Девочка вдруг заплакала: отвлекшись, женщина слишком силь­но сжала ее ручонку.

— Маленькая моя, мама плохая, она не хотела сделать тебе больно. — На глаза женщины навернулись слезы, покатились по щекам и упали на лицо девочки, которая, будто догадавшись о переживаниях матери, прижа­лась к ней.

А ведь Сун уже считала, что время высокой стеной отделило от нее про­шлое, что время давно высушило ее слезы... «О, Цао, Цао, в тот год ты рев­новала меня, презирала, опозорила меня, но я все простила. Зачем же теперь, когда в моей душе наступил покой, ты опять прикасаешься к моим оголен­ным нервам? Ведь не будь этой злополучной телеграммы, я не ступила бы на эту тропинку...» Все в горной деревушке знают, что жена Урода может сделать какой угодно крюк, но ни за что не пойдет по тропинке, которая пройдет мимо мельницы...

Бэн-бэн-бэн...

Этот звук, подобно острой игле, пронзает уши, проникает в самое серд­це, вызывая острую боль. Когда она в первый раз в тихой туманной долине услышала этот звук, радостно сказала подруге:

— Как красиво звучит, будто горы поют, я бы всю жизнь его слушала! Кто знает, может, эти слова подслушал дух судьбы и исполнил ее же-


В тот раз девушки, преследуя этот звук, вышли к горному потоку, спря­тавшемуся в густых деревьях, и увидели треугольную крышу мельницы, ко­торая, как старый черный ястреб, прижалась к воде.

Парень, живущий на мельнице и собиравший в тот день бутоны еще не распустившихся лилий, велел девушкам самим войти в дом и обмолоть зер­но. Девушки пришли рано, поэтому им не пришлось стоять в очереди. Они быстро смололи два мешка зерна, но в бригаду решили вернуться не сразу, а сначала немного посидеть на берегу, чтобы бригадир не придумал для них какую-нибудь новую работу. Густой туман волнами наплывал из горной до­лины, постепенно скрывая все краски. Казалось, он беззвучно бормочет ка­кие-то стихи... Им было так приятно сидеть на берегу и, окуная руки в бы­стрый поток, брызгаться холодной водой.

Девушки всегда отличаются природной чувствительностью. Через некото­рое время они поняли, что за ними кто-то наблюдает. Обернувшись, Сун увидела, что мельник, стоя на пороге дома, внимательно смотрит на ни, х. Сун уже привыкла к чужим взглядам. Она была красива и знала об этом. У нее были длинные косы, небольшие глаза, аккуратный носик. Немудрено, что, когда смотришь на такую красавицу, пьянеешь как от вина. Девушке нрави­лось ловить на себе восторженные взгляды, знать, что, когда она изгибается, никто не может оторвать взгляда от ее длинных кос. В то утро она обеи­ми пригоршнями зачерпывала воду и выплескивала ее на Цао. Та сердилась и стремилась тоже обрызгать подругу, но Сун мгновенно перепрыгнула на высокий валун, красиво изогнувшись в пояснице. Увидев, что Цао тоже хо­чет прыгнуть на камень, девушка расхохоталась и попробовала спрыгнуть на берег, но поскользнулась на влажном камне и оказалась в воде.

— Ой! — Белая босоножка из искусственной кожи соскочила с ноги и, блеснув подобно серебристой рыбке, скрылась под водой. Сун не знала, что делать, а подруга и не старалась скрыть радости:

— Сама виновата, зачем красовалась? — Она не могла простить Сун, что все в лесхозе считают ее первой красавицей.

К счастью, мельник прыгнул в бурный поток, выхватил босоножку и про­тянул девушке. Сун, стоя в одной босоножке, очень грациозно протянула ему руку. Она ни на минуту не забывала, что была очень красива. Девушка со­всем было приблизилась к мельнику, но вдруг вскрикнула и резко отпряну­ла назад.

— Что случилось? — схватила ее за руку подруга.

Сун не могла вымолвить ни слова: перед глазами у нее все еще стояло это изуродованное лицо: один глаз был закрыт, и шрам, глубокий и неровный, пересекал левую щеку. Позже ей рассказали, что этот мельник — единствен­ный сын местных крестьян, все зовут его Уродом. Может быть, именно в этот момент богиня Луны, на земле соединяющая брачные пары, и связала крас­ной нитью Сун и мельника...

Жена Урода тяжело вздохнула и, почувствовав неизвестно откуда взяв­шиеся силы, посадила дочку на шею и быстро заскользила по тропе, сбе­гавшей вниз по склону горного холма, как будто кто-то невидимой рукой подталкивал ее. Она не останавливалась до тех пор, пока шум мельнично­го колеса не остался за холмом. Только когда вновь наступила тишина, женщина перевела дыхание. Ее лицо было покрыто крошечными жемчужи­нами пота. Туман постепенно рассеивался, светлел. Ручей, что бежал рядом с тропин­кой, журчал, искрился и сверкал в лучах солнца. Воздух был наполнен пья­нящим ароматом. На поверхности воды плавало множество листьев, если приглядеться, то поймешь, что это листья коричного дерева. Наверное, его недавно срубили, поэтому здесь стоял такой терпкий дурманящий аромат. У женщины закружилась голова, веки стали свинцовыми — она была словно во хмелю...

Ей казалось, что перед глазами тянутся золотые и серебряные нити, кру­жатся мелкие белые цветы коричного дерева... Когда в лесхозе срубали ко­ричное дерево, это было лучшее время для молодежи. Девушки расстилали под деревом циновку, сплетенную из ветвей молодого бамбука, и длинны­ми тонкими шестами сбивали ароматные листья, которые подобно золотым и серебряным нитям, кружась, опускались на землю, обсыпая девушек и юношей...

В тот день Сун, изящно покачивая бедрами, принесла чай, приговаривая: «Добавь меда, будет слаще, выпьешь глоток, а сладость останется на всю жизнь».

— Каждому по пиале, больше и не просите!

Но Лунцзы выпил пиалу и попросил еще. Девушка отдала ему свой чай. Она засмеялась, видя, как струйка воды стекает по тонким усам молодого человека и капает на его сильную грудь. Смутилась, когда заметила, что Лун­цзы, отхлебывая из пиалы, смотрит не в пиалу, а на нее. Сердце девушки готово было выскочить из груди. Когда работа была закончена и все пошли в деревню, парень и девушка как бы случайно отстали.

— Лунцзы, сладким был чай?

— Сладким... но... не слаще твоего сердца...

— Не болтай ерунды!

— Нет, правда!

— Глупость!

Крикнула, вроде рассердившись, а сама так и потянулась к нему... Ах, Лунцзы, сколько девушек одаривали тебя влюбленными взглядами, и Цао была от тебя без ума, даже во сне шептала твое имя. Когда Цао поняла, что они отстали нарочно, от злости не разговаривала с подругой несколько дней.

— Мама, почему ты опять плачешь? — Девочка обвила руками шею мате­ри и чуть слышно прошептала эти слова ей на ухо. Жена Урода смущенно вытерла слезы, мгновенно разорвала паутину воспоминаний, поднялась на обмякшие ноги.

Миновав рощу коричных деревьев, женщина и девочка вновь оказались на перевале Цзюцюло. Туман рассеялся, и их взору открылась гряда темно-синих гор. У женщины кружилась голова, во рту чувствовалась горечь. При­чудливо изогнутые горные вершины перевала напоминали панцирь чудовищ­ного моллюска, поэтому он и получил название «Моллюск». У подножия перевала синий цвет становился еще более насыщенным, на его фоне были отчетливо видны белые дымки очагов, будто нанесенные небрежной кистью мастера. Скоро у подножия горного перевала появится деревня, которая ког­да-то стала конечной станцией ее жизни.

Когда Цао впервые попала в эти места, ни за что бы не поверила, что здесь встретит Урода, никогда не поднимавшего глаз от земли. Она часто прихо­дила на водяную мельницу, где зерно превращалось в муку, Урод помогал ей сгружать и нагружать корзины. Парень никогда не сидел без дела, появ­лялась свободная минута — шел собирать лилейник или выкапывать луко­вицы дикой лилии, или вылавливал из воды бамбук, или очищал от кожуры каштаны... Пэйцинь была смышленой девушкой, и она быстро поняла, что корни лилейника нужны для лечебного отвара, суп из зеленого горошка с луковицами дикой лилии помогает переносить жару, сухие ветви бамбука идут на шампуры для жарки мяса, а каштаны с кусками курицы — чудесное блюдо. Если бы, если бы... Но чувство собственного достоинства не позво­ляло девушке открыть рот. Хотя у Урода был только один глаз, но и им па­рень мог заглянуть в ее сердце. Когда он молча укладывал в корзину с зерном сухие стебли бамбука, Пэйцинь охватывала то робость, то радость, и она лишь скороговоркой благодарила парня. Она сознавала, что тот стоит слиш­ком близко, и без страха смотрела на его единственный глаз и безобразный шрам. Лицо Урода было безмолвным, словно глубокое горное ущелье. Мо­жет, на коричневом от загара лице пряталась улыбка? А может, обезображен­ное шрамом лицо и вовсе не могло улыбаться?.

В самый разгар знойного лета пришло письмо от мамы. Она писала, что у отца на спине образовался фурункул размером с небольшое блюдце.

Отец не мог спать, у него пропал аппетит. Девушка плакала целый день, потом отправилась на мельницу поговорить с Уродом.

— Уважаемый, — ей не хотелось называть его Уродом, это было бы не­вежливо, — нет ли у тебя корней лилейника? У меня болен отец, надо оста­новить воспалительный процесс.

— В горах должны быть, надо пойти и накопать, — хмуро ответил мельник. Девушка была в недоумении — здесь кругом горы, куда идти копать? И

лишь когда Урод закинул за спину корзину, взял в руки мотыгу и нетороп­ливо стал подниматься по склону, ее осенило: оказывается, он сам решил выкопать корни. Девушку охватило волнение, и, не удержавшись, она крик­нула:

— Эй, это... я пойду с тобой!

Действительно, надо же было помочь ему нести корзину.

Весь год горы были плотно закрыты густым туманом, который приглу­шал яркие краски горного леса. Сухие листья толстым слоем покрыли уз­кую тропинку, далекое эхо вторило шагам Урода и Пэйцинь. Девушку вдруг охватил страх: зачем она пошла вместе с Уродом, а что, если он... Пэйцинь замедлила шаги, чтобы немного отдалиться от парня, украдкой подняла с тропинки камень и сунула в карман. А парень, не проронив ни слова и ни разу не обернувшись, чтобы посмотреть на нее, сосредоточенно двигался вперед. Пэйцинь почувствовала себя увереннее, но каждый раз, когда она отворачивалась в сторону, чтобы взглянуть на необычный цветок или траву, тут же чувствовала, как его взгляд упирается в нее. Казалось, что кто-то лил ей за шиворот кипяток, она физически чувствовала обжигающую боль в по­звоночнике. Но стоило быстро обернуться, и она видела, как Урод, низко наклонив голову, что-то выкапывает из земли и, кажется, совсем не под­нимает на девушку взгляда. «Украдкой подглядывает и делает вид, что так и должно быть». Она рассмеялась про себя, и чувство радости, охватившее ее, вытеснило страх.

Казалось, само божество земли ведет Урода, он пробирачся сквозь зарос­ли кустов и ветвей деревьев, что-то вытаскивал из них и каждый раз натыкался на цветок-другой дикого лилейника. Он тут же начинал копать вокруг цветка и извлекал из земли сочные корни. Бамбуковая корзина постепенно заполнялась, и так же постепенно сгущались сумерки.

— Уважаемый, хватит, надо возвращаться, — торопила Урода девушка.

— В том дальнем ущелье корни лилейника еще крупнее, — возразил па­рень и показал на темневшее вдали ущелье.

— Нет, не надо. — Страх вновь сжал сердце девушки: что он замыслил, предлагая ей идти так далеко?

— Я еще накопаю! — Парень решительно направился в сторону ущелья.

— Вернись! Я возвращаюсь! — Крикнув, девушка опрометью бросилась назад.

— Эй, подожди! — закричал Урод, бросившись за ней.

Пэйцинь слышала, как его шаги, то тяжелые, то легкие, становятся все ближе. Сердце пылало так, словно готово было сгореть, превратиться в ды­мок. Неожиданно девушка оступилась и упала... Кончено. Она увидела, как Урод наклонился над ней, и, обезумев от страха, пронзительно.вскрикнула.

— Ты перепутала тропинку, — хмуро сказал парень, вскинул на плечо корзину и пошел дальше.

Девушке стало стыдно. Она поднялась с земли и нетвердой походкой по­брела за Уродом. Вскоре они оказались на горном хребте. На краю облака висел тончайший, тоньше девичьей брови, серебряный месяц, он прильнул к облаку как к девушке, и у Пэйцинь возникло странное чувство: ей захоте­лось поцеловать этот нежный и прекрасный серп.

Через месяц мама прислала письмо, она просила отблагодарить деревен­ского парня, собравшего чудодейственные корни, и отправила деньги, что­бы Пэйцинь купила ему подарок. Не теряя времени, девушка выбрала в местной лавке кеды и сунула их в корзину Урода: она видела, что парень целый год не снимает вытертые матерчатые тапочки.

Парень пригласил Пэйцинь домой, чтобы дать ей деревенские гостинцы, та отказывалась от угощений, но тот убедил ее:

— Спроси в любой семье в нашей деревне, везде так принято. Девушка спустилась в деревню, что у подножия гор, и впервые увидела

родителей Урода: согбенного старика и старуху со сморщенным, как скор­лупа грецкого ореха, лицом. Они долго не могли оторвать взгляда от девуш­ки, рассматривали ее как картину. Так же, как и всех местных жителей, она называла их «уважаемыми», а те не знали, чем лучше угостить девушку: на­лили ей ароматного чая, предложили сочную дыню, сливу, клубнику. Взгля­ды стариков, казалось, обжигали девушку...

— Ох, — глубоко вздохнула жена Урода, ей представилось, что сердце ее покрыто плесенью.

Роса на траве уже высохла — время летело незаметно. Поезд, который на этой станции останавливался раз в три дня, никогда не приходил точно по расписанию, поэтому надо было поторапливаться.

Ее дочь впервые в жизни видела трехэтажные дома и стеклянные витри­ны магазинов. От удивления она щебетала не умолкая:

— Мама, это и есть лунный дворец, о котором рассказывала бабушка? Мама, ты купишь мне те фрукты вон в тех прозрачных банках?

Жена Урода не обращала внимания на вопросы дочери, она совсем рас­терялась: она не узнавала станцию. Дочери уже много лет, столько же лет она не была здесь. В последний раз она приходила сюда в тот день, когда прово­жала Лунцзы...

Тогда еще перед станцией росли деревья. Пэйцинь пряталась за ними и сквозь густую листву глазами выискивала в толпе Лунцзы. Возвращавшаяся из деревни в город молодежь была радостно возбуждена, и только Лунцзы отрешенно смотрел в сторону гор. Может, он вспоминал, как когда-то в роще коричных деревьев... Прочитал ли он ее письмо, которое она просила пере­дать ему? В нем не было жалоб, ни слова прощения, только строки из сти­хотворения «Гадание» сунского поэта Янь Жуя:

Не люблю тягот пути, прошлые причины и ошибки.

В свое время цветы опадают и распускаются.

Всегда надеюсь на восточного господина.

Уходить, в конце концов придется уйти, а жить —

как продолжить,

если украсить волосы горными цветами,

не проси раба вернуться.

Слезы струились по лицу девушки, подобно горному ручью, она беззвуч­но шептала: «Прощай, прощай, моя любовь. Как драгоценность, похорони­ла тебя в своем сердце». Почему тогда она не бросилась на грудь Лунцзы и не поведала ему о своих чувствах?

...Слухи, подобно густому туману, окутали деревню Где бы она ни появ­лялась, за спиной о чем-то перешептывались. Однажды, когда она вышла из дома Урода, услышала, как соседка, подсмеиваясь, сказала его матери:

— Видно, в прошлой жизни вы совершили что-то хорошее, раз сейчас эта фея спустилась в ваш дом!

Тогда Пэйцинь не придала значения этим словам.

Во время свидания в роще коричных деревьев Лунцзы с суровым видом выговаривал девушке:

— Почему все время бегаешь в деревню у подножия горы?

— А откуда берутся мед, которым ты лакомишься каждый день, ростки бамбука и чай, которые я отправила домой? — со смехом отвечала девушка.

— Зачем ты подарила ему кеды? Почему ходила с ним в горное ущелье? — Лунзцы бросил на нее злой взгляд.

Пэйцинь вздрогнула: об этом она говорила только своей подруге Цао. Она не могла понять, зачем та решила рассказать обо всем Лунцзы, ей и в голову не могло прийти, что ревность может перейти в ненависть. Сейчас девушка могла лишь своей безграничной нежностью развеять подозрения любимого.

Лунцзы обнял девушку:

— Цинь, прости меня, я так боюсь потерять тебя! Девушка крепко прижалась к его груди:

— Как ты мог что-то подумать? Мы же поклялись, что ни жизнь, ни смерть не разлучат нас...

Чтобы развеять сомнения Лунцзы, Пэйцинь несколько месяцев не спус­калась в деревню.

Пришла весна. Объявили имена тех, кому разрешалось вернуться в город. Сун Пэйцинь и Лунцзы попали в число счастливчиков и просто обезумели от радости. В приподнятом настроении они упаковывали вещи: Лунцзы меч­тал о счастье, которое ожидало его в будущем, а девушка чувствовала, как любовь заполняет каждую частицу ее тела. Вдруг ее пронзила мысль: а что, если в последний раз купить у Урода мед, который так нравится любимому? Она изо всех сил гнала от себя эту мысль, но ей не удавалось избавиться от нее. «Потихоньку схожу, никто не узнает, куплю мед и сразу домой», — вну­шала она самой себе.

— О, как давно тебя не было, уж думали, что ты заболела. — Мать Урода глядела на девушку и улыбалась во весь рот.

Урод, прихрамывая, налил гостье чай, пододвинул скамью. Они достали самый свежий мед, чай, сушеные бамбуковые побеги, арахис, красные бобы... Заполнили корзину до верха.

— Поужинай и пойдешь, Урод проводит тебя,.

Девушка ничего не ответила. Над вершинами гор собирались черные тучи, и Пэйцинь шептала про себя: «О небо!..»

Но небо оказалось таким бессердечным! Девушка еще не окончила своей мольбы, как сверху низверглись потоки воды. Раскаты грома загремели над соломенной крышей, а дождь, подобно бесчисленным плетям, хлестал по сердцу Пэйцинь. I

— Переночуй, а рано утром пойдешь.

Они просто не пустили ее, потому что ливнем размыло тропинку и спус­титься в долину стало невозможно. Девушка бессильно прислонилась к две­рям, глядя на чернеющий вдали лес, и, проклиная свою судьбу, кусала паль­цы: а что, если Лунцзы будет искать ее? Что она скажет, когда в лесхозе узнают, что она здесь ночевала? Ее сердце бешено колотилось.

Пэйцинь, не раздеваясь, легла на бамбуковую скамью. Пронизывающий холод сковал ее тело, она дрожала так, будто падала в бездонную пропасть, ее охватили тревога, беспокойство, жуть... Ей казалось, что эти горные вер­шины давят на нее... О! В горном ущелье притаилось столько нечистой силы, сейчас она бросится на нее, разорвет на ней одежду, вопьется в грудь, со­жмет так, что не будет сил дышать...

— Мама! — закричала девушка и очнулась.

Мерцающий фитиль, плавающий в маслянистой лампе, осветил Урода. Девушку обдало холодом, она села и дрожащим голосом спросила:

— Ты... ты что?

Парень стоял, точно вырезанный из камня, в руках у него были кеды — те самые, что подарила Пэйцинь!

— Ну, говори, Урод, говори! — послышался из-за перегородки голос его матери.

Парень открыл рот, но не произнес ни звука.

— Ты... уже поздно, уходи! Уходи, или я закричу! — Сердце девушки было готово выскочить из груди. Она протянула руку и схватила стоявший на сто­ле чайник. Парень издал хриплый звук и, резко повернувшись, выбежал из комнаты. Всю ночь девушка не сомкнула глаз.

Неприступны вершины Цзюцюло, мало кому удается взобраться на них, лишь в легенде их можно было, подобно ветру, облететь за одно мгновение.

Ближе к вечеру Пэйцинь с двумя корзинами, полными даров гор, верну­лась в лесхоз. Никто с ней не здоровался, прохожие только бросали злобные взгляды и сторонились, как обходят прокаженного. «Что случилось?» — с испугом думала девушка. Она еле добралась до общежития. У дверей ее жда­ла подруга.

— Я вчера в горах... — начала объяснять Пэйцинь. — Я знаю, что ты хорошо все устроила, — с иронией перебила ее Цао, ее холодный голос как нож вонзился в сердце Пэйцинь, от страха у нее пере­хватило дыхание. — Бессовестная!

Цао уже ушла, а Пэйцинь все зажимала рукой рот, чтобы не разрыдаться. Когда девушка вошла в свою комнату, в глаза бросились иероглифы, выве­денные черной тушью на ее аккуратно заправленной кровати: «Хитрая лиса, сколько ты заплатила за гостинцы гор?» Девушка без чувств упала на пол...

«Любимый!» — словно молния пронеслось в голове, девушка поднялась с пола, вытащила из корзины два горшочка с медом и побежала к мужскому общежитию. «Я должна все объяснить ему», — думала Цэйцинь. Он поймет ее чистую душу...

Но когда она подбежала к общежитию, из окна комнаты, в которой жил Лунцзы, донесся голос Цао:

—...Ее не было всю ночь, видели, как она вошла в комнату Урода...

О небо! В окно Пэйцинь увидела, как изменился в лице Лунцзы. Сердце ее сжалось от боли, она вбежала в комнату, закричала: I

— Лунцзы!

Парень холодно посмотрел на нее. Девушка в замешательстве протянула горшочек с медом, начала объяснять со слезами в голосе:

— Лунцзы, послушай меня...

— Еще собираешься оправдываться, — перебила ее Цао, — ты знаешь, что руководство вычеркнуло твое имя из списка возвращающихся в город, завт­ра на собрании с тобой будут разбираться.

В глазах Пэйцинь потемнело. Вдруг Лунцзы вырвал у нее из рук горшок и бросил на пол. От звука разбившихся черепков девушка пришла в себя...

«Целомудрие» и «девушка» — вероятно, по смыслу эти слова близки?

Глубокой ночью Пэйцинь поднялась в укрытые густым туманом горы, она плохо понимала, что делает, шла неуверенной походкой, как после тяжелой болезни. В голове было пусто, вся злость и грязь, которую на нее вылили, скопилась в груди... Никто не поверил в ее невиновность, ни один не посо­чувствовал ей и не пожалел ее, все только ухмылялись, злобно осуждали ее, а Лунцзы... Его взгляд был холоднее, чем у других. Она жалела себя, роптала на судьбу, ненавидела всех!

Туман заполнил всю долину, в нем едва заметно шевелились горные вер­шины. Перед глазами возник горный обрыв, внизу чернела пропасть. А что, если прыгнуть вниз? И вся боль, ненависть исчезнут, и, может, она подобно фее-небожительнице поднимется в небо? Чем всю жизнь мучиться от позо­ра, не лучше ли стать туманом в горах? Узнать, что там, за чертой, где начи­нается обрыв? Девушка протянула руку...

Казалось, душа ее была уже в другом мире, но, когда девушка очнулась, открыла глаза, она увидела деревянные балки, глинобитную стену, мерцаю­щую лампу, скорбные фигуры стариков. Мельница! У Пэйцинь от страха выступил холодный пот, она задрожала, хотела убежать.

— Ты не ищи смерти, — крепкие руки старика не пускали ее, — в пропа­сти не найдешь тела. Хорошо, Урод удержал тебя, увел от пропасти. Собери силы, а мы, когда спустимся в долину, в храме перед Гуаньинь поставим за тебя свечу.

Девушка разрыдалась. Старуха принесла воды, смочила ей лоб полотенцем.

— Девушка, не возвращайся в лесхоз, оставайся у нас... Будто кто-то в ее груди зажег огонь, от боли она закричала:

— Нет! — Впервые в жизни она со злостью отшвырнула таз с водой, по­лотенце. — Пустите меня! Это вы во всем виноваты!

Старуха схватила ее руки, со слезами пыталась объяснить:

— Девушка, пожалей нас! Наш сын умрет, если ты не выйдешь за него замуж! Все засмеют его, у нас не будет внуков. Пожалей его, он так муча­ется! В горах давно существует обычай, если девушка делает парню пода­рок, значит, она открывает свои чувства. Урод хранит твои кеды, каждый день смотрит на них. Посмотри на его прежние фотографии, какой он был красивый! Он покалечился, когда спасал буйвола. У него такая несчастная судьба!

Слова, подобно каплям дождя, шелестели в ушах девушки, падали на огонь, бушевавший в груди, пламя постепенно умирало.

— Урод, подойди!

В комнате показался парень, полумрак скрывал его обезображенное лицо, громадная фигура высилась подобно скале. Кто же он: чудовище или мило­сердное божество?

— На колени! Быстрей становись на колени и умоляй ее! Парень действительно повалился на колени...

Кто же говорил, что женское сердце уступчиво, подобно воде?

— Мама, смотри, вон дракон! — закричала девочка, дергая мать.

Жена Урода вытерла слезы, подняла голову: действительно, поезд, весь белый от пара, подобно дракону, подползал к станции.

Уезд Ло на самых подробных картах отмечен небольшим желтым пятном. Поезда стоят здесь две-три минуты, редко кто из пассажиров выходит из поезда или садится в него.

Жена Урода сразу увидела свою подругу. Как она похорошела! Кофта би­рюзового цвета, светло-серые шелковые брюки, завивка... Она выглядела моложе, чем шесть лет назад. Жена Урода почувствовала, что она не смо­жет окликнуть Цао: такой жалкий у нее был вид. С поезда спустился мо­лодой человек, на котором ладно сидел импортный костюм.

«А это, наверное, ее жених», — мелькнуло в голове Пэйцинь. Она с зави­стью смотрела, как жених нежным движением отвел упавшую на лицо Цао прядь волос.

— А, это ты. Зачем накупил столько жевательных резинок, хочешь людей насмешить? — капризно протянула Цао.

— Ты же знаешь, что местным они в диковинку, если поменять их на ягоду, выйдет дешевле, чем покупать, а может, удастся выменять на них дре­весные грибы.

— Ладно, ладно, из-за гнилой ягоды не зачем было делать такой крюк и заезжать в эту глушь. Думаешь, я тебя не раскусила? Хочешь увидеть свою старую любовь? — Цао скривила губы.

— Ну, не ревнуй. Зачем мне помнить эту простушку? Ведь давно уже го­ворил тебе, что она нужна была только для того, чтобы ты лучше устроилась в лесхозе.

— Сказать все можно...

— Да, я уверен, когда Пэйцинь влюбилась в меня...

О небо! У жены Урода забилось сердце, кровь бросилась в голову. Так это, оказывается, Лунцзы! Перед глазами все поплыло... И вдруг она ясно услышала, как тонкая струна, сжимавшая ее сердце, лопнула! Казалось, ее тело, подобно осеннему листку, поплыло в воздухе.

— Ну, в чем дело? Почему Сун Пэйцинь не идет! Неужели не получила телеграмму? — недовольно спросила Цао.

— Подожди, с этих гор не так просто спуститься, — успокоил ее Лунцзы. Жена Урода с силой прикусила губу: больно! Вдруг мелькнула мысль: они не узнали ее! Она посмотрела на свою старую одежду, запорошенную пылью, просвечивавшие сквозь рваные брюки колени, на дочку, которая постоянно шмыгала носом, провела рукой по своему лицу и ощутила грубую, как кора дерева, кожу. Женщина глубоко вздохнула и горько улыбнулась.

— Мама, попроси у них конфет, — напомнила дочь.

Жена Урода вспомнила про мед, вытащила из корзины горшок.

— Отдай это тете, а конфет я тебе куплю, только осторожнее, не разбей горшок.

Девочка, бережно держа мед, подошла к Цао и Лунцзы:

— Тетя, возьмите. I

— Что это? — Цао, глядя на грязную девочку, зажала нос рукой. -— Мед, это мед, — ответила девочка.

Лунцзы снял крышку с горшка и с удивлением произнес:

— Хороший мед, сколько лет я такого не ел!

Он вытащил из кармана горсть шоколадных конфет и, протягивая ребен­ку, спросил:

— Девочка, кто дал тебе этот мед?

Та крепко зажала в кулаке конфеты и с криком: «Мама!» — побежала прочь. Лунцзы пошел вслед за ней. Жена Урода не выдержала, побежала навстречу дочери, схватила ее на руки и изо всех сил помчалась по дороге, ведущей в горы.

— Мама, посмотри, конфеты!

— Брось, нам это не нужно! — Женщина вырвала из рук ребенка конфе­ты и швырнула их на землю.

— А-а-а, — заплакала девочка, — я хочу конфеты, мама плохая, отдай мне конфеты...

Жена Урода растерянно вытирала слезы на лице дочери, умоляла ее не плакать.

Глядя на обступившие их темные склоны, женщина беззвучно произнес­ла клятву: «Я воспитаю свою дочь человеком... Каким человеком? Конечно, не таким невежественным, как ее дед и бабка, но и не таким вульгарным и самодовольным, как те двое на станции, может быть, и не такой слабой, как я сама...» А она? Она вернется в горы, уже многие годы укрытые туманом.


 

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
 | Гипотеза




© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.