Явление десятое

Подхалюзин, Большов и Тишка.

Большов. Убирайся к свиньям! Фоминишна уходит. (К Тишке.) Что ты рот-то

разинул! Аль тебе дела нет?

Подхалюзин (Тишке). Говорили тебе, кажется!

Тишка уходит.

Большов. Стряпчий был?

Подхалюзин. Был-с!

Большов. Говорил ты с ним?

Подхалюзин. Да что, Самсон Силыч, разве он чувствует? Известно,

чернильная душа-с! Одно ладит -- объявиться несостоятельным.

Большов. Что ж, объявиться, так объявиться --один конец.

Подхалюзин. Ах, Самсон Силыч, что это вы изволите говорить!

Большов. Что ж, деньги заплатить? Да с чего же ты это взял? Да я лучше

все огнем сожгу, а уж им ни копейки не дам. Перевози товар, продавай

векселя, пусть тащут, воруют кто хочет, а уж я им не плательщик.

Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, заведение было у нас такое

превосходное, и теперь должно все в расстройство прийти.

Большов. А тебе что за дело? Не твое было. Ты старайся только -- от

меня забыт не будешь.

Подхалюзин. Не нуждаюсь я ни в чем после вашего благодеяния. И напрасно

вы такой сюжет обо мне имеете. Я теперича готов всю душу отдать за вас, а не

то чтобы какой фалып сделать. Вы подвигаетесь к старости, Аграфена

Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня образованная и в

таких годах; надобно и об ней заботливость приложить-с. А теперь такие

обстоятельства: мало ли что может произойти из всего этого.

Большов. А что такое произойти может? Я один в ответе.

Подхалюзин. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век,

слава богу, пожили, а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня,

каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это

все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия,

можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю -- так это все больше потому

самому, что жаль мне вашего семейства.

Большов. Полно, так ли?

Подхалюзин. Позвольто-с: ну, положим, что это все благополучно

кончится-с, хорошо-с. Останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну.

Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а

грех какой, сохрани господи! Как придерутся, да начнут по судам таскать, да

на все семейство эдакая мораль пойдет, а еще, пожалуй, и имение-то все

отнимут: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения,

как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж будет тогда?

(Плачет.)

Большов. Да об чем же ты плачешь-то?

Подхалюзин. Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю -- в добрый

час молвить, в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен

-- горами шатает.

Большов. Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля божия, против

ее не пойдешь.

Подхалюзин. Это точно, Самсон Силыч! А все-таки, по моему глупому

рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за

хорошего человека, так уж тогда будет она, по крайности, как за каменной

стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека, так он будет чувствовать.

А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну, благородный-то, -- и оглобли

назад поворотил.

Большов. Как назад? Да с чего это ты выдумал?

Подхалюзин. Я, Самсон Силыч, не выдумал, -- вы спросите Устиныо

Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.

Большов. А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.

Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение: я посторонний

человек, не родной, -- а для вашего благополучия ни дня, ни ночи себе покою

не.знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно

сказать, красоту неописанную; да и денег еще дают-с, а он ломается да

важничает, -- ну есть ли в нем душа после всего этого?

Большов. Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!

Подхалюзин. Нет, вы, Самсон Силыч, рассудите об этом: есть ли душа у

человека? Я вот посторонний совсем, да не могу же без слез видеть всего

этого. Поймите вы это, Самсон Силыч! Другой бы и внимания не взял так

убиваться из-за чужого дела-с; а ведь меня теперь вы хоть гоните, хоть

бейте, а я уж вас не оставлю; потому не могу -- сердце у меня не такое.

Большов. Да как же тебе оставить-то меня: только ведь и надежды-то

теперь, что ты. Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, еще такое

дело сделаем, что ты и не ожидаешь.

Подхалюзин. Да не могу же я этого сделать, Самсон Силыч. Поймите вы из

этого: не такой я совсем человек! Другому, Самсон Силыч, конечно, это все

равно-с, ему хоть трава не расти, а уж я не могу-с, сами изволите видеть-с,

хлопочу я али нет-с. Как черт какой, убиваюсь я теперича из-за вашего

дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это делается, и не

столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать, Аграфена

Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете

нет-с...

Большов. Неужто и в свете нет? Уж ты, брат, не того ли?..

Подхалюзин. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..

Большов. То-то, брат, ты уж лучше откровенно говори. Влюблен ты, что

ли, в Алимпияду Самсоновну?

Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, может, шутить изволите.

Большов. Что за шутка! Я тебя без шуток спрашиваю.

Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, смею ли я это подумать-с.

Большов. А что ж бы такое не сметь-то? Что она, княжна, что ли, какая?

Подхалюзин. Хотя и не княжна, да как бымши вы моим благодетелем и

вместо отца родного... Да нет, Самсон Силыч, помилуйте, как же это можно-с,

неужли же я этого не чувствую!

Большов. Так ты, стало быть, ее не любишь?

Подхалюзин. Как же не любить-с, помилуйте, кажется, больше всего на

свете. Да нет-с, Самсон Силыч, как же это можно-с.

Большов. Ты бы так и говорил, что люблю, мол, больше всего на свете.

Подхалюзин. Да как же не любить-с! Сами извольте рассудить: день думаю,

ночь думаю... то бишь, известное дело, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в

свете нет... Да нет, этого нельзя-с. Где же нам-с!..

Большов. Да чего же нельзя-то, дура-голова?

Подхалюзин. Да как же можно, Самсон Силыч? Как знамши я вас, как отца

родного, и Алимпияду Самсоновну-с, и опять знамши себя, что я такое значу, --

где же мне с суконным-то рылом-с?

Большов. Ничего не суконное. Рыло как рыло. Был бы ум в голове, -- а

тебе ума-то не занимать стать, этим добром бог наградил. Так что же, Лазарь,

посватать тебе Алимпияду-то Самсоновну, а?

Подхалюзин. Да помилуйте, смею ли я? Алимпияда-то Самсоновна, может

быть, на меня глядеть-то не захотят-с!

Большов. Важное дело! Не плясать же мне по ее дудочке на старости лет.

За кого велю, за того и пойдет. Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло

пахтаю.-- Ты со мной-то толкуй.

Подхалюзин. Не смею я, Самсон Силыч, об этом с вами говорить-с. Не хочу

быть подлецом против вас.

Большов. Экой ты, братец, глупый! Кабы я тебя не любил, нешто бы я так

с тобой разговаривал? Понимаешь ли ты, что я могу на всю жизнь тебя

счастливым сделать!

Подхалюзин. А нешто я вас не люблю, Самсон Силыч, больше отца родного?

Да накажи меня бог!.. Да что я за скотина!

Большов. Ну, а дочь любишь?

Подхалюзин. Изныл весь-с! Вся дута-то у меня перевернулась давно-с!

Большов. Ну, а коли душа перепорнулась, так мы тебя поправим. Владей,

Фаддей, пашей Маланьей.

Подхалюзин. Тятенька, за что жалуете? Но стою я этого, не стою! И

физиономия у меня совсем не такая.

Большов. Ну ее, физиономию! А вот я на тебя все имение переведу, так

после кредиторы-то и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.

Подхалюзин. Еще как пожалеют-то-с!

Большов. Ну, ты ступай теперь в город, а ужотко заходи к невесте: мы

над ними шутку подшутим.

Подхалюзин. Слушаю, тятенька-с! (Уходит.)