Глава 1. Историческое исследование как методологическая проблема

Современные историки гордятся своей объективностью, но этим они выдают, сколь мало осознаются ими собственные их предрассудки.

О. Шпенглер

§ 1. Природа методологической деятельности
в исторической науке

В философии познания утвердилось положение, что наука – это «система с рефлексией». Рефлексия не просто сопровождает научное исследование, она есть необходимое условие и обязательный компонент иссле­довательской деятельности»[87]. В настоящее время понятие рефлексии употребляется в двух значениях: как «процесс осмысления чего-либо при помощи изучения и сравнения» и как «принцип человеческого мышления, направляющий его на осмысление и осознание собственных форм и предпосылок», «благодаря чему становится возможным присвоение познанного»[88]. Ра­циональный смысл рефлексии в научном познании связывается с осознанием скрытых, неявных предпосылок научного знания[89].

В историческом познании рефлексия приобретает особое значение в рамках деятельностного подхода, различные варианты которого в отечественной философской традиции разрабатывались такими отечественными философами, как В.А. Лекторский, М.К. Мамардашвили, В.С. Швырев, Г.П. Щедровицкий, Э.Г. Юдин[90]. Сегодня деятельностный подход, по мнению В.А. Лекторского, нуждается в переосмыслении. Современная деятельностная теории, пишет он, по-видимому, должна включать ряд моментов, в частности, момент трансформации внешнего предмета или ситуации и момент коммуни­кации. Кроме того, надо исходить из того, что эта теория деятельности неотделима от соот­ветствующих речевых актов, которые вплетены в реальные практические действия и сами в свою очередь рассматриваются как действия (ком­муникация как действие, как создание, порождение)[91].

В настоящее время бессмысленны претензии на создание некоей «единой теории деятельности». Возможны попытки создания разных вариантов деятельностной теории[92], в том числе и для объяснения исторического познания. В основе одного из них может лежать представление об исторического по­знания как конструктивной творческой деятельности по воспроизводству исторической реальности в научном сознании, обусловленной социокультурным и эпистемологическим контекстами, методологической пози­цией субъекта познания, а также используемыми научно-исследовательскими средст­вами. В таком понимании исторического познания рефлексия в нем связана с преодолением представлений, отождествляющих содержание исторического знания с исторической реальностью.

Синтезируя различные подходы к пониманию рефлексии, можно утверждать, что в историческом познании она направлена, с одной стороны, на осмысление историком своих собственных исследовательских действий (внутренняя рефлексия), с другой – на осмысление исследовательских действий самого историка, представляя собой как бы рефлексию над рефлексией (внешняя рефлексия).

Внутренняя рефлексия связана с формированием сознательных конструктивных установок историка в конкретном научном исследовании. Внутренняя рефлексия, будучи проявлением рационального характера познавательной деятельности, связана с вы­явлением условий постановки научной проблемы и ее осознанием, определением цели и задач исследования, выбор методологических его оснований, поиском методов решения конкретных исследовательских задач. Как таковая, внутренняя рефлексия неотчуждаема от практической научной проблемной ситуации, в рамках кото­рой она возникает.

Внешняя рефлексия в историческом познании – это прежде всего работа с фактически осуществляемым познанием и существующим знанием. Она выступает условием и средством анализа познавательной деятельности в исторической науке. Такое представление о внешней рефлексии оказывается сопряженным с образом специализированной концептуальной деятельности по изучению исторического познания с позиций определенного идеала научно-исследовательской деятельно­сти, принятого в научном сообществе.

Отсюда следует, что если внутренняя рефлексия является индикатором научности исторического исследования, то внешняя рефлексия выступает показателем уровня развития исторической науки. Иными словами, развитие исторической науки до поры до времени может и не предполагать рефлек­сию над самой рефлексией. Потребность во внешней рефлексии особенно возрастает в период кризисного состояния исторической науки или в ситуации обостренной конкуренции между научно-исследовательскими в ней парадигмами.

Значение рефлексиив исторической науке обусловлено тем, что познавательная деятельность в ней, как правило, складывается на основе исторически возникших и уже проверенных традиций, требований, навыков, приемов и методов исследования. Вместе с тем она постоянно сопряжена с постановкой новых проблем, поиском новых путей и способов изучения исторической реальности, с разработкой более совершенных средств познания, формированием новых идей даже в тех случаях, когда решение вопроса, казалось, уже было найдено. Поэтому рефлексия в историческом познании представляет собой деятельность методологического характера, и поэтому познавательная деятельность в исторической науке претерпевает постоянные изменения, благодаря прежде всего инновационной направленности методологических в ней исследований.

Когнитивная эффективность внешней и внутренней рефлексии в исторической науке зависит от уровня развития в ней методологического сознания. Методологическое сознание в исторической науке составляет та сфера интеллектуальной деятельности и ее результатов, в которой происходит осмысление путей, способов и форм производства исторических научных знаний и его оптимальной организации. Методологическое сознание представляет собой идеальную конструкцию реальных исследовательских действий ученого и сформированную на ее основе систему представлений о когнитивной стратегии исторического позна­ния, способах ее реализации и рациональных требованиях к конечному научному результату.

Методологическое сознание в исторической науке содержит множество рациональных связанных между собой разнородных компонентов, обеспечивающих его когнитивную эффективность в частных познавательных ситуациях. Можно выделить два генетических уровня методологического сознания. Первый – опытный уровень методологическо­го сознания – составляет совокупность содержательных эле­ментов, которые были выработаны преимущественно средствами научной интуиции в процессе «живой» практики научных исторических исследований и осмысления их результатов, которые закреп­ляются в формах непосредственного методологического опыта ученого. Их концептуальная связанность невысока и базируется преимущественно на операцио­нальных понятиях. Второй уровень методологического сознания охватывает множество теоретически содержательных элементов, которые были выработаны в ходе освоения результатов специальной профессиональной деятель­ности, представленной методологическими исследованиями в исторической науке. В методологическом сознании они закрепляются в мыслительных структурах, апперцеп­тивных формах, концептуальных построениях и теоретических моделях, обобщающих опыт исторического познания в целом.

Модусом методологического сознания является методоло­гическое знание. Оно не является непосредственно знанием о предмете исторического исследования, но соотносится с этим предметом и воспроизводящим его историческим знанием через способы познавательной деятельности. Непосредствен­ным предметом методологического знания являются практи­чески выделенные и дискретно зафиксированные компоненты познавательной деятельности субъекта и логика ее раз­вертывания. Методологическое знание носит дифферен­цированный характер, обусловленный основополагающими идеями, принци­пами и категориями, вокруг и с помощью которых оно систематизируется. В результате чего конструируются теоретические системы различного концептуального содержания, оказываю­щие существенное влияние на формирование стилей научного мышления в исторической науке.

В реальной исследовательской практике методологическое сознание историка включает в себя элементы, сформировавшиеся на основе, во-первых, личного познавательного опыта ученого; во-вторых, усвоенного им группового опыта, который был приоб­ретен в результате познавательной деятельности научного сообщества, к которому принадлежит историк, и нашел выражение в интеллектуальной атмос­фере, в которой действует ученый, в господствующем стиле мышления; в-третьих, накопленного исторического опыта познания, закрепленного в парадигмах научной деятельности, апро­бированных научной практикой и развернутых подчас в целые модели исторического исследования.

В процессе исторического познания методологическое сознание вовлекается в непосредственно исследовательскую деятельность, ориентируя и организуя ее. При этом методологическое сознание выполняет проективную функцию, предвосхищая предстоящие познавательные действия исследователя и развертывая систему когнитивных операций, направленных на взаимодействие с предметом исследования и результирующихся в научном историческом знании. Если методологическое знание представляет собой конструкт познавательной деятельности, то функция методологического сознания, включающего этот конструкт, состоит в создании и реализации своеобразной аксиоло­гии исследовательского процесса, с помощью которой дости­гается необходимый самоконтроль познавательных действий, их самооценка с позиций соответствия этих действий принятым в определенном научном сообществе мето­дологическим схемам и признанным стандартам научной деятельности, а также аутентичности познавательных средств, их целесообразности и оправданности.

Методологические знания являются результатом научного методологического исследования. Его проблематика и направленность во многом зависят от понимания природы методологической деятельности в исторической науке, т.е. тех принципиальных оснований, которые позволяют выделить ее в качестве специфического направления научного поиска. Эти основания, придающие целенаправленный характер методологической деятельности в исторической науке, находятся не в самой деятельности, а в сфере представлений о ее предмете. При этом надо отметить, что понимание природы методологической деятельности в исторической науке в значительной степени затруднено тем обстоятельством, что в философской и научной литературе существуют различные толкования самого понятия «методология» и, соответственно, различные представления о том, что такое «методология истории».

В отечественной и зарубежной литературе понятие методологии часто ис­пользуют в качестве синонима для обозначения, в одних случаях, совокупнос­ти приемов, методов и иных познавательных средств, приме­няемых в науке, а в других – специального учения о принципах, способах, методах и средствах научного познания[93].

Кроме того, в научной литературе часто используется понятие «методология науки». При этом одни исследователи придают ей статус «самостоятельной дисциплины», другие считают ее всего лишь вспомогательным «на­правлением исследования» в рамках отдельных научных дис­циплин. При этом отмечается, что методология науки тесно связана с философией, особенно с такими ее раз­делами, как гносеология (теория познания) и диалектика, а также логика (формальная), которая главное внимание уделяет прояснению структуры готового, «ставшего» знания, на описание его формальных связей и элементов на языке симво­лов и формул при отвлечении от конкретного содержания выска­зываний и умозаключений. Начиная с Нового времени методологические идеи стали разрабатываются не только в философии, но и в рамках воз­никающих и развивающихся частных наук, в том числе и в исторической. Однако вопросы методологии не могут быть ограничены лишь философскими или внутринаучными рамками, а должны рассматриваться в широком социокультурном контексте[94]. Поэтому в современной методологии науки все большее место занимают вопросы, связанные с динамикой познавательных проблем, обусловленной культурно-исторической природой познавательных средств, изменчивостью категорий и понятий[95].

Понятие «методология истории» также употребляется в различных смыслах. В отечественной философии и исторической науке вопрос о том, что такое «методология истории», актуализировался в 70-х гг. прошлого века, когда стало ясно, что историческая наука, превратившись в «служанку» исторического материализма, не выходит на необходимый уровень теоретических обобщений, а сам методологический потенциал материалистического понимания истории стал угасать. В условиях господства марксистской идеологии и тесно связанной с ней монистической интерпретации истории все усилия методологов были направлены на то, чтобы придать марксистской методологии новый импульс. Однако в целом повышенный интерес в советской исторической науке к методологическим вопросам в 70–80-х гг. ХХ в. был симптомом кризиса марксистской историографии. Но именно в эти годы выходит целый ряд монографий, посвященных методологическим вопросам исторической науки[96], организуются методологические дискуссии, в академических учреждениях создаются методологические сектора, а в учебных заведениях – методологические семинары.

Анализ научной литературы позволяет сделать вывод о том, что в исторической науке тех лет смешивались пред­ставления о методологии истории как системе теоретических знаний и методологии как научной дисциплины, в рамках которой протекает специфическая научная деятельность. Вместе с тем в ходе методологических дискуссий пришло осознание того, что разграничивать эти поня­тия необходимо, поскольку знания методологического характера существуют с момента зарождения исторической мысли, а «методология истории» как специальная научная дисципли­на стала оформляться лишь в конце XIX – начале ХХ в. в связи с распространением в исторической нау­ке идей неокантианской философии истории. В этой философии произошел отказ от интерпретации исторического процесса и на первый план выдвинулась гносеологическая и мето­дологическая проблематика, связанная с анализом процесса и результатов исторического познания[97].

В научной литературе последней четверти ХХ в. существовало несколько представлений о том, что такое «методология истории». Одни исследователи считали, что методология истории – это система определенных мировоззренческих, теоретических положений (законов, понятий, выводов), используемых ученым в качестве познавательных принципов, идей в научно-исследовательской работе[98]. Другие рассматривали методологию истории как теорию исторического познания. Третьи полагали, что мето­дология исторической науки – это не только теория исторического познания, но и совокупность исследовательских методов. Некоторые исследователи представляли методологию истории как науку о методах исторического исследования, а также теорию практики их использования в исторических исследованиях[99]. В работах Б.Г. Могильницкого получила аргументацию идея выделения методологии истории в специальную научную дисциплину[100].

Таким образом, в 70–80-х гг. ХХ в. постепенно стало складываться представление о том, что о «методологии истории» можно говорить в двух смыслах. Во-первых, под «методологией» подразумевается «теория исторического познания, которая «разрабатывает принципы и средства добывания знаний о прошлом, систематизации и истолкования полученных данных с целью выяснения сущности исторического процесса и реконструкции его во всей конкретности и целостности»[101]. Во-вторых, этим термином обозна­чается специальная научная дисциплина. В частности, А.И. Ракитов предлагает различать методологию в широком и узком смысле слова. В широком смысле под методологией он понимал совокупность общих установок и философских принципов, определяющих конечные цели деятельности. Под методологией в узком смысле слова, т.е. собственно методологией истории, – более специальную дисциплину, задача которой состоит в теоретическом исследовании, анализе, реконструкции и обосновании методов соответствующей деятельности[102].

В настоящее время ситуация в исторической науке, связанная с прояснением в методологическом сознании понятия «методология истории», осталась на уровне 80-х гг. ХХ в. В одних случаях методологией называют совокупность философских принципов и конкретных установок, представляющих собой систему теоретических знаний, которые определяют и нормируют направление, цели и конечные результаты исторического исследования. В других – этим термином обозначают научную дисциплину, представляющую собой специфическое направление исследовательской деятельности в исторической науке. При этом следует подчеркнуть, что многие проблемы относительно содержания понятия «методология истории» порождены как раз отсутствием четкого различия указанных двух случаев его употребления. Поэтому часто смешиваются представления о структуре методологии как системе теоретических знаний, определяющих процесс исторического исследования, и предмете методологии как научной дисциплины.

На наш взгляд, понятие методологии истории не целесообразно сводить к «теории исторического познания», т.е. исторической эпистемологии[103]. Методологию истории не следует также отождествлять с методологией исторического исследования как системой познавательных установок, определяющих направление исследовательской деятельности, ее предмет, когнитивную стратегию, цели, задачи, структуру, а также принципы и методы получения нового исторического знания.

В этом плане понятие методологии исторического исследования по содержанию близко таким понятиям, как «методологическое сознание» и «парадигма исторического исследования». Причем речь идет о методологическом сознании не как определенной сфере интеллектуальной деятельности, в которой происходит осмысление путей, способов и форм производства исторических научных знаний и его оптимальной организации, а методологическом сознании как результате этой деятельности, выполняющем в историческом исследовании проективную функцию.

Таким результатом выступает методологическое знание, причем знание не в виде эмпирического описания различного процедур и приемов получения исторического знания, что является методикой исторического исследования, а в теоретической форме, обобщающей и объясняющей эту методику из оснований, лежащих за ее пределами.

В связи с этим необходимо уточнить возможности употребления понятия «теоретическое знание» в историческом исследовании. В научной литературе часто употребляют понятия «теоретические знания» и «методологические знания». Причем под первыми понимают прежде всего знания предметного характера, а под вторыми – гносеологического. Подобное представление сужает содержание понятия «теория» в историческом познании, а также возможности его употребления. Теория – это знание, которое раскрывает сущность исторического явления, типизирует и объясняет его с точки зрения причинной взаимообусловленности или взаимосвязей с другими явлениями. Причем таким явлением может выступать как историческая реальность, фиксируемая в предмете исторического исследования, так и процесс ее непосредственного познания. Поэтому в историческом познании теоретические знания могут возникать не только в результате изучения его предмета, но и самого процесса исторического исследования. Следовательно, теоретические знания в исторической науке по содержанию бывают двух видов – онтологическими и гносеологическими. Первые можно назвать предметными теоретическими, вторые – методологическими теоретическими знаниями. Поэтому в научном дискурсе корректнее будет использовать понятия не теоретических и методологических знаний, а предметных и методологических, эмпирических и теоретических знаний.

Теоретические знания превращаются в методологические только в том случае, если они интериоризированы методологическим сознанием исследователя и становятся проективной основой исторического исследования. В этом случае знания теоретического характера выполняют функцию когнитивных «фильтров», опосредствующих взаимодействие субъекта и предмета исторического исследования. Как отмечают исследователи, это – так называемое «предпосылочное»[104], или «внеисточниковое знание»[105]. Такого рода «фильтры» иногда называют паттернами, которые представляют собой синкретическое единство конструктивного и концептуального. Это – «образы», с одной стороны, предмета исторического исследования, а с другой – самого процесса исследования[106].

Понятие методологии исторического исследования является близким к понятию парадигмы исторического исследования. Это объясняется тем, что в современной методологии науки понятие парадигмы используется для обозначения системы предписаний и правил познавательной деятельности, или моделей научного исследования. «Под парадигмами, – писал Т. Кун, – я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решения»[107]. Парадигмы исторического исследования, которых придерживаются в научной деятельности те или иные научные сообщества историков, задают способ видения предметной области исторического исследования, определяют выбор его методологических ориентиров и формулируют основные правила познавательной деятельности в историческом исследовании.

Однако близость этих понятий не означает их тождественности. В их структуре есть общее – методологическое знание. Однако в «парадигме исторического исследования» это знание постулируется и нормативизируется. В «методологии исторического исследования» это знание приобретает функцию методологической установки, благодаря методологическому сознанию исследователя, в котором методологическое знание выбирается, анализируется, синтезируется и концептуализируется, т.е. перерабатывается и усваивается (интериоризируется), а затем реализуется (экстериоризируется).

Методология исторического исследования имеет многоуровневую структуру. В научной литературе существует представление о том, что первый ее уровень представляют знания философского характера. На этом уровне методологическую функцию выполняет эпистемология как теория познания. Второй уровень – это научные концепции и формальные методологические теории, в состав которых входят теоретические знания о сущности, структуре, принципах, правилах и методах научного исследования вообще. Третий уровень представлен теоретическими знаниями, которые отличаются прежде всего своей предметной привязанностью и отнесенностью методологических рекомендаций только к определенному классу исследовательских задач и познавательных ситуаций, специфических для данной области знаний.

На наш взгляд, такое выделение уровней методологии исторического исследования слишком расширено, и поэтому оно элиминирует специфику той системы теоретического знания, которое непосредственно выполняет методологическую функцию в конкретном историческом исследовании. Специфицируя понимание методологии научного познания применительно к историческому исследованию, в структуре методологии конкретно-исторического исследования можно выделить следующие уровни:

1. Модель исторического исследования как система нормативного знания, определяющего предметную область исторического познания, его когнитивную стратегию, основные познавательные средства и роль ученого в получении нового исторического знания.

2. Парадигма исторического исследования как образец и стандарт постановки и решения определенного класса исследовательских задач, принятая в научном сообществе, к которому принадлежит исследователь.

3. Исторические теории, имеющие отношение к предметной области конкретно-исторического исследования, формирующие его научный тезаурус, модель предмета и используемые в качестве объяснительных конструктов или понимающих концептов.

4. Методы исторического исследования как способы решения отдельных научно-исследовательских задач.

Понятием «методология истории» будем называть специальную научную дисциплину, сформировавшуюся в рамках исторической науки с целью теоретического обеспечения эффективности проводимых в ней исторических исследований. Историческая наука в этом плане представляет собой систему различных научных отраслей и дисциплин: 1) отрасли, изучающие непосредственно историческую реальность (история России, экономическая история, история первой мировой войны и т.д.); 2) историография – научная дисциплина, предметом которой является история исторической науки; 3) источниковедение, изучающее возможности и способы использования исторических источников в исторических исследованиях; 4) методология истории, предмет которой – процесс исторического исследования.

Собственно методологическая деятельность в исторической науке как внешняя рефлексия осуществляется в рамках методологии истории как научной дисциплины. Поэтому понимание природы методологической деятельности зависит от представлений о предмете этой научной дисциплины.

В конце XIX – начале ХХ в. в исторической науке доминировало представление о том, что предметом методологии истории как научной дисциплины являются методы исторического исследования[108]. В 70–90-х гг. ХХ столетия одни исследователи считали, что предметом методологии истории являются «закономерности процесса исторического познания»[109]. Другие подчеркивали, что методология истории «изучает природу, принципы и методы исторического познания»[110]. Третьи исследователи полагали, что предметом методологии истории являются проблемы специфики взаимодействия субъекта и объекта в исторической науке, социальная природа исторических источников и их гносеологические функции, специфика исторических фактов, уровни исторического познания, пути формирования исторических теорий[111]. Некоторые ученые в предметную область методологии истории включали не только гносеологические вопросы, связанные теорией познания в исторической науке, но и онтологические, такие как закономерности исторического процесса, история и современность[112], смысл истории, роль народных масс в истории, а также такие специальные вопросы, как источниковая база исторической науки и классификация исторических источников[113].

В настоящее время некоторые исследователи считают, что из предметной области методологии как научной дисциплины надо убрать все, что относится к историософской проблематике, т.е. связанное с теорией исторического процесса. В частности, Н.А. Мининков пишет, что «методология истории в узком и кон­кретном смысле может быть представлена в качестве научной дисциплины, обеспечивающей организацию исследовательского процесса с целью получения нового и максимально достоверного знания. Такой взгляд на методологию истории требует придания ей определенной структуры, включающей в себя обоснование основных этапов и научных принципов исследовательской работы, классификации и объяснения порядка применения ее методов, выделения и уяснения сущности категорий, с которыми имеет дело исследователь»[114].

Методологическая деятельность в исторической науке осуществляется в сфере методологического сознания в рефлексивной форме. В плане внутренней рефлексии методологическая деятельность индивидуализирована и конкретизирована. Она связана с поиском наиболее аутентичных и эффективных когнитивных способов постановки научной проблемы, определения цели конкретного исторического исследования, класса исследовательских задач и перспективных путей их решения, направленных на получение нового научного знания. В этом плане индивидуальная методологическая деятельность носит конструктивный и проективный характер, с помощью которой дости­гается необходимый самоконтроль познавательных действий, их самооценка с позиций соответствия выработанным паттернам. В этом смысле каждый исследователь – сам себе методолог.

В плане внешней рефлексии методологическая деятельность носит идеализированный нормативный характер, абстрагированный от конструктивной и проективной конкретики. Методологическая деятельность в этом смысле является «рефлексией над рефлексией», т.е. когнитивная активность методолога направлена на изучение процесса исторического исследования. Такая методологическая деятельность носит профессиональный характер, независимый от задач конкретных исторических исследований.

Таким образом, методологическая деятельность в исторической науке имеет две ос­новные ориентации: 1) критико-аналитическую и 2) проектно-конструктивную. Реализуя первую ориентацию, методолог выступает как исследователь познавательной деятельности в исторической науке. При этом он должен осуществить рефлексию особого рода – критическую и исследовательскую. Реализуя проектно-конструктивную ориентацию, методолог помогает специалисту перестраивать и развивать свой предмет. Важным результатом критической деятельности методолога является «распредмечивание» понятий и дру­гих дисциплинарных представлений. В рамках проектно-конструктивной ориентации осуществляется об­ратная процедура – «опредмечивание», т.е. пост­роение новых понятий и идеальных объектов. Так как методолог ориентирован на построение но­вого предмета, он аргументирует необ­ходимость построения новых понятий, выявляет нуж­ные для этого средства и методы, разрабатывает план и стратегию действий, иногда создает первые фраг­менты нового предмета. Это означает, что методологическая работа реализует себя, с одной стороны, как особого рода исследова­ние, с другой – как род интеллектуального проектиро­вания[115].

Как всякая деятельность, методологическая деятельность может быть описана в рамках следующей модели: «среда – предмет – цель – средства – процесс – результат». Средой методологической деятельности является методологическое сознание определенного научного сообщества. Предметом этой деятельности, т.е. тем, на что направлена активность методолога, выступает историческое исследование. Цель методологической деятельности состоит в создании теории исторического исследования, ее средствами являются, во-первых, эмпирические данные, описывающие конкретные случаи исторического исследования и его методики, во-вторых, теоретические конструкты, объясняющие, обобщающие, типизирующие эти «случаи» и стандартизирующие различные методики, в-третьих, различного рода концепты, необходимые для понимания и интерпретации конкретики исторических исследований. Процесс методологической деятельности определяется общей логикой научного исследования, в котором исходной точкой выступает постановка проблемы, а его динамикой является решение проблемы. Результат методологической деятельности – это новые конструкты и концепты исторического исследования, носящие объяснительный, понимающий и, в силу этого, нормативно-предписывающий и стандартизированно-универсальный характер.

Таким образом, природа методологической деятельности в исторической науке обусловлена ее предметом. Несколько упрощая, можно сказать, что если историк познает историческую реальность, то методолог изучает ученого за работой, выясняя, что делает последний, реконструируя прошлое, и это изучение носит критически рефлексивный характер.

Значение методологической деятельности в исторической науке обусловлено тем, что историческое исследование, как правило, складывается на основе исторически возникших и уже проверенных традиций, требований, способов, приемов и методов. Вместе с тем оно постоянно сопряжено с постановкой новых проблем, поиском новых путей и способов изучения исторической реальности, разработкой более совершенных средств исторического познания, формированием новых идей даже в тех случаях, когда решение проблемы, казалось, уже было найдено. Поэтому познавательная деятельность в исторической науке претерпевает постоянные изменения. Игнорировать их в исследовательской практике невозможно, напротив, необходимо располагать данными, характеризующими деятельность ученых, ее способность к изменениям под воздействием тех или иных элементов процесса исторического исследования или эпистемологического контекста в целом. Эти данные образуют эмпирическую основу для разработки методологических конструктов и концептов исторического исследования.

Следовательно, предметом методологии истории как научной дисциплины является само историческое исследование. Его можно изучать в различных аспектах: психологическом, науковедческом, методологическом. Психологический предполагает анализ различных творческих установок в выявлении роли интуиции, личностных характеристик ученого и т.д. Науковедческий, или историографический, аспект – это изучение истории исторических исследований, способов его социальной детерминации. Методологический аспект связан с познанием внутренней структуры исторического исследования, когнитивных его предпосылок, специфики познавательного отношения субъекта исторического исследования к его предмету.

Выделение исторического исследования в качестве предмета методологии истории как научной дисциплины и, соответственно, методологической деятельности ставит важные вопросы: является ли это исследование целесообразным или оно носит произвольный характер, какие условия определяют возможность получения нового исторического знания, существуют ли логика и нормы научно-исследовательской деятельности историка, познаваем ли ее процесс.

Внутренний мир историка всегда требует определенной свободы творчества, он связан с вдохновением, интуицией, воображением и некоторыми другими неповторимыми психическими качествами ученого. Поэтому в данном отношении историческое исследование как творчество является искусством[116]. Вместе с тем историческое исследование, чтобы быть научным, должно проводиться в соответствии с определенными принципами и требованиями, которые должен соблюдать ученый. Поэтому свобода творчества, «вспышки озарения» в исторической науке неизбежно соседствуют с представлениями ученого о необходимых элементах целенаправленной познавательной деятельности. В связи с этим альтернатива – либо организация, либо свобода научного поиска – является методологически некорректной.

Историческое исследование – это не только научное творчество, но и в известной мере ремесло, т.е. познавательная деятельность, подчиненная определенным нормативным требованиям. Изучение этих норм, приведение их в систему целенаправленной деятельности, теоретическое ее обоснование дает возможность осуществлять сознательный контроль над процессом конкретно-исторического исследования, постоянно совершенствовать его практику, а также передавать опыт исследовательского мастерства и обучать ему.

Изучая реальные эпистемологические условия, элементы, структуру и динамику конкретных исторических исследований, методология истории ставит одной из своих главных задач построение общей теории научного исторического исследования, которая могла бы интерпретировать отдельные действия ученого и объяснять исследовательскую практику при помощи почерпнутых из этой теории посылок о ее содержании. В этом состоит непосредственно практическое значение методологии истории как научной дисциплины.

§ 2. Методологическая ситуация
в современной исторической науке

Методологическая ситуация в современной исторической науке проявляется в особым состоянии методологического сознания, которое характеризуется фрагментарностью и разорванностью. В нем конкурируют между собой множество познавательных парадигм. Одни исследователи называют такое состояние методологическим плюрализмом, другие – методологическим сепаратизмом. В частности, И.А. Мальковская пишет, что от «методологического монизма» мы не перешли к «методологическому плюра­лизму». Вместо него в сознании родился своеобразный дух «плюралистически дискретного монизма», породивший и интеллектуальный сепаратизм[117].

Особое состояние методологического сознания в современной исторической науке является порождением общей эпистемологической ситуации, сложившейся к концу ХХ в. Характеризуя эту ситуацию, Л.А. Микешина пишет, что этот век «дал много новых когнитивных практик или предложил нетрадиционное философское осмысление старых. Среди них: так называемый «лингвистический поворот», при котором теория познания заменяется тео­рией значения и некоторыми другими учениями о язы­ке; феноменологические подходы к познанию; герменев­тический опыт, выраженный в общей теории понимания и интерпретации; практики деконструктивизма и постмодернизма. Иными слова­ми, возникли и возникают различные практики когнитологии с ее сценариями, ситуационными моделями и фреймами; наконец, происходит осмысление когнитив­ных феноменов в контексте синергетики».

Существующие когнитивные практики, считает Л.А. Микешина, можно свести к двум типам. Первый тип берет за образцы модели мышления «строгих» наук и ре­ализует варианты гносеологических и логико-методоло­гических практик. Этот тип когнитивных практик опирается на традицию так называемой систематической эпистемологии, осуществляе­мой по правилам «нормального» дискурса, проясняюще­го природу человеческого познания (учения Дж. Локка, И. Кан­та, неокантианцев, марксистская теория познания как теория отражения, феноменология Э. Гуссерля, критичес­кий рационализм К. Поппера, аналитические концепции познания). В систематической эпистемологии присутствуют два когнитивных императива. Первый заключается в требовании элиминации субъекта познания из его результатов, поскольку именно это рассматривается как условие объективности знания. Второй императив, также гарантирующий объективность знания, состоит в требовании вооружения познающего субъекта научным ме­тодом, правильным способом описания и объяснения реальности.

Второй тип когнитивных практик, беря за образцы гуманитар­ные и художественные модели мышления, включает все богатство практик экзистенциально-антропологической тради­ции. Основу этой традиции составляет эпистемология, имеющая антисистематический, периферийный, «наставитель­ный» (по Р. Рорти) характер, как у Витгенштейна, Хайдеггера, Гадамера, Дерриды. Дискурс и понятийный аппа­рат этих практик нетрадиционен, даже эпатирует, часто интенсивно метафоричен, близок к поэзии, афоризмам, арсеналу художественного мышления[118]. В антисистематической эпистемологии когнитивные императивы систематической эпистемологии рассматриваются как «логический дик­тат», господство рассудочности, а следование правилам и методам, логической необходимости – как тотализация, «избавление» человека познающего от свободы, когда бремя выбора и ответственности сброшено[119].

Таким образом, в развитии современной эпистемологии присутствуют две тенденции. Одна из них связана с построением эпистемологии как «строгой науки», стремящейся представить субъектно-объектные отношения во все более жестких абстракциях. Вторая тенденция обусловлена стремлением не только сохранить субъект, но и представить его в теории познания как целостность, в единстве чувствования, мышления и деятельности.

Эти две тенденции отчетливо обнаруживаются и в современной исторической эпистемологии, где развернулась борьба между рассудоч­но-социологически и экзистенциально-антропологически ориентированными теориями исторического познания. В рамках рассудоч­но-социологической эпистемологии господствует принцип монистической интерпретации исторической реальности. Исследователи, придерживающиеся этого принципа, признают возможность получения такого исторического знания, которое бы полностью соответствовало изучаемой исторической реальности, обеспечивая тем самым однозначность содержания объективно истинного знания. Это порождает уверенность в возможность построения такой единственно верной исторической теории, доказательные аргументы которой окончательны и бесспорны. Принцип монистической интерпретации истории предполагает, что только одна из конкурирующих теорий обязательно должна быть истинной, а остальные ложными. В связи с этим ученые, исповедующие это принцип, всегда претендуют на монопольное обладание научной истиной. При монистической интерпретации истории существенным является то, что ее возможности абсолютизируются, тогда как все другие способы интерпретации считаются ограниченными или ложными. Возможности различных монистических интерпретаций истории достаточно велики, ибо с их помощью были достигнуты довольно значительные успехи в историческом познании.

Однако в историческом познании неизбежно возникают методологические ситуации, порождающие проблему эпистемологического выбора. В рамках монистической интерпретации исторической реальности возможность такого выбора отсутствует, ибо в качестве научного признается только один – универсальный – способ интерпретации истории. Это означает необходимость выбора какого-либо одного способа интерпретации истории, что, естественно, сопровождается гносеологическим ригоризмом, т.е. решительным неприятием всех других возможных способов осуществления познавательной деятельности в исторической науке.

Поэтому историки-«монисты» всегда рискуют остаться в рамках лишь частичной интерпретации истории, поскольку каждая из монистических теорий рассматривает свой срез исторической действительности или только в одном ракурсе. Тем самым исследователи, придерживающиеся принципа монистической интерпретации исторической реальности, фактически отказываются принимать во внимание те факторы, действующие в истории, которые в рамках их теоретических построений оказались несущественными. Однако, абсолютизируя когнитивные возможности своих частичных интерпретаций, они стремятся выдать их за единственно возможные теоретические реконструкции истории.

В рамках экзистенциально-антропологической эпистемологии доминирует принцип плюралистической интерпретации исторической реальности. Согласно этому принципу история может мыслиться в многочисленных вариантах, каждому из которых соответствует свой собственный «наблюдатель» (в широком смысле – историческое сознание определенного сообщества)[120].

Методологический смысл принципа плюралистической интерпретации истории состоит в том, что в конкретной когнитивной ситуации применяется свой специфический ориентированный на решение определенных исследовательских задач способ изучения исторической реальности. Поэтому в ходе исторического исследования ученый, учитывая специфику его предмета и характер познавательных задач, сознательно выбирает те способы их решения, которые должны дать необходимый научный результат. При этом в зависимости от специфики предметной области и задач исследования историк легко переходит от одного типа интерпретации к другому, меняя методологические позиции. Вместе с тем принцип плюралистической интерпретации истории содержит требование, согласно которому любая из удачных интерпретаций исторической реальности является ограниченной, и поэтому не может быть экстраполирована в качестве универсальной методологии на весь процесс исторического познания.

Таким образом, историк-«плюралист» придерживается принципа не универсальности той или иной методологии, основанной на абсолютизации ее познавательных возможностей, а их дополнительности как универсального принципа исторического исследования.

Смысл методологической установки, связанной с плюралистической интерпретацией истории, состоит в том, что по отношению к предмету исторического исследования можно сформулировать множество исследовательских задач, приоритетность которых зависит от методологического сознания исследователя. Однако по отношению к определенному классу исследовательских задач применяется, как правило, свой специфический способ их решения, давший в рамках определенной познавательной парадигмы необходимый научный результат.

Принцип плюралистической интерпретации истории имеет когнитивную сопряженность с такими концепциями онтологического содержания, как «многослойность социальной реальности» и «многолинейность социального развития». В частности, А.Г. Здравомыслов подчеркивает, что теорети­ческий плюрализм в теории есть прежде всего результат при­знания «многослойности» социальной реальности[121]. «Многослойность» социальной реальности связана с тем, что каждое новое состояние общества сохраняет в себе так или иначе прежние свои состояния с их интересами, ценностными установками и символическими рядами. Важным следствием «многослойности» социальной реальности выступает ее много­значность. Поскольку социальность нагружена смыслами, которые субъект воспри­нимает в качестве оснований действия, то изменение социальной реальности, с этой точки зрения, есть изменение содержания смыслообразующих понятий. Поэтому много­значность социальной реальности является следствием вычленения каждым действующим субъектом в ее составе и конструкции соб­ственного смысла.

В исторической науке концепция «многослойности социальной реальности» трансформировалась в теорию «многомерности исторического процесса». «Многомерность, пишет Ю.А. Поляков, – это понимание исторического процесса как комплексного, отражающего многослойность всех существующих человеческих обществ и множественность влияющих на него локальных и всеобщих, постоянных и преходящих факторов». При этом он отмечает, что «при таком многообразии русел и факторов, из которых складывается исторический процесс, легко выделить одно из русел или гипертрофировать его роль, оставляя в тени другие, умаляя их значение, замалчивая их связи и взаимодействие»[122].

Теория «многолинейности» социального развития явилась результатом такого явления, как «открытие мира». Когда европейцы начали открывать мир, они столкнулись с огром­ным многообразием обществ, каждоеиз которых демонстрировало невероятное многообразие обычаев и ценностей. Эти общества возник­ли как следствие реализации многочисленных региональных вариан­тов развития. С течением времени внутренняя динамика этих обществ вела к возникновению различных линий развития, часто связанных с особенностями регионов, в которых культурное и социально-политическое развитие шло различными путями.

Уже в 30-х г. ХХ в. Д. X. Стюард пришел к мысли о том, что социальная эволюция шла по раз­личным направлениям, т.е. эволюция была многолинейной. Концептуально этот взгляд был оформлен К.Р. Холлпайком в середине 80-х гг. прошлого века в «Принципах социальной эволюции»[123]. В настоящее время эта теория получила реализацию в представлениях о поливариантности исторического процесса[124]

В последнее время стала складываться теория «нелинейной» социальной эволюции. Исследователи, придерживающиеся этой теории, считают возможным говорить не о линии или линиях социальной эволюции, а о непрерывном поле социальной эволюции как многомерном пространстве. При этом они отмечают, что в рамках этого поля мы вовсе не наблюдаем такой ситуации, при которой движение в любом направлении возможно в равной степени. Движение в некото­рых направлениях в его рамках оказывается в принципе невозможным, в то время как движение в одном направлении будет менее вероятным, чем в другом. Поэтому переход к более адекватному пониманию социоэволюционных процессов может быть достигнут, на наш взгляд, через отказ как от однолинейных, так и многолинейных схем социальной эволю­ции и через последующую разработку ее нелинейных моделей[125].

Одной из особенностей сложившейся методологической ситуации в исторической науке является то, что «в современном научном мире, как подчеркивают некоторые исследователи, почти не осталось серьезных историков, которые бы с такой страстью, как еще совсем недавно, отстаивали тезис о возможности и необходимости единого подхода к истории, отражающего одну, единственно верную историческую теорию, способную охватить и передать весь широкий спектр многообразного и многослойного мира истории с его разнообразными особенностями, сложностями и противоречиями, не поддающимися никаким, даже самым основательным и тщательно продуманным, единым схемам и моделям развития»[126]. В результате в методологическом сознании историков наметился переход от монистической интерпретации истории к плюралистической.

Этот переход соответствует той эпистемологической тенденции, существующей в современном научном познании, в которой наука открывает для себя множество реальностей и движение идет от одной-единственной истины и одного изначально дан­ного мира к процессу порождения многообразия верных и при том конфликтующих миров как самодостаточных и внутренне согласованных реальностей. Отсюда вытекает вывод: признание множественности версий мира в различных концептуальных системах делает невозможным существования какого-либо полного описания реальности[127].

В философии существуют различные трактовки понятия «реальность». В рамках классической и неклассической рациональности реальность – это все существующее в действительности. При этом выделяются объективная, или материальная, реальность и субъективная, или духовная, реальность, которая, как правило, отождествляется с сознанием и его деятельностью[128]. Так, К.В. Хвостова отмечает, что под реальностью она понимает «некоторую данность, реконструируемую на основе источников, в ее феноменологическом разнообразии». Эта данность по природе своей плюралистична, и это, по ее мнению, порождает плюрализм исторических суждений. Тем самым плюрализм в историческом познании К.В. Хвостова объясняет «самим предметом исследования, т.е. множественностью исторической реальности во всех ее многообразных проявлениях»[129].

В постнеклассической рациональности историческая реальность – это продукт обусловленного социокульурной спецификой сознания, сопряженный с исторической действительностью. Отсюда вытекает идея множественности «возможных миров» и плюралистичности исторической реальности. Наиболее последовательное развитие эта идея получила в концепции Н. Гудмена, которая оказала большое влияние на современную философию и гуманитарные науки. Согласно Н. Гудмену, действительность не скрыта от нас; однако постигать ее можно не только одним способом, а множеством способов. Конечно, существуют системы, не согласующиеся с нашим опытом, но вместе с тем имеется и множество различных систем, которые «соответствуют миру, причем некоторые из них представляют собой полностью равнозначные альтернативы»[130].

В современной философии и методологии науки, как отмечают исследователи», системы знаний трактуются как знаковые системы: идеальные (смысловые) структуры знания в них изначально «привязаны» к языку, а не к реальности. (Правда, в этом случае, как считают некоторые исследователи, трудно объяснить, каким образом можно перейти от автономного «мира знаний» к реальности[131]).

В такой эпистемологической ситуации формируется особый тип методологического сознания, который может быть описан следующими тезисами:

1. История как внешний для исследователя «мир прошлого» сама по себе не дает никаких гарантий адекватности исторического знания.

2. Об исторической реаль­ности можно говорить на разных языках, в контексте различных теорий, с учетом различных перспектив.

3. В историческом исследовании теория определяет, что может (или должно) быть наблюдаемо в «мире прошлого».

4. Историческое познание, протекающее при определенных культурно-ког­нитивных условиях, обусловлено стилем мышления сообщества, к которому принадлежит ученый, и его интенциональными установками.

5. Исследователь, веря в целесообразность (или смыслосообразность) реального мира, создает картину истории в виде системы когерентных понятий и логически непротиворечивых умозаключений так, что, будучи поставленной на место реального «мира прошлого», эта картина посылает такие же личные его «послания», как и сам «мир».

6. Исторические знания как результат исследования всегда контекстуальны и индексикальны, поскольку они обусловлены познавательным контекстом и отмечены ин­дексом схематизма, на основе которого они транслируются.

7. Исторические знания как репрезентации «мира прошлого» не являются его «репро­дукциями», «отражениями», поскольку эти репрезентации несут на себе «почерк» познающего.

8. Исторические знания, зависимые от контекста и перспек­тивы, имеют статус конструкций, они концептуально относительны, их нельзя априори защитить от скептических возражений.

9. Исследователь, создавший «картину истории», может утверждать, не опасаясь фактических опровержений, что он в действительности познал некую сторону реального «мира прошлого», хотя это утверждение не может быть никогда прямо доказано.

В рамках такого методологического сознания историческое исследование приобретает онтологическую «скром­ность»: оно утрачивает историю «саму по себе» в той мере, в какой историческая реальность трансформируется в знаки, символические формы и тем самым в разные «картины истории», из которых ни одна не может быть признана единственно правильной. «Мир прошлого» начинает встречать нас в разных ипо­стасях, которые исследователи выбирают для конкретной научной «встречи»[132].

В результате научное историческое сознание начинает приобретать последовательно антиномическое содержание. Гносеологические корни этого явления кроются в специфике взаимодействия субъекта и объекта в историческом познании. Эта специфика заключается в том, что, обращаясь к прошлому, историк, принадлежа обществу, не вполне принадлежит тому конкрет­ному обществу, которое изучает. Он никогда не сможет стать современ­ником тех исторических событий, которые являются предметом его исследования, а это означает, что время (со всем его со­держанием) будет в определенной мере «псевдовременем», а историк – сотворцом новых смыслов. Это сопровождается высказываниями историков по поводу, как предмета исторического исследования, так и способа его изучения, которые носят антиномический характер.

В литературе существует мнение, что «сами антиномии предполагают интуитивный выбор»[133]. Не отрицая значение «озарения» в историческом познании, все же заметим, что антиномические суждения носят вполне рассудочный характер. Эти суждения делаются историком в рамках определенного исторического и методологического сознания, хотя, разумеется, могут и выходить за его пределы – без этого не может быть творчества в науке. Об этом свидетельствуют те списки антиномий исторического познания, которые можно составить, анализируя научный дискурс[134]. Среди наиболее типичных антиномий предметного характера можно назвать следующие:

Первая антиномия: 1) историк имеет дело с индивидом; 2) предметом исторического познания является общество.

Вторая антиномия: 1) в истории существует только уникальное; 2) историческая наука изучает закономерное.

Третья антиномия: 1) история имеет начало и конец, она ограничена во времени и локализована в пространстве; 2) выделить границы какого-либо исторического отрезка невозможно, всякая попытка такого рода – субъективная точка зрения того или иного историка.

Четвертая антиномия: 1) все события в истории причинно обусловлены, в ней нет ни одного события, которое невозможно было бы описать, используя исключительно причинно-следственную систему координат; 2) из исторического описания принципиально неустранима свободная воля субъекта исторического процесса, поэтому исключительно детерминистское описание исторического процесса невозможно.

Типичными антиномиями гносеологического характера являются: