Если пчёлка сунет хоботок в цветочек 4 страница

Особенностью, гениальной продюсерской находкой этой " Hale, Hey Louise" было то, что это была, по сути, чисто инструментальная композиция, в которую незаконно прокралось несколько остроумных словечек. В этом-то и было преимущество песни, не нужно было, приходя в магазин, напевать продавцу всю песню: " Ммм-ммм-ммм... и дам-дам-дам..., да вы же её знаете...! " Благодаря крошечному тексту каждый знал: " Ну да, песня называется так! ". Прилагающийся к ней альбом " Happy Guitar Dancing" с песнями вроде " Fly with me to Malibu" и " Ahoi, ay Capt'n" был распродан - 250 000 копий. Это было золото.

С моей первой золотой пластинкой пришла и первая золотая награда. Я был так взволнован, что во время полёта от Гамбурга до Франкфурта оставлял мокрые отпечатки ладоней на ручках кресел туристического класса. В мечтах я уже видел себя на клёвой вечеринке с приветственными речами, хлопушками и шикарными переводчицами. Я встретился с Рики и двумя другими продюсерами - сардельками в костюмах - в фойе CBS, нынешнего небоскрёба SONY в центре Франкфурта. Мы вместе зашли в лифт и вознеслись к небесам. В бюро Ларсена, шефа CBS, нас томило ожидание - что же произойдёт. Дверь отворилась, мы услышали " Добрый день", обменялись влажными рукопожатиями и были выпровожены со словами: " Скажите секретарше, пусть выдаст вам ваше золото." Кроме того, мы получили по бутерброду и по чашке кофе. Кто-то щёлкнул фото, вот и всё. Если бы мы были рок-группой, которая распродала 250 000 пластинок, нас бы ещё и в задницу поцеловали. Но поскольку то, что мы сделали, всё же было шлягером, им было обидно. Деньги они несмотря ни на что взяли. С такими вещами нельзя быть легкомысленным.

Конечно же, обеим сарделькам ситуация показалась крайне щекотливой: мы стояли в офисе и с нами обращались, как с больными чесоткой. " Давайте выпьем где-нибудь шампанского" - предложили они. Клёвая идея. Мы засели в какой-то пивной, выпили бутылку какой-то тёплой пенящейся водички и они принялись многословно извиняться: " Это должно быть жуткое недоразумение. Мы сами не можем это объяснить. Такого за всё время нашей карьеры не случалось." Когда позже пришлось расплачиваться, оказалось, что они забыли деньги. Платить пришлось мне. Классический пример: кучка парней решила покорить высший свет, а потом засела в паршивой пивной и не знала, как расплатиться.

Несмотря ни на что я находился в состоянии эйфории, был абсолютно счастлив, прижимая золотую пластинку к сердцу. Сознание того, что я это сделал. В аэропорту я не мог с ней расстаться, ведь нельзя же сдать своего собственного младенца в багаж. В аэропорту я держал её на коленях. Как же мне хотелось встать и показать её всему свету! Дома я впервые после школьных уроков труда взялся за молоток и гвозди и с гордостью повесил пластинку над " Profit V".

По прошествии шести лет моей звукозаписывающей фирме пришлось снять целый зал, чтобы вручить нам с Томасом Андерсом все трофеи и награды, которые мы заработали всего-навсего за два года " Modern Talking". В дортмундском Вестфальском зале мы за один-единственный вечер 75 раз получали золото и платину, это оказалось так много, что пришлось вывозить весь этот хлам на автопогрузчике.

Едет поезд в сумасшедший дом.

Одна ласточка весны ещё не делает. Такие, как Рики Кинг, конечно, подают надежду, но сперва нужно проверить, пригодны ли они для дальнейшей работы. Я взял на прицел Кристиана Андерса, который уже тогда, более двадцати лет тому назад, был слегка не в себе. С песнями " Geh nicht vorbei" (" Не проходи мимо") и " Es fahrt ein Zug nach Nirgendwo" (" Едет поезд в никуда"), с которыми он свыше десяти лет занимал два первых места, и с той поры он почил, как и многие другие, на лаврах былой славы. Я пригласил его вместе с его продюсером Петером Вагнером в один из самых изысканных ресторанов Берлина, чтобы продать им песню. Возможно, мне не следовало этого делать. Потому что, когда мы обсуждали детали, Кристиан начал со скукой поглаживать подбородок, а потом вдруг заявил официанту: " Эй, дай-ка мне зеркало со стены! " Так как он всё-таки был великим Андерсом, зеркало отцепили от стены, как и требовалось, и сунули ему под нос. После чего Кристиан с громким треском выдавил указательными пальцами жирный прыщ, который бесформенной массой приземлился на зеркало, а ведь кругом ели люди. Я чуть было не наблевал в тарелку со спагетти с соусом песто.

Потом я унаследовал от Петера Орлоффа его " Jungen mit der Mundharmonika" - " мальчиков с губной гармошкой" в лице Бернда Клювера, который оказался довольно симпатичным господином с объёмным брюшком, и для коего я сочинил песню " В 17 лет". Бернд стоял впереди, а я был одним из четырёх подпевок и был облачён в белый спортивный костюм за 50 марок - фирма желала сократить расходы до минимума - насколько возможно. В марте 1983 мы вместе принимали участие в полуфинале Гран-при из телестудии в Мюнхене.

Непотопляемый Ральф Зигель был, конечно же, тут как тут. А так как за год до этого он со своей Николь и " Ein bisschen Frieden" (" немного свободы") на английском курорте Harrogate потерпел полный провал, то теперь бегал, выпятив гордо грудь и расправив плечи, с визитами, будто у него в заднице торчала поварёшка. Я помню, что уже тогда считал его саркастичным сверх всякой меры.

В конце концов мы достигли третьего места, которое до нас занимал дуэт Hoffman & Hoffman с песней " Rucksicht" (" Внимание"). Ральф уселся перед нашим носом на второе место с " Viva la Mama". Небольшое утешение под конец: его второй соучастник, супружеская пара певцов-лыжников Рози Миттермайер и Кристиан Нейрейтер со своей песней " Enorm in Form" на всех парах взобралась наверх и так же быстро вылетела ещё во время предварительного отбора.

От миллионера до посудомойки.

В жизни каждого человека бывают ключевые моменты, для меня это была встреча с Драфи Дейтчером. Он пел тогда " Guardian Angel", ударный хит, который был так хорош, что Драфи перепел его с Нино де Анджело на немецком языке " Jenseits von Eden" (" По ту сторону рая"), продукт их творчества продержался на первом месте в чартах 7 недель.

Эта песня принесла музыкальному агентству миллионы, поэтому Драфи считался в нашей иерархии Господом Богом. Если бы его самого спросили об этом, он, конечно же, ответил бы: " Я и есть Господь Бог." Если ему случалось, проезжая мимо на такси, заскочить в агентство на десять минут, чтобы взять деньжат для игры в казино, казалось, по офису мчится ураган: " Давайте деньги, мне сегодня везёт! "

Те, кто был достаточно изворотлив, бросали все свои дела и кричали: " Великий Драфи! Великий Драфи! " Все секретарши рефлекторно сжимали ноги вместе, прежде чем он успевал бесцеремонно заглянуть им под юбку. Те, кто был так же неловок как я, продолжали говорить по телефону: "...да... О'кей... тогда я пришлю мою демо-кас..." Продолжать было невозможно, ибо Драфи одним движением вырывал телефонный кабель из стены. " Когда я вхожу, никто не говорит по телефону! Усекли? " - ревел он. Таков был Драфи.

Если ему случалось выиграть, он швырял деньги направо-налево и первой попавшейся секретарше засовывал 5 000 марок в декольте. Но на следующий день он проигрывал, у нас на Галлерштрассе появлялось такси, и Драфи отправлялся на поиски секретарши, чтобы выловить между её сисек свои пять тысяч: " Верни-ка деньги, они мне сейчас нужны."

Все ползали перед ним на коленях, к нему относились с уважением, даже если он матерился самым вульгарным образом: " Вы все дрочилы! Все вы мудаки! Грязнули! Жополизы! " Так всё и происходило. К сожалению, это самая частая болезнь в этой среде: если у тебя есть хит, у тебя есть свобода шута. Ты можешь наложить кучу на столе шефа, а потом он тебе ещё и туалетную бумагу даст.

Никогда в жизни мне не приходилось встречаться с таким сумасбродным типом, как Драфи. В высшей степени талантливый, без сомнений. Но он был человеком, пропившим свой мозг и высморкавший свой талант через нос. Мне это казалось отталкивающим. При этом я думал, что антипатия возникает из противостояния. Для него я был учёным обывателем, чужаком. Я видел, что он думает: какого чёрта надо здесь этому дураку? Настоящими музыкантами он считал тех, что после концерта громят свой номер в отеле по собственному усмотрению и в 50 лет подыхают от цирроза печени. А я в свою очередь думал только об одном: Дитер, ты можешь делать, что хочешь, но только не будь таким, как этот Драфи.

И ещё один живой пример того, что люди этой профессии абсолютно не умеют обращаться с деньгами и успехом. Карьера от миллионера до посудомойщика - обычное явление. Так случилось с Гюнтером Габриэлем. В середине 70-х он добился бешеной популярности благодаря песням " Hey Boss, ich brauch mehr Geld" (" Эй, шеф, мне бы денег побольше"), " Komm unter meine Decke" (" Залезай ко мне под одеяло"), а также как продюсер Juliane Werdings " Wenn du denkst, du denkst, dann denkst du nur, du denkst" (" Если ты думаешь, что ты думаешь - ты всего лишь думаешь, что ты думаешь"). Он чуть ли не навозными вилами грузил деньги в свой сейф. Но из заработанного миллиона он скоро истратил полтора. Теперь Гюнтер живёт на барже, и мог бы на равных переписываться с Драфи, обитателем фургона. Теперь оба они платят в рассрочку за свои грехи.

Столь раннее знакомство с этой средой наложило на меня сильный отпечаток. Я около ста тысяч раз поклялся себе: слушай, Дитер, если ты вдруг дорвёшься до денег, смотри, не делай таких же ошибок.

Балаган-экскаватор.

Возвращение домой, к Эрике, было как путешествие на другую планету. Всю эту отрасль она считала извращённой, чокнутой. И хотела иметь с ней столько же общего, как с потом в подмышках или с раздавленными голубями. Чуть ли не каждый вечер мне приходилось уходить, а она оставалась дома и занималась тем, чем и все домохозяйки - мыла, готовила, украшала.

Часть времени уходила у меня на то, чтобы выбить выступление в каком-нибудь шоу на ТВ, в которых музыкантам предоставлялась возможность исполнить свою песню. Тогда ещё не было ни MTV, ни VIVA, ни " Pop of the Tops". Были только ARD, ZDF и немного регионального " мяса". Чтобы попасть туда, приходилось оборвать кучу телефонных проводов. Чтобы попасть на дурацкое выступление в " Современных балаганах" с Карло фон Тидеманном, приходилось " пропивать" себе путь. Ключом к успеху был руководитель съёмок Буттштедт. Его офис на Ротенбаумшоссе был " пивным колодцем". Здесь вам подавали Schaubuden-Bagger (пивной экскаватор) - " Fernet Branca" с чем-то ещё. После двух кружек забывался родной язык, но Буттштедт мог выпить десять. Мы с Энди шарахались от этих принудительных пьянок. В крайнем случае мы совали Ганди, официанту, десять марок, чтобы он разбавил коварное " Ferne" Колой. Если это не удавалось, мы выжидали, пока Вуттштедт не отвернётся, и выливали пойло в горшок с пальмой. А нашему коллеге Мейеру не повезло, его застукали как раз в тот момент, когда он поил из своего бокала деревянного льва. " Мееееейер! - загремел Буттштедт, не понимавший шуток - Вы две недели не будете выступать у меня! "

Если я не был занят организацией выступлений, то посвящал время хождению по спутникам. Эрика получала на работе анонимные письма, в которых сообщалось, что парень обманывает её, ей следовало бы обратить на это внимание. И так далее - ляляля и траляля, строчка за строчкой. Подписывалось такое таинственное послание " доброжелатель".

Предупреждения были далеко не беспочвенны. Играя в теннис, я познакомился, в частности, с Кармен Лехтенбринк, подругой популярного певца и актёра Волькера Лехтенбринка. В теннисном клубе он считал себя таким крутым, важными - просто мегазвезда. Так что меня не мучили угрызения совести, что я утешал жёнушку такого болвана. Проблема заключалась в том, что Кармен воспринимала наши отношения абсолютно всерьёз. Она старалась на всех моих вещах оставить свой запах, чтобы Эрика догадалась, в чём дело. Во время одного любовного свиданьица в моём доме она втихомолку перештопала все мои носки - чик-чик - и ушла. Вечером после работы Эрика привычно взялась за бельё и удивилась: " Скажи-ка, Дитер, с чего это ты перештопал все свои носки? " Я шлёпнулся с небес на землю и хвастливо заявил: " Ой, ну, мне так захотелось." А Эрика: " Ну да, тебе так захотелось..." Конечно, она не поверила ни одному моему слову.

При следующем свидании в постели Волькера я решил сыграть шутку с Кармен. Я тихонько стащил с журнального столика " Музыкальный рынок" и заперся с ним в туалете. Все статьи, имевшие ко мне отношение, я старательно украсил сердечками и стрелами. Для верности, чтобы он понял смысл послания, я обвёл маркером все фотографии, на которых увидел себя.

Волькеру это не показалось смешным. В стельку пьяный, едва ворочая языком, он позвонил Эрике: " Слушай, моя з... и твой...ак... Мы, собственно, тоже могли бы разок встретиться! " На моё счастье Эрика сочла Лехтенбринка слишком грязным и пьяным. Так что я решил поскорей покончить с этим делом. Всё-таки, это меня напугало.

Мы с Эрикой почти 7 лет были вместе. Её было 25, и она хотела замуж. Я не хотел. Мы спорили чуть не каждый день. Хоть я её и любил, но мне хотелось и дальше весело порхать, ни с чем не связываясь. Каждый вечер у нас в квартире слышались дикие вопли, и дым стоял коромыслом. Приходя домой, я видел её надутые губы. Постоянная нервотрёпка меня основательно измотала. А мне нужна была ясная голова, иначе ни за что не написать хит номер один.

Приятель подкинул мне идею гражданского брака: " Дитер - признался он мне - я тоже не уверен в себе на все сто. Но у женитьбы есть куча ценных преимуществ. На всякий случай мы заключим брачный договор." Это меня убедило. " Послушай, Эрика, - приторно начал я - ты, собственно, права. Суперидея, насчёт женитьбы. Так нам даже удастся сэкономить немного денег. Давай-ка поскорее сходим к нотариусу."

11 ноября 1983 года - небо было покрыто тучами - мы в мой обеденный перерыв побежали к нотариусу, чья контора помещалась наискосок от моего агентства, и нацарапали свои подписи под брачным договором. К тому же мы примчались в обычной одежде - джинсы, сапоги, шерстяной свитер - прямо в ЗАГС. Никаких знакомых, никаких друзей, никаких съёмок. Наш путь к законной совместной жизни занял 2 минуты. По окончании Эрика сухо заметила: " 11.11! Ну-ну, надеюсь, ты выбрал этот день не потому, что начинается карнавал."

Обратный отсчёт.

Мне к тому времени исполнилось 29 лет и стало ясно, что мой план сделаться до тридцати лет знаменитым миллионером не удался. Зато я знал, что буде написано на моём надгробии: " Это человек, написавший 4 000 000 непризнанных песен. Он ни перед чем не отступал, даже Элмару Гуншу пришлось петь для него".

При этом я неплохо зарабатывал. Десять тысяч премии за первый год, за третий год я собрал уже 40 000, а теперь, за пятый год работы, уже 250 тысяч. И всякий раз, когда на какой-нибудь радиостанции от Гузума в Шлезвиг-Гольштейне до самой глухой деревни играли мою песню, мне отваливалось с этого 10 марок. Это называлось " сбором за прокат". Мне следовало бы удовлетвориться этим. Но я был недоволен.

Вокруг меня ошивались сплошь тормоза. Эрика, существо из рода людей, которые настолько практичны, что считают гроб лучшим подарком: " Послушай, Дитер, возвращайся, наконец, к отцу в строительную фирму! Там твой родной дом, ты ведь уже миллионер. В будущем ты можешь спокойненько отдыхать, задрав ноги кверху".

И мой шеф сделал заманчивое, по его разумению, предложение: " Дитер, пока что ты хлеб даром не ешь, так что можешь оставаться на этом месте хоть до пенсии". Да чего я у него не видел!

Я всё ещё лелеял мечту, идею фикс, писать песни на английском языке и с их помощью прорваться на международную арену. У цементоголовых придурков из фирмы звукозаписи, правда, всё, что было написано не по-немецки, каралось смертью через повешение. Но я был непоколебим и к тому же уверен, что наибольший успех песне принесёт звучание а-ля " I want your heart, come let us start". Это был ключ к моей мечте - вилле с фламинго в пруду в Беверли Хиллз. Тогда как немецкий вариант " Ich will dein Herz, komm lass uns starten" (" Я хочу твоё сердце, давай же начнём") открывало двери лишь к домику на две семьи в Вуппертале.

К тому времени я не знал и даже не догадывался, что пришло время собирать урожай. То, что мне казалось тупиком, было в принципе залом ожидания. Всевозможные проекты, которым я дал жизнь, через год принесли сочные плоды.

ГЛАВА