Бродячим торговцам, лоточникам и лицам без определенного места жительства вход воспрещен. Администрация оставляет за собой право отказать в обслуживании в любое время дня.

– Зачем мне это? – Я озадаченно нахмурилась. – С какой стати я должна отказывать кому-то в обслуживании?

Каролина бросила на меня взгляд, полный жалости и презрения.

– Вы в нашем городе новенькая и еще многого не понимаете, – с сахарной улыбкой говорит она. – Одно время у нас были проблемы. Это просто мера предосторожности. Я сомневаюсь, что кто-то из этих типов нанесет вам визит. Но лучше уж заранее побеспокоиться о безопасности, чем потом сожалеть, как вы считаете?

– О чем сожалеть? – Я по-прежнему ничего не понимала.

– У нас появились цыгане. Речные бродяги, – с нетерпеливыми нотками в голосе объясняет она. – Они опять вернулись и намерены… – она изящно наморщила носик, изображая отвращение, – заниматься здесь всем, чем им вздумается.

– И что же? – мягко допытываюсь я.

– А мы должны дать им понять, что не потерпим этого! – Каролина начинала волноваться. – Договоримся всем миром, что не станем обслуживать этих людей. Пусть убираются восвояси.

– Вон оно что. – Я раздумывала над ее словами. – А как мы можем им отказать? – с любопытством поинтересовалась я. – Если эти люди располагают деньгами, которые они хотят потратить, разве можем мы им отказать?

– Разумеется, – раздраженно отвечает она. – Кто нам запретит?

Я поразмыслила с минуту и вернула ей объявление. Каролина недоуменно уставилась на меня.

– Вы не станете вешать объявление? – Ее голос вознесся на пол-октавы, при этом лишившись интеллигентного звучания.

Я пожала плечами:

– Мне кажется, если кто-то желает потратить здесь деньги, я не вправе отнимать у него такую возможность.

– Но ведь местное общество… – настаивала Каролина. – Разве вы хотите, чтобы типы вроде этих – бродяги, воры, арабы, в конце концов…

В памяти всплыли угрюмые нью-йоркские привратники, парижские дамы, туристы с фотоаппаратами у базилики Сакре-Кер, воротящие лица от длинноногой девочки-нищенки в коротком платьице, из которого она выросла… Каролина Клэрмон воспитывалась вдали от больших городов, но цену модным дорогим вещам знает: скромный шарфик у нее на шее помечен ярлыком фирмы «Гермес», и благоухает она духами от «Коко Шанель». Грубить я не хотела, но не сдержалась.

– Сдается мне, – язвительно отвечаю я, – что обществу негоже совать свой нос в чужие дела. Эти люди живут, как считают нужным, и ни я, ни кто другой им не указ.

Каролина одарила меня злобным взглядом.

– Что ж, если это ваша позиция, – с надменным видом она повернулась к выходу, – я не стану больше отрывать вас от дел. – Она сделала ударение на последнем слове и пренебрежительно глянула на пустые табуреты. – Дай бог, чтобы вы не пожалели о своем решении.

– А с чего вдруг я должна пожалеть?

Она раздраженно передернула плечами.

– Ну, если возникнут неприятности и тому подобное. – По ее тону я поняла, что разговор окончен. – Эти люди способны на все. Наркотики, хулиганство… – Она ехидно улыбнулась, из чего я сделала вывод, что она была бы рада увидеть меня жертвой беспорядков. Ее сын смотрел на меня с недоумением. Я улыбнулась ему и сказала:

– На днях я видела твою бабушку. Она много рассказывала о тебе. – Мальчик покраснел и пробормотал что-то нечленораздельное.

Каролина напряглась.

– Я слышала, что она была здесь. – Она выдавила улыбку и добавила с притворным лукавством: – Зря вы потворствуете моей маме. У нее и без того скверный характер.

– А я от нее в восторге, – ответила я, не отрывая взгляда от мальчика. – Интересная женщина. И очень умна.

– Для своего возраста, – заметила Каролина.

– Для любого возраста, – парировала я.

– Возможно, так кажется тем, кто ее не знает, – сдержанно отвечала Каролина. – Но родные… – Она сверкнула в мою сторону холодной улыбкой. – Поймите правильно: моей маме очень много лет, – стала объяснять она. – Ум ее уже не тот, что прежде. Она воспринимает действительность… – Она нервно взмахнула рукой. – Впрочем, что я вам объясняю?

– Вы правы, – вежливо согласилась я. – В конце концов, это не мое дело. – Я увидела, как Каролина прищурилась, уловив колкость в моей реплике. Пусть она и была ханжой, но от отсутствия ума не страдала.

– Я хотела сказать… – Она замешкалась. На секунду мне показалось, что я заметила иронию в глазах ее сына, но не исключено, что мне это просто почудилось. – Дело в том, что моя мама не всегда понимает, что для нее хорошо, а что плохо. – Она быстро овладела собой, на ее губах вновь заиграла безукоризненная улыбка, столь же ослепительная, как и ее налакированные волосы. – Ваш магазин, например.

Я кивком попросила ее продолжать.

– У мамы диабет, – объяснила Каролина. – Врач постоянно предупреждает ее, чтобы она придерживалась бессахарной диеты. Но она не слушает. И лечиться не желает. – Она торжествующе взглянула на сына. – Вот скажите, мадам Роше, разве это нормально? Разве это поведение нормального человека? – Она опять повысила голос, в нем слышались визгливые вздорные нотки.

Ее сын смущенно глянул на часы.

– Матап, я о-опаздываю. – Голос у него учтивый и бесстрастный. – Извините, мадам, – обратился он ко мне. – Мне пора в школу.

– Вот, возьми. Это мои фирменные пралине. За счет магазина. – Я протянула ему скрученный целлофановый пакетик.

– Мой сын не ест шоколад, – сердито заявила Каролина. – У него слабое здоровье. Гиперфункция. Он знает, что сладкое ему вредно.

Я смотрела на мальчика. Внешне абсолютно здоровый ребенок. Просто скучный и немного застенчивый.

– Она очень скучает по тебе, – сказала я ему. – Твоя бабушка. Зашел бы сюда как-нибудь, повидался с ней. Она здесь часто бывает.

Блестящие глаза под длинными коричневыми ресницами на мгновение вспыхнули.

– Может, и зайду, – сдержанно отозвался он.

– У моего сына нет времени расхаживать по шоколадным, – надменно произнесла Каролина. – Мой сын – одаренный мальчик. Он знает, чем обязан своим родителям. – В ее словах слышались угроза и хвастливая категоричность. Она повернулась и прошествовала мимо Люка. Тот уже стоял в дверях, покачивая ранцем.

– Люк, – тихо, но настойчиво окликнула я его. Мальчик нехотя обернулся. Не отдавая себе отчета, я быстро шагнула к нему, мой взгляд проник под маску бесстрастной учтивости на его лице, и я увидела… увидела…

– Тебе понравился Рембо? – не раздумывая спросила я, поскольку голова шла кругом от мелькавших в воображении образов.

Он виновато потупился:

– Что?

– Рембо. Она подарила тебе на день рождения томик его стихов, верно?

– Д-да, – едва слышно ответил он, поднимая к моему лицу свои блестящие зеленовато-серые глаза. Едва заметно мотнул головой, будто предупреждая. – Правда, я н-не читал их, – громче сказал он. – Я – не л-любитель поэзии.

Книжка с загнутыми страницами, спрятанная на дне одежного шкафа. Мальчик, с пафосом нашептывающий себе восхитительные строчки. Приди, пожалуйста, молю я про себя. Ради Арманды, прошу тебя.

Что-то дрогнуло в его глазах.

– Мне пора.

Каролина нетерпеливо ждала его у выхода.

– Возьми, пожалуйста. – Я опять протянула ему маленький пакетик с пралине. У мальчика есть тайны. Они просятся наружу. Незаметно для матери он забрал пакетик и улыбнулся.

– Скажите ей, я приду, – произнес он одними губами, так что мне показалось, будто я выдумала его слова. – С-скажите, что в среду, когда т-татап пойдет в парикмахерскую. – И он ушел.

Позже явилась Арманда, и я поведала ей о визите ее дочери и внука. Она качала головой и тряслась от смеха, когда я пересказывала ей свой диалог с Каролиной.

– Хе-хе-хе! – Сидя в продавленном кресле с чашкой кофейного шоколада в маленькой старческой ручке, она как никогда была похожа на куколку с яблочным личиком. – Бедняжка Каро. Ишь как не любит, чтобы ей напоминали о матери. – Она с наслаждением глотнула из чашки. – Когда же она отстанет? – бурчала Арманда. – Рассказывает тебе, что мне можно, что нельзя. Диабет у меня, видите ли. Это все ее доктора напридумывали. – Она крякнула. – А я-то ведь до сих пор жива, разве нет? Я соблюдаю осторожность. ан нет, им этого мало. Хотят, чтобы все жили по их указке. – Она покачала головой. – Бедный мальчик. Он заикается, ты заметила?

Я кивнула.

– Заслуга его матери, – презрительно бросила Арманда. – Оставила бы его в покое – так ведь нет. Вечно его поправляет. Вечно чем-то недовольна. Только портит ребенка. Внушила себе, что у него слабое здоровье. – Она насмешливо фыркнула. – Дала бы пожить ему в полную силу, сразу бы все болячки прошли, – решительно заявила она. – Пусть бы бегал, не думая о том, что произойдет, если он упадет. Ему не хватает свободы. Не хватает воздуха.

Я сказала, что все матери опекают своих детей и это вполне естественно.

Арманда бросила на меня ироничный взгляд.

– Это ты называешь опекой? Как омела «опекает» яблони? – Она усмехнулась. – У меня в саду росли яблони. Так вот, омела задушила их все, одну за одной. Мерзкое растение. И ведь ничего собой не представляет – просто красивые ягодки. Слабенькое, но – боже! – до чего пронырливое! – Она глотнула из чашки. – И отравляет все, к чему ни прикоснется. – Арманда многозначительно кивнула. – Это и есть моя Каро. В чистом виде.

После обеда я вновь встретила Гийома. Он заглянул в шоколадную только для того, чтобы поздороваться. Задерживаться он не стал, объяснив, что направляется к киоскеру за своей подпиской. Гийом любит читать о кино, хотя кинотеатры никогда не посещает. Каждую неделю ему присылают целую кипу журналов: «Видео», «Синеклуб», «Телерама», «Фильм-экспресс». Ему принадлежит единственная в городке спутниковая антенна, и в его маленьком одиноком домике есть телевизор с большим экраном, а на стене над полками с бесчисленными видеокассетами висит видеомагнитофон фирмы «Тошиба». Я отметила, что Чарли, смурной и вялый, опять сидит у хозяина на руках. Каждые несколько секунд тот ласково поглаживал пса по голове. Этот жест мне уже хорошо знаком. Гийом будто прощался со своим питомцем.

– Как он? – наконец спросила я.

– Держится молодцом, – ответил Гийом. – Еще полон жизненных сил. – И они продолжили путь. Щуплый франтоватый мужчина крепко прижимал к себе печального пса коричневого окраса, будто от этого зависела его судьба.

Мимо прошагала Жозефина Мускат. В шоколадную она не зашла. Я была чуть разочарована, ибо надеялась еще раз побеседовать с ней. Но она лишь на ходу бросила в мою сторону безумный взгляд и поспешила дальше, держа руки глубоко в карманах плаща. Я заметила, что лицо у нее опухшее, губы плотно сжаты, вместо глаз узкие щелки, хотя, возможно, она просто щурилась от моросящего дождя, голова обмотана, словно бинтами, бесцветным шарфом. Я окликнула ее, но она, не отвечая, прибавила шаг, будто убегала от грозящей ей опасности.

Я пожала плечами, оставив попытки задержать ее. Нужно время, чтобы тот или иной человек признал тебя. А порой признания приходится добиваться всю жизнь.

Тем не менее позже, когда Анук играла в Мароде, я закрыла магазин до следующего утра и, не отдавая себе отчета, зашагала по улице Вольных Граждан в сторону кафе «Республика» – маленького убогого заведения с мыльными разводами на окнах и начерканным в них от руки неизменным specialite du jour. Неряшливый навес еще больше затемнял его и без того сумрачное помещение, где с двух сторон от круглых столиков стояли два притихших игровых автомата. Несколько посетителей за столиками, потягивая кто кофе со сливками, кто пиво, угрюмо беседовали о разных пустяках. Пахло жирноватой пищей, приготовленной в микроволновой печи, в воздухе висела пелена сального сигаретного дыма, хотя я не заметила, чтобы в кафе кто-то курил. У открытой двери на самом видном месте желтело одно из рукописных объявлений Каролины Клэрмон. Над ним – черное распятие.

Я заглянула в кафе и, помедлив на пороге, вошла. Мускат находился за стойкой бара. При виде меня он расплылся в улыбке. Его взгляд почти незаметно упал на мои ноги, поднялся к груди – хлоп, хлоп. Глаза вспыхнули, как лампочки на внезапно заработавшем игровом автомате. Он положил ладонь на насос пивной бочки, согнув в локте одну мясистую руку.

– Что желаете?

– Кофе с коньяком, пожалуйста.

Кофе он подал мне в маленькой коричневой чашечке с двумя кубиками сахара в обертке. Я села за столик у окна. Два старика – один с орденом Почетного легиона на потертом лацкане – подозрительно косились на меня.

– Может, компанию тебе составить? – крикнул Мускат из-за стойки бара с самодовольной ухмылкой. – А то вид у тебя немного… тоскливый. Сидишь там одна, скучаешь.

– Спасибо, не надо, – вежливо отказалась я. – Вообще-то я хотела бы увидеть Жозефину. Она здесь?

Мускат глянул на меня раздраженно, настроение у него резко испортилось.

– Ах да, это ж твоя подружка, – неприветливо произнес он. – Чуть-чуть ты опоздала. Она только что поднялась наверх, легла отдыхать. Очередная мигрень. – Он принялся с яростью начищать бокал. – Полдня шляется по магазинам, а потом весь вечер, чтоб ему пусто было, в постели валяется, когда я тут один кручусь как проклятый.

– Надеюсь, она здорова?

Он посмотрел на меня и ответил сердито:

– Разумеется. С чего ей болеть? Если б только еще Ее Чертова Светлость почаще отрывала от кровати свою толстую задницу, тогда, пожалуй, нам удавалось бы как-то сводить концы с концами. – Кряхтя от напряжения, он запихнул в бокал обернутый в салфетку кулак. – Я хочу сказать… – Он энергично тряхнул рукой. – Вот, посмотри вокруг. – Он глянул на меня, словно собираясь сказать что-то еще, и вдруг устремил взгляд на дверь.

– Хе. – Я предположила, что он обращается к кому-то вне поля моего зрения. – Оглохли, что ли? Закрыто!

Мужской голос у меня за спиной ответил что-то невнятное. Мускат широко раздвинул губы в безрадостной улыбке.

– Читать, что ли, не умеете, идиоты? – Из-за стойки бара он показал на желтое объявление у двери. – Давайте отсюда, живо!

Желая посмотреть, что происходит, я поднялась из-за столика. У входа в кафе стояли в нерешительности пять человек – двое мужчин и три женщины. Все пятеро были мне незнакомы. Люди как люди, ничем не примечательные, просто в чем-то непохожие на местных жителей. Штаны в заплатках, грубые башмаки и выцветшие футболки безошибочно выдают в них чужаков. Мне следовало бы тотчас же признать их. Когда-то я сама была такой. В переговоры с Мускатом вступил рыжий мужчина, перетянувший лоб зеленым платком, чтобы волосы не лезли в лицо. Взгляд у него настороженный, голос демонстративно ровный.

– Мы ничего не продаем, – объясняет он. – Просто хотим купить пару бокалов пива и кофе. Мы не причиним вам неудобств.

Мускат презрительно глянул на него.

– Я же сказал: закрыто.

Одна из женщин, худенькая невзрачная девушка с проколотой бровью, потянула рыжего за рукав:

– Не надо, Ру. Давай лучше…

– Подожди. – Тот нетерпеливо стряхнул с себя ее ладонь. – Ничего не понимаю. Мадам, что была здесь минуту назад… ваша жена… она намеревалась…

– Плевать на мою жену! – взвизгнул Мускат. – Она при фонаре двумя руками задницы своей отыскать не может! Над дверью мое имя, и я говорю: ка-фе за-кры-то! – Он сделал три шага вперед из-за стойки бара и, подбоченившись, встал в проходе, словно тучный ковбой из вестерна. Я увидела желтоватый блеск костяшек его пальцев, впившихся в ремень, услышала его свистящее дыхание. Его лицо исказилось от гнева.

– Ясно. – Лицо Ру оставалось бесстрастным. Враждебным взглядом он обвел неспешно немногочисленных посетителей кафе. – Значит, закрыто. – Еще один взгляд вокруг. На мгновение я встретилась с ним глазами. – Для нас закрыто, – тихо добавил он.

– А ты не так глуп, как кажешься, – с недоброй усмешкой заметил Мускат. – Мы с прошлого раза сыты вами по горло. Больше терпеть не станем!

– Что ж, ладно. – Ру повернулся и зашагал прочь.

Мускат проводил его взглядом, расхаживая на негнущихся ногах с напыщенным видом, словно пес, учуявший драку.

Оставив на столике недопитый кофе, я молча прошла мимо него на улицу. Чаевых, надеюсь, он от меня не ждал.

Речных цыган я нагнала на середине улицы Вольных Граждан. Опять начал моросить мелкий дождь. Все пятеро, понурые и мрачные, плелись в сторону Марода, где стояли их суда. Теперь и я их увидела. Десять, двадцать, целая флотилия зелено-желто-сине-бело-красных плавучих домов. На некоторых развевается мокрое белье, другие разукрашены картинами на сюжеты арабских сказок, коврами-самолетами и единорогами, отражающимися в мутной зеленой воде.

– Мне жаль, что так получилось, – обратилась я к ним. – Обитатели Ланскне-су-Танн не отличаются гостеприимством.

Ру смерил меня невыразительным взглядом.

– Меня зовут Вианн, – представилась я. – Я держу chocolaterie. Прямо напротив церкви. «Небесный миндаль».

Он выжидающе смотрел на меня, старательно демонстрируя равнодушие, чем мгновенно напомнил мне саму себя в недалеком прошлом. Я хотела сказать ему – им всем, – что мне понятны их гнев и обида, что я тоже прошла через унижение, что они не одиноки в своем злосчастье. Но я также знала, что в этих людях глубоко укоренилось чувство собственного достоинства, и они до последнего, даже если лишатся всего, что имеют, будут выказывать никчемный дух противоречия. В сочувствии они нуждались меньше всего.

– Заглянули бы ко мне завтра, – ненавязчиво предложила я. – Пивом я не торгую, но, думаю, мой кофе вам понравится.

Он взглянул на меня пристально, словно пытался определить, не издеваюсь ли я над ним.

– Приходите, прошу вас, – настаивала я. – Отведаете кофе с пирогом за счет заведения. Приглашаю всех.

Худенькая девушка глянула на своих друзей и пожала плечами. Ру отвечал ей таким же телодвижением.

– Может быть, – уклончиво сказал он.

– У нас весь день расписан по минутам, – развязно пискнула девушка.

– Найдите окошко, – улыбнулась я.

Опять тот же оценивающий подозрительный взгляд.

– Может быть.

Они зашагали в Марод, а я смотрела им вслед. С холма ко мне бежала Анук. Полы ее красного плаща развевались, словно крылья экзотической птицы.

– Матап, татап! Смотри, корабли!

Какое-то время мы созерцали их с восхищением – плоские баржи, высокие плавучие дома с рифлеными крышами, железные дымовые трубы, фрески, многоцветные флаги, лозунги, нарисованные амулеты, охраняющие от несчастных случаев и кораблекрушений, маленькие барки, удочки, прикрепленные к сваям на ночь верши на речных раков, драные зонтики на палубах, загорающиеся костры в стальных цилиндрах на берегу реки. Запахло горелым деревом, бензином, жареной рыбой. Над водой понеслись звуки музыки – наигрываемый саксофоном жуткий мелодичный вой, похожий на заунывный плач. На середине Танна я различила фигуру рыжеволосого мужчины, стоящего одиноко на палубе незатейливого черного плавучего дома. Заметив, что я смотрю на него, он поднял руку. Я помахала в ответ.

Уже почти стемнело, когда мы отправились домой. В Мароде саксофону стал аккомпанировать барабан; его бой отражался от воды глухим эхом. Кафе «Республика» я миновала, даже не взглянув в его сторону.

Почти у вершины холма я вдруг ощутила возле себя присутствие какого-то человека. Я повернула голову и увидела Жозефину Мускат – без плаща, но в шарфе на голове, закрывавшем половину ее лица. В полумраке она казалась мертвенно-бледной. Призрачная тень, да и только.

– Беги домой, Анук. Жди меня там.

Анук с любопытством взглянула на меня, затем повернулась и послушно помчалась вниз по склону. Полы ее плаща неистово трепыхались в такт ее бегу.

– Я слышала про твой поступок. – Голос у Жозефины сиплый и тихий. – Ты ушла из-за речных бродяг.

– Разумеется, – кивнула я.

– Поль-Мари был в бешенстве. – Яростные нотки в ее голосе сродни восхищению. – Слышала бы ты, как он тебя честил.

Я рассмеялась и сказала спокойно:

– К счастью, мне не приходится выслушивать бредни Поля-Мари.

– Мне теперь тоже запрещено с тобой общаться, – доложила Жозефина. – Он считает, что ты оказываешь на меня дурное влияние. – Она помолчала, глядя на меня с нервным любопытством, и добавила: – Он не хочет, чтобы у меня были друзья.

– Сдается мне, у Поля-Мари слишком много желаний, я только и слышу о них, – мягко заметила я. – Он меня вовсе не интересует. А вот ты… – Я коснулась ее руки. – Ты, на мой взгляд, очень интересная личность.

Жозефина покраснела и глянула в сторону, словно ожидала увидеть кого-то возле себя.

– Ничего ты не понимаешь, – пробормотала она.

– Думаю, понимаю. – Кончиками пальцев я тронула шарф, скрывающий ее лицо. – Зачем ты это носишь? – внезапно спросила я. – Может, объяснишь?

Она посмотрела на меня с надеждой и страхом. Тряхнула головой. Я осторожно потянула за шарф.

– Ты ведь недурна собой, – сказала я, обнажая ее лицо. – Могла бы стать красавицей.

Под нижней губой у нее я увидела свежий кровоподтек, казавшийся синеватым в сумеречном свете. Она открыла рот, собираясь солгать. Я остановила ее.

– Неправда.

– Откуда ты знаешь? – резко спросила она. – Я ведь даже не сказала…

– А тебе и не нужно ничего говорить.

Молчание. Над рекой вместе с барабанным боем разносились звонкие звуки скрипки.

– Глупо, да? – наконец заговорила она с отвращением к себе. На месте глаз у нее зияли крошечные полукруглые щелки. – Его я никогда не виню. Разве что так, немного. Порой даже забываю, что произошло на самом деле. – Жозефина набрала полные легкие воздуха, словно собиралась нырнуть в воду. – Натыкаюсь на двери. Падаю с лестницы. Н-наступаю на грабли. – В ней клокотал истеричный смех, она захлебывалась словами. – Он говорит, что я невезучая. Невезучая.

– А в этот раз за что? – ласково спросила я. – Из-за речных цыган?

Она кивнула.

– Они не представляли никакой угрозы. Я собиралась их обслужить. – На мгновение она повысила голос до визга. – Не понимаю, почему я всегда должна делать так, как хочет эта стерва Клэрмон! «Мы должны держаться вместе, – зло передразнила она. – Ради всеобщего спокойствия. Ради наших детей, мадам Мускат…» – Судорожно вздохнув, она вновь заговорила своим голосом: – Хотя обычно она даже не здоровается со мной, встречая на улице… воротит от меня нос, как от чумной!

Жозефина опять глубоко вздохнула, с трудом подавляя в себе вспышку ярости.

– Только и слышу: Каро то, Каро это. Я же вижу, как он смотрит на нее в церкви. Почему ты не берешь пример с Каро Клэрмон? – Теперь она имитировала мужа, придав голосу гневные интонации подвыпившего мужчины. Ей даже удалось изобразить его манеры – выпяченный подбородок, агрессивную чванливую позу. – В сравнении с ней ты неуклюжая свинья. Она – элегантная женщина. Стильная. У нее хороший сын, лучший ученик в школе. А ты чем можешь похвастать, хе?

– Жозефина.

С истерзанным выражением на лице она повернулась ко мне.

– Извини. На мгновение я почти забыла, где…

– Знаю. – Подушечки больших пальцев на моих руках зудели от гнева.

– Ты, должно быть, считаешь меня дурой, думаешь, зачем же я живу с ним столько лет? – Голос у нее унылый, взгляд темный, в глазах – обида.

– Нет, я так не думаю.

– Да, я дура, – заявила Жозефина, будто и не слышала меня. – Бесхарактерная дура. Я его не люблю… даже не помню, любила ли когда-нибудь… но как подумаю, чтобы оставить его… – Она растерянно замолчала. – По-настоящему оставить… – повторила она тихо, с недоумением в голосе. – Нет. Это бесполезно. – Она вновь посмотрела на меня, теперь уже с непроницаемым выражением на лице, окончательно замкнувшись в себе. – Вот почему я не могу больше общаться с тобой, – произнесла она тоном безысходного смирения. – Я не могла допустить, чтобы ты мучилась догадками… ты заслуживаешь лучшего. Но дела обстоят именно так.

– Нет, – возразила я. – Ничего еще не потеряно.

– Потеряно. – Она отчаянно, с ожесточением отбивалась от всего, что могло даровать ей поддержку и утешение. – Неужели ты не понимаешь? Я – дрянь. Воровка. Я лгала тебе. Я – воровка. Я все время ворую!

– Да, знаю, – ласково сказала я. Открывшись друг другу, мы обрели полное взаимопонимание, засиявшее между нами, как рождественская игрушка. – Жить можно гораздо лучше, – наконец промолвила я. – Миром правит не Поль-Мари.

– Для меня как раз он – владыка мира, – упрямо заявила Жозефина.

Я улыбнулась. С таким-то упрямством, если направить его в нужное русло, она могла бы горы свернуть. И это в моих силах. Я чувствую, о чем она думает, почти физически ощущаю ее мысли, взывающие к моей помощи. Мне ничего не стоит навести в них порядок… Я нетерпеливо отмахнулась от этой идеи. Никто не дал мне права склонять ее к тому или иному решению.

– Прежде тебе не к кому было податься, – сказала я. – Теперь есть.

– Правда? – В ее устах это прозвучало почти как признание своего поражения.

Я не ответила. Пусть решает сама.

Несколько минут она смотрела на меня в молчании. В ее глазах отражались речные огни Марода. И опять мне подумалось, что достаточно чуть-чуть преобразить ее жизнь, и она бы расцвела, стала красавицей.

– Спокойной ночи, Жозефина.

Не оглядываясь, я зашагала вверх по холму, зная, что она смотрит мне вслед. Я свернула за угол и скрылась из виду, а она еще долго стояла и смотрела туда, где я исчезла.