Глава 57. Сэр Мармадьюк в затруднении

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Сэр Мармадьюк сидел у себя в библиотеке, погруженный в невеселые размышления.

Последнее время он жил в постоянной тревоге, в предчувствии надвигающейся опасности, угрожающей ему и его близким. У него было достаточно оснований для таких опасений. Он знал, что он скомпрометировал себя не только участием в тайном собрании, происходившем в Каменной Балке, но и многими другими делами, которые, быть может, уже расследуются «Звездной палатой».

Предположения, возникшие у него в связи с арестом Генри Голтспера, не давали ему покоя. Голтспера арестовали рано утром, вскоре после того, как кончилось совещание, и это невольно вызывало подозрения, что на собрании присутствовал шпион.

Если это так — а сэр Мармадьюк неизменно приходил к этому заключению, — он должен считать свою жизнь конченой, как если бы его уже схватили, судили и приговорили к плахе.

Но если там был шпион, то это, должно быть, сам капитан Скэрти или кто-нибудь, непосредственно связанный с ним, иначе почему бы арестовали Голтспера?

Сэр Мармадьюк считал капитана королевских кирасиров способным на любую низость. Его дружелюбие и любезность, его неоднократные сожаления по поводу того, что ему приходится играть такую роль, не внушали доверия хозяину дома. Сэр Мармадьюк без труда разгадал вероломную натуру своего непрошеного гостя.

До сих пор Скэрти не позволял себе ни малейшего намека на то, что ему было известно. У него были свои причины молчать. И все же сэр Мармадьюк не мог отделаться от подозрений.

К несчастью, у него не было никакой возможности проверить их. Скэрти тщательно следил за его корреспонденцией, ссылаясь на королевский приказ, а те из участников тайного собрания, с кем сэр Мармадьюк мог повидаться лично, тоже ничего не знали и могли только подозревать. Никто, кроме Дэнси, Уэлфорда и Грегори Гарта, не был осведомлен о том, что произошло в ту ночь. Дэнси с дочерью уехали несколько недель назад неизвестно куда; с Уэлфордом сэр Мармадьюк никогда не имел никаких дел, а Грегори Гарта он и вовсе не знал.

Сознавая, что жизнь его висит на волоске, сэр Мармадьюк возлагал надежды только на парламент.

Этот парламент, получивший впоследствии название Долгого и представлявший собой собрание самых пламенных патриотов, когда-либо собиравшихся вместе, должен был со дня на день начать свою деятельность и вступить в борьбу с древней гидрой, именующей себя королевской властью. Угнетенным это сулило облегчение, осужденным — отмену приговора, заключенным — свободу.

Однако гидра эта, хотя и была несколько придавлена и напугана, все еще сохраняла свое ядовитое жало. В некоторых графствах власть ее держалась все так же крепко, и там по-прежнему чинились всякие насилия — хватали людей, конфисковывали имущество, обезглавливали невинных.

Неудивительно, что сэр Мармадьюк Уэд опасался за свою жизнь. Сэр Джон Элиот томился в тюрьме; Лентолл, Лильберн, Принн подвергались всяческим притеснениям. А сколько людей ходило по улицам с отрубленными ушами или изувеченные пытками! А Голтспер, которого сэр Мармадьюк знал ныне как смелого патриота, объявлен вне закона и скрывается, разыскиваемый гнусными ищейками — тайными агентами мстительной королевы.

Сэр Мармадьюк чувствовал себя пловцом посреди разъяренного океана. Парламент казался ему спасательной лодкой, спешившей на помощь и пробивающейся через гребни волн. Дойдет ли она до него? Спасут ли его? Или ему суждено увидеть, как она разобьется о скалы и ее отважную команду поглотит бушующий океан?

Поистине это была отважная команда, которая в те бурные дни взялась за руль государственного корабля, чтобы привести его в надежную гавань!

Сколько славных имен, которые передаются из уст в уста и живут в каждом сердце! Пим, Гемпден, Голлис, Гезльриг, лорды Кимболтон, Эссекс, Ферфакс и, наконец, самое славное из всех, бессмертное имя — Оливер Кромвель! Эта блестящая плеяда имен внушала уверенность и бодрость даже самым робким; она помогала им не падать духом.

Что значит теперь, спустя два столетия, жалкий титул «Carolus Rex» по сравнению с этими великими именами! Даже и тогда он с каждым днем постепенно утрачивал свое могущество. И наступило время, когда люди, словно очнувшись после тяжелого похмелья, поняли, что верность королю — это не что иное, как попранные права и задушенная свобода, что слово «король» отождествляется со словом «тиран», а слово «патриот» обрело свой подлинный смысл.

Это были не политические дельцы наших дней, величающие себя государственными деятелями, бессовестно спекулирующие народными правами, готовые в любую минуту переметнуться из одного лагеря в другой, политиканы, набившие себе руку на грязных интригах, люди без стыда и совести, позорящие английскую нацию, которых предают проклятию, едва только они сходят со сцены или оканчивают свое бесславное существование.

Как не похожи нынешние времена на те славные дни, когда Англия в мучительных усилиях завоевывала себе свободу! Будем надеяться, что она и доныне сохранила свой вольнолюбивый дух и найдет еще в себе силы подняться и сбросить позорные оковы рабства, в какую бы форму оно ни облекалось — в бесправное крепостничество прежних дней или в пришедшую ему теперь на смену современную систему налогов. Ибо называть можно по-разному, но по существу это одно и то же.

Итак, сэр Мармадьюк сидел у себя в библиотеке, когда вошел слуга и доложил, что его желает видеть капитан Скэрти.

«Что ему от меня надо?» — с досадой подумал сэр Мармадьюк, но, бросив взгляд на вошедшего капитана, сразу убедился, что тот пришел неспроста. Несмотря на все присущее ему хладнокровие, Скэрти, явившийся привести в исполнение свой гнусный замысел, был заметно взволнован. Невольное смятение преступника было явно написано на его обычно невозмутимом лице.

Сэр Мармадьюк уже давно подозревал, что Скэрти домогается руки его дочери. Он относился к этому крайне неодобрительно, но с тех пор, как у него появились другие подозрения насчет Скэрти, эти домогательства сделались для него источником новых опасений и тревог. Его беспокойство усилилось бы во стократ, если бы он знал, какие широкие полномочия присвоил себе капитан Скэрти и в какой мере он способен злоупотребить своей властью. В кармане у Скэрти уже лежал приказ об аресте сэра Мармадьюка и препровождении его в Тауэр — приказ, подписанный королем.

Неважно, что и то и другое было подделано самим Скэрти, — сэру Мармадьюку не могло прийти в голову усомниться в подлинности приказа и не было возможности проверить его достоверность.

Вернувшись домой после объяснения с Марион, Скэрти потратил полчаса на изготовление этого фальшивого документа, решив пустить его в ход, если сэр Мармадьюк не пожелает пойти ему навстречу.

— Прошу прощения, сэр Мармадьюк Уэд! — сказал он с церемонным поклоном. — Простите, что я помешал вам в такой неурочный час, но у меня к вам важное дело. Надеюсь, вы извините меня за нарушение этикета, когда узнаете, что меня к вам привело.

— Я не сомневаюсь, что капитан Скэрти выполняет свой служебный долг, это служит ему достаточным извинением.

— Должен вам признаться, сэр Мармадьюк, что меня привели к вам два дела: первое — я должен с прискорбием сказать, — тягостный долг, второе относится к области чувств, и если бы я мог льстить себя надеждой, что вы отнесетесь к нему благосклонно, я мог бы сказать, что оно столь же отрадно для меня, сколь печален мой долг.

— Вы говорите загадками, сэр! Я не понимаю вас. Не могли ли бы вы сказать просто и ясно, какие у вас ко мне дела? Вы говорите, что одно из них для вас тягостно, а другое, при известных условиях, может оказаться приятным. Выбирайте сами, с чего вы хотите начать.

— Вы упрекаете меня в том, что я говорю обиняками, — ответил Скэрти. — Я принимаю ваш упрек, сэр Мармадьюк, и буду говорить с вами прямо. Начну с самого важного для меня: я люблю вашу дочь и хочу, чтобы она стала моей женой.

— Ценю вашу откровенность, капитан Скэрти, но позвольте мне заметить вам, что признание, которым вы меня добровольно почтили, относится более к моей дочери, нежели ко мне. Вам никто не мешает поговорить об этом с ней самой, а она ответит вам так, как подскажут ей ее чувства.

— Я уже говорил с нею. Я сделал ей предложение.

— Зачем же вы после этого приходите ко мне, капитан Скэрти?

— Неужели это требует объяснений, сэр Мармадьюк? Я люблю вашу дочь, люблю ее всем сердцем, всей душой! Я хотел бы жениться на ней… сделать ее счастливой… предоставить ей со временем блестящее положение, титул! Я знаю, что сейчас обстоятельства сложились далеко не в мою пользу. Но если бы вы мне помогли, сэр Мармадьюк, если бы воспользовались родительской властью…

— Не продолжайте, сэр, — спокойно прервал его сэр Мармадьюк. — Какой бы ответ вам ни дала моя дочь, это и мой ответ. Вы говорите о родительской власти. В таких делах у меня нет никакой власти. Отец не имеет права подавлять сердечные склонности своих детей или препятствовать им. Я никогда не присваивал себе такой власти и не позволю себе прибегнуть к ней и теперь — ни в вашу пользу, ни против вас. Если вы завоевали сердце Марион Уэд, владейте им так же, как и ее рукой! Если нет, — напрасно вы обращаетесь ко мне, я ничем не могу вам помочь. Моя дочь свободна выбрать человека, который ей по сердцу, и отвергнуть того, кто ей не нравится. Итак, сэр, — решительно заключил он, — это дело мы с вами покончили, и, надеюсь, к вашему удовлетворению.

— Хорошо! — воскликнул Скэрти, и в голосе его послышалось возмущение и обида. «Ничего другого я и не ожидал, — подумал он. — Нечего больше и разговаривать… во всяком случае, пока я не нажму рычага. Тогда, надо полагать…»

— Разрешите узнать, в чем заключается второе дело, которое привело вас ко мне? -спросил сэр Мармадьюк, желая поскорее кончить этот неприятный разговор. — Вы, кажется, сказали, что оно тягостно для вас?

— Да, в самом деле! — ответил Скэрти притворно сочувственным тоном. — Вы, может быть, не поверите мне, но, клянусь честью офицера, чей долг повиноваться королю, мне никогда не приходилось брать на себя более неприятной обязанности, чем та, которая на меня возложена теперь!

— Я думаю, что я смогу лучше судить об этом, когда вы соизволите сказать мне, в чем она заключается, сэр. Быть может, я смогу чем-нибудь помочь вам?

— О, сэр Мармадьюк, я сам желал бы иметь возможность помочь вам!

— Увы, всего какой-нибудь месяц назад я мог бы с полным равнодушием выполнить то, что мне предписывает долг! Я вас не знал, я не знал вашей дочери… О, лучше бы мне никогда не знать ни вас, ни…

— Сударь, — сухо прервал его сэр Мармадьюк, — прошу вас, перейдите к делу. Какую неприятность вы медлите сообщить мне? Я изумлен, я теряюсь в догадках…

— Простите, благородный сэр, я не решаюсь произнести… Вот приказ, полученный мною, ясный н безоговорочный. Прочтите сами!

И Скэрти дрожащей рукой протянул сэру Мармадьюку приказ, который гласил следующее:

«Капитану Ричарду Скэрти, командиру королевских кирасиров.

До сведения его королевского величества дошло, что сэр Мармадьюк Уэд, благородный рыцарь, изменил своему королю и предательски злоумышляет против власти и правительства его величества. А посему приказываем капитану Скэрти арестовать сэра Мармадьюка и препроводить в Тауэр, дабы содержать его в заключении до суда «Звездной палаты» или какого-либо иного суда, коему надлежит расследовать подобные преступления.

Сим предлагается капитану Скэрти действовать незамедлительно и приступить к исполнению приказа его величества тотчас же по получении сего.

— Итак, я ваш узник, — сказал сэр Мармадьюк, складывая бумагу и возвращая ее капитану.

— Не мой, сэр Мармадьюк! Помилуйте, не мой, а короля!

— Куда же меня повезут?.. Ах, я забыл! Мне не полагается задавать вопросы…

— Сожалею, но это так, — сказал Скэрти, делая вид, что его тяготит выполнение этой обязанности. — Вы читали приказ и понимаете, что я должен повиноваться беспрекословно.

— Я полагаю, мне разрешат проститься с семьей?

— Мне крайне прискорбно, сэр Мармадьюк, но полученные мной предписания чрезвычайно строги.

— Неужели мне не дадут проститься с детьми? Ведь мне, быть может, уже не придется увидеться с ними!

— Не говорите так, сэр! — с сочувственным видом проникновенно сказал Скэрти. — Это, наверно, недоразумение. Кто-нибудь из ваших врагов оговорил вас перед королем. Будем надеяться, что все кончится благополучно! Я сочувствую вам всей душой, но я получил секретное распоряжение: после того как вам будет прочитан приказ об аресте, не разрешать вам общаться ни с кем из ваших друзей и родных, иначе как в моем присутствии.

— Что ж, мы простимся в вашем присутствии. Можно мне позвать детей сюда?

— Конечно, конечно, сэр Мармадьюк! О Боже, какая тяжкая обязанность быть свидетелем столь горестной сцены!

На этот раз Скэрти сказал правду. Прощание сэра Мармадьюка с детьми было поистине тягостной сценой, которая не поддается описанию.

Спустя час сэр Мармадьюк под конвоем отряда кирасиров выехал из Бэлстрод Парка по дороге в Лондон, в знаменитую тюрьму для политических преступников, пользующуюся широкой, или, вернее сказать, позорной славой, — в Тауэр.