Дороги в барханах или велоэкспедиция катастрофа

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Дело подходило к обеду. Я лихорадочно вспоминал эти места: в прошлом году, направляясь в горы Копегдага, мы их проезжали. Да, именно здесь, в 15 км от расы, был посёлок, по моим понятиям, неплохой. Мы свернули с маршрута и через час въехали в деревню. Решили тут и пообедать. Однако не успели мы остановиться, как жители, на первый взгляд, малолюдного посёлка, все – от мала до велика, окружили нас и, проявляя необыкновенный интерес, лезли на

велосипеды, дёргали поклажу, что-то просили, всё сужая и сужая кольцо вокруг нас. Особенно привлекала их яркая, необычная одежда бельгиек. По-моему, она даже раздражала их. Об обеде не могло быть и речи; мы с большим трудом, под улюлюканье, как могли быстро старались удрать от бегущей за нами толпы.

И в тот момент, когда нам показалось, что кошмарная встреча с аборигенами уже позади, нас лихо обогнал мотоцикл с тремя седоками. Проехав метров сто вперёд, он остановился, и трое сильно выпивших парней преградили нам путь. Трижды нам удавалось просочиться через них, и трижды они обгоняли нас, грубо останавливали, требуя «на одну ночь» бельгиек…

Уже в сумерках каким-то чудом мы сумели добраться до трассы. Мотохулиганы отстали, видимо, разморённые спиртным. Возбуждённые, злые, а некоторые с синяками и ранами, молча мы старались как можно быстрее уехать от жилья. Ну, всё, думал я, теперь девчонок в кишлак и калачом не заманишь. Вот найти бы до темноты место, где бы можно было спрятаться, тут уж не до красоты. И в это время нас вновь нагоняет мотоцикл и тормозит, чуть проехав вперёд. Решив, что на сей раз дело просто так не кончится, я приоткрыл рюкзак, нашарил туристский топорик и, как-то даже успокоившись, вознамерился идти к мотоциклу.

«Вам нужна какая-нибудь помощь? – опередил меня вопросом мотоциклист. – «Да нет, спасибо. У нас всё нормально.» - «Водички не надо? Хлеба дать…» - «Нет, нет, спасибо, у нас всё есть.» - «Ну, ладно,» - сказал он и уехал.

Чуть помедлив, я огляделся. Солнце, как мне показалось, какое-то кроваво-красное, уже касалось горизонта. Группа с велосипедами стояла как изваяние – без движения. Я почувствовал, как на меня наваливается безмерная тишина и усталость. И тут метрах в ста от дороги я заметил островок тоже красного в лучах заходящего солнца тростника. Вот оно, укрытие! Я молча показал в ту сторону. Группа, поняв смысл жеста, быстро, по-моему, даже как-то пригибаясь, руками повела велосипеды. Тростник рос густо, был совершенно сухим и белым. В два человеческих роста, толстоствольный, он с трудом гнулся и если ломался, то с оглушительным треском.

Мы пробрались в середину зарослей. Тростник образовывал круглую рощицу метров двадцать диаметром; в центре её мы расчистили и застелили землю нарубленным тростником. Молча же поставили палатки. Было уже совсем темно, когда мы вроде бы отошли от шоковых событий дня, в убеждении, что теперь нас уж точно никто не отыщет, и уселись за ужин. Потихоньку затевался разговор. Но общению что-то мешало, и тут мы обратили внимание на то, что, хотя в нашем лагере было безветренно, на самом деле ветер был – сильный, порывистый. Он безжалостно трепал тростниковые заросли, а те, в свою очередь, под его порывами издавали прямо-таки оглушительный шум наподобие морского прибоя в хороший шторм.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по палаткам. Заползал я в палатку и потом в спальник под треск подстеленного тростника. Улёгся. Но тут обнаружилось, что даже незначительное движение сопровождается треском наподобие выстрелов. Я начал кататься по дну палатки – думал, обомну. Но треск даже усиливался. Ладно, постараюсь не ворочаться. Но буквально через минуту после того, как я замер, под палаткой снова зашуршало. Я даже затаил дыхание. И тут, как мне показалось, весь лежавший под моей палаткой тростник затрещал, зашелестел и, по-моему, даже задвигался. Мыши! Я со злостью заколотил руками по дну палатки. Возня прекратилась, но как только я заканчивал шуметь, мыши сразу же начинали свою деятельность.

Они перебегали с одного места на другое, издавая при этом такой шум, как будто это не мышки, а слоны. Такое впечатление, что я лежу не на земле, а на мышах. Так, думал я, это на всю

ночь. Что делать? Самое разумное и, наверное, единственно верное – выйти с этого тростникового острова… И в это время где-то совсем рядом завыл

шакал. Сначала один, а потом, видимо, вся стая. Наверное, они шли к этой же рощице за мышами.

Кто хоть раз слышал шакалий хор, никогда его не забудет, кто не слышал – дай бог никогда и не слышать. Стая по знаку вожака плакала, мяукала, выла. Потом разом стихала и снова по знаку вожака завывала, но уже с другого места. Лежишь и ждёшь, с какой стороны теперь и в какой момент продолжится этот раздирающий душу шакалий концерт. И вот во время одного жутко-зловещего антракта по-женски пронзительно и отчаянно закричала Ингрид. Было такое впечатление, что её кто-то раздирает на куски.

Я вылетел из палатки, осмотрелся. Стояла обыкновенная тёмная, холодная и ветреная ночь; однако в нашей тростниковой роще было тихо – ветер шелестел только верхушками стеблей. Луч фонарика, отражённый белыми листьями и стволами тростника, хорошо освещал поляну. Николь же выглядела вполне спокойной и как-то очень мягко и нежно что-то говорила подруге. Говорила на фламандском языке, я не понимал, о чём шла речь, однако тоже как мог бодро и насмешливо что-то говорил, а больше просто голосом передразнивал то мышей, то шакалов. Потихоньку Ингрид успокоилась, и я, уже достаточно замёрзший, тут же занырнул в палатку и, не успев как следует устроиться в спальнике, уснул.

Что было потом, могу только догадываться. Разбудили меня тишина и пронзительно яркий солнечный луч. Ингрид, уже на английском, с ужасом в глазах рассказывала, как она ночью, собираясь выйти из палатки, посветила фонариком перед входом, ища свои кроссовки, и как увидела в каждой из них по две мышки. Это привело её в ужас и отчаяние, и она, по её словам, тихонько вскрикнула.

Весь день девчонки были тихи, бледны и вялы. Невесело было и нам: ночёвки явно не удавались. Разговор не клеился, крутили педали в основном молча, и даже великолепная, какая-то нежная погода не повлияла на наше прямо-таки подавленное состояние. После обеда мысль о предстоящей ночёвке не покидала нас ни на минуту. Дорога была безлюдной, округа безжизненной, как никогда раньше. Солнце между тем опускалось к горизонту, становилось холоднее и ветренее. Опять вырисовывалась перспектива неуютной ночёвки. И я вроде как будто уже смирился с этой ситуацией: на то она и пустыня, нам не впервой, а бельгийки пусть привыкают. Будут знать, что такое путешествовать по Каракумам…

Солнце, коснувшись земли, покраснело и как бы остыло. Округа, утратив контраст, покрывалась серыми сумерками. Николь, ехавшая впереди, резко затормозила и, повернувшись ко мне, молча показывала в сторону от дороги. Далеко, почти у самого горизонта, едва просматривалось тёмное пятно, в середине которого как ночная звёздочка блестела светящаяся точка. Чуть проехав вперед, мы нашли хорошо наезженную автомобильную колею.

Уже в густых сумерках мы въезжали на строительную площадку какого-то военного объекта. Под ногами кое-как положенный бетон, прямо перед нами коробка казармы без окон и дверей, вместо пола – канавы и ямы, в которых валялись куски арматуры, труб и блоков вперемешку с кучами хлама. Было ясно: место заброшенное, совершенно непригодное для ночёвки. Вот разве попытаться как-нибудь выровнять пол казармы. От ветра по крайней мере укроемся. И в этот момент неизвестно откуда к нам стали подбегать солдаты. Похоже, мы для них оказались почти пришельцами из другого мира. Они были несказанно рады нам и, стараясь предупредить наши действия, помогали и не отходили от нас ни на шаг. Мы же не знали, куда деваться от такого внимания.

Николь и Ингрид категорически отказались ночевать в казарме, даже не объясняя причины. Вокруг единственного пронзительно яркого фонаря, болтающегося на подвеске, была кромешная тьма. Ветер по-разбойничьи свистел, шумел, выл и о чём-то скучал. Девчонки мотались в освещённом пятне, ища хоть какое-то подходящее для палатки место. Мы старались отвлечь на себя солдат, надеясь, что скоро бельгийки осознают ситуацию и примирятся с

казармой. Солдатам же, напротив, были интересны не мы, а девчонки, и они на правах хозяев стали сооружать подобие стола прямо под фонарём. На единственно свободное место таскали сломанные ящики, доски, заляпанные раствором, драные автомобильные покрышки. В качестве стола использовали истерзанную разваливающуюся дверь. Наконец, водрузили на стол ящик, в котором навалом, вперемешку лежали консервные металлические банки, густо вымазанные солидолом, буханки хлеба, картошка, алюминевые солдатские кружки и закопчённый до лохматой черноты чайник. Стало ясно: общего ужина не избежать.

Еду мы приготовили, с туристической да и с солдатской точек зрения, просто замечательную, но застольная атмосфера была, прямо сказать, заунывной. Солдаты старались затянуть встречу. Понять их можно, скука у них тут, на этой богом и, как оказалась командирами забытой площадке, смертельная. По их словам, третью неделю у них на «объекте» никого не было, и потому наше появление для них – подарок судьбы. Мы же, уставшие, уже которую ночь не спавшие, измотанные событиями последних дней и ночей, хотели одного – лечь и заснуть. Где угодно, хоть прямо здесь, на бугристом холодном бетоне.

Уж не знаю как, но где-то к полуночи удалось закончить это застолье. Оставив всё на столе как есть, русская часть группы быстро и дружно исчезла в темноте казармы. Бельгийки как-то обречённо, понурившись, без движения стояли у ещё не разгруженных велосипедов. Стало ещё ветренее и холоднее, а тьма, по-моему, сгустилась до вязкого состояния. Ушли, наконец, и солдаты. Я сбросил в темноту с бетонной площадки «стол», и мы, уже втроём, с трудом укрепили на ней палатку для бельгиек.

В казарме наши уже спали - кто в канаве, кто на доске, кто полусидя у кучи земли. Но здесь было вроде бы теплее и безветреннее. Соблазн остаться здесь был большой и, полагая, что бельгийки уснули, я стал присматривать себе место. Однако в этот момент в проёме окна, ослепительно светя своим французским фонарём, появилась Ингрид и твёрдо потребовала, чтобы моя палатка стояла рядом с их…

Утром мы уехали с «военного объекта» ещё до того, как появились солдаты. Так пожелали бельгийки. Не попрощавшись, не поблагодарив… Молча, как говорится, по-английски. Уж не знаю, чем не понравились гостеприимные молодые солдаты Советской Армии бельгийским невестам.

В этот день километры давались нам как никогда тяжело. Ещё одна такая ночёвка, думал я, и у девчонок начнётся падёж, депрессия или истерика. А день принёс нам много удивительного. С утра было холодно и сыро. Не было видно солнца. А к обеду вообще погода испортилась – пошёл дождь с холодным, пронизывающим до костей ветром. И, невзирая на предусмотренную на этот случай одежду, у нас – самодельную, у бельгиек – фирменную, через час мы все оказались мокрыми до нитки. Ветер и дождь были настолько сильными, что мы замерзали даже при движении. Песок превратился в липкую, скользкую глину. Полевая ночёвка в таких условиях вообще была невозможна.

И вот, остановив единственный встреченный грузовик, я узнал, что где-то километрах в пяти есть дорога вправо, которая вроде бы ещё километров через пять должна привести к жилью. В местах этих, как потом рассказали нам аборигены, прошедший дождь – первый за последние сто лет.

И именно в этом месте начиналась погранзона, въезд в которую возможен только по пропускам через контрольно-пропускной пункт. Данный момент был главным камнем преткновения на всём нашем пути. Пропуск в такую зону для своих-то туристов получить непросто, иностранцам же въезд в эти места вообще закрыт. И вот он возник в серой сетке дождя, этот самый КПП. Не доезжая до него метров пятьдесят, мы остановились: надо было собраться с духом, выработать тактику. Договориться, кто какой документ будет показывать пограничникам, о чём будем толковать с ними. Николь и Ингрид на данный случай всю дорогу учили слова: «Мы из Пензы». На любой вопрос они должны были отвечать только этой фразой. Правда, произносилась она с таким акцентом, что понять было почти невозможно, но всё-таки это был хоть какой-то намёк на русскую речь. Других слов за всю дорогу они так и не осилили.

Нам удалось проникнуть через КПП чудом. Помог, видимо, дождь. Ребята-пограничники вместо тщательной проверки, как это они делают обычно, пожалели наши советские паспорта – не стали их открывать и листать. Мы показывали пограничникам по одному, подолгу роясь в мокрых карманах, сумках и свёртках, говорили с ними без остановки, стараясь отвлечь их внимание от бельгиек, которые стояли чуть впереди, съёжившись, прикрывшись капюшонами. Правда, был момент, когда наша хитрость могла оказаться разгаданной. Стоявшие на другой стороне дороги два парня-пограничника, не принимавшие участия в проверке документов, внимательно разглядывали нас. Разумеется, одежда девчонок была совершенно не похожа на нашу, видимо, она и вызвала подозрение у пограничников, и один из них, обращаясь к товарищам, стоящим рядом с нами, спросил: «Миша, они откуда?» - «Да все из Пензы,» - ответил проверяющий. Те двое что-то поговорили между собой, поглядывая на бельгиек. А мы, сделав вид, что это и есть конец проверки, быстро начали засовывать документы в пакеты и карманы, а девчонкам дали знак

уезжать. Так мы оказались в погранзоне, где по существовавшим тогда законам мы не должны были быть, и где каждый местный житель имел право проверить документы у любого «чужака» или сообщить в соответствующие органы о подозрительных лицах, а то и препроводить их в милицию или к пограничникам. Нам это положение было известно, и мы обычно, даже имея пропуска, старались прокладывать свои маршруты, минуя жильё. На сей раз непогода, усталость, в общем, как говорится, обстоятельства вынудили нас поступить наоборот.

Как могли, объяснили девчонкам ситуацию и договорились, что вести себя они будут «молча и в сторонке», как это, впрочем, и принято в Средней Азии. Среднеазиатские деревни вообще ещё беднее, грязнее и безобразнее, чем наши среднерусские, а та, в которую мы въехали, была, видно, худшей из них. Но гостиницу имела. Это был двухэтажный дом в виде куба метров десять в ширину, длину и высоту. Ободранные до «скелета» стены и крыша с кое-где сохранившимися листами железа. Окна и двери сломаны, выворочены или отсутствовали вообще.

В правлении колхоза нашёлся человек, который куда-то сходил и привёл пожилых мужчину и женщину, видимо, «руководство гостиницы», совершенно не понимающих русского языка. Вслед за ними мы вошли внутрь гостиницы, растолкав в проходе искорёженные остатки железных кроватей. В помещении было сумрачно, в проёмы окон захлёстывал дождь, от сквозняков некуда было спрятаться. Всё пространство оказалось завалено грязным барахлом – холодильники, телевизоры, детали автомобилей, тазы и кастрюли, ковры и занавески, стулья и столы, люстры и бачки – всё валялось вперемешку. Кое-как убрав с дороги покрытую пылью свалку, мы пробрались на второй этаж.

Уже стало темно, когда мы, освободив от хлама и мусора одну из комнат с сохранившейся входной дверью, забив полиэтиленовой плёнкой оконный проём, загородились от сквозняка и дождя. Из последних сил затащили велосипеды и рюкзаки, и при свете фонариков стали приводить себя в порядок и готовить ужин. Непогодь и темень за окном были густыми и стылыми. В нашей маленькой комнате, забитой до потолка вещами, но сухой и без ветра, царила благодать. Огонь бензинового примуса, свет фонарика, сухая одежда и предвкушение ужина создавали ощущение почти что счастья.

В комнате, как мне казалось, места осталось только для того, чтобы войти в неё, не говоря уж о том, чтобы присесть или прилечь. Но всё как-то утряслось, и каждый нашёл, приспособил что-то, и все даже уютно устроились. Фонарик освещал только место

дежурного, остальные же пребывали в полутьме, притулившись между вещами. Казалось, самое сложное позади, и мы понемногу разговорились. Было даже как-то по-своему романтично. И в этот момент – стук в дверь. Все примолкли: кто, зачем в такое ненастье? Николь и Ингрид, прижавшись

момент – стук в дверь. Все примолкли: кто, зачем в такое ненастье? Николь и Ингрид, прижавшись друг к другу, сидели в углу с широко раскрытыми ртами.

«Войдите!». Дверь открылась. В свете фонарика на пороге стоял мужчина в отличном европейском костюме, модной шляпе и с зонтиком в руке. – «Здравствуйте! Как устроились, что надо? Уж извините, тут не очень уютно…»

Мы, перебивая друг друга, начали уверять его в обратном: всё хорошо, даже отлично, всё у нас есть, и мы ни в чём не нуждаемся. Пригласили отужинать вместе.

«А Вы кто?» - спросили гостя. - «Председатель колхоза, пришёл посмотреть, что за люди. Всё-таки погранзона…»

Мы уверили его, что у нас всё в порядке. Ещё раз пригласив отужинать, осветив фонариком, показали бутерброды с салом, разложенную в чашки вермишель, котелок с чаем. Он внимательно обозрел наш ужин и молча ушёл. Может, здесь так принято. И дежурный раздал порции. Но не успели мы приступить к чаю, как в дверь снова постучали. Толкнув дверь ногой, вошёл он же. В руках у него была огромная чашка отборных красных свежих помидоров, громадная жаровня с кусками баранины в растопленном сале, из кармана пиджака торчала бутылка.

«Вот теперь давайте ужинать», - сказал председатель, ставя всё это прямо перед собой на пол.

Это был царский ужин! У нас в России таких вкусных и в таком количестве помидоров и осенью не бывает. А полуподвяленная баранина в острой приправе оказалась вообще сказочной. И было её так много, что можно было не стесняться и не ограничивать себя. Остатков – мы их забрали потом с собой – хватило нам на неделю.

Хозяин колхоза был столь же разговорчив, как и хлебосолен, он охотно рассказывал и с интересом расспрашивал. Однако за весь вечер он даже не посмотрел в тот угол, где сжавшись, так и просидели Ингрид и Николь. Были строго соблюдены предписания ислама, мы тоже не решились нарушить их. Для нас, мужиков, ужин удался на славу, а бельгийки пережили ещё один мучительный вечер: обращение с женщинами на Востоке – дело тонкое… А спали мы в ту ночь в каком-то полулежачем положении – просто не было места, чтобы вытянуться во весь рост.

Наутро, когда мы выбрались из гостиницы, посёлок был ещё безлюден, люди не то ещё спали, не то куда-то торопились. Было солнечно, безветренно и сухо. Ехалось легко, и мысли были не такими сумрачными, как в предыдущие дни. Что ж, думал я, нашими ночёвками правит какой-то злой дух, и с этим, видимо, надо смириться. Ночёвки всегда будут сложным делом, и не в наших силах что-либо изменить. Ехали быстро, молча, с какой-то даже спортивной злостью, но только до обеда. С обеда же мы никак не могли разъехаться, что-то всё не клеилось, что-то мешало. Вот опять злые духи действовать начали, как-то даже спокойно рассуждал я, поглядывая по сторонам. А пейзаж между тем в чём-то изменился. Вроде растительности стало меньше. Я заглянул в карту-схему: да, мы приближались к Каракумскому каналу, как раз где-то здесь кончается погранзона, и нам предстоит ещё одна проверка.

Контрольно-пропускной пункт возник совершенно неожиданно из-за очередного бархана. Мы двигались плотной группой, посматривая на пограничников, они, в свою очередь, тоже молча взирали на нас. Так и проехали. И буквально через полчаса увидели громадный мост-эстакаду, перекинутый через буйную прибрежную зелень и жёлто-серую воду канала. Перед въездом на мост – трафарет «Кемпинг» и стрелка-указатель. Не сговариваясь, мы свернули и, проехав метров двести, увидели в прибрежных кустах асфальтированную площадку с домиками-коробками, установленными в ряд.

Николь и Ингрид, догадавшись, что и есть лагерь для путешественников в маленьком поселении, в котором, по их понятиям и как это обыкновенно в Европе, можно не только переночевать, но и принять горячий душ, посидеть в кафе с телевизором и музыкой, заулыбались, стали разговорчивы и энергичны. Ну вот, подумал я, эксцессов не миновать, и уже готов был продолжить путь. Однако бельгийки запротестовали. «Не бойся, - успокаивали они меня, - мы владеем приёмами каратэ. Справимся в случае чего».

На всех нам выделил один домик. Казавшийся снаружи маленьким, низким и неопрятным, внутри он был чист и даже изыскан. Ковры на полу, на стенах, на кроватях. Шикарные шторы, красивые люстры. Большой холл с газовой плитой и столом, коридор и три комнаты с широкими кроватями и яркими покрывалами на подушках. К сожалению, на этом сервис и кончался: не было кафе и музыки, не было газа, даже холодной воды, пригодной для питья, а к общественному туалету было страшно подойти.

Ужинали в холле, рассевшись на ковре. Едва покончив с едой, бельгийки высказав своё недовольство обслугой, удалились в одну из комнат, заперлись на ключ и больше до утра не показывались. Понимая их состояние, мы сочувствовали им, жалели и, как обычно, не будили их утром: пусть отдохнут, отоспятся. Вышли они около одиннадцати и сразу, перебивая друг друга, стали жаловаться на соседей: всю ночь за стеной шёл разгул. Гремела музыка, компания вопила, пила и плясала. Выспаться, при всём желании отдохнуть, бельгийкам опять не удалось. Они были разъярены и рвались как можно быстрее уехать. Мне показалось, что терпений и выдержка наших гостей иссякли, и на этом они завершат своё путешествие. К счастью, эта ночёвка была последней из разряда кошмарных. Однако, тогда я, естественно, не знал об этом и, уговаривая девчонок успокоиться, убеждал, что они должны уже к этому привыкнуть и понять, что пустыня – это сложно.

Они запальчиво отвечали, что никому ничего здесь не должны, что хотели бы иметь человеческое отношение к себе и хоть минимально сносные для женщины условия, что они готовы за всё это платить, что они хотели бы быть уверенными, что любом случае будет защищены полицией. Не понимая друг друга, мы всё же старались объясниться: они – с претензиями, мы – с оправданиями. Межу тем дело близилось к вечеру, и снова вставала проблема ночёвки.

Справа и слева от дороги красовались высокие барханы причудливых форм и изгибов. Золотистый песок создавал на их поверхности как бы кружевное покрывало из маленьких изогнутых волн, вроде ряби на воде. Свет и тени рисовали великолепную графику рельефа. Пейзаж был сказочно красив, но в душе – какая-то мрачность и маята. И вдруг слева, почти у дороги начался настоящий лес. Густые заросли из сухих высоких кустов создавали впечатление джунглей.

Спрыгнув с велосипеда, я быстро отыскал в них проход и нырнул в заросли. В глубине кустарника тропинка заканчивалась уютной круглой и удивительно чистой полянкой, и немного дальше, за кустами и небольшой песчаной грядой в лучах солнца блестело маленькое озерцо с прозрачной, чуть подсинённой водой. Такое в пустыне встречается: в руслах пересохших речек иногда остаётся в глубоких ямах вода, образуя маленькие оазисы.

Поначалу я как-то даже и не оценил этого райского уголка: трудности предыдущих ночёвок, так сказать, по инерции настраивали на предстоящие неприятности, и потому я обозревал данное место – с точки зрения тех ночей – откуда ждать возникновения проблем и что делать, если… Стоя посреди полянки, я прикидывал разные запасные варианты и даже не заметил, как уже с велосипедами сюда пробиралась вся группа.

Расположение кустов на краю полянки подсказало, где какую палатку ставить, как-то логично, вроде бы само собой нашлось место для стола. Так же естественно для нас начали готовить дрова для костра, что, однако, вызвало недоумение бельгиек: зачем это мы подтаскиваем так много корявых пыльных кустов на такую приятную полянку. Мы долго искали слова, которые объяснили бы девчонкам смысл туристского вечернего костра, но, по-моему, так и не нашли. Зато потом, когда поляну накрыло чёрное небо пустыни, когда по-настоящему разгорелись дрова и всё вокруг озарилось живым пламенем костра, когда оказалось возможным греть сколько хочешь воды, мыться, стирать и тут же сушить, а самому блаженно сидеть раздетым у костра, когда бесконечно большая пустыня сузилась для нас до размеров этой прелестной полянки, наступил настоящий праздник души – и для них, и для нас.

Мы вспоминали и рассказывали друг другу самые приятные истории, мило шутили и, кажется, впервые понимали друг друга. Вокруг было сколько угодно сухого хвороста, уйма времени – целый длинный ноябрьский вечер и ещё более длинная ночь, а из души выплёскивалась доброта, которая, как оказалось, копилась в нас во всё время этого длинного и трудного путешествия и для которой, как-то так получилось, раньше ни разу не нашлось ни времени, ни причины.

Николь, чисто вымытая, даже без признаков усталости, темпераментно рассказывала и показывала, как она очень давно в скаутском отряде видела костёр. Она была маленькой, к огню подходить им не разрешалось, но ей очень хотелось потрогать пламя. Николь начинала фразу на английском, где-то в середине говорила уже по-фламандски и заканчивала французским языком. Видя, что мы не всё понимаем, говорила снова по-английски, - не поняли? – и всё сначала, но пантомимой. И начинался маленький спектакль. Она как-то смешно и неловко крутилась возле костра, пыталась бросит в огонь ветку, но та летела мимо, снова подталкивала её в пламя, обжигалась и хохотала над собой.

Игнрид неподвижно полулежала близ костра в очень расслабленной позе и с несвойственной ей мягкой, даже нежной улыбкой на лице. Она зажигала одну за другой тоненькие веточки и с неподдельным удовольствием и интересом смотрела на весёлый огонёк, шустро бегущий вдоль прутика. И только когда наступала пауза у темпераментной и неутомимой подруги, Ингрид с какой-то глубокой, сердечной грустью рассказывала о своей семье, родителям, брате и сестре, и как было бы здорово побывать им здесь всем вместе. С нежностью рассказывала Ингрид, какие они все хорошие и как она скучает по ним. Непоседа Николь, как футбольный мяч, летала между нами и костром, нетерпеливо ожидая паузы, чтобы начать разыгрывать новую пантомиму.

Она талантливо, обязательно смешно и с удовольствием ставила эти миниатюрные спектакли, вовлекая в действо всю компанию. Неистощимая на выдумки, Николь с большим тактом, легко, без смущения касалась любых, даже самых щекотливых тем. Показывала, какой жених ждёт её в Бельгии, какого она ищет – он должен быть уйгурской народности, вот с такой фигурой, и, тут же демонстрируя свою, предлагала нам высказаться, что у неё хорошо и что не очень…

И если ей говорили, что по французским меркам ножки у неё несколько полноваты, Николь закатывала глаза, подчёркивая своё отчаяние, и с пафосом повторяла: «Катастрофа, катастрофа!». Тогда кто-нибудь из нас успокаивал её: ведь по русским-то стандартам там всё в ажуре. Николь мгновенно преображалась и начинала сама расхваливать свои ножки, тут же демонстрируя, чего и как они могут.

Тепло и свет этого костра, как мне думается, унесли наши недовольство, непонимание, взаимные претензии и усталость. Я давно замечал и утверждаю: без сомнения, хороший туристский костёр имеет свойство необыкновенно благотворно воздействовать на сидящих вокруг него людей. При этом, чем хуже внутреннее состояние компании, тем эффективнее это

врачующее воздействие. Тот костёр превратил нас в друзей, и весь последующий путь мы преодолели без натуги и потрясений, как уверенные в себе и в тех, кто рядом, люди.

Вообще-то, по нашему глубокому убеждению, поломки в путешествиях также естественны, как и житейские трудности. Девчонки же не менее глубоко были убеждены в обратном. В результате вдобавок ко всему именно ненадёжность советских велосипедов усиливала в нашем интернациональном коллективе и без того заметное напряжение. Вольно или невольно появлялась мысль: в конце-то концов виной всему кеттлеровские сверхнадёжные велосипеды. Ну ничего их не берёт: ни отсутствие какого-либо ухода, ни песчаные дороги пустыни, ни тысячи пройденных километров. Так и подмывало «насолить» авторитетному «Кеттлеру». Это в мыслях. А в жизни мы снова хватались за инструмент и с помощью знаменитой русской смекалки ставили свои истерзанные тяжёлым грузом машины на колёса.

До той памятной ночёвки в арчёвой роще у пересыхающей речки, когда нам всё же удалось в какой-то мере понять друг друга и подружиться, мы не находили хоть какой-то опоры: куда ни кинь – везде у нас плохо… И только в ту прекрасную ночь у яркого, по-российски горячего шикарного костра – дров имелось в достатке – среди других тем мы коснулись истории наций. На удивление себе выяснили, что бельгийцы – это вовсе не нация, а люди, живущие на кусочке земли с названием Бельгия. Родословная же каждого бельгийца сложена из смеси немецкой, французской, английской или, к примеру фламандской и скандинавской крови. Поразительно: нет как таковой нации – бельгийцы, нет, а как гордятся Николь и Ингрид Бельгией! Откуда эти любовь, гордость, уважение, по сути дела, к несуществующему понятию?

Вот тут-то нам и повезло. Мы поняли: да вот же она, наша опора! Это наши российская история, культура, традиции. Эта наша загадочная и в то же время замечательная русская душа. Необыкновенный, неповторимый по красоте, доброте и порядочности русский характер. Нет нигде в мире такой терпимости, доброты, миролюбия и милосердия, как в России. Ни одна нация не дала миру столько талантов мысли и трудолюбия, как Россия. Нет на земном шаре страны более богатой, разнообразной и величественной. И на ней, на этой прекрасной земле, всегда жили русичи! Ну разве это не та самая опора для души, которая, когда осознаешь и почувствуешь её, даёт силы, а то и помощь в трудные времена? Вот именно с ней, с этой опорой, с этой помощью мы и выдержали путь до самого финиша.

Расставались с девчонками под ярким тёплым южным солнцем. Воздух небольшого пыльного среднеазиатского города был наполнен запахами перезрелых фруктов, свежих лепёшек и острых пряностей. Трудный многокилометровый путь сделал нас друзьями. На лицах Николь и Ингрид было всё: улыбки радости по случаю окончания самого сложного участка пути и слёзы на глазах – пришло время расставания, и невысказываемые чувства извинения и благодарности.

При расставании нами тогда в шутку были сказаны такие слова: «Да чтобы мы ещё раз, даже в голодный год, даже за пуд соли с этими «старыми галошами» - никогда и никуда!». Говоривший встал на возвышенность, принял позу памятника и важно и пафосно произнёс данные слова, показывая рукой на улыбающихся бельгиек. Девчонки поняли эти слова как комплимент им – русский язык они так и не освоили.

Они целовали нас, обещая на будущий год обязательно продолжить наше совместное путешествие по дорогам Канады и Америки. Говорили и, по-моему, искренне верили в это…

И в заключение – и у нас, и у них сложилось убеждение, что любая экипировка постепенно как бы «выравнивается» в сложных погодных условиях, а велосипеды, какими бы они не были «фирменными», в большом путешествии всё равно требуют ухода и ремонта или хотя бы постоянной подрегулировки. И в этом путешествии с тем и другим пензяки успешно справились.

А по Китаю, куда бельгийки, кстати сказать, попали вовремя, они на хвалёных кеттлеровских велосипедах смогли проехать только неделю. Без нашего сопровождения и инструментов фирменная техника стала рассыпаться, и к себе домой в Бельгию девочки-путешественницы возвращались на поездах.

А встретились мы с ними на границе Бельгии и Голландии спустя 15 лет, но это было уже совсем другое путешествие и совсем иная история.