По хангайским степям

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Пятнадцатого августа мы заранее разделили имущество, снаряжение и бензин, хотя должны были идти вместе до центра Убур-Хангайского аймака – города Арбаин-Хере. Несмотря на дождь, начавшийся к вечеру, Новожилов отправился на поиски ископаемых по своему усмотрению. Почти в сумерках он нашел скопление костей, которое прозевали все исследователи, неоднократно топтавшиеся в том месте. Уже ночью неутомимый искатель притащил полупудовый обломок черепа мастодонта. В темноте Новожилов упал и разбил находку на несколько кусков, но тут же собрал все осколки, ползая на коленях. Как обычно, по мелкой пакости судьбы, подобные открытия случались в последний момент, когда все уже было упаковано и готово к отправке. На следующее утро Эглон, Орлов и Новожилов поехали на место находки мастодонта. Они нашли там несколько костей мастодонтов и носорогов, однако сочли, что раскопок ставить не стоит. Тогда я отдал приказ о выступлении.

День хмурился, по ветру плыли облака – гладкие и округлые, как громадные валуны. Мы въехали в сухое русло, окунулись в запах полыни и цветов и начали бесконечно длинный подъем на окаймлявшее „Долину Озер“ плоскогорье. За ним голубели южные вершины Хангая – обетованной земли аратов. После перевала мы спускались наугад несколько километров без всякой дороги на беспредельную равнину, покрытую настоящей травой. Хотя преобладали ковыль и полынь, но уже пестрели разные цветы, а в низинках колыхались на ветру пушистые головки пырея. Это была уже не Гоби, а настоящая степь, похожая на южнорусскую или казахстанскую.

Справа показалась кристально прозрачная быстрая речка Аргуин-гол („Северная мелкая речка“). На берегу стояли юрты и несколько деревянных построек. Здесь помещался Гун-Нарин сомон („Глубокий узкий сомон“), относившийся уже к Убур-Хангайскому аймаку. Степь из-за отсутствия пыли и вихрей горячего воздуха казалась изумительно просторной. Впереди поднимались все выше южные предгорья Ханкая. Над ними ползли тяжелые дождевые тучи, казавшиеся мрачными в сравнении с солнечным простором равнины. На востоке даже в бинокль не виднелось высоких гор, к большому удовлетворению Рождественского. Только примерно в двадцати километрах от сомона можно было различить скопище острых голубых скал Барун-Ошиин Чулу („Западные Разрушенные Камни“), теснившихся странным частоколом на ровной степи.

Мы направились вверх по долине Аргуин-гола и попали в радостный мир сверкающей воды и свежей травы в рамке ярко-голубых скал. Невысокие обрывы кремнистых известняков были серовато-голубые, голубые и даже светло-синие. Иногда голубой обрыв нависал над сверкающим и струящимся кристаллом речки. Россыпи голубых плит выделялись на серебристых ковыльных склонах. Дальше голубые зубцы и острия увенчивали верхушки зеленых холмов. С неохотой оставили мы долину Аргуин-гола и полезли наугад прямо в отроги Хангая, в россыпи громадных гранитных камней, издали производивших впечатление то стад, то скопления юрт. Склоны гор мягко зеленели – действительно, здесь был простор аратским стадам и большие запасы корма для любой породы домашнего скота. Еще более высокие склоны преградили нам путь. Мы невольно заколебались, ехать ли дальше. Без проводника у нас не было уверенности в правильном выборе пути. Подъехав „в упор“ к склонам, мы внезапно выехали на превосходный автомобильный накат. По этой дороге, извивавшейся у подножий горных отрогов, мы в какие-нибудь полтора часа пролетели семьдесят пять километров и очутились в широкой долине реки Онгиин-гола „Плодородной реки“).

Еще по дороге встречалось множество цветов, среди которых преобладали бледно-лиловые ромашки с узкими лепестками. Они росли по пологим ложкам вдоль склонов и выделялись широкими лиловыми полосами среди серых гранитов и свежей зелени трав. В долине было много ярких синих и желтых цветов, и по всей степи шел узор цветистых пятен. Самые красивые цветы, какие я только видел в Монголии, встретились мне здесь. Это был особый вид ежовника – высокие тонкие стебельки, увенчанные густо-синими шариками соцветий размером с небольшое яблоко. Эти шары удивительно яркого и теплого синего цвета растут поодиночке и гордо торчат вверх, чуть покачиваясь. Издалека вся степь ровная и зеленая, а над ней, на высоте нескольких сантиметров, как бы реют в воздухе чудесные синие шарики.

Огромные стада овец и коров подтверждали богатство этой, новой для нас, области Монголии. Там и сям сновали всадники и всадницы в нарядных, ярких дели. Нам, привыкшим к безлюдью недоступных мест Гоби, такое многолюдство казалось невероятным. Араты весело приветствовали нас, но не задерживались и проезжали мимо по своим делам – видимо, наша автоколонна здесь никого не удивляла. Стада мохнатохвостых сарлыков (яков), то блестяще-черных, то серовато-белых, пристально рассматривали проносящиеся машины, нисколько не пугаясь. Один крупный, свирепого вида бык упорно гнался за концевой машиной.

Убур-Хангайский аймак – небольшой, но с хорошими деревянными домами, с красивыми воротами и заборами. Появились телеги, много автомашин. Приветливые аймачные начальники отвели нам для ночлега просторный дом, что было как нельзя более кстати, – ночью был сильный холод и бурный ветер.

Я заинтересовался переводом названий аймака: Арба-ин-Хере по-монгольски означает „Ячменный бугор“. Однако никаких посевов ячменя здесь от сотворения мира не производилось. Объяснение дал местный учитель – любитель истории. На бугре, где сейчас стоит аймак, был похоронен один из коней Чингисхана – Арбаин. Гнедая масть по-монгольски обозначается как ячменная – арбаин, и это слово было именем коня.

Эглон с Петруниным на следующий день к вечеру привезли с лесозавода прекрасные кедровые доски. Кедровый лес, прочный и необычайно легкий, был наиболее подходящим материалом для нужд экспедиции.

Восемнадцатого августа мы все вместе выступили из аймака, чтобы через несколько километров разлучиться. За аймаком быстро несла свои воды широкая река Онгиин-гол. Переезжать ее вброд было страшновато, но неизбежно – большой мост оказался подмытым недавним наводнением. Я много работал в Сибири и в горах Средней Азии – в местностях, изобилующих многочисленными и быстрыми речками. Поэтому как-то особенно приятно было слышать шум большой реки, чувствовать запах и влажность воды. С большой неохотой отрываешься от почти гипнотизирующего созерцания быстробегущих струй, отблесков солнца, неверных зыбких очертаний камней на дне. Не верилось, что Онгиин-гол дальше на юге попросту теряется в песках, никуда не впадая. Здесь, где ее бег был таким быстрым и мощным, казалось иевероятным, чтобы такая масса воды полностью исчезала через сто пятьдесят – двести километров.

Наша колонна остановилась на равнине за рекой. Здесь мы распрощались. „Дзерен“, „Дракон“ и „Кулан“ пошли на юго-восток, а „Волк“ и „Козел“ налево, к северо-востоку, по тракту на Улан-Батор. Дорога поднялась резко в гору. На длинном подъеме мы еще долго видели наши машины, тянувшиеся по ровной степи. Они шли довольно быстро и походили на маленьких черных насекомых.

Через пятьдесят километров мы выехали на высокое плоскогорье, уставленное гранитными скалами. Каменные башни, штабеля кубических глыб, наклонные плиты – словно самой природой созданные противотанковые надолбы. Отдельные скалы покрупнее принимали облик лежащих львов и драконов. Здесь, несомненно, были священные для древнего человека места. Между высокими глыбами колыхались цветы, которые позже я видел осенью в Гоби, – белые колокольчики с лиловыми каемками, а также белые крестообразные цветки с длинными пестиками, одиноко поднимавшиеся на высоких ножках. Здесь же росло интересное растение – стеллерова полынь – крупные белые цветы на длинных стеблях с сильным дурманящим запахом, в первый момент приятным, а затем кажущимся отвратительным. По монгольским поверьям, стеллерова полынь растет в местах, где происходили волчьи свадьбы. Отсюда и название растения – чоноин хубилга („волчье кувырканье“)

Дорога извивалась между каменных гряд. Спуски, подъемы и косогоры шли непрерывной чередой, не позволяя развивать ход. Там и сям встречались группы деревянных построек – бывших монастырей. Как правило, это скопление маленьких избушек – келий, окружающих двухэтажный храм. Все помещения умно приспособлены к новой жизни Монголии – заняты сомонами, складами и мастерскими. За плоскогорьем мы спустились в громадную котловину – солончак, всю изрытую ямами, и пересекли ее уже в сумерках. Ураганный ветер поднялся на закате, и мы ехали все дальше, выискивая укрытое от него место ночлега.

Наконец, черная стена гранитного хребта заслонила от нас западное небо. Ветер утих. Наступила светлая и свежая лунная ночь. Намнан Дорж выскочил из машины, намереваясь найти удобное для стоянки место, и пошел в тень горного обрыва. Внезапно раздался его испуганный вопль. Я поспешил выйти из кабины и с Пистолетом в руке готов был прийти на помощь переводчику, как вдруг издал такой же крик испуга: правая нога провалилась в глубокую яму. Я вытащил ее, шагнул два раза, провалился левой и упал на четвереньки. Оказалось, что вся местность изрыта громаднейшими норами – видимо, тарбаганьими. Тут были целые пещеры по полметра в поперечнике. Подсвечивая передовой машине фарами сзади, мы осторожно продвинулись до самых гранитных обрывов. Скалы образовали высокий амфитеатр, в котором жутко перекатывалось усиленное и умноженное эхо моторов. Я взял винтовку и выстрелил в середину полуцирка. В ответ послышался такой страшный гром, что как-то больше не захотелось нарушать покоя величественных скал и холодной осенней ночи.

Утром выяснилось, что мы забрались в самый центр огромного полуцирка гранитных обрывов со ступенчатыми отдельностями. У подножия – ряды древних могил и курганов, которые полосой протягивались от скал в уходившую на восток зеленую равнину. Скалы, могилы, грозное перекатывающееся эхо – все это полностью оправдывало название гор – Онгон-Хаирхан („Заповедный“). Место, примечательное для нас, было не менее примечательным и для древних, устроивших здесь кладбище. Погребения, обложенные камнями с двумя вертикально стоявшими плитами на концах могилы, были приблизительно трехтысячелетней давности. За Онгон-Хаирханом потянулись гряды высоких холмов. На вершинах перевалов стояли среди полей зеленой травы плиты светлого гранита с художественно высеченными тибетскими надписями – буддийской священной формулой „Ом мани падме хум“ (> < /emphasis > сокровище в цветке лотоса.). Такая плита с красивыми и четкими буквами, одиноко стоящая среди пустой степи на плоском гребне холма, производит сильное впечатление. Что-то величественное и подвижническое есть в этом свидетельстве труда человека, воздвигнутом на безлюдном просторе у древней тропы и как бы ободряющем путника в его стремлении вперед.

На пути попадались древние могильники – вертикальные глыбы камня до двух метров высоты, окруженные всегда квадратами более мелких, поставленных ребром камней. От этих могильников тоже веет каким-то особенным ощущением силы и тайны прошлых времен – так резко выделяются они в монотонности степных равнин и холмов. В конце длинного спуска показалось ущелье Алтан-обо („Золотое обо“) с симметричными, правильными склонами, совершенно как ворота. Это и в самом деле были ворота – за ними кончались горы, и дорога выходила в большую долину реки Толы. У подножия скал, в устьях боковых промоин, снова виднелись ряды древних могильников.

Едва мы въехали в долину Толы, как на нас повеяло запахом сырости и растений. Пахло прямо-таки северными огородами – сельдереем, укропом. Для нас, истосковавшихся по овощам, воспоминание о летнем супе с картошкой, петрушкой и прочей зеленью было очень острым. По этому поводу мы вели в кабине с Вылежаниным мечтательные гастрономические разговоры. Доехав до реки, мы остановились и предались, несмотря на назойливую мошку – бич всех этих хороших мест, очарованию струящейся воды. Трудно все же нам, северянам, долго не видеть рек.

От Толы мы повернули на старую дорогу, чтобы избежать лишних трех перевалов, и к вечеру подъехали к моей улан-баторской квартире.

Тридцатого августа мы отправляли в Москву Ю. А. Орлова, и тут весь руководящий состав экспедиции едва не погиб. Наш Юрий Александрович торопился домой, с трудом попал на ближайший самолет и очень нервничал, опасаясь дождливой, нелетной погоды. Как на грех, в ночь перед отлетом пошел проливной дождь. Мы, позвонив в аэропорт, решили выехать пораньше, не надеясь на изношенные в Гоби баллоны „Козла“. Орлова поехали провожать я и Шкилев. Мы летели по знакомому шоссе к мосту через Толу, когда внезапно сквозь пелену дождя я увидел на дороге нечто желтое, показавшееся мне при слабом свете фар новым мостом. Я проезжал тут всего четыре дня назад и твердо знал, что никакого моста здесь быть не могло. Едва я раскрыл рот, чтобы сказать об этом сидевшему за рулем Александрову, как он сам заметил неладное. От резкого торможения дремавшие на заднем сиденье Орлов и Шкилев полетели вперед, на нас. Машина остановилась в полутора метрах от края огромной промоины. Высокую насыпь шоссе промыла лившаяся со стороны Толы вода, грозно журчащая на дне образовавшегося маленького оврага. Приближалось наводнение, и нам нельзя было медлить.

Мы объехали промоину по старой дороге, на которой было уже полметра воды, снова взобрались на насыпь к мосту и двинулись дальше. Наша машина была единственной, которая в тот день прошла из города в аэропорт. Мы позвонили в автоинспекцию, чтобы предупредить возможные катастрофы. Александров принялся перевозить пассажиров в аэропорт от промоины. Машины, шедшие из города, останавливались на размытом шоссе, пассажиры самолета, сняв ботинки и штаны, переходили через воду вброд и здесь грузились на нашего „Козла“. Александров, при своем громадном росте и силе, не боялся бурного потока и распоряжался переправой, по-своему командуя весьма именитыми пассажирами. Самолет отправился без опоздания, а мы отважно проехали по подводному шоссе и все-таки выбрались в город часам к одиннадцати дня.

Я тотчас же забрался в постель, решив отдохнуть от всех приключений. Через двадцать минут около моих дверей послышался страшный грохот и крик. В ярости я выскочил и столкнулся с приятелями – генералом и советником Министерства транспорта, которые с криками: „Наводнение, курорт Сангине тонет! Давайте лодку! “– ворвались ко мне. Пришлось ехать на склад, доставать резиновую лодку и отправлять на ней спасательную партию на курорт, расположенный в пойме реки Толы и затопленный наводнением. К вечеру наводнение окончилось, и на следующий день только снесенные юрты напоминали о вчерашних приключениях.

Как всегда, переписка телеграммами, получение всяких там разрешений – железнодорожных, таможенных, финансовых – затянулись, и только 5 сентября я смог выехать в Восточную Гоби. Ехать было давно пора, потому что работавший на Эргиль-обо отряд Рождественского наверняка израсходовал свой запас горючего. Отсутствие бензина означало отсутствие воды, а следовательно, катастрофу.

Наконец мы с Вылежаниным выехали на „Волке“, загруженном бензином. Приходилось спешить. Чойрена мы достигли совсем рано, обогнав по дороге караван монгольских ЗИС и ГАЗ – 51 другой советской экспедиции. После чая и короткого отдыха мы понеслись дальше. Вылежанин умудрился держать скорость даже на сложных поворотах за Хара-Айрик сомоном. Нога его как бы приросла к педали газа, а профессорская борода надменно торчала вперед, мотаясь в такт толчкам машины.

Светлые равнины перед аймаком теперь покрылись редкой зеленой травой, и белизна их исчезла. Только дорога оставалась по-прежнему белой. Росшие вдоль нее полосы полыни в зависимости от высоты солнца казались то стальными, то голубыми. Синей речкой змеилась дорога, просекая блеклую зелень равнины на десятки километров. Кое-где пятна лиловых или почти белых ромашек стелились яркими коврами. С одного из таких „ковров“ вскочил одинокий дзерен, немедленно пустившийся наперегонки с нашей машиной в обычном стремлении пересечь дорогу. Мы с Вылежаниным решили определить выносливость животного и стали держаться с ним наравне, постепенно замедляя ход. Скорость падала с шестидесяти пяти до пятидесяти пяти, потом до пятидесяти, наконец, до сорока пяти километров в час. Дзерен все бежал, худея у нас на глазах – бока антилопы как-то провалились, а шея вытянулась. Гонка продолжалась четырнадцать километров, опровергнув распространенные представления о том, что дзерен может бежать быстро лишь очень короткое расстояние. Наверное, дзерен бежал бы и дальше, но мы побоялись, что дальнейшая гонка может сильно повредить животному, и, увеличив ход, оставили его позади.

Восточногобийский аймак мы прошли без остановки, пронеслись по „лесовозной“ дороге мимо Баин-Ширэ, пересекли красную котловину „Конец Мира“ и углубились в горы Дулан-Хара. Нашу одинокую машину обступили черные скалы с блестящим пустынным загаром. В центре хребта, в расширении сухого русла, среди низких бархатно-серых холмов, мы встретили четырех архаров. Вылежанин стал проклинать им же самим придуманное удобное устройство винтовки над спинкой сиденья. Пока он извлекал ее оттуда, животные исчезли в скалах.

На южной стороне гор показалось знакомое зрелище угрюмых песков, все цвета стали резко контрастны. Только черные пятна – скалы и желтые полосы – пески. К югу от этих гор до развалин старого монастыря простиралась пустынная „слепящая“ равнина. Как в прошлый раз, в марте так и сейчас, в сентябре, после проезда ее начали болеть глаза. На обед остановились под остатком стены в развалинах. Ничто не нарушало поразительного одиночества этих полустертых следов человеческой жизни. Огромные пни хайлясов торчали безжизненными изжелта-серыми обрубками и только подчеркивали, что все живое навсегда покинуло безотрадное место. Но наша машина была исправна и прочна, и нам незачем было поддаваться трагической меланхолии молчаливой и заброшенной впадины, сжигаемой знойным солнцем.

Подремав в тени, мы двинулись дальше, удачно прошли пески, на полном ходу пронеслись при заходящем солнце через Агаруту сомон и долго ехали ночью, пользуясь яркой луной, хорошо помогавшей свету зисовских фар старого типа. Не обошлось без „посадок“ в песчаных сухих руслах, но при помощи досок и благодаря накопленному опыту мы удачно и быстро выбирались, несмотря на недостаточность рабочей силы, состоявшей только из одного начальника экспедиции.

Наконец в ярком лунном свете мы увидели справа похожий на нос корабля восточный выступ обрыва Эргиль-обо и повернули с дороги по тропе. Однако ехать здесь ночью было небезопасно, тем более что луна зашла, и мы, как ни хотелось дотянуть до лагеря, заночевали. Всего мы проехали от Улан-Батора шестьсот девяносто три километра, поставив рекорд скорости рейса на груженой машине „ЗИС – 5“, а также выносливости и искусства шофера. Я не мог сменять Вылежанина, так как в этом году вообще не водил машины из-за воспаления нерва правой руки.

Рано утром мы как снег на голову обрушились в лагерь. Товарищи никак не могли поверить, что мы доехали сюда за одни сутки. Секрет прост – одиночная машина идет всегда быстрее колонны, в которой неизбежны задержки, отставания, больше вероятности для мелких поломок, смены баллонов и т. п. Зато колонна представляет собою силу, которая пробьется практически везде и везде сделает нужную работу. Она несет с собой запасы горючего, резины, запасных частей, воды, продуктов. Огромное значение имеет взаимопомощь машины буксировкой и то, что с колонной в экспедиции всегда едет довольно много людей.

Работа на Эргиль-обо заканчивалась. Весенняя раскопка теперь расширилась до самой стены обрыва и дала несколько хороших находок. Внизу, на холмах, Новожилову посчастливилось найти еще один череп, а также кости древнейших предков носорогов – ценолофов. Обрыв плато был обследован к западу на пятьдесят километров. В тридцати километрах от лагеря Пронин нашел два полных панциря слоновых черепах. Стало очевидным, что, если мы хотим получить еще материал, потребуются длительные поиски. А времени больше не было: собранные коллекции надо было перевозить к железной дороге и отправлять в Москву, а после того успеть законсервировать экспедицию до будущего года, организовать зимнее хранение машин и многое другое. И мы решили заканчивать полевые работы 1948 года… В 1956 году А. К. Рождественскому пришлось снова побывать в Монголии. Он устанавливал в Государственном музее Улан-Батора скелет гигантского хищного динозавра, переданный монгольскому народу Академией наук СССР из находок нашей экспедиции. Рождественскому удалось совершить поездку на самую крайнюю западную оконечность обрыва Эргиль-обо и выкопать там два полных, прекрасно сохранившихся черепа титанотерия – протэмболотерия.

В последний раз я взобрался на раскопку. Свежие разрезы пород создавали красочные и замысловатые переплетения перекрещивающихся прослоев: вверху преимущественно желтых, в середине – серых и внизу – охристо – или малиново-красных. Это сплетение прослоев так явственно отражало пульсацию и перемещение фарватера реки, что я как наяву увидел перед собою эту игру древних, давно исчезнувших струй. Свежая рана раскопки обрамлялась причудливыми фигурами выветривания – тысячами косых маленьких столбиков, пересеченных поперек торчащими тонкими пластинками. Покуривая, я смотрел сверху на свернутый лагерь и думал, что три собравшиеся здесь машины пойдут недогруженными. Осенняя добыча на Эргиль-обо была слишком мала. И тут меня осенило – я вспомнил гигантский ствол окаменелого дерева, который так хотелось взять в 1946 году. Сейчас это стало возможным – всего несколько километров бокового маршрута от дороги к Шарилин-Хиду, и в музее встанет исполинский ствол из нижнемеловых лесов Гоби весом около шести тонн.

Так и было сделано. Несмотря на великие трудности погрузки огромных чугунно-серых кусков железистого кремния, заместившего собою древесину, мы исполнили план. Дерево стоит сейчас в Палеонтологическом музее в Москве, хотя выставить его целиком пока не удалось не хватает высоты помещения…

Тяжело нагруженные, мы вернулись в Улан-Батор.

Пожалуй, впервые мы смогли оценить сделанную работу тогда, когда увидели во дворе нашего склада громадные штабеля ящиков с коллекциями, громоздившиеся, как дом. Большинство ящиков было размерами с кровать, часто с двухспальную. Сколоченные из толстых брусьев, окованные железными пластинами и наугольниками, эти тяжелые монолиты – по две-три тонны весом – будили еще совсем свежие воспоминания об отважной и умелой работе на погрузках в ущельях Нэмэгэту на бэле Алтан-улы, под кручами обрыва Эргиль-обо. Умелые шоферы и рабочие не жалели сил вместе с научным и техническим персоналом экспедиции. Действительно, чтобы поднимать трехтонные тяжести маленькой кучкой людей и упрятывать их в машины, надо было не щадить себя. Примером для всех являлся Пресняков – инвалид войны, с серьезно поврежденным плечом: он ворочал тяжести, не уступая никому.

Нам не удалось бы вывезти коллекции на железную дорогу к сроку подхода вагонов, если бы не дружеская помощь Министерства транспорта МНР, предоставившего нам несколько своих четырехтонных машин. Напомню читателю, что в 1948 году железная дорога оканчивалась в городе Сухэ-Батор, в трехстах тридцати километрах от Улан-Батора. В октябре закончилась вывозка коллекций, и экспедиция снова собралась вся вместе на главной базе в Улан-Баторе. Теперь я мог выполнить свой старый долг: еще в Гоби я обещал шоферам и рабочим рассказать о достижениях нашей экспедиции и дальнейших планах на будущие годы. Сейчас действительно уже многое выяснилось.

Мы исследовали и раскопали отложения различного геологического возраста, от нижнемеловой эпохи до конца третичной – плиоцена. Где бы мы ни вскрывали богатые месторождения – в Восточной, Южной или Средней Гоби, – везде мы находили богатую фауну – крупных и многочисленных животных: динозавров, черепах, птиц или млекопитающих. Если мы углублялись в древние горизонты – нижний мел или нижнетретичные породы, то находили новых, неведомых науке животных. Эти животные оказывались предками для многих появившихся позже в совершенно других местах и даже на других материках. Все это доказывало, что межгорные впадины Монголии – остатки не какого-то маленького островка суши, а обширного материка, ибо только на большом материке могла развиваться и умножаться столь богатая наземная жизнь. В полном соответствии с предвидением наших ученых – П. П. Сушкина, А. А. Борисяка и других – вымершая фауна Монголии оказалась одинаковой с ископаемой фауной нашей Средней Азии и Казахстана. Но из-за поднятий громадных горных хребтов отложения, заключавшие множество остатков ископаемых животных, на нашей территории были уничтожены эрозией – размывом. Лишь кое-где уцелели отдельные их островки. В Монголии подъем горных хребтов начался позднее. Те пологие горные гряды, которые составляют сейчас водоразделы и истоки временных рек, были сравнительно невысокими и не могли обусловить энергичного размыва горных пород даже в более влажную древнюю эпоху. Современные острые хребты, пропиленные насквозь руслами водных потоков, образовались очень недавно. Я думаю, что эти хребты были лишь в зачатке в то время, когда в Египте уже строили пирамиды. Хребты поднялись к наступлению сухого периода и разгородили скалистыми заборами древнюю страну Монгольского плоскогорья. Воды с этих хребтов не смогли уничтожить верхний покров рыхлых осадочных отложений с остатками ископаемых животных. Когда хребты поднимутся еще выше, выйдут за снеговую линию, покроются ледниками и начнут питать многочисленные ручьи и реки – тогда палеонтологические сокровища Монголии быстро исчезнут. В настоящий момент грозные хребты Гоби только стоят на страже этих сокровищ.

…Экспедиция прекратила работу. Во дворе базы выстроилась вся доблестная автоколонна, защищенная брезентами, досками и фанерой, неподвижная и заснувшая до будущей весны. Я обошел в последний раз наглухо запертый огромный склад со снаряжением, осмотрел высокие штабеля пустых бензобочек и груду оставшихся до следующей экспедиции досок и брусьев. Безлюдно и тихо было в этом месте, прежде оживленном и шумном… Рабочие и шоферы уехали, один Александров остался присматривать за нашим имуществом.

Белесые тучи ползли с заснеженных склонов Богдо-улы. На мерзлую землю сыпался сухой снег, немедленно сдувавшийся резким ветром… Завтра улетал и мой самолет. Завершался одиннадцатый месяц моего пребывания в Монголии. Все мы, участники экспедиции, не только выполнили стоявшие перед нами задачи, но многому научились и полюбили эту страну, где испытали уже много радостей, огорчений, труда и забот. Двое из нас – Шкилев и Рождественский – тяжело переболели здесь, один – в начале экспедиции, другой – в конце ее, но, как и все другие, уже думали о предстоящем новом годе экспедиционных работ.