Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Голубые маяки долины озер






 

По числу пройденных перевалов жизнь ценится.

Пословица

 

Через два часа после нашего возвращения из Западного маршрута в лагерь подошли „Дракон“ из Улан-Батора и „Тарбаган“ с Алтан-улы. Таким образом, мы сразу оказались в курсе всех дел: узнали, что окончился весь запас леса и гвоздей, что масло для автомашин на исходе, что на раскопках в Алтан-уле поломались о твердый песчаник все наши инструменты. В остальном дела обстояли благополучно. Выкопанные в Нэмэмэгэту коллекции были вывезены из ущелий и частью Перевезены в Далан-Дзадагад. Оставшаяся часть стояла победной пирамидой на высоком бугре недалеко от бывшего Центрального лагеря. Сюда, во временный лагерь, свозились коллекции с „Могилы Дракона“, еще не упакованные за отсутствием досок. Лукьянова заведовала этим лагерем, в шутку прозванным „Лукьян-сомоном“. Несколько дней она провела тут в одиночестве, царицей всей западной части котловины. Потом в помощь ей был отряжен рабочий Намсарай.

Я отправился на „Могилу Дракона“ на следующий же день после приезда, поговорил с Эглоном и убедился в безнадежности дальнейшего продолжения работы. Огромные плиты песчаника, содержавшие скелеты утконосых динозавров, не поддавались разделению на подъемные части, так как кости крошились и высыпались. Чтобы не погубить ценнейшей находки, следовало брать ее большими плитами по тонне и более весом, а значит – прокладывать сюда доступную для автомашин дорогу. Волей-неволей приходилось отложить раскопки „Могилы Дракона“ до следующей экспедиции. Я до такой степени не люблю откладывать что-либо намеченное, что меня в этих случаях одолевает хандра. Но когда я ранним утром 7 июля вышел из палатки на „Могилу Дракона“ и окинул взглядом невеселое место, то оно совершенно преобразилось. Отвесные кручи Алтан-улы стали темно-зелеными, очень густого цвета, с отдельными черными пятнами пустынного загара и серыми бороздами русел и рытвин. Прямо перед нами – светло-серые бледные обрывы и останцы, подчеркнутые полосой ярко-оранжевых песков на уровне „Могилы Дракона“. Как всегда, величественная и покойная красота пустыни утешила меня.

„Что же такое Гоби? “– подумалось мне. И тысячи километров пройденных путей образовали в памяти сменяющуюся ленту мысленных картин. В прежнем моем представлении Гоби была равниной пустыней, каменистой или песчаной, с редкой растительностью и палящим зноем. При более близком знакомстве Гоби сделалась гораздо более сложным понятием.

Это прежде всего равнинные плоские впадины с песками и глинистыми площадками в центре, где мало обнаженной почвы, а все одето щебенкой, черной, коричневой или серой, мелкой во впадинах и крупной – в горах. Это мелкосопочник – сильно размытые, задернованные плоские холмы или небольшие горы. Это гряды обнаженных твердых пород с россыпями камней и невысокими ощеренными скалами. Это обширные светлые плоскогорья, покрытые редкой желтой травой – ковыльком, и это же невысокие горы, вокруг которых вся поверхность иссечена мелкими промоинами и сухими руслами. Горы – то округлые, иногда засыпанные песками, то обнаженные, ощетиненные, истерзанные ветром и зноем. И, наконец, Гоби пересечена грозными, голыми скалистыми хребтами. Мощные пояса из крупных камней и щебня охватывают эти бастионы безжизненной материи. Подступы к ним заграждены бесчисленными сухими руслами, в которых встречаются неожиданные оазисы могучих деревьев – хайлясов и евфратских тополей. Гоби – это бесконечные заросли саксаула, редких кустов караганы, лука и полыни. Пухлые глины и солончаки с жирной зеленью солянок и эфедры. Есть здесь и громадные полосы подвижных песков с барханами стодвадцатиметровой высоты, зловеще курящиеся даже на слабом ветре. И еще многое и многое можно сказать о Гоби…

Передать основное ощущение Гоби в целом можно двумя словами: ветер и блеск. Ветер, дергающий, треплющий и раскачивающий, несущийся по горам и котловинам с шелестом, свистом или гулом… Блеск могучего солнца на неисчислимых черных камнях, полированных ветром и зноем, горящие отраженным светом обрывы белых, красных и черных пород, сверкание кристалликов гипса и соли, фантастические огни рассветов и закатов, зеркально-серебряный лунный свет, блестящий на щебне или гладких „озерках“ твердой глины…

Июль оказался самым прохладным и дождливым месяцем. Медленно шли дни в нашем лагере в центре котловины Нэмэгэту. Машины работали неустанно, вывозя коллекции и снаряжение в Далан-Дзадагад. В дождливые дни почва стала более мягкой, и машины продавили и накатали наконец дорогу из котловины в Ноян-сомон. Теперь достижение сомона для машин с полным грузом было делом нескольких часов. Но дорога досталась нам недешево: все машины дымили, требуя смены колец, груда поломанных рессор на складе в Улан-Баторе все увеличивалась. Приходилось поочередно отправлять машины в Улан-Батор для ремонта. Первым ушел туда с легким грузом из бочек доблестный „Дзерен“, рама которого, треснувшая в Западном маршруте, угрожающе прогибалась. Наличный состав экспедиции вновь разделился на два отряда.

Орлов с Эглоном и Новожиловым отправились на Цаган-улу, чтобы раскопать слой прессованных черепах, а также обследовать западный конец „Красной гряды“ третичных пород, в которых все чаще и чаще находились пока еще неопределимые обломки костей. Лукьянова с другой партией рабочих отправилась снова в район бывшего Центрального лагеря Нэмэгэту для выемки так называемого „горбатого позвоночника“ в Северо-Западной котловине. Над этим позвоночником мы с Эглоном и Громовым гадали в 1946 году. Здесь оказался целый скелет утконосого растительноядного динозавра – зауролофа. Мы с Рождественским отвезли отряд Лукьяновой на „Драконе“ и высадили их на краю красного лабиринта с запасом воды и пищи, словно зимовщиков в Арктике. Рождественский, Шкилев и я оставались в „Лукьян-сомоне“, трудясь над финансовыми расчетами и обработкой наблюдений Западного маршрута. Шкилев доставал особую тетрадь и размашистым почерком вписывал, что следует заготовлять для будущей экспедиции. Николай Абрамович не отличался хорошей памятью и не выработал системы записей. Делая заметки повсюду – на перечнях ящиков, квитанциях учреждений, расписках рабочих, он терял, по подсчету Рождественского, около 70 процентов записей. Но трудно было сердиться на нашего Николая Абрамовича. Здоровый и спокойный, с мягким украинским юмором. Шкилев был хорошим товарищем. Несмотря на перенесенную весной тяжелую болезнь, он всегда охотно бросался помогать в погрузке огромных монолитов или вытаскивать застрявшую машину. Отзывчивый и совершенно лишенный стяжательства или жадности, Шки-лев пользовался общим доверием и любовью, несмотря на „грешные“ для хозяйственника забывчивость и бессистемность в работе. Спали мы прямо под открытым небом, и наши дюралевые койки стояли на окраине лагеря. Бесконечный черный простор гобийской ночи затоплял койку – маленький островок человеческой жизни в неоглядном океане темного воздуха. А вверху – вся звездная бездна и бесконечность вселенной, становившаяся тут как-то ближе и понятнее.

Действительно, в это прохладное время со слабыми ветрами ночи в Гоби стали великолепны. Охлажденный воздух прозрачен неимоверно, чист и свеж, как нигде в мире, а неприглядная земля прикрыта тьмой и загадочна. Вечерами на раскопке Лукьяновой загорался костер. Рабочий, встав перед ним с листом фанеры, открывал и закрывал огонь и сигнализировал нам, а мы, развернув единственную оставшуюся у нас машину, маленького „Козла“, отвечали вспышками фар. Столь далекая видимость с возвышенных мест (наш лагерь находился на „Красной гряде“, а раскопки – на бэле) навела меня на мысль в следующей экспедиции использовать ракетную сигнализацию.

Пасмурная холодная погода с продолжительными дождями упорно держалась. Котловина Нэмэгэту изменила свой облик. Темные облака обычно садились все ниже, пока их обрывки не спускались прямо на бэль и стелились по подножию Алтан-улы. Огромные полосы синего тумана ползли по Нэмэгэту, а самые горы (Нэмэгэту и с юга – Хугшо, Шуша и Хурху) делались совсем темными, черновато-синими. Влажная равнина побурела и утратила прежнюю мутную и серую видимость. Все вокруг стало резким, с темными тонами, хмурым и в то же время свежим, новым, без дрожания раскаленных воздушных потоков, без пыли и тусклого марева, так скрадывавших расстояние в сухие и знойные дни.

Вернулся Цаган-улинский отряд, закончивший работу. Орлов рассказал о находке костей древних млекопитающих в „Красной гряде“. Найдена целая челюсть, принадлежавшая, как определил Орлов, диноцерату. Диноцераты – странная группа древних зверей, живших около пятидесяти пяти миллионов лет тому назад. Они обладали признаками разных отрядов: черепом, похожим на череп медведя, коренными зубами, как у древних летучих мышей, лапами, как у копытных, но с когтями и т. п. Диноцераты до сих пор были известны только в Америке, и находка их в центре Азии представляла очень большой интерес. Орлов отправился с Эглоном, чтобы проверить место находки и определить возможность раскопок. Исследователи вернулись через день с заключением о нецелесообразности раскопок или задержки для дальнейших поисков. Я послушался их, не поехал на место сам, и это было моей ошибкой. На следующий, 1949 год мы провели исследование „Красной гряды“, в результате чего были открыты интереснейшие, совершенно новые для Азии древнейшие млекопитающие, выкопаны целые черепа, части скелетов и, кроме того, неизвестные ранее черепахи и рыбы.

К 17 июля в лагере собрались все участники экспедиции, не было только Пронина с Брилевым: „Дзерен“ чинился в Улан-Баторе. Объявив выходной день, мы долго делились впечатлениями и рассказывали о приключениях. Больше всего рассказов доставалось на нашу с Рождественским и Вылежаниным долю. „Герои“ Западного маршрута рассказывали о страшной жаре на черных наклонных равнинах около Цаган-Богдо, о полной безжизненности глубоких впадин Заалтайской Гоби, о таинственных горах Эдеренгийн-нуру, о невероятном количестве дикой живности у Монгольского Алтая, об оставшемся недоступном хребте Ачжи-Богдо.

Обсуждались и научные результаты наших открытий – и прежде всего перспективы исследования огромного пояса меловых и третичных красноцветов, окаймлявших веером Алтан-улу и протягивавшихся далеко на запад. Здесь оставалось еще очень много дела, но мы не могли ограничиться работами только в Нэмэгэту. Следовало произвести раскопки древних млекопитающих, более поздних, чем найденные в Эргиль-обо в Восточной Гоби или около Далан-Дзадагада в Хашиату. Благоразумие требовало начать поиски с изучения открытых американской экспедицией местонахождений и пройти в Долину Озер – большую межгорную равнину, между северным склоном Гобийского Алтая и южными предгорьями Хан-гая. Там находилось несколько озер – Цаган-нур („Белое озеро“), Орок-нур („Серое озеро“), Холбочжин-нур („Двойное озеро“) и другие.

Было решено разделиться на два отряда. Один, под начальством Рождественского, шел прямо к Орок-нуру и начинал исследование местонахождений. Другой, под моим начальством, должен был обследовать котловины Дагшигуин-Шубуту („Непроходимая узкость“) и Барун-Баин к северу от Далан-Дзадагада, составлявшие продолжение полосы отложений мелового периода, протягивавшейся на восток от Баин-Дзака. В центре этой полосы наша экспедиция 1946 года открыла местонахождение Олгой-Улан-Цаб, в твердых песчаниках которого остался лежать скелет гигантского динозавра – зауропода.

После возвращения в Далан-Дзадагад к моему отряду присоединился „Дзерен“, который должен был прибыть к этому сроку из Улан-Батора починенным и загруженным бензином. Бензин следовало доставить на Орок-нур отряду Рождественского. По пути моему отряду предстояло еще обследовать впадину Оши-нуру, заполненную нижнемеловыми отложениями. В ней американская экспедиция нашла два скелета маленьких попугаеклювых ящеров, группы пситтакозавров, которые произошли от общих предков с исполинскими игуанодонтами и утконосыми динозаврами.

За разработкой планов и разговорами мы засиделись до поздней ночи. Яркая луна осветила холмы, а небо постепенно затянулось легкими перистыми облаками. В луне они засеребрились тысячекрылой стаей больших птиц, между которыми особенно ярко горели звезды. А под серебристыми птицами, царившими между звездами, стелилась до горизонта темная земля…

Утром машины покинули котловину и увезли отряд Рождественского. В лагере стало тихо. Новожилов с Лукьяновой уныло бродили по холмам в поисках кремневых орудий древних людей. В этих сборах Рождественский был непревзойденным мастером и уже успел обобрать окрестности лагеря. Вечером мы с Новожиловым подводили итоги всей нашей работы.

Двадцатого июля из Далана за нами прибыли две машины – все, что нам смогли выделить. Однако имущества оказалось так много, что мы потратили на погрузку весь следующий день. Машины напоминали цыганские телеги: бочки, кадки, палки, кошмы, кастрюли были привязаны сзади, сверху, сбоку – везде, где только была возможность прочно укрепить вещи. Двадцать второго июля мы бросили прощальный взгляд на зеленую Алтанулу, на угрюмые зубцы Нэмэгэту, величественную Хугшо и покинули Нэмэгэтинскую котловину.

Дождливый июль везде внес изменения. Пески Хонгор-обо сомона плотно прикатались и легко пропустили машины. Высокогорный перевал через Гурбан-Сайхан зазеленел и запестрел цветами. Желтые поля альпийских плоскогорий стали нежно-зелеными, а пологие холмы по сторонам сквозной долины совершенно малахитовыми. Эта редкая в природе окраска происходила от яркой зелени полыни, через которую просвечивали пятна синеватого на солнце щебня. Влажный ветер нес по ущелью запах полыни и цветов. Густые заросли пахучей цветущей мяты виднелись издалека огромными голубыми пятнами. Каменные откосы украсились ярко-желтыми пучками цветов камнеломки.

На северной стороне перевала первым встретился нам мрачный невозмутимый як который презрительно игнорировал наши машины.

Холодным, совершенно осенним вечером мы прибыли на базу в аймак, застав Орокнурский отряд в унынии из-за отсутствия бензина. К вечеру подготовка машин к маршруту прервалась неистовым шквалом. Из низких белых облаков посыпался град в полкулака величиной. Все живое разбежалось, земля покрылась слоем льда – резко похолодало.

На следующий день Шкилев уехал в Улан-Батор на „Тарбагане“. Следом выехал Орокнурский отряд на „Волке“, „Кулане“ и „Козле“ в составе Рождественского, Эглона, Орлова, Намнан Доржа и других. Корнилов остался на базе для упаковки коллекций и отправки грузов.

Еще через день на „Драконе“ отправились и мы, быстро достигнув котловины Дагшигуин-Шубуту, находящейся в ста тридцати километрах к северу от Далан-Дзадагада. Дно котловины размокло от дождей и превратилось в опаснейшую „машиноловку“. Я много путешествовал на автомобилях, но еще никогда не видал такой невероятно липкой грязи, отодрать которую от колес было трудно даже острой лопатой. Пришлось осторожно обходить котловину вдоль ее борта. В задачу отряда входило капитальное обследование Улан-Ош, открытого Орловым, Громовым и Эглоном в 1946 году. К сожалению, проводника, водившего их, не было в аймаке. Приходилось положиться только на записи и рассказы самих открывателей. Можете представить мой ужас, когда оказалось, что никаких записей путешественники в свое время не сделали, не потрудившись даже записать расстояние по спидометру машины. Не лучше обстояло дело и с рассказами о пути по памяти: ничего внятного „открыватели“ так и не сказали. Очевидно, всецело положившись на проводника, они продремали в машине до самого места. Разыскать это отсутствовавшее на картах урочище нам не удалось. Обрывов с красными породами нижнего мела и мелкими костями динозавров, похожих на Улан-Ош, нашлось довольно много.

К западу котловина, сужаясь, переходила в другую, вернее – в две, следовавших одна за другой, – Цзун – и Барун-Баин („Восточный и Западный Богатый“). В начале Цзун-Баина стояло громадное старинное обо с тибетскими надписями и старинными китайскими монетами, аккуратно положенными на каменную полочку. Дальше на запад котловина расходилась крутыми обрывами серых углистых глин, которые на солнце казались ярко-голубыми и синими. Голубые стены прочерчивались полосами белых конкреций и мясо-красных глин. Мы лазили по обрывам до заката, когда пестрота крутых стен стала еще более красочным чередованием широких синих, узких багряных и совсем тонких розовых полос. Эту нарядную пестроту окружали угрюмоватые коричнево-красные обрывы и холмы. Цветистые отложения обманули нас – только отдельные обломки костей каких-то мелких хищных динозавров встретились нам на размытых холмах вместе с обугленными стволиками растений и обломками панциря черепах. В погоне за новыми находками мы храбро штурмовали крутые стены голубых глин, что закончилось блистательным полетом Лукьяновой с какого-то рыхлого карниза. К счастью, „парашютистка“ отделалась царапинами и испугом.

Дальше к западу голубые породы исчезли. Котловина стала угрюмой, кирпично-красной. У подножия круч толпились высоченные красные конусы, увенчанные почти кубическими плитами песчаника с гнездами орлов наверху. Мы попали в какой-то особый красный мир, даже тени казались коричнево-красными. День выдался жаркий. Солнце палило нещадно, пока мы, проклиная судьбу, бродили в лабиринтах промоин.

Только на следующий день мы вырвались на простор Барун-Баина – обширной, открытой на запад котловины. Здесь были широкие сухие русла с группами хайлясов, широко раскидистых, словно акации африканских саванн. В душных оврагах Барун-Баина обитало почему-то множество пауков. Паутинные сети перегораживали ряд за рядом узкие овраги. В центре каждой из них сидел гнусного вида громадный паук с черным изображением скорпиона на спине. К вечеру в рощице хайлясов мы с Новожиловым набрели на птенцов орла в очень примитивном гнезде – ямке в пыли, у подножия дерева. Немного поодаль на вершине хайляса, стоявшего в центре очень тесной купы из шести деревьев, мы увидели исполинское гнездо метра полтора в поперечнике. Зоркий глаз Новожилова заметил в нем какое-то движение. Что-то большое и черное едва различимо шевелилось в чаще ветвей. Я снял с плеча винтовку и выстрелил в гнездо. На секунду оттуда вздыбилась черная масса, рухнула обратно и стихла. Новожилов отважно взобрался на верхушку хайляса и увидел в гнезде уже мертвого черного грифа. С трудом мы вытащили из гнезда огромную птицу. Кроме нее, в гнезде не было ничего, и вообще, по-видимому, гнездо давно не использовалось. Зачем забрался сюда гриф – осталось непонятным. Новожилов уверял что гриф был болен и попросту отлеживался в гнезде. Размах крыльев грифа достигал двух метров. Вокруг глаз и под клювом птицы были белые просветы, но общая окраска была настолько густа и черна, что по контрасту с ней эти белые участки казались ярко-голубыми.

Четыре дня мы странствовали по цепи котловин, исследуя бесчисленные красные обрывы в поисках пресловутого Улан-Оша. Если Улан-Ош и не удалось найти, то выяснилось много интересного. Цепь впадин к северу от Далан-Дзадагада протянулась полосой около двухсот километров длины и на западе доходила, по-видимому, до Арца-Богдо („Можжевеловая Святая“) – самой восточной из трех главных вершин Гобийского Алтая. Там находилась впадина Оши – открытое американцами местонахождение нижнемеловых динозавров. Вся цепь котловин была заполнена отложениями нижнемеловой эпохи, озерными или болотными. В них отсутствовали ископаемые русла, и поэтому не было богатых скоплений костей Только в голубых углистых глинах Цзун-Баина, залегавших в небольшом древнем русле, находились незначительные количества костей динозавров и черепах, да и то сильно поврежденных. Вероятно, более мощное русло мелового периода находилось на месте Олгой-Улан-Цаба. Этот останец нижнемеловых пород, одиноко стоявший на засыпанной песками равнине западнее Барун-Баина, был исследован в 1946 году Орловым и Громовым и содержал кости крупных динозавров. Когда я впоследствии показал составленную мною карту котловин Орлову с Эглоном, то, по их догадкам, оказалось, что Улан-Ош располагался примерно в тридцати километрах к северо-западу от последней нашей ночевки, уже вне пределов Цзун-Баинской котловины.

Эта последняя ночевка находилась среди выступов красных обрывов, невдалеке от северо-западного края котловины Дагшигуин-Шубуту. На южной стороне котловины вечерний дождь спадал синими столбами из высоких серых туч. С запада надвигалась низкая красная туча. Докатившись до нас, она выбросила, точно щупальца, горизонтальные струи мелкого песка и пыли, несомые ураганным ветром. Мы поспешили по примеру далеких предков укрыться в пещерах, оказавшихся поблизости от машин. Здесь же была оборудована первобытная кухня. Втягивая запах варящейся баранины, мы устроились совсем уютно. На ровном полу пещеры мы расстелили постели и остались на ночлег.

Перед тем как стемнело, Новожилов вышел прогуляться и наткнулся на дикого кота – манула. Кот приветствовал его шипением и отвратительным воем, собираясь перейти в наступление, и Новожилов бежал. После этой встречи, с экспрессией рассказанной Новожиловым, удобства ночлега сильно померкли. Новожилов клялся, что дикий кот непременно придет ночью за остатками ужина, и горе тому, кто нечаянно окажется на его пути. Лукьянова, а за ней и Безбородов, ложась спать, завернулись с головой в одеяла, чтобы защититься от грозного кота.

Утром мы с Безбородовым замерили бензин в баке – его оставалось примерно на двести пятьдесят километров и ни капли более. До базы было не меньше ста пятидесяти километров. Нашему крейсированию по котловинам пришел конец, да и пора было возвращаться на базу. Отряд Рождественского поехал на Орок-нур с недостаточным запасом бензина и совсем ничтожным – масла, а путь предстоял им далекий и трудный. Первого августа мы прибыли в Далан-Дзадагад, к нашему ужасу, не застав там ни одной машины. Однако в темноте подошел „Дзерен“, который завяз в „машиноловке“, в недавно покинутой нами котловине, и еле выкарабкался. Теперь дело было за „Тарбаганом“: бензин для отдачи долгов и маршрута на Орок-нур был именно на этой машине. Мы получили телеграмму о выходе машины из Улан-Батора и два дня ждали ее с тревогой.

Наступили жаркие и душные дни, чувствительные даже в прохладе глинобитного дома нашей базы. Четвертого августа утром явился „Тарбаган“, запоздавший из-за поломки хвостовика. Начался спешный ремонт и разборка имущества. На следующий день „Тарбаган“ снова ушел в Улан-Батор с грузом коллекций. Шестого августа выступили и мы к Орок-нуру на „Дзерене“ и „Драконе“ К сожалению, бензина доставили в обрез – всего десять бочек для больших маршрутов пяти машин. Мы везли нашим обильную почту и ящик свежих огурцов. Впервые в этом году мы с жадностью отведали свежих огурцов и свежей капусты, привезенных „Тарбаганом“.

Среди почты были две срочные телеграммы Орлову. Он давно ждал известий из дому. Я предвкушал удовольствие быть приятным вестником там, на далеком Орок-нуре.

Мы быстро доехали по знакомой дороге до Баин-Дза-ка и нашли на отвороте тропы знак и письмо Рождественского. Теперь пробка радиатора „Дзерена“ направилась, как на маяк, на острый конус вершины Булагиин („Родниковый“), выступавший углом к северу из массива Арца-Богдо. Приволье широкой и твердой равнины скоро кончилось. Мы принялись метаться и вилять между огромными буграми песков и крупным саксаулом. Наши орокнурцы не вполне удачно выбирали дорогу. Дальше их след оказался проложенным через пухлые глины и бугристые пески котловины Хурэн-Тойрим („Коричневая впадина“) Мы решительно отвернули направо, на север, к Цаган-Обо, и легко проехали по гребням холмов, целое море которых расстелилось вдоль края впадины. Поднявшись на широкое плато, мы снова взяли курс на конусовидную вершину Арца-Богдо, быстро приближаясь к ней. Плато на десятки километров было засыпано щебнем кремнистых метаморфических известняков, на солнце казавшихся небесно-голубыми.

Одолев за день больше двухсот километров, мы заночевали в холмах у подножия Арца-Богдо. Скалы розовато-белых пегматитов ступенчато поднимались над нашим биваком, и в них кусками зеркал сверкали крупные кристаллы мусковита – белой слюды. Когда я уселся на нижнюю ступень, чтобы отдохнуть и покурить, серебряные зеркальца заискрились красными огоньками закатного солнца, белый кварц зарделся розовым, а большие кусты синих цветов слабо трепетали на ветру перед скалами.

Зверский предрассветный холод напомнил, что монгольское лето кончается. Необыкновенно высокая трава достигала бортов машин, но дорога оставалась хорошей. Ехать приходилось наугад – без проводника, подступы к впадине Оши были неизвестны. На траверсе верхушки Арца-Богдо я решил повернуть на север. Обширная всхолмленная равнина с покровом мелкого щебня сплошь поросла диким луком. Как и везде, в Нэмэгэту и в Восточной Гоби при езде по луковым равнинам слышался запах чеснока. Этот запах раздражал обоняние. Все мы к вечеру были голодны и мечтали о полузабытых деликатесах вроде „Любительской“ колбасы. Мощные слои базальтовой лавы покрывали там и сям вершины холмов. В одном сухом русле привлекли внимание красивые прослои в базальтах. В каждом прослое чередовались трех-пятисантиметровой толщины полоски ярко-красной яшмы, яшмы очень красивого бежевого цвета и, наконец, прозрачного опалесцирующего халцедона. Внизу, под обрывом базальта, валялось множество каменных орудий, вернее, отходов производства орудий – нуклеусов и отломков. Пристальный осмотр окончательно убедил меня в находке мастерской каменных орудий. Здесь, непосредственно у месторождения яшмы и халцедона, доисторические обитатели Гоби занимались своим, требовавшим большого искусства делом. У мастеров каменного века чувствовался художественный вкус. Они разделяли разноцветные слойки, выделывая орудия – ножички и стрелы какого-нибудь одного цвета, или же в более крупных орудиях рубилах, ножах – красиво подбирали цвета, используя природную полосчатость. Я нашел несколько таких двухцветных красно-бежевых или бежево-белых стрел…

Еще около десяти километров мы поднимались постепенно все выше и вдруг с края обрыва увидели всю впадину Оши. Характерная особенность монгольских геологических обнажений проявлялась и тут. Впадина Оши была промыта в большой пологой возвышенности, остатком которой торчала гора Оши-нуру, собственно представлявшая собою обрыв восточного края впадины. Около пяти километров мы проехали, выбирая место для спуска, и наконец очутились на дне против длинного останца красных пород, прикрытых пятнадцатиметровой толщей черного базальта с идеально ровной плоскостью наверху.

Мы привели два дня в лабиринтах обрывов и ущелий, но, несмотря на тщательные поиски и присутствие таких знаменитостей, как „Соколиный“ и „Орлиный“ глаза – Новожилова и Пронина, нам удалось найти совсем немного костей динозавров. До вечера мы бродили в различных направлениях и каждый по намеченному участку, пока не выбивались из сил. Ветер редко достигал душного дна впадины, нагретые солнцем камни отдавали свой жар в застоявшийся воздух. Когда мы нашли следы лагеря американской экспедиции, которая провела здесь две недели, то удивились, зачем выбрали они такое плохое место для долгой стоянки. В первое посещение Оши в 1922 году американцам удалось сразу же найти два неполных скелета маленьких динозавров – пситтакозавров. Зато в 1924 году усилия шестнадцати человек при двухнедельных поисках не дали ничего. Немногим больше повезло и нам, хотя, конечно, нам удалось обойти и сколько-нибудь подробно обследовать едва пятую часть всей сложной системы обрывов. Разгадку нашего неведения я нашел по ту сторону центрального останца. Здесь, впервые в Гоби, я увидел большие камни, покрытые лишайниками, и такой же замшелый щебень на склонах голых холмов. В гобийских горах Монголии нет древних камней и скал, какие часто встречаются у нас на родине – например, ледниковые валуны. Перед покрытыми мхом и лишайниками камнями как-то чувствуешь пронесшиеся над ними тысячелетия.

В гобийских горах камень обнажен и свеж, истерт песком, растрескан солнцем и морозом, изрыт ветром. Рыхлые породы оплывают глинистой коркой, как будто недавно облитые водой. Каждый обрыв здесь – как только что нанесенная земле рана. В зонах развития песков занесенные ими холмы и горы создают гнетущее впечатление победы рыхлой безликой пыльной материи над чем-то твердым и гордым. А здесь, на Оши, покрытые лишайниками глыбы казались древним устойчивым островком среди хаоса размытого, вечно меняющегося камня. Это означало, что размыв и разрушение горных пород на Оши-нуру раньше, может быть, два-три тысячелетия назад, были более сильны, а теперь ослабли. Вместе с ослаблением размыва перестали вымываться и окаменелые кости. В местонахождении Оши не было захоронено костных скоплений, потому что во время отложения пород не было речных русел. Указание на сильное развитие косой слоистости – признака переменных речных потоков, сделанное американцами, нами не подтвердилось. Следовательно, в первое посещение Оши американская экспедиция собрала все то, что было вымыто за тысячи лет. Остатки же, погребенные и рассеянные в огромных массах песчаников и глин, найти было мало шансов.

Я долго бродил по Оши, пытаясь понять, как образовалось это местонахождение, при каких условиях и в какое время. Невероятные формы размывов со всех сторон обступали меня. Надменно выпятили красные груди утесы, сверху прикрытые броневыми плитами базальта цвета железа, словно вожди сказочных индейцев. У подножия обрывов – поразительный хаос камня – конкреций темно-коричневого песчаника. Шары, колеса, валы, колбасы, трубы, какие-то окорока – все темное и мертвое валялось на низких буграх. Выше камень делался светлее – красный, желтый, светло-серый. Его очертания на крутых стенах и выступах принимали облик живого: страшные рожи, птицы, звери хмуро глядели с высоты на карабкающегося по дну ущелья человека. Особенно поразителен был уступ на восточном конце Центрального останца, высоко над дном котловины. Низкая каменная скамья образовала полукруг, и на концах его стояли два четырехметровых каменных идола: правый (северный) – с грозно нахмуренным лбом, левый (южный) – с недоброй гримасой искривленного рта. Человеческое подобие этих фигур выветривания было просто поразительным. Еще более удивительна их „установка“ на местности – настоящее древнее жертвенное место.

Новожилов нашел вертикальную конкрецию песчаника около семидесяти сантиметров, высоты, в профиль очень похожую на задорную старушонку. Ниже ущелий Центрального останца ветвились менее крутые овраги, разделенные широкими и плоскими промежутками. Поверхность этих маленьких плато, равно как и дно ущелий, была завалена правильными шарами темного песчаника размером в среднем с человеческую голову. Почерневшие от пустынного загара шары удивительно походили на пушечные ядра, и местность напоминала поле необычайно жестокого старинного сражения.

На второй день пребывания на Оши Новожилов, Брилев и я совершили обход восточной части впадины. На вершине горы Оши-нуру мы воздвигли обо, заложили в него обычную коробку с запиской об экспедиции и приступили к исследованию восточной системы обрывов и ущелий. Склон впадины спадал двумя гигантскими ступенями по сто метров высоты. Второй уступ образовали базальты. По их плитообразной поверхности змеились жуткие пропасти – обрывистые каньоны по пятьдесят – семьдесят метров в глубину. Верхний слой – черные и темно-коричневые отвесные базальтовые скалы, в трещинах которых пестрели яркие пучки синих цветов. Внизу валялись гигантские кубические глыбы базальтов.

Мы с трудом спустились в одну из таких пропастей. Базальты, раскалившись на солнце, дышали невыносимым жаром. Отсюда мы пробрались в ущелье глинистых пород с более пологими, но удивительно ровными и гладкими стенами. Серые породы казались откосами туго натянутой замши, красные – завесами бархата. Под ними вилась желтая лента русла, усеянная кустиками крупных оранжевых, синих и белых цветов. По ущелью струился их сильный аромат, особенно от оранжевых, которые носят у монголов замечательно поэтическое название – алтан дзула (золотая свеча). Они издавали запах лилии, но во много раз более сильный и пряный.

На самом дне котловины Оши идти было тоже нелегко. Душная жара, казалось, сгущалась. Песок с кустиками колючки хрустел под ногами, уступчиво оседая и замедляя шаг. Мы по очереди несли тяжелую кость огромного динозавра – зауропода, найденную в верхней серой толще. Но это были последние трудности. Исследование местонахождения закончилось, и непригодность его для раскопок сделалась очевидной. Отложения нижнемеловой эпохи, встреченные на Оши, чрезвычайно напоминали такие же отложения гор Хара-Хутул в Восточной Гоби. Те же базальты, серая и надбазальтовая глинистая толща, множество конкреций песчаника в подбазальтовых слоях. Но Хара-Хутул был очень богат остатками растений и костями разнообразных динозавров. Там, как это уже говорилось, пролегало большое русло, и сохранившиеся вертикальные пни болотных кипарисов указывали на близость затопленного низменного берега, находившегося в километре от костеносного русла.

На Оши зона отложения песчаников и глин находилась дальше от берега. Вода, сносившая остатки динозавров и растений, из береговой области сюда не дошла. Только редкие трупы маленьких попугаеклювых динозавров заплывали сюда да еще попадали отдельные кости зауроподов – гигантских обитателей морских прибрежий.

Зона отложения Нэмэгэту находилась не ближе к берегу, чем Оши, но в Оши не было могучих рек, подводные русла которых заходили в море далеко от берега и приносили множество остатков обитателей суши.

Девятого августа мы начали штурмовать песчаный южный борт впадины, постепенно взбираясь с холма на холм. Насколько легок был спуск, настолько труден оказался подъем. С края котловины я еще раз окинул ее взглядом, проверяя направление сбросов, образовавших первоначально почти квадратную впадину, причудливо размытую затем временными потоками. Скоро мы вернулись к месту отворота, повернули направо, на запад, и, проехав двадцать пять километров, забрались на перевал между двумя невысокими горами. Опять небесно-голубой щебень известняка расстелился перед нами по наклонной равнине, спускавшейся к речке Хунгуй-гол („Безлюдная“). В жаркой впадине нас облепило неимоверное количество мельчайшего гнуса – мокреца. Машины стали оседать и проваливаться в пухлых глинах. Прямо-таки физическая духота чувствовалась среди этих пухлых глин, когда машину что-то хватало за задний мост, тянуло и осаживало назад. Трудно передать тревогу, с которой озираешься вокруг в поисках твердой почвы!

С трудом выбрались из ловушки и доехали до маленького бага. Там узнали, что автомобильный след, приведший нас в котловину, не принадлежал нашим машинам. Местность оказалась изъезженной машинами другой экспедиции, покрышки у которых, к несчастью, не отличались от наших. Я сфотографировал группу очень симпатичных мальчишек, выстроившихся передо мной верхом, наподобие трех богатырей Васнецова. Только вместо копий в руках у „богатырей“ были укрюки – длинные палки с веревочными петлями на концах, употреблявшиеся для ловли лошадей.

Разыскав старую караванную тропу, мы направились через холмы прямо на Бага-Богдо – наш очередной маяк. По твердой почве машины пошли быстро, и огромная Бага-Богдо росла перед нами с каждым часом. А справа, с севера, приближалась гигантская заросль дериса, совершенно непроходимая для машин. Эта заросшая дерисом котловина неумолимо отжимала нас на юг, к крутой подошве Бага-Богдо. На речке Хонгорингол („Низинная речка“) мы остановились на обед и нашли кол с письмом от Рождественского, который ночевал здесь 28 июля. Оказалось, что в это время два дня лил дождь. Стало понятно, почему следы наших машин казались старыми и мы их путали с какими-то чужими.

Вдоль подножия Бага-Богдо мы пробились через кочки и пески дальше к северо-западу, на широкую твердую равнину. Теперь маяком стала красавица Ихэ-Богдо, возвышавшаяся синей стеной далеко на западе. Гигантская Бага-Богдо протянулась в голубом тумане на юге вдоль всего нашего пути. Так сменяли друг друга наши голубые маяки. Всего лишь месяц тому назад мы находились по южную сторону этих гор, возвращаясь из Западного маршрута.

Вырвавшись на гладкую дорогу, мы поехали прямо на слепившее нас низкое солнце. Луковая степь с торчащими пучками лука на закате испещрилась длинными острыми уголками черных теней, а щебень на голых промежутках стал розовым. Мы долго мчались по этому узорному ковру из черных клинышков на розовом фоне, пока не пересекли следа наших машин, шедшего на север, к тут остановились на ночлег.

Утром, не пройдя и четырех километров, мы наткнулись на прежний лагерь отряда Рождественского у родника Лу („Дракон“). Здесь стояло обо с бутылочкой и стрелой, указывавшей вверх по широкому руслу Хзанда-гол („Сандаловая речка“). К северу местность все время поднималась, и я тревожно думал о том, как добрались к цели машины Орокнурского отряда при крайне ограниченном запасе масла.

Через несколько километров мы спустились в русло. Из-за поворота навстречу вылетел „Козел“. Завизжали тормоза, радостные вопли приветствовали наше прибытие. Тут же мы стали вручать почту Орлову, Рождественскому и Эглону, которые оказались в машине. Александров, водитель „Козла“, отошел от меня с разочарованным видом, но тут же был утешен Прониным, видимо, посвященным в улан-баторские секреты нашего Ивана Михайловича. Секреты эти, впрочем, знали все, но старались не смущать Александрова.

Я с торжеством протянул Орлову долгожданные телеграммы. Он жадно схватил их, распечатал одну, прочитал другую, и тут лицо его вытянулось. Просмотрев текст еще раз, Орлов отдал мне обе телеграммы, и через минуту все мы катались со смеху. Первая телеграмма, отправленная Московским центральным телеграфом, гласила: „В ваших телеграммах часто повторяется слово невмоготу тчк сообщите это географическое понятие или выражение чувств избежание ошибок дальнейшем“. Вторая телеграмма из Улан-Баторского почтамта повторяла тот же запрос. Юрий Александрович любил писать в телеграммах место, где он в соответствующий момент находился. Добрый десяток телеграмм из Нэмэгэту, искаженного как „Невмоготу“, привлек внимание Московского телеграфа…

Через полчаса мы прибыли в лагерь Орокнурского отряда у колодца Анда-Худук („Колодец Друга“), закончив маршрут и пройдя от Далана четыреста двадцать семь километров. Впервые в Гоби лагерь стоял на зеленой поляне, на траве. Порывы ветра гнали не пыль и песок, а приносили лишь запахи полыни и лука, разводя по траве широкие волны. Издали как будто густая, трава на самом деле была редкой и легко вытаптывалась. Колеса машин оставляли после себя быстро желтевшие борозды. Орокнурцы дошли сюда на последних каплях масла, да и бензина оставалось так мало, что наша задержка из-за ожидания машин в даланской базе вызвала у них серьезную тревогу.

Отряд Рождественского обследовал основные местонахождения, раскапывавшиеся американской экспедицией. Главные работы сосредоточились в сухом русле Татал-гола („Огородная речка“), где в нижнетретичных отложениях мы нашли около пятисот черепов и челюстей грызунов, насекомоядных и хищников, живших около тридцати пяти миллионов лет тому назад. Там же раскопали две ноги величайшего наземного млекопитающего – носорога белуджитерия. Лапы стояли вертикально; очевидно, весь скелет был захоронен в стоячем положении. Последовавшим размывом весь верхний слой третичных песков был смыт вместе со скелетом. Остались на месте только стопы лап. Интересно, что американцы также нашли неподалеку в этих же отложениях четыре вертикально стоявшие лапы белуджитерия, оставшиеся от целого скелета.

В нижнемеловых сланцах, обрывы которых начинались у самого лагеря, вдоль подножия горы Ушуг („Пинок“) заложили раскопку. Эглон добывал ежедневно несколько десятков отпечатков рыб. В общем, результаты не очень радовали – американские местонахождения не шли ни в какое сравнение с нашими южно – и восточно-гобийскими. Для более продуктивных раскопок теперь следовало срочно перебрасываться в другой район, чтобы не упустить оставшееся время полевого сезона.

Вечером собрался „военный совет“, продолжавшийся почти до рассвета. Я предложил перебраться на Эргиль-обо и расширить там прежние раскопки, чтобы получить побольше материала по третичным млекопитающим. Разыскивать что-нибудь новое было поздно: для работ на западе у нас не было баз с бензином, а наличного горючего не хватило бы на поиски новых местонахождений. Приняли мое предложение. Как оказалось впоследствии, это решение было не лучшим, так как дополнительные раскопки на Эргиль-обо дали не так уж много материала – нехватка бензина не позволила провести новые поиски в этом районе.

Рождественский с тремя машинами шел на юго-восток, до Далан-Дзадагадской дороги. Выйдя на нее, он останавливался. Одна из его машин шла в Далан-Дзадагадскую базу, забирала оттуда весь наличный бензин и часть коллекции и возвращалась к отряду. Снабдив его бензином и освободив от лишнего снаряжения и коллекций, эта машина направлялась в Улан-Батор. Рождественский продолжал свое продвижение на юго-восток, поперек всей Средней Гоби, по нашему маршруту 1946 года, до Улугей-Хиди и дальше на Эргиль-обо.

Я и Орлов с „Волком“ и „Козлом“ ехали в Улан-Батор, откуда Юрий Александрович срочно возвращался в Москву к началу занятий в Московском университете. Из Улан-Батора, загрузив „Волка“ бензином, я должен был проехать на Эргиль-обо через Сайн-Шанду, доставив бензин отряду Рождественского, и, таким образом, описать огромную петлю на север.

Несколько дней еще мы продолжали работу в „Долине Озер“. „Волк“ и „Дракон“ ремонтировались, Эглон заканчивал раскопку рыб, а „научная сила“ исследовала древнетретичные отложения озера Холбольчжиннур. Там, вблизи речки Тацайн-гол („Ракитовая“), пропилившей глубокое русло в базальтовом плато, ночью видели странное „гало“– огромную белую дугу на небе при ярком лунном свете. Дни стояли жаркие, с перепадавшими иногда дождями, с отдаленным громом и вспышками молний по ночам.

Орлову повезло на разные приключения. Однажды Юрий Александрович отправился на обнажение в одних трусах. Поднялся ветер, и Орлов прибежал в лагерь, едва дыша, жестоко исхлестанный песком и мелкими камешками. В другой раз внезапно налетевший вихрь подхватил пустую койку Орлова. Она взвилась вверх, отлетела на полсотни метров и плавно опустилась в глубокий овраг, став там на ножки как ни в чем не бывало.

Экономя горючее, мы не посетили, как предполагали вначале, Орок-нур – это классическое озеро Центральной Азии, привлекавшее внимание многих путешественников. По сообщениям аратов, Орок-нур теперь значительно усох и разделился на два озера. Лет шестьдесят тому назад, после ряда сухих лет, Орок-нур тоже состоял из двух озер.

Картина происхождения Орок-нурских местонахождений в общих чертах выяснилась. Найденные здесь ископаемые животные принадлежали к млекопитающим олигоценового времени и были характерны для сухих местностей. Этот животный мир был до крайности сходен, если не совершенно одинаков, с ископаемым животным миром тургайских степей Казахстана. Очевидно, там и здесь тридцать пять миллионов лет тому назад существовали одинаковые условия жизни – обширные степи-саванны с отдельными группами и рощами высоких деревьев. Исполинские носороги – белуджитерии и индрикотерии – благодаря своему неимоверному росту могли питаться ветками и листьями этих деревьев и не зависели от выгоравших в конце сезона мелких растений. Одновременно с гигантами жило множество степных грызунов и насекомоядных, а также мелких хищников. Более редкими были саркастодоны и эндрьюсархи – самые громадные хищные млекопитающие, когда-либо обитавшие на Земле. Они походили на гигантскую гиену с чудовищной головой в треть всей длины зверя. Эти хищники, несомненно, питались белуджитериями и подобными им исполинами. Однако вряд ли эндрьюсархи могли одолевать исполинских носорогов в бою при своих слабых лапах – скорее всего они питались их трупами. Около тридцати миллионов лет тому назад в „Долине Озер“ находились низовья небольших степных рек. Наводнения, изредка случавшиеся, топили множество мелких животных: древних зайцев, песчанок, ежей, сумчатых и охотившихся на них древних хищников – гиенодонов. Бесчисленные кости этих животных скапливались гнездами в заводях речных низовьев. Тут же гибли исполинские белуджитерии, для которых хотя и не были страшны никакие степные наводнения, но зато были губительны зыбучие пески и плавуны речных низовий. Тяжелые животные погружались в зыбун. За миллионы лет речные пески становились песчаниками. Так получились необычайные захоронения – исполинские окаменелые скелеты, стоящие вертикально. Позднее извержения лав из вулканов Гобийского Алтая (Дунду-Богдо или Тэвш) прикрыли речные отложения слоем базальтовых лав и тем предохранили их от окончательного размыва во время общего подъема Хангай-ских гор.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.