Боишься того, как сильно ты меня хочешь?

Да!

И мне это нравится, — шепнул он.

Я задвигалась ему навстречу, но он твердо придержал меня руками, не давая шевелиться. Странно, как все это напоминало бальные танцы, которые меня заставили выучить перед этим приемом. Напряжение его руки, пожатие здесь или там, и ты знаешь, чего он хочет, — или думаешь, что знаешь. Сейчас он хотел, чтобы я не двигалась, всю работу предоставив ему.

Во мне начал нарастать оргазм, нарастать с каждым прикосновением, с каждым движением его внутри меня. Нарастал и нарастал. Почти всегда секс был для ardeur’а, и ardeur ласковым не бывал. Я кормилась и трахалась, поскольку была вынуждена. И сейчас, когда Ашер брал меня так нежно, так бережно, я поняла, что у нас выработалась дурная привычка. Я люблю хороший жесткий трах, более чем другие женщины это любят, но то, что я это выдерживаю, не означает, что всегда мне нужно именно так. Вот это — это было идеально. Вот чего мне не хватало всегда в этом бешеном сексе. Необходимость питаться срочно заставляла забыть о том, что есть своя прелесть в неспешной ласке.

Я старалась оставаться, как ему хотелось, не двигаясь, удержать наслаждение…

Я уже почти.

Тогда кончай.

— Но…

Кончай, — велел он.

Я могла бы поспорить, но он сделал еще один толчок, и меня поймал оргазм. Столько было наслаждения, что надо было за что-то держаться руками, до него я дотянуться не могла, держалась за что придется.

Анита, люблю тебя, люблю тебя, люблю!

Ритм сменился. Я чувствовала, как Ашер борется с собой, стараясь не дать пока себе воли. Схватив меня за волосы, он вздернул меня на колени, руки и грудь его напряглись, когда он отвел мне голову в сторону и снова обнажил шею.

Ну, — шепнул он.

Пожалуйста, — ответила я.

Он всадил в меня клыки, сомкнул рот на шее и присосался, перестав сдерживать свое тело, и снова вызвал во мне кричащий оргазм, телом, укусом, силой своей вошел в меня последним мощным толчком. Я ногтями пропахала его руки, вопя охрипшим, сорванным голосом.

Он пил из моей шеи, и оргазм за оргазмом накатывали на меня. Для меня, для него, для нас обоих. Вот почему он был так опасен: на пике этого наслаждения можно было забыть — забыть, что сегодня я даю кровь уже четвертый раз. Забыть, что не следует ему открывать рот и выпускать кровь по моему телу, потому что он уже напился так, что больше не принимает. Забыть, что нам еще надо было сохранить силы, выйти наружу и общаться с народом. Забыть все, кроме ощущения его во мне, забыть, что моя кровь течет по шее, пропитывая платье и заливая бриллианты. Забыть, пока чьи-то руки не растащили нас, и Ашер не обернулся, рыча.

Я не рычала — я свалилась на диван, потому что ничего больше сделать не могла. И лежала сломанной куклой, и даже мысли кружились медленно, белые и пушистые, будто мир покрылся ватой.