Ньюфорд, сентябрь 1992-го 4 страница

— Не надо уступать, — ответил Рашкин. — Если ты уверена в правильности своих поступков, зачем тебе идти на компромисс?

— Но...

— Занимаясь искусством, мы обязаны не уклоняться от истины. Мы должны поклясться самим себе. Любое так называемое преимущество, которым обладает зло, может быть обращено против него. Наш мир далеко не идеален сам по себе. Нам придется сделать его таким.

Рашкин всегда оставался верен своим идеалам, но цена его приверженности была слишком высока. Изабель не раз размышляла об этом, наблюдая за тем, как он живет: в полном одиночестве, без друзей, наедине со своим творчеством.

Кэти тоже была верна своим идеалам, но, в отличие от Рашкина, в случае необходимости была готова пойти на компромисс. И всё же некоторые вещи оставались для нее священными. Несправедливость в любом ее проявлении, например. Или ее творчество. Кроме того, Кэти создала Детский фонд и отдавала ему много сил, на собственном примере демонстрируя принцип четырех китов, необходимых для успешной общественной работы, — деньги, содействие, советы и утешение. Каждый должен дать то, что может. Если нет времени для работы, значит, необходимо пожертвовать средства.

Кэти ни за что не оказалась бы в подобной ситуации. Они вместе с Иззи прошли курс самообороны, и вот когда Изабель впервые в жизни грозила нешуточная опасность, она сдалась. Кэти бы так не поступила. Она ударила бы обидчика ногой в живот и постаралась вырваться, а не сидела бы неподвижно в машине, увозившей ее в неизвестном направлении.

Изабель вздохнула. К несчастью, она непохожа на Кэти.

Автомобиль свернул на обочину у явно необитаемого многоквартирного дома, и Скара заглушила двигатель.

— Конечная остановка, моя сладкая, — произнесла она.

Изабель пробрала дрожь.

«Я еще могу постоять за себя, — подумала она, когда Биттервид вытаскивал ее с заднего сиденья. — Надо бороться. Но какой в этом смысл?»

Теперь Изабель узнала местность: они находились в Катакомбах. Обширный район был расположен недалеко от центра города и состоял из покинутых домов, выгоревших павильонов и заваленных булыжником участков земли. Улицы заросли сорняками и превратились в узкие тропинки, частично заваленные мусором и брошенными машинами. Пустынные мостовые и покинутые дома служили пристанищем для обездоленных жителей Ньюфорда, опустившихся на самое дно общества. Этот участок занимал несколько квадратных миль к северу от Грейси-стрит и, судя по виду, вполне мог быть частью Белфаста, Бронкса, восточного Лос-Анджелеса или Детройта.

Конечно, можно оказать сопротивление похитителям, можно убежать. Но куда? Непосвященным Катакомбы казались бесконечным лабиринтом, по вымощенным булыжником улочкам можно было плутать без конца. Да и большинство обитателей этих мест представляли не меньшую опасность, чем ее похитители: наркоманы, алкоголики и просто потерявшие человеческий облик бездомные бродяги. Все они давно утратили всякое представление о милосердии, каждое лицо выражало только алчность и отчаяние.

И вновь Изабель предпочла уступить. Она позволила двум сопровождающим отвести ее в здание. Для этого пришлось преодолеть завалы осыпавшейся штукатурки и горы мусора, а потом протиснуться между сорванными с петель створками дверей. Стены повсюду были покрыты фрагментами граффити и другими следами присутствия необузданных подростков. Внутри воздух оказался спертым и затхлым, с примесью зловонного запаха мочи и гниющих отбросов. Полная противоположность ее жилищу на острове Рен. А также явный контраст по отношению к мирам, созданным кистью человека, к которому ее вели.

Изабель увидела его в углу комнаты на втором этаже, на лежанке из пачек газет и нескольких одеял. Рашкин показался ей меньше ростом, каким-то усохшим и съежившимся. Исчез сутулый и некрасивый учитель. Ничего не осталось даже от тролля. Теперь он стал похож на экзотическое насекомое, вытащенное из-под коры гниющего дерева под яркие солнечные лучи. Немощный, одряхлевший старик, с трудом поднявший голову, когда Биттервид и Скара ввели Изабель в комнату. Но в глубине его глаз всё так же горел неистребимый огонь, превосходящий голодное пламя во взорах его ньюменов.

— Пришло время отплатить за мое добро, — произнес Рашкин. Даже его голос изменился — из глубокого и звучного он стал пронзительно-скрипучим.

— Я ничего вам не должна. — Рашкин устало покачал головой:

— Ты должна заплатить мне за всё, и я заставлю тебя это сделать.

Изабель слишком хорошо знала, что ему от нее нужно. И всё же не хотела в это верить.

— Джон был прав, — сказала она. — Прав во всём. Вы и в самом деле питаетесь моими ньюменами.

— Ньюмены, — повторил Рашкин. — Интересное определение. И очень подходящее. Сам я никогда не беспокоился о том, как их называть.

— Я не стану этого делать.

Рашкин махнул рукой в сторону Биттервида и Скары:

— Тогда они убьют тебя.

— Даже если я соглашусь, они всё равно меня убьют. Я услышала довольно много из их разговора по дороге сюда.

При встрече с Рашкиным страх Изабель уступил место гневу по отношению к бывшему учителю. Она смотрела на него и вспоминала десятки жестоких смертей, языки пламени, поглощающие одновременно холсты и плоть. Тогда она поклялась себе никогда больше не писать картин, позволяющих ньюменам совершать переход из прошлого в современный мир. И она держала свое слово. А тех, кто выжил, и тех, кого она еще вызовет из небытия, Изабель намерена защищать даже ценой своей жизни. То, на что она никогда не решилась бы ради себя, она готова была совершить ради погибших в огне и ради тех, кто еще может погибнуть по воле этого чудовища.

— Я могу дать слово, что ты окажешься в безопасности, — заверил ее Рашкин. Он постарался спрятать голодный блеск своих глаз и придать лицу выражение искренности, которому Изабель не поверила ни на секунду.

— Только до тех пор, пока снова не понадобится моя... магия.

Рашкин опять покачал головой:

— Как только я восстановлю свои силы, я найду себе нового ученика. Ты больше никогда меня не увидишь.

— Нового ученика? — поразилась Изабель.

Сама мысль, что она может позволить ему и дальше распространять смертоносное зло, ошеломила ее. Но Рашкин, то ли намеренно, то ли по ошибке, отнес ее удивление на другой счет.

— Я сомневаюсь, что мы сможем продолжать работать вместе, — сказал он. — Кроме того, я уже научил тебя всему, что знаю.

Изабель окинула его полным презрения взглядом.

— А, понимаю, — продолжал Рашкин. — Ты думала, что была единственной. Это не так. Многие были до тебя, моя дорогая, и еще одна ученица после тебя. Ее звали Жизель. Хорошенькая француженка и очень, очень талантливая. Я встретил ее в Париже, и, хотя город сильно изменился, работа с ней сделала мое пребывание там вполне сносным.

— А что... что с ней произошло?

— Она умерла, — ответил Рашкин, склонив голову и вздохнув. — Она убила себя. Подожгла студию и сгорела вместе со всеми картинами. — Рашкин показал рукой на двух ньюменов, которые привели к нему Изабель. — Только эти двое избежали страшной участи, и то благодаря моему вмешательству. Бог свидетель, их спасение далось мне нелегко.

У Изабель похолодело внутри. Она вспомнила, как два года назад, сидя утром за кухонным столом, читала статью об этом бедствии. Весь творческий мир был потрясен случившимся несчастьем, но она переживала его особенно тяжело из-за пожара, уничтожившего ее собственные картины.

— Жизель Маршан, — тихо произнесла она всплывшее в памяти имя художницы.

— Значит, ты знакома с ее полотнами. Своим умением работать со светом и тенью она могла дать сто очков вперед самому Рембрандту. В тот день мы утратили великий талант.

Изабель с ужасом взглянула на Рашкина:

— Вы убили ее. Вы уничтожили ее и всех ее ньюменов. Это вы разожгли огонь, погубивший и художницу, и студию.

— Я совершенно не причастен к этому пожару, как и к тому, который уничтожил твой дом.

— Имейте смелость хотя бы признаться в своих преступлениях.

— Ты несправедлива ко мне. И если уж мое слово теперь для тебя ничего не значит, посмотри на меня внимательно. Неужели я способен обречь самого себя на такое существование? Она была склонна к самоубийству, а все плоды нашей совместной работы пали жертвами этого желания. Теперь я вынужден просить милости у своей бывшей ученицы.

— Нет, — сказала Изабель. — Огонь — ваших рук дело, как и тот, который уничтожил мою студию.

— Я не поджигал твой дом, Изабель.

— Тогда кто же?

Рашкин окинул ее многозначительным взглядом:

— Ты и в самом деле ничего не помнишь?

— О чем?

— Это ты подожгла дом, Изабель, — со вздохом ответил он.

Услышав эти слова, Изабель отшатнулась от своего учителя. Если бы не Биттервид, она бы выбежала из комнаты, но он схватил ее за руку и вернул к лежанке Рашкина.

— Ты всегда обладала даром истолковывать правду в свою пользу, — сказал Рашкин. — Но я даже не думал, что ты так безоговорочно веришь собственной лжи.

— Нет, я бы никогда...

Изабель закрыла глаза, но перед ее мысленным взором заплясали объятые пламенем фигуры. Она вновь услышала рев огня, треск горящей плоти, почувствовала ужасные запахи дыма и поджаренного мяса. Только это не был запах мяса, приготовленного для еды.

— Единственное, что отличает тебя от Жизель, — снова заговорил Рашкин, — это то, что она принесла в жертву не только свои картины, но и себя.

— Нет! — закричала Изабель. Она оттолкнула Биттервида и бросилась на колени рядом с ложем Рашкина. Теперь их лица оказались на одном уровне. — Я знаю, чего вы добиваетесь, но это больше не сработает. Вы не заставите меня поверить своей лжи. Никогда.

— Прекрасно, — ухмыльнулся Рашкин. — Можешь оставаться при своем мнении.

Изабель отлично понимала, что он просто издевается над ней, но не стала обращать на это внимания. Она стиснула зубы и выпрямилась. Спокойно. Молча. Не сводя с него глаз.

— И всё же тебе придется заплатить мне долг, — произнес Рашкин.

— Я не стану этого делать, — покачала головой Изабель. — Я не буду вызывать людей и обрекать их на смерть.

— Людей? Да ты сама называешь их ньюменами. Строго говоря, ньюмены представляют собой всего лишь духовную силу, некое воздействие, которое можно ощутить рядом с определенной вещью или местом. У них нет физической формы.

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

— Конечно знаю, — ответил Рашкин. — Но кому, как ни тебе, знать, что они не настоящие?

Изабель оглянулась на двух ньюменов, доставивших ее в это место.

— Вы сами слышали, что он сказал, — заговорила она. — Как вы можете служить такому чудовищу? Как вы можете помогать ему охотиться за такими же, как вы?

Но ни одного из них ее слова не возмутили.

— Какое нам дело до других? — спросила Скара. — Что хорошего они для нас сделали?

Биттервид согласно кивнул:

— А мы станем настоящими. Нам обещали.

— Кто? Это воплощение лжи?

— Он никогда нас не обманывал. — Изабель тряхнула головой:

— Вы не нуждаетесь в нем. Это он нуждается в вас. Вы и так настоящие. Мои ньюмены живут сами по себе, и вы тоже. Если вы думаете по-другому, значит, верите в его обман.

— Нет, — возразил Биттервид. — Он нужен нам.

— Всё, что мы сделали, — продолжала Изабель, — так это приоткрыли дверь, чтобы вы смогли перейти из одного мира в другой. Ты нуждаешься в нем не больше, чем человек, с которого он тебя срисовал, нуждается во мне.

— Ты не находишь, что я прекрасно потрудился над Биттервидом? — заметил Рашкин. — Конечно, всё это только благодаря моей уникальной памяти.

— Я обращаюсь не к вам, — отрезала Изабель.

— Я понимаю, — сказал Рашкин. — Но ты попусту тратишь время, стараясь их переубедить. Они знают правду.

— И как же вы намерены сделать их настоящими? — спросила она.

— Это очень просто. Им требуется всего лишь частица твоей души. Или моей. Или любого, кто способен их вызвать.

Теперь Изабель осознала, что значили слова Биттервида, когда он говорил о ее долге перед ним. Хотя он мог бы просто сказать, что она ему обещана. Он и Скара привели ее сюда, чтобы она помогла своему бывшему учителю восстановить силы, а взамен Рашкин потом отдаст ее этой парочке. Вот и цена его уверениям в безопасности. И цена его обещаниям. Но ведь и раньше Изабель знала, что он лжет.

— Это чудовищно, — сказала она.

— Изабель, ты слишком серьезно к этому относишься. Ты воспринимаешь нас как паразитов, но, уверяю тебя, в моих намерениях нет ничего дурного. Существа, которые необходимы мне для поддержания сил, вовсе не являются настоящими, и мы с тобой это понимаем. Значит, я никого не убил, никому не причинил зла.

Изабель вспомнила свои бесконечные споры с Джоном, но смогла только отрицательно покачать головой.

— А сделать их настоящими, — продолжал Рашкин, — почти ничего не стоит. Они войдут в твой сон и возьмут частицу твоей души. Немного памяти, надежды, снов. Ничего такого, без чего ты не сможешь обойтись.

— Однажды вы появились в моем сне, — вспомнила Изабель. — Но вели себя не так благородно. Вы убили крылатую кошку. И убили бы и Пэддиджека тоже, если бы не вмешался Джон.

Рашкин не стал ни опровергать, ни подтверждать ее слова:

— Для нас с тобой нелегко войти в сны друг друга. Это из-за того, что мы оба — создатели. Но для тех, кого ты называешь ньюменами, сделать это гораздо проще, они более тесно связаны с нашими сновидениями. Они являются порождением нашего творчества, а оно проистекает из наших воспоминаний, снов и воображения.

— И всё же вы убили крылатую кошку.

— Той ночью у меня возникла слишком сильная потребность, — пожал плечами Рашкин. — Раньше я обладал большим терпением. Но, должен тебе напомнить, Изабель, ни один из твоих ньюменов не был настоящим человеком. Чтобы стать настоящими, им необходима частица твоей души, и я бы знал, если бы ты им ее дала. Я никогда не причиню зла никому, кого ты сделаешь настоящим. Я вовсе не такое чудовище, как ты думаешь.

— Разве? Тогда кем вы себя считаете?

— Человеком, прожившим долгую жизнь, но еще не готовым уйти из этого мира.

— И цена для вас не имеет значения.

— У всего есть своя цена, — согласился Рашкин. — Но в моем случае ты ошибаешься, она не слишком высока. Я не собирался снова вмешиваться в твою жизнь и расстраивать тебя, Изабель. Но я ослабел больше, чем предполагал, а за два года, прошедшие после смерти Жизель, я не смог отыскать ни одного достаточно талантливого художника, достойного занять место моего ученика. Это Биттервид напомнил о тебе, но и тогда я не планировал возвращаться, пока не услышал, что ты собираешься иллюстрировать сборник сказок своей подруги. Ну а поскольку уж ты снова будешь вызывать ньюменов... — Рашкин пожал плечами.

— Как вы могли об этом узнать? Я только вчера дала свое согласие.

— В самом деле? Я впервые услышал об этом около месяца назад. Или по крайней мере разговоры о твоем участии в проекте. Но, раз уж мы все здесь собрались, это не имеет никакого значения.

— Так это была идея Биттервида? — возмутилась Изабель. — Похитить меня и притащить сюда?

— Ему не терпится стать настоящим, — сказал Рашкин. — И он не уступает в упрямстве твоему Джону. Мы собирались подождать, пока ты закончишь работу, но потом...

— А что потом? — нетерпеливо спросила Изабель.

— Существует так много причин, способных задержать, а то и отменить выпуск книги, — ответил Рашкин.

На его лице сохранялось всё то же выражение искренности, как и в начале разговора, но Изабель решила, что Рашкин чего-то недоговаривает. Он что-то скрывает. Она мысленно посмеялась над собой. Где это видано, чтобы Рашкин шел к цели напрямую?

— Ты видишь, насколько я ослабел, — добавил он. — Биттервид побоялся, что я не выдержу ожидания. И, как я уже сказал, он очень нетерпелив. Слишком горяч. По-моему, он на всё готов, лишь бы стать настоящим.

— Но ведь он и так настоящий. — Рашкин снова вздохнул:

— Ньюменам не требуется ни пищи, ни отдыха. Они не способны видеть сны, их раны не кровоточат. Они не настоящие.

— Вы так утверждаете только потому, что вам это выгодно.

— Тогда как же ты их определишь?

Изабель оглянулась на ньюменов. Скара уселась прямо на полу и чистила ногти лезвием складного ножа. Похоже, она не обращала никакого внимания на разговор. Биттервид прислонился к противоположной стене и стоял скрестив руки на груди. Он явно прислушивался, но его лицо оставалось непроницаемой маской.

— Они другие, — сказала Изабель. — Просто другие. Не лучше и не хуже, чем каждый из нас.

— Какая непредвзятость, — улыбнулся Рашкин. — Какая корректность! Может, в будущем мы станем относиться к ним как к людям, страдающим бессонницей?

— Я уже больше не Иззи, — сказала ему Изабель. — Я больше не та впечатлительная девочка, которую вы взяли под свое крылышко и которая верила каждому вашему слову только потому, что вы носили громкое имя Винсента Аджани Рашкина, будь он проклят. Господи, как я вас ненавижу!

— Но ты все же назвала свой дом в мою честь. — Изабель презрительно фыркнула:

— Вплоть до сегодняшнего утра я не знала, чего было больше в этом жесте: моего восхищения и благодарности за ваши уроки или ужаса и неприятия по отношению ко всему, что вы проповедовали. Сегодня вы помогли мне определиться.

— И несмотря ни на что ты мне поможешь, — произнес Рашкин.

— Не могу поверить, — покачала головой Изабель. — Может, вы не слышите меня?

— Если ты мне поможешь, обеспечив меня своими ньюменами, — продолжал Рашкин, — я исполню твое самое заветное желание.

— Что вы можете знать о моих желаниях?

— Я ее верну — ту подругу, по которой ты до сих пор скорбишь.

Изабель не сразу поняла, что ей предлагает Рашкин. В первый момент она решила, что ошибается.

— Вы ведь не имеете в виду Кэти? — с сомнением спросила она.

Увидев кивок Рашкина, Изабель недоверчиво уставилась на него.

— Это невозможно, — прошептала она.

— А разве возможно появление ньюменов?

— Одно невероятное событие не дает основания считать возможным абсолютно всё.

— Обещаю, я смогу вернуть ее тебе.

Как часто скучала она по взмаху золотисто-красных волос, когда Кэти поворачивала к ней голову, по ее радостной улыбке, по блеску серых глаз? Как часто, видя или читая что-то интересное, Изабель говорила себе, что надо рассказать об этом Кэти, а затем вспоминала, что подруга умерла? Прошло уже пять лет, но такое всё еще случалось. Не каждый день. Даже не каждую неделю. Но случалось.

И как часто она сетовала на преждевременность ее смерти? Сколько раз она думала, что готова на всё, лишь бы ее вернуть?

Но решиться на предложение Рашкина? Не раз Изабель задумывалась над созданием портрета Кэти, чтобы вызвать ее, как вызвала Джона и остальных, но понимала, что ее мечты несбыточны. Ньюмены были новичками в этом мире. Кэти прожила жизнь и умерла в нем. Для нее возврат невозможен. Этот мир был для нее прошлым.

Несмотря на всё это, сознавая, что Рашкин способен вызвать лишь призрак, подделку, а не настоящую Кэти, Изабель дрогнула перед соблазном. А что, если он действительно сумеет? Так много вопросов она должна была задать подруге, так много осталось загадок, на которые только Кэти могла дать ответ.

Я поняла, что влюбилась в нее с самого первого дня, но никак не могу набраться смелости, чтобы признаться.

Остается надеяться, что я сумею это сделать раньше, чем кто-то из нас умрет.

Меня не привлекают мужчины, но и женщины тоже. Я люблю только Иззи.

Она должна узнать, правда ли всё это.

— Ну как? — спросил Рашкин. — Такая сделка тебя устраивает?

Изабель заморгала, отгоняя воспоминания, и уставилась на своего собеседника. В его изможденном лице она снова с удивлением обнаружила сходство с каким-то насекомым. Девушка медленно покачала головой.

— Вы призовете Кэти в наш мир. И какой она будет? — спросила она. — Такой, как они? — Изабель ткнула пальцем в сторону Биттервида. — Бледной копией настоящего человека? Чудовищем?

— Нет, — ответил Рашкин. — Я воспроизведу ангела.

— Винсент, я больше не верю вашей лжи. И уже давно.

— А если я сначала верну ее? — настаивал он. — До того как ты напишешь хоть одну картину, я верну твою подругу, и ты сама сможешь убедиться, что я не лгу.

— Что... Что вы такое говорите?

— Я ее верну. Если ты убедишься, что это действительно твоя подруга, ты будешь работать для меня. Если нет, мы разойдемся в разные стороны, и я тебя никогда больше не потревожу.

У Изабель не хватило сил отказаться сразу, и она ненавидела себя за свою слабость.

«Я соглашусь на это не ради себя, — думала она. — Не совсем ради себя. Конечно, я эгоистка и хочу вернуть Кэти, но в этом случае выиграю не только я».

Снова в памяти возникли записи из дневника.

И не только из-за ее красоты, хотя она, бесспорно, очень хороша собой. Она — ангел, посланный с небес, чтобы немного скрасить наше пребывание на планете Земля. Общаясь с ней, мы все становимся лучше.

То же самое можно было сказать и о самой Кэти.

— А эти картины...

— Я тебя прошу лишь о нескольких — чтобы восстановить силы. Две или три, самое большее.

— А ваши ньюмены?

— Я дам им то, чего они добиваются, из своих собственных снов.

Может ли она на это осмелиться? Решится ли она вызвать к жизни двух или трех ньюменов и принести их в жертву ради Кэти?

Это неправильно, и Изабель сама всё понимала. Нельзя даже допускать такие мысли. Нельзя опускаться до уровня Рашкина. Кэти ужаснулась бы ее поступку.

— Ну как? — спросил Рашкин.

— Я...

— Ты можешь даже не создавать новых картин, — продолжал он свои уговоры. — У тебя ведь осталось несколько полотен, выполненных до абстрактного периода; этого будет достаточно.

— Нет, — воскликнула Изабель. — Я не смогу отказаться от них.

И без того трудно было решиться пожертвовать кем-то ради возвращения Кэти, но старыми друзьями — никогда. Невозможно погубить Джона, Пэддиджека, Козетту или любого из горсточки оставшихся после пожара ньюменов.

— Но ты будешь писать для меня?

— Я...

— Изабель, — мягко уговаривал ее Рашкин, — что ты теряешь? Если тебя не устроит качество моей работы, ты ничего не будешь мне должна. В случае успеха цена окажется не так уж высока.

— Я не знаю.

Господи, она так запуталась!

Если Рашкин не лжет относительно своей способности вернуть Кэти, может, и его утверждения о природе ньюменов тоже правдивы. Человеческой жизнью Изабель не смогла бы пожертвовать, даже ради Кэти. Но, возможно, ньюмены не совсем люди. Может, это просто образы с картин? Порождения сновидений, не обладающие собственной жизнью?

Внезапно вспомнился давний разговор с Софи в те дни, когда они делили на двоих одну студию, еще в начале восьмидесятых годов. Они говорили тогда о видениях, и Софи, всегда очень отчетливо помнившая свои сны, настаивала на необходимости оставаться верной своим принципам не только наяву. Софи утверждала, что поступки, совершенные в сновидениях, не могли повлиять на реальную жизнь, но они доказывали способность человека совершать подобные действия и во время бодрствования. Если вы убили кого-то во сне, вы всё равно виновны в убийстве, даже если, проснувшись, не обнаружили трупа и никто не погиб. В своей душе вы допустили возможность убийства.

Разве нынешняя ситуация намного отличалась от снов?

— Я еще раз хочу спросить, — продолжал Рашкин. — Что ты теряешь?

«Свою душу, — подумала Изабель. — И всё, во что я верила».

— Вы не понимаете, о чем меня просите, — сказала она.

— Изабель, я всё понимаю, — покачал головой Рашкин. — Наши взгляды на различные вещи часто были противоположными, но я всегда уважал твои убеждения. И даже если я не разделяю твоего отношения к ньюменам, это не значит, что я не понимаю, какие мучения ты испытываешь.

Изабель подняла глаза и встретилась с его взглядом — простодушным и ясным. Она почти поверила в его искреннюю заботу. Снова почти оказалась во власти его обаяния.

О Кэти, что мне делать?

XI

На стук в дверь студии Изабель никто не отозвался.

— Джилли говорила, что Изабель с утра собиралась отправиться по каким-то делам, — сказал Алан. — Наверно, еще не вернулась.

Он повернулся, чтобы уйти, но Мариса шагнула вперед и потрогала дверную ручку. Замок был заперт, но дверь закрыли неплотно, так что она распахнулась от легкого толчка.

— Почему бы нам не подождать ее внутри? — предложила Мариса.

— Нет, — возразил Алан. — Нельзя же просто так ворваться...

Но Мариса уже шагнула внутрь. Алан и Роланда смущенно переглянулись и последовали за ней. В помещении громоздились нераспакованные коробки и чемоданы, но Изабель там не было.

— Посмотрите-ка, — воскликнула Мариса, подходя к окну.

Она показала картину с изображением Пэддиджека Алану, и у него перехватило дыхание.

— Он похож на персонажа из сказки Кэти, — сказала Роланда.

Алан кивнул, подошел к окну и взял из рук Марисы картину. В самом углу под подписью Изабель стояла дата — 1974 год. Значит, это не копия, а подлинник.

— Она не должна была уцелеть, — произнес Алан.

— Почему? — удивилась Мариса.

— Эта картина сгорела во время пожара, когда огонь уничтожил все ранние работы Изабель, кроме той, что была подарена мне, да еще двух, висящих в Детском фонде.

— Вероятно, это было ужасным ударом для Изабель, — заметила Роланда.

— Бедствие почти сломило ее, — сказал Алан. — Хотя она и старалась не показывать виду. — Он глубоко вздохнул. — Все ее великолепные работы погибли... и эта была среди них.

Он вспомнил подаренный Изабель небольшой — десять на шестнадцать дюймов — рисунок, выполненный пастелью. Худощавая миниатюрная рыжеволосая женщина с озорными глазами, которую она назвала Энни Нин. Если благодаря картине «Дикарка» в этом мире появилась Козетта, то и та женщина должна быть жива. Но остальные... все остальные погибли в пламени пожара.

— Это могло убить ее, — тихо произнес он.

— Кого? — не поняла Мариса. Но Роланда уловила мысль Алана.

— Изабель, — сказала она. — Она, вероятно, с трудом пережила гибель людей, появившихся благодаря ее картинам. — Неудивительно, что после этого несчастья она так резко изменила стиль письма, — произнес Алан, не сводя глаз с небольшого полотна. — Если только... А что, если они не погибли?

— Ты же только что сам сказал, что огонь уничтожил все ранее созданные работы, — удивилась Мариса.

— Включая и эту, — кивнул Алан. — Но ведь она перед нами?

— Вы считаете, она могла просто сделать вид, что картины сгорели? — спросила Роланда. — Что Изабель спрятала свои работы, чтобы сохранить их в безопасности?

— Я не знаю, — признался Алан.

Но он вспомнил о странном и очень настойчивом желании Изабель оставить у себя все подлинники иллюстраций к книге Кэти.

— Если всё это правда, у нее могут возникнуть неприятности со страховой компанией, — заметила Мариса.

Алан кивнул с отсутствующим видом и положил картину на подоконник поверх листа оберточной бумаги, откуда ее перед этим взяла Мариса. Из-под бумаги торчал уголок конверта, и Алан, едва сознавая, что делает, вытащил конверт и посмотрел на адрес.

— Что это? — спросила Мариса.

— Письмо от Кэти. Я узнал ее почерк.

— Постой-ка, — сказала Мариса, видя, что он готов открыть конверт. — Я понимаю, что убедила вас войти в пустую студию, но только потому, что вы — ее друзья, и я считала что, Изабель не будет возражать, если мы подождем ее внутри. Но читать ее письма — это уж слишком.

Алан был с ней вполне согласен. В нормальном состоянии он бы ни за что не осмелился вести себя подобным образом. Но желание узнать содержимое письма Кэти пересилило присущую ему деликатность. Желание было настолько сильным, что Алан, не переставая кивать в знак согласия со словами Марисы, всё же открыл конверт.

— Оно написано за два дня до ее смерти, — сказал он. — Это... — Алан пробежал глазами по странице и перевернул ее. — Это предсмертная записка. Кэти не стала оставлять ее в квартире, а отправила Изабель по почте.

Привычная боль утраты сжала его сердце. Незнакомая комната вдруг словно заполнилась призраками. Он поднял глаза на Марису:

— Изабель знала все подробности смерти Кэти... И то, что она убила себя. Почему же она упорно настаивала на своем?

— Я не понимаю, — сказала Мариса.

— Та ссора во время похорон Кэти. Она разгорелась из-за причины смерти. Изабель негодовала по поводу моего отказа навестить ее в больнице, но Кэти никогда и не была там. Она проглотила слишком большую дозу снотворного в своей спальне, и именно Изабель обнаружила ее тело во время одного из своих приездов в город. Когда она стала убеждать меня, что Кэти не могла решиться на самоубийство, я подумал, что это из-за отсутствия записки. Вы ведь понимаете, люди часто отрицают самоубийство близких. Но потом Изабель перешла к невероятным подробностям об онкологическом заболевании, о больнице и лечении радиацией, которое не помогло...

— Я никак не могу этого понять, — продолжала Мариса. — О ее самоубийстве писали все газеты. И даже вчера вечером в теленовостях упоминали о нем в связи с делом о наследстве.

Алан кивнул.

— Тогда почему Изабель пыталась убедить тебя в обратном?

— Вот это мне и хотелось бы узнать, — сказал Алан. — Я дошел до того, что уже не знаю, чему верить.