ПОИСК‑VIII

«Центр.

Продавец римского филиала «Кук энд Стайн» полагает, что серьги, фотографию которых я ему предъявил, были проданы летом прошлого года иностранцу, хорошо говорившему по‑ испански, хотя, видимо, его родным языком был английский.

Рыбин».

«Славину.

Срочно уточните, каким рейсом возвращался в Союз Дубов? Где он жил в Луисбурге?

Центр».

«Центр.

Дубов возвращался в СССР из загранкомандировки, во время которой он жил в доме для советских специалистов, через Рим в июле 1977 года. Провел в Риме три дня, получив транзитную визу на 72 часа в аэропорту. Из бесед с Глэббом складывается впечатление, что он весьма озабочен нападением на Зотова и его арестом. Однако его озабоченность просматривается слишком явно.

Славин».

Константинов, сопоставив все эти данные, поручил капитану Никодимову провести «встречу» с Дубовым. Тридцатилетний капитан нравился ему, в нем был особого рода стержень, крайне важный для контрразведчика: он не боялся опровергать сам себя, разбивал свои же доводы, казавшиеся ранее бесспорными, кое‑ кто бранил его за это – «торопыга»; Константинов, наоборот, отличал постоянно – думающий человек обязан сомневаться, нет ничего скучнее постоянной убежденности в собственной правоте.

Его‑ то, капитана Никодимова, добрый приятель Игорь Куценко работал в одном отделе с Дубовым. От Игоря Куценко капитан Никодимов узнал, что Дубов прилетел ночью, а утром, как обычно по субботам, пойдет в Сандуны.

– Мы имеем право, – сказал Константинов, – на основании возбужденного нами уголовного дела приступить к розыскным мероприятиям – время настало.

– Знакомься, Сережа, это мой приятель, на одной парте сидели.

– Никодимов.

– Дубов.

– Предпочитаете здешний пар сауне? – спросил Никодимов. – Следуете врачебным советам?

– Да я как‑ то к их советам не очень прислушиваюсь. Исповедую фатализм – что на роду написано, то от тебя не уйдет.

Куценко засмеялся:

– Капитулянство это, Серж.

– Как знаешь, только можно слушаться врачей, а сыграть в ящик от пьяного шофера. Разве нет? – обернулся Дубов к Никодимову. – Вас, простите, как зовут?

– Антон.

– А по отчеству?

– Петрович.

– Чуть не Павлович, – заметил Дубов. – Но все равно А. П. Мелочь, а приятно. Где работаете?

– В госбезопасности, а вы?

– Уважаю вашу фирму. У меня там есть знакомый. Майора Громова не знаете?

– Откуда он?

– Я чужие секреты не открываю, – ответил Дубов. – Т‑ сс, враг подслушивает – так, кажется?

Никодимов улыбнулся:

– Одно спокойное место – баня, можно душу отвести. Кто откажется от чешского пива – поднимите руки.

– Как ни горько мне тянуть руку, но придется отказаться, – сказал Дубов. – У меня сегодня голодный день, раз в неделю, как у йогов.

– Действительно, легкость чувствуете? – спросил Никодимов.

– Действительно. Йоги – откровение нашего века, Антон Петрович. За границу еще не ездили?

– Нет.

– Пошлют – купите книг по йогам, искренне советую. Хотите, продемонстрирую йогу в действии?

– Очень хочу.

Дубов раскурил сигарету, приложил ее к коже у локтя, посмотрел на Никодимова и Куценко быстрыми и – как показалось капитану – смеющимися глазами:

– Видите? Я не реагирую на боль. Йога позволяет выключать какие‑ то чувства без всякого урона для психики. Вы спрашивали, где я работаю: мы работаем вместе с Игорем – разве он не сказал вам?

– Так он и не спрашивал, Серж.

– Новая генерация, – усмехнулся Дубов, сбрасывая простыню, – доверие и убежденность. Пошли париться?

Он пропустил Куценко и Никодимова, дошел с ними чуть не до двери в банное отделение, потом внезапно повернул назад:

– Идите, я догоню.

Куценко хотел было подождать, но Никодимов подтолкнул его:

– Пойдем, догонит, дело, может, какое у человека.

Дубов вернулся на место, налил себе пиво в тот стакан, из которого только что пил Никодимов, сделал быстрый глоток и побежал в парную.

Парился Дубов обстоятельно – как работал; обскребывался мыльницей, кожа его сделалась сине‑ красной, он отдувался, повторяя:

– Ну счастье‑ то, а?! Ну и счастье!

(Никодимов улыбался ему, а видел взбухшее тело Ольги Винтер, когда ночью ее вынули из гроба на Троекуровском кладбище и повезли в сельскую больницу на вскрытие; ни в одну из московских клиник по соображениям конспирации везти не решились: одно слово старику Винтеру – и все станет известным Дубову, а если он действительно агент ЦРУ?

Проскурин тогда, в маленькой оцинкованной комнате районного морга, спросил Константинова:

– И вы еще сомневаетесь, что Дубов и есть тот самый «дорогой друг»?

– Когда и если мы возьмем его с поличным – перестану).

...После первого захода в парную Дубов укутался двумя простынями и пошел делать педикюр.

Именно в этот‑ то момент Никодимов отдал все костюмы в утюжку.

Дубов, однако, не рассчитал, очередь его прошла, и он вернулся на свое место. Никодимов по‑ прежнему угощал Куценко пивом; казалось, портфель его был бездонным.

– А где мой костюм? – спросил Дубов, не глянув даже на вешалку, – казалось, он замечал все, что происходило вокруг него.

– Я сдал в утюжку – Игоря, ваш и мой.

– Не надо бы, Антон Петрович, я в банях не глажу, я это умею делать сам. Ну да ладно... Хорош пар, а?

– Пар хорош, – согласился Никодимов. – Надо будет в следующий раз соли принести.

– А зачем? – удивился Куценко.

– Эх вы, парильщики, – улыбнулся Никодимов. – В старину мазали тело медом, сейчас солью, стимулирует потовыделение, килограмм – долой, способ апробирован на себе, чудо что за способ.

– Берем на вооружение, – сказал Дубов и, блаженно закрыв глаза, откинулся на спинку дивана.

Когда банщик принес костюмы из гладилки, Дубов ненароком тронул карман пиджака – там ли ключи; на месте; успокоился.

Подполковник в отставке Сидоренко, сосед Дубова, достал из футляра очки в старомодной металлической оправе, водрузил их на мясистый нос, внимательно посмотрел на Константинова и спросил:

– В болезнь тридцать седьмого года не впадаем, товарищ генерал? В эдакий синдром подозрительности?

– Нет, товарищ Сидоренко, не впадаем.

– Убеждены?

– Я не могу вам открыть всех фактов. Я могу лишь поделиться сомнениями.

– Извольте.

– Представьте себе, что человека приглашают в докторантуру – он отказывается...

– Если вы имеете в виду Сергея Дмитриевича, то он пишет докторскую, не прерывая работы по специальности.

– Я бы хотел в этом убедиться. А вы? Представим себе далее, что человеку предлагают работу в той организации, где денег платят на сто рублей больше и должность порядком выше...

– Если вы имеете в виду Дубова, то он лишен алчности – живет очень скромно.

– Но когда человек, отказываясь от предложений, которые ему сделали, всеми силами стремился попасть в секретный отдел, к которому приковано внимание разведок, – как бы вы к этому отнеслись?

– Это рецидив тридцать седьмого, товарищ генерал, – убежденно сказал Сидоренко. – Так каждого человека можно подверстать под шпиона.

– Хорошо. Я даже, признаться, рад, что вы так его защищаете. Одно лишь вы не вправе сделать – вы не имеете права рассказывать вашему соседу об этом разговоре.

– Это я обещаю.

– Как вы относились к Ольге Винтер?

– Она была чудесным человеком. Чудесным.

– Дубов любил ее?

– Он хорошо к ней относился.

– У него бывали другие женщины?

– Мы живем в такое время, когда на это стали смотреть иначе. И потом, я против того, чтобы человека из‑ за какой‑ то связи, случайной связи, обвиняли в семи смертных грехах.

– Я тоже против этого, поверьте. Просто меня – чисто по‑ человечески – интересует ваше мнение: любил он ее или нет?

– По‑ моему, да. Он сильный человек, волевой, он поставил перед собою задачу – добиться высокого положения по работе, поэтому, видимо, временами бывал угрюм с нею, но это не оттого, что она его тяготила, мне кажется. И потом, она очень... как бы это вернее сказать... демократична... была, что ли... Умела понимать молодого, умного мужчину...

– А она его любила?

– Очень. Оттого‑ то и принимала целиком.

– Целиком ли?

– Бесспорно.

– Вам Дубов говорил, что Оля Винтер умерла от воспаления легких?

– Я это сам видел, товарищ генерал.

– Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с заключением медиков.

...Кавалер трех орденов Красного Знамени, потерявший под Бреславлем от власовской пули жену, девятнадцатилетнюю сестру милосердия Ирочку, которая была на третьем месяце беременности, оставшийся одиноким – зарок на верность дал рыцарский, – Сидоренко тридцать послевоенных лет искал смерти: работал в угрозыске, в бандотделе, лез под выстрел, не получил и царапины; когда с бандитизмом покончили, уехал в Арктику; первым высаживался в таежную глухомань, забивал колышек – стал строителем; получил за Тюмень «Знак Почета», стукнул инфаркт, дали комнату в Москве, проводили на пенсию. На вопрос о том, отчего не вступил в партию, отвечал на первый взгляд странно: «Оттого, что жену не уберег и маленького, они приняли мою пулю». Однажды, впрочем, добавил: «Академик Туполев хорошо как‑ то сказал на митинге: „Я хоть и беспартийный, но Родину тоже люблю“».

– Вы полагаете, что Олю отравил Дубов? – спросил Сидоренко после тяжелой паузы.

– Поверьте, я хотел бы ошибиться. Для этого‑ то мне и нужно ваше согласие на то, чтобы вы поехали сейчас с нашими товарищами, сели за стол и постарались восстановить жизнь Дубова – день за днем, с тех пор, как он вернулся из‑ за границы.

В комнате Дубова был абсолютный, несколько даже монастырский порядок; письменный стол, на котором стоял сверхмощный приемник «Панасоник»; большая лампа – бронза и кость; странно диссонировал с этими двумя вещами длинный китайский фонарь – три двадцать, чаще всего продают в «Военторге», очень хорош на рыбалке и охоте.

Книги на полке были тщательно протерты, все больше классика, подобрано аккуратно, по размерам и цвету корешков. В томике Диккенса были заложены три тысячи рублей хрупкими сторублевыми купюрами.

За день до этого разговаривали с племянником Дубова, тот рассказал, как «Сережа пунктуален» в денежном отношении: «Взял у меня сто рублей, ему вечно не хватает, так отдал в течение трех месяцев – по тридцатке из каждой зарплаты, точно к сроку».

В столе царил такой же порядок – скрепленные листочки оплаты света и газа, – ни писем не было в его столе, ни адресов и телефонов, словно бы жил здесь человек, который знал, что к нему могут прийти, и поэтому заранее готовившийся к визиту: «Смотрите, пожалуйста, все открыто, вот он я перед вами – весь насквозь».

Никаких зацепок, не то что улик, комната Дубова не давала. Три тысячи, спрятанные в книге? Нюанс это, а не улика.

...После возвращения из Сандунов «Лесник» врезал в дверь своей комнаты второй замок, купленный им по дороге из бани, затем спустился во двор, завел машину «Волга» номерной знак «27 – 21» и выехал на Садовое кольцо. Около метро «Парк культуры» он развернулся и, оставив машину около Института международных отношений, сел в метро, доехал до станции «Библиотека имени Ленина» и, покинув станцию, вышел на Калининский проспект. Здесь, не входя ни с кем в контакт, он подошел к магазину «Мелодия» и остановился, посмотрев на часы. В 17.20 к нему подошла девушка невысокого роста, черноглазая брюнетка, в синем джинсовом костюме, вместе с которой «Лесник» сел в метро на станции «Арбатская» и вернулся к машине в 17.59. Вместе с «Черненькой» «Лесник» поехал в ресторан «Русь», где им был заказан ужин – четыре порции зернистой икры, салат из свежих овощей, масло, поджаренный черный хлеб, филе с шампиньонами под красным вином и кофе с мороженым. Из алкогольных напитков «Лесник» заказал сто граммов коньяку марки «КВ», которым угостил «Черненькую», сам же ничего не пил. В 21.45 «Лесник» вернулся с девушкой домой, где они остались ночевать.

ТЕМП

«Дорогой друг, нас по‑ прежнему интересуют вопросы, связанные с тем, что нового известно Москве о ситуации на границах с Нагонией, о группе Огано, о его планах. При этом ваша информация о поставках Нагонии очень помогла нам предпринять ряд встречных шагов. Известен ли вам некий Виталий Славин? И если – да, что вы о нем знаете? Просили бы вас в течение этого месяца выходить с нами на связь не два раза, как это было раньше, а, по крайней мере, четыре. Информация, переданная вами позавчера, доложена самому большому руководителю. Он дал ей высокую оценку. От всего сердца поздравляем вас.

Ваши друзья «Д» и «Л».

«Пентагон.

Помощнику министра обороны.

День «Факел» назначен на следующую субботу. К этому времени 9 подводных лодок, а также авианосец должны находиться в пункте «X», что позволит нанести стремительные ракетно‑ бомбовые удары по столице Нагонии.

Помощник директора ЦРУ

С. Персмэн».

«Государственный департамент, отдел исследований и разработок.

Выполняя Вашу просьбу, пересылаем Вам некоторые материалы, связанные с проблемой Нагонии. Поскольку материалы относятся к числу высших секретов ЦРУ, убедительно просим сегодня же вернуть их, ознакомив с ними лишь ограниченный круг работников, а также аппарат посла по особым поручениям.

С лучшими пожеланиями,

Майкл М. Вэлш, заместитель директора ЦРУ».

Из выступления посла по особым поручениям:

– Наращивание русской помощи Нагонии вселяет тревогу в сердца африканцев, в сердца людей всего мира. Мы убеждены в том, что правительство Грисо, посаженное во дворец под охраной штыков, не сможет управлять страною в течение сколько‑ нибудь серьезного периода; мы убеждены, что режим, не представляющий интересы страны, уйдет в прошлое, уступив место истинным представителям народа, избранным в результате широких, демократических выборов; мы убеждены, что справедливость рано или поздно восторжествует.

Моя страна, однако, сохраняет последовательный и твердый нейтралитет в Африке. Нам может не нравиться господин Грисо, но до тех пор, пока он является президентом, мы имеем с ним дело, с ним и ни с кем другим. Мы можем симпатизировать генералу Огано, но он является изгнанником, а мы поддерживаем дипломатические отношения с режимом, который обрек его на изгнание. Поэтому – я хочу повторить со всей ответственностью – всякого рода обвинения, брошенные в наш адрес по поводу того, что мы якобы поддерживаем мистера Огано, лишены каких бы то ни было оснований.

«Центр.

Прошу разрешить беседу с Глэббом.

Славин».

«Славину.

Воздержитесь.

Центр».

«Центр.

Повторно прошу разрешить беседу с Глэббом. Его можно прижать на скандале в Гонконге и на данных, которые удалось о нем собрать. Убежден, что после завершения операции в Москве Глэбба можно заставить содействовать немедленному освобождению Зотова.

Славин».

«Славину.

На беседу с Глэббом согласен, однако постройте ее таким образом, чтобы создать впечатление, будто мы поверили в то, что именно Зотов является агентом Лоренса.

Центр».