Границы контрпереноса и их сдвиг

Как только бывший пациент занимает кресло¹, он начинает ощущать в себе разнообразные противоречия, отчасти симметричные тем, в которые он погружался, будучи пациентом. В рамках объектной составляющей ситуации переноса/контрпереноса он встречает в качестве объекта инвестирования собственного пациен­та, и последний одновременно является объектом запрещенным, в результате аналитик не может и не должен организовывать свою работу иначе, чем через инвестирование собственной функции аналитика. Однако пациент вовсе не со­бирался вести себя как анти-объект и ищет возможность усилить прямое ин­вестирование со стороны аналитика. Последний в таком случае сталкивается с некой обязанностью торможения конечной цели, своего рода сублимацией по обязанности, вполне сравнимой с родительской позицией по отношению к детям, которая создает атмосферу нежности. В деятельности аналитика есть некий пси­хоаналитический эквивалент нежности, внимательности к нарциссизму паци­ента. «Замечания по поводу такта в технике психоанализа», — так озаглавлена одна из статей Р. М. Лёвенштайна (1930). Необходимый аналитику такт является единственным возможным проявлением этой нежности. Для аналитика, так же как и для родителя, речь идет о том, чтобы совершать преобразование предлагае­мого пациентом либидного отношения в нарциссическое взаимодействие. Аналитик обязан производить торможение цели, опираясь на нарциссическое инвестирование собственного функционирования на сеансе и нарциссическое инвестирование всех сторон своей деятельности как аналитика; и, с этой точки зре­ния, разве не мог бы один аналитик быть аналитиком одного-единственного пациента.

Наследник запрета на инцест, запрет в отношении пациента открывает аналитику доступ к трансферентному преобразованию. Именно воссоздавая пациента как анти-объект, аналитик чувствует, что приходит к переживанию по отноше­нию к нему чего-то от прежнего своего переноса: движение контрпереноса. Контрперенос — это, прежде всего, перенос переноса, и его определение должно было бы включать эту ссылку на опыт предшествующего переноса аналитика. Пара­доксальным образом установки, которые мы обычно называем реакциями контр­переноса, предполагают одномоментное или более длительное инвестирование аналитиком пациента как объекта. В таком случае существует нечто, что мы мог­ли бы назвать сопротивлением контрпереноса (или менее удачно, «через» контр­перенос, по аналогии с неудачным выражением, «сопротивление через перенос»), то есть это сопротивление аналитика внутреннему развитию и переработке, не­кое проживание переноса вновь.

Наверное, было бы преувеличением говорить о возможности «невроза контрпереноса» у аналитика, который организуется избирательно по отношению к па­циенту, но у него, вероятно, существует глобальный «невроз контрпереноса», сво­его рода результирующая отношений со всеми пациентами в совокупности, несущий в себе возможность драматического развития в каждом

¹ Здесь имеется в виду момент окончания личного анализа и получение разрешения на проведение анализа двух пациентов на кушетке с одновременной супервизией своей работы. — Примеч. А. В. Россохина.

отдельном случае. В моменты остановки переработки контрпереноса в отношении с таким па­циентом аналитик теряет способность предвосхищать и интерпретировать, утрачивая, таким образом, функцию нарциссического преобразователя, и пациент также останавливается в своем движении.

В другом потоке, на анти-объектном полюсе аналитической функции, искушение заключается уже не в том, чтобы избрать пациента в качестве объекта, а в том, чтобы создать с пациентом ситуацию чистого анализа, анализа идеального. Внутренние процессы, которые могут привести аналитика к этой позиции, по всей вероят­ности, не единообразны, но если мы ищем возможность соотнесения с единствен­ным предшествующим переносом аналитика, то можем думать, что подобный план будет результатом слишком долгого сохранения у него идеализирующего переноса или особенностей его постаналитической психической работы. Пусто­та, оставшаяся в результате разделения с его собственным аналитиком, никак не наполняясь в процессе обычной интроекции и идентификации, в ходе развития, сравнимого с переживанием скорби, должна все же быть заполнена созданием некоего идеального аналитического объекта, возвеличенной тени объекта-анали­тика, призванной исцелить раны от его потери. Неизбежная нарциссическая рана, переживание незавершенного анализа с несовершенным аналитиком, была бы в таком случае более глубокой, и приводила бы не к реалистическому плану быть лучшим психоаналитиком, чем он, а к установке быть более психоаналитиком, чем он. Речь шла бы тогда о создании с таким пациентом ситуации, соответствующей идеалу аналитической чистоты. Чистое золото анализа и ничего более. Аналитик в таком случае стремится быть только анти-объектом. Пациент, каков ом есть, особенности его деятельности, его «отличия» могут дезинвестироваться анали­тиком, и он попытается увлечь пациента к некоему химерическому горизонту со­единения двух психических функционирований, далекому и едва ли достижимо­му. Подобное предприятие может стать для пациента своего рода нарциссическим соблазнением, «неким усилием сделать другого психоаналитиком», по выраже­нию Ракамьё. Или, перефразируя Серль (1959), тем, что приводит пациента, в ко­нечном счете, к запрету быть пациентом и развивать собственный процесс. Это то, что относят к «болезням идентичности» (Chasseguet-Smirgel, 1973) в анализе. Конечно, усилия сделать другого психоаналитиком свойственны любому анали­тику и составляют часть «желания толкователя» (Мишель Фэн). Именно трак­товку этого желания необходимо рассматривать. Все происходит по-разному в зависимости от того, имеет ли аналитик фантазию сделать в каком-то случае пси­хоаналитика из собственного пациента по завершении общей работы или он ищет возможность сделать из него здесь и теперь собственный психоаналитический двойник.

Будучи воскрешением «в последействии» переноса, движение контрпереноса также располагается в рамках противоречия объект/анти-объект, но в нем необходимый для развития полюс анти-объекта менее обеспечен, поскольку опирается только лишь на нарциссическое инвестирование психоаналитиком его аналити­ческого функционирования. Это инвестирование является наследником прошло­го переноса точно так же, как Сверх-Я является наследником Эдипова комплек­са. Судьбы переноса и судьбы Эдипова комплекса в конечном счете могут быть сопоставимы, они черпают силу из собственного угасания.

И только расставшись с большей частью своего иллюзорного содержания, перенос может стать в своей перезаписи контрпереноса организатором функционирования аналитика в его единстве.

ФАНТАЗМ И РЕАЛЬНОСТЬ

• Жан Лапланш и Жан-Бертран Понталис

Первофантазм. Фантазм первоначал. Первоначало фантазма

• Франсис Паш. Щит Персея,
или Психоз и реальность

• Рене Руссийон. Символизирующая
функция объекта

• Жильбер Дяткин. Хорватский галстук.
Нарциссизм малых различий и процесс
цивилизации

Ален Жибо