Две стороны наследства переноса

Анализ переноса начинается, как утверждают, с самой первой интерпретации; завершение же этого процесса часто описывается в терминах «ликвидации» пере­носа и идентификации с аналитиком. По выражению Мориса Буве, имеет место «идентификация наблюдающей части Я с самим терапевтом» или «с наиболее регрессивными формами идентификации, такими, как инкорпорация», которые затем эволюционируют в направлении «более проработанных и гибких разновид­ностей идентификации» и, наконец, «через увеличение силы и индивидуаль­ности Я такая едва уловимая форма идентификации становится, в свою очередь, ненужной, и субъект живет своей собственной жизнью, это и будет то, что назы­вается ликвидацией переноса». «Говоря по правде, — продолжает он, — вопрос о возможности подобной целостной и полной ликвидации остается открытым. Можно ли вообще избежать необходимости следовать моделям? И не лучше ли определить ликвидацию переноса, прибегнув к утверждению, что она позволяет существовать идентификации с некой моделью, которая точно не нуждается в идентификации» (Bouvet, 1954). Но предлагаемая нам М. Буве завершающая «повергнутая» идентификация останется ли, все же, идентификацией? Она хоро­шо выражает постепенное исчезновение аналитика в качестве объекта и происхо­дящее в ходе переработки искажение, которое приводит от идентификации к интроекции некой функции. Но совокупность рассуждений М. Бувё отражает также трудность определения самого понятия ликвидации. Д. Брауншвейг (1970) и дру­гие авторы говорят об «идентификации со способом мыслить, который аналитик претендует представлять». Но даже в этом случае допустимо ли говорить именно об идентификации?

Следуя логике противопоставления двух сторон аналитика, объектной и антиобъектной, мы можем и судьбу переноса представить в двух регистрах, из кото­рых один, идентификация в собственном смысле, мог бы принадлежать объект­ной составляющей, а другой, нарциссический регистр, проводящий к интроекции аналитической функции, принадлежал бы «антиобъектной». Здесь мы снова встречаемся с концепцией М. Неро, который описывает объектный и нарцисси­ческий полюса переноса.

Регистр объектный мог бы включать две известные характеристики идентификации: с объектом и с объектом объекта. Идентификация с личностью аналитика осуществлялась бы в самом анализе, воплощаясь в своего рода «скорби in presentia ¹», По выражению А. Грина, вызванной ее же утаиванием.

Эта идентификация могла бы продолжаться в постаналитической «скорби». Здесь мы имеем возможность вновь встретиться со всеми теми элементами, которые обычно не вполне удачно описываются термином «остатки переноса»: при­нятие образа жизни аналитика, образа его действий, предполагаемых интересов...

Идентификация с объектом такого объект, а, как аналитик, в случае если последний обеспечивает необходимые условия нейтральности, будет строиться вокруг некоего предполагаемого объекта: объекта, из-за которого аналитик ус­кользает; то есть в конечном счете аналитика аналитика, идеальным нагляд­ным изображением которого является Фройд. Данный процесс способствует построению аналитического Сверх-Я, которое затем очень активно использу­ется в контрпереносе. К этой идентификации вторично могут быть привлече­ны в качестве элементов:

• идентификация с известными или предполагаемыми друзьями аналитика;

• усвоение аналитической идеологии, теоретических или технических подходов.

Причем эти элементы могут иметь большее значение, если развитие аналитической функции не было решающим.

В нарциссическом регистре, достигаемом в процессе анализа переноса в столкновении с аналитиком анти-объектом, речь могла бы идти о развитии некоей функции и ее интроекции, а не об идентификации в собственном смысле слова. Коли мы рассматриваем метафору аналитика не как объект переноса, а как «точ­ку схода», работу аналитика можно сравнивать с использованием перспективы и живописи эпохи Возрождения. Точка схода помогает организовать картину. Как только произведение закончено, эта точка больше не появляется, но композиция продолжает существовать. Так могло бы все обстоять в случае идеального образа, который как таковой невероятен, когда в конце анализа исчезновение реальности аналитика могло бы оставить позади себя одну только интроекцию аналитиче­ского функционирования и его нарциссическую инвестицию. У большинства авторов мы находим формулировки, подтверждающие важность возникновения или развития этой функции. Например, ассоциативная свобода пациента, соглас­но Мишелю де М'Юзану, является критерием вступления в завершающий пери­од анализа, даже если этот последний может еще долго продолжаться. Такие, на­пример, формулировки, как «психическое функционирование в рамках первой топики» или «развитие предсознательного», обе связанные со способностью сво­бодно ассоциировать, иногда преподносятся в качестве идеала аналитического функционирования.

Ассоциативная свобода, таким образом, инвестируется как связь с аналитиком, как способ функционирования, не только имеющий сходство с собственным, но скорее общий с ним; после разлуки с аналитиком он и будет тем, что останется от «химеры», описанной М. де М'Юзаном (1978).

¹ В присутствии (лат.). — Примеч. И. И. Челышевой.