Трансфер - контртрансфер

Описанные выше отношения отец - мать - ребенок это модель трехсторонней ситуации, имеющей прямое отношение к аналитическому сеттингу, в котором присутствуют пациент, репрезентации отца и матери, аналитик и пространство, в котором разворачивается психологическая драма с участием всех персонажей. Метафора театра, на котором бессознательное ставит свою постановку, часто встречается во французском психоанализе. Как отмечает Дюпарк, «это — один из редки случаев согласия между МакДугалл, Грином и... Лаканом!» (Duparc, 2001, р. 161) Концепция аналитического пространства является центральным организующим аспектом в позиции большинства французских авторов, но это происходит не только потому, что перенос и контрперенос образуют пару. Другая причина - то, что аналитическое пространство в целом начало восприниматься как сцена в психологическом плане. Сцена, на которой топография взаимодействия и ситуация более важны, нежели просто опыт одного или другого участника представления (лечения). Эта концепция возникла как ответ на крайние взгляды, с одной стороны, Саши Нашта, убежденного в необходимости слияния пациента и аналитика, и, с другой стороны, Жака Лакана, который хотел максимально увеличить дистанцию между ними, с тем, чтобы символ возник в этом расширенном

пространстве. Один из ее создателей, Морис Буве, начал разрабатывать понятие «расстояния между субъектом и объектом» еще в 1958 году.

Психоаналитическое пространство может быть символизировано посредством кушетки. С одной стороны, пациент лежит на кушетке, что способствует развитию особых регрессивных психических состояний, которые могут быть описаны в терминах модели о первичных взаимоотношениях ребенка и матери. Однако с другой стороны, этот же сеттинг, благоприятствующий нарциссической регрес­сии, не создает абсолютно свободное пространство без границ и пределов. Эти границы символически выражаются во временном сеттинге, ограничениях, свя­занных с основным правилом психоанализа. Кроме того, внутренние аналитиче­ские границы связаны с постэдиповым Сверх-Я — третьей стороной, которая свя­зана с отцом. Мать заботится о ребенке как о ребенке дня, сохраняя в психике связь с его отцом, как с представителем Сверх-Я.

Это специфически французский путь размышления об аналитическом сеттинге в терминах символической репрезентации, способности для ребенка (пациента) развивать процессы вытеснения, способности думать, мечтать и выстраивать свой собственный внутренний мир. Подобно тому, как это имеет место между матерью и ребенком, пациент также не является одиноко лежа­щим на кушетке рядом с абсолютно нейтральным аналитиком. Трансферентно-контртрансферентный процесс происходит между ними обоими. Как точно заме­тила Юртюбей, «аналитические отношения — это феномен, принадлежащий двоим. И если сейчас пациент уже не является объектом наблюдения, то и аналитик так­же не простое зеркало. Более того, в анализе всегда имеется " третий" — об­щее пространство на двоих, сотканное из их бессознательных» (De Urtubey, 2002, р. 9).

Аналитик, находясь в ситуации необходимости репрезентировать и отцовский и материнский образы, с одной стороны, способствует процессу взаимодействия пациента с первичными объектами с неизбежной аффективной вовлеченностью всех участников. Однако с другой стороны, он же содействует определенному выходу пациента из нарциссической регрессии, сохраняя связь с третьей стороной, которая устанавливает границы. Поэтому нарциссическая регрессия, нахо­дящаяся под контролем Я и являющаяся важнейшей частью общего процесса аналитической работы, возможна до тех пор, пока аналитик репрезентирует ро­дительские образы в терминах постэдипова Сверх-Я. Это означает, что он ставит границы отыгрыванию — это Сверх-Я, которое запрещает, но также и защищает от опасностей, связанных с нарциссической регрессией, способной приводить к слиянию, деструктивности и смерти.

В соответствии с этим, аналитический процесс является асимметричным. Эта
асимметрия существует всегда, так как пациент рассказывает о себе все, что приходит ему в голову, в то время как аналитик сохраняет инкогнито. Мы видим такую же
асимметричную ситуацию во взаимодействии матери с ребенком. И конечно — во взаимодействии с ним отца. Это не взаимные и обоюдные отношения в духе равноправия и симметричности. Асимметрия имеет важнейшее значение для психического развития, как ребенка, так и пациента психоанализа. Она символизирует эдипову си­туацию— неустранимое различие полов и поколений, Существующая в аналитическом сеттинге асимметрия не означает, что аналитик автоматически занимает авторитарную позицию или становится кем-то, кто находится вне

процесса — чисть зеркалом без каких-либо чувств.

Аналитический процесс — это трансферентные и контртрансферентные взаимоотношения, и, в этом смысле, они могут быть абсолютно симметричными только в случае полного ролевого отыгрывания. Для понимания процесса психического функционирования пациента необходимо принимать во внимание, что непосредственно переживает аналитик, когда он является объектом проективных идентификаций. Эвелин Кестемберг (2003) проводит различие между контрпереносом и контрпозицией. Контрперенос, с ее точки зрения, является способностью аналитика переживать, испытывать аффекты и связывать их своими психическими репрезентациями, имеющими отношение к психическому функционированию пациента. Такой контрперенос служит позитивным инструментом аналитической работы. В то же самое время, в анализе может возникнуть ситуация, когда пациент проецирует аффекты, аналитик переживает их и развивает соответствующую им реакцию. Это и есть контрпозиция — контрперенос в отрицательном (фройдовском) смысле. В таком случае работа аналитика состоит в осознании своей контрпозиции и попытке ответить на вопрос: почему пациент подталкивает его к подобной реакции. Связывание аффектов пациента с психическими репрезентациями позволяет трансформировать контрпозицию в позитивный контрперенос, служащий целям анализа.

Парадоксально, но оригинальные французские взгляды на проблему взаимодействия переноса и контрпереноса образовались под влиянием Жака Лакана, крайне негативно относившегося к самому термину контрперенос. Последний, в представлении Лакана, слишком симметричен с переносом, внушая воображаемую, типично зеркальную связь между пациентом и аналитиком. Он ассоциируется больше с диадными взаимоотношениями, в то время как в анализе они опосредствованы языком, а, следовательно — трехсторонние. Кроме того, психоаналитики кляйнианской школы, разрабатывавшие это понятие в 1950-е и 1960-е годы, делали акцент преимущественно на превербальной коммуникации и материнской модели контрпереноса. Лакан же всегда отстаивал роль, которую играет отец — поддержка желания; имя Отца, гарантирующее символический порядок, средство ухода из-под материнского господства.

Приверженность Лакана «смыслу Фройда», его недоверие очарованию архаического и превербального, идея о существовании триангуляции даже на ранних этапах жизни — все эти факторы повлияли на тех французских аналитиков, которые менее других были подвержены влиянию Лакана. Эти факторы подталкивали их к сохранению в своих концепциях контрпереноса всей эдиповой структуры, ее компонентов, первофантазий (Duparc, 2001).

Луиза Юртюбей (2002), предлагая свою классификацию теорий контрпереноса, относит работы большинства современных французских аналитиком (и себя) к четвертой группе, в которой контрперенос рассматривается как один из важнейших элементов аналитического пространства. Здесь он не является ни следствием непроанализированных конфликтов аналитика (первая группа), ни совокупностью всех чувств, испытываемых им по отношению к пациенту (вторая группа), ни материалом для самоанализа (третья группа). Перенос и контрперенос, согласно Юртюбей, являются элементами, составляющими единое целое,

процесс совместной работы. Тем не менее, как мы уже обсуждали выше, в данной динамической паре роли аналитика и пациента все же асимметричны, так как ре­грессия является прерогативой анализируемого в большей степени, нежели анали­тика, стоящего на страже границ и целостности психоаналитической ситуации.

Перенос и контрперенос рассматриваются французскими аналитиками не только с точки зрения дуальной связи в ситуации «здесь и сейчас». Это всегда неотъемлемые элементы более широкого трехстороннего, топографического и временного пространства, которое на психоаналитической сцене ограничено на­дежной оболочкой — сеттингом. Три различные модели трансферентно-контртрансферентных взаимоотношений очень важны во французском психоанализе. Это работы Мишеля Неро, Франсиса Паша и Мишеля де М'Юзана.

С точки зрения Мишеля Неро, перенос пациента строится на основании контр­переноса со стороны аналитика. В свое книге «Перенос» (1974) он утверждает, что контрперенос первичен по отношению к переносу, логически и по времени пред­шествует ему. Для Неро асимметрия переноса и контрпереноса является основным элементом для сохранения аналитических отношений, ситуации и пространства.

Вместо того чтобы рассматривать контрперенос в ограниченных рамках как реакцию на перенос, он предпочитает экстенсивную теорию, которая расширяет понятие контрпереноса, включая в него все фантазии, идеи, чувства, интерпрета­ции и реакции аналитика в продолжение всего времени, пока динамическая и конфликтная связь с лечением не утрачена. Как пишет об этом Дюпарк, если пе­ренос и контрперенос рассматриваются как переплетающиеся в диалектическом ноле, это не означает, что они смешиваются. Один из важнейших аспектов при этом — пересечение аффекта и репрезентации в трансферентно-контртрансферентном поле, в результате чего аффект одной стороны встречает психическую репрезентацию другой. Это гарантирует, что взаимодействие бессознательное-бессознательное не примет психотической формы зеркального подтверждения, не превратится folie a deux (безумие вдвоем). Все же, несмотря на все необходимые усилия по сохранению асимметрии переноса и контрпереноса, первый не являет­ся чистым повторением прошлого, так как в противном случае, согласно Неро, это приведет процесс к полной остановке: именно благодаря реальности контрпереноса «аналитик представляет собой не объект переноса, но всего лишь край­нюю точку его воображаемого, объектного и нарциссического завершения»¹.

Франсис Паш, в отличие от Мишеля Неро, не делает столь же революционных высказываний и придерживается доминирующей в современном психоанализе модели трансферентного невроза. Вместе с тем, он вносит новый оригинальный смысл в так часто критикуемую Фройдовскую метафору зеркала. Зеркало — по­зиция аналитика в отношении пациента — не должно быть холодным и очень от­даленным. Пара аналитик-пациент некоторым образом напоминает конфликт Персея и Медузы. Персей смог избежать превращения в камень от ужасного вида Медузы потому, что не смотрел на нее прямо, а только на ее отражение в своем щите, который и был зеркалом. Смотря как бы на ее психическую репрезентацию, он смог победить. В этом открывается важнейший смысл психоаналитической

¹ См. также статью в этой книге: П. Дени «Будущее избавления от иллюзии: контрперенос, судьба переноса».

метафоры зеркала для позиции аналитика — принятие во внимание мира репрезентаций. Это не прямые и непосредственные восприятия, которые иногда могут быть вторгающимися и причиняющими боль обеим сторонам. Мы здесь снова видим трехстороннюю модель и очередное напоминание об асимметричности психоаналитической ситуации, отличии аналитика от пациента. В модели Паша перенос и его воздействие очень важны, но аналитик должен быть способным, используя щит Персея, принимать аффективные проекции пациента без чувства нарциссической раны и быть в состоянии продолжать взаимоотношения, чтобы способствовать трансформации аффектов пациента, их связыванию посредством собственных психических репрезентаций и передаче последних пациенту в вид интерпретаций.

Химера

Мы можем видеть, что модели Неро и Паша занимают крайние позиции с соответствующими акцентами на контрпереносе (Неро) и переносе (Паш). В определенном смысле, промежуточной между ними является концепция психологической химеры Мишеля де М'Юзана.

Любовь М'Юзана к творчеству помогает ему выйти за пределы дихотомии Я - Другой, пациент - аналитик, субъект - объект, перенос - контрперенос. Опираясь на идеи выдающегося французского философа Мерло-Понти (1999), в своей экзистенциальной феноменологии предложившего выйти за пределы противопоставлений субъекта и объекта путем описания того, что располагается между ними, мы можем сказать, что М'Юзан находит нечто глубоко важное, новое и потенциально более целостное между переносом и контрпереносом — по ту сторону их диадного противостояния. Это новое предстает перед нами в виде нового организма, который он называет «психологической химерой» (de M’Uzan, 1994). Это монстр, с помощью которого конструируются особенные аспекты невроза переноса. Последний уже не может тогда рассматриваться как перенос инфантильных конфликтов в аналитическую ситуацию. М'Юзан утверждает, что в химере психическая структура и деятельность аналитика во время сеанса выполняют решающую роль в построении невроза переноса. Мы видим здесь отчетливые связи его концепции, как с точкой зрения Мишеля Неро, так и с моделью Франсиса Паша.

Химера, являющаяся смесью обоих участников диады — продуктом, полностью не принадлежащим ни одному, ни другому, создается аналитиком во время сеанса посредством «парадоксального способа функционирования», когда он становится периферией сознания пациента. По меткому выражению Жерара Бель «химера создается в зонах тени, там, где идентичность ревниво не охраняется, Это место слипания» (Вау1е, 1996).

Бернар Шерве (1998) описывает, как переживаемый пациентом прошлый опыт обновляется в аналитической ситуации, если и сам анализируемый, и его аналитик начинают чувствовать колебания своих Я — колебания идентичности, сопровождаемые странным беспокойством; более или менее легкую деперсонализацию; иногда переживать еще более примитивные состояния, когда ребенок мог чувствовать себя как чисть Другого. Аналитик но время сеансов стремится исследовать различные аспекты психической реальности пациента: сексуальную, нарциссическую, Я-идентичности. Однако, согласно де М'Юзану,

встретить их, узнать и вступить с ними во взаимодействие для аналитика становится возможным при условии, если он позволит себе самому войти в симметричное колебание иден­тичности, вплоть до состояния инфантильной растерянности, близкой к травма­тической ситуации, а, следовательно, и к опасности.

Точное место для аналитика в этом случае — место слушателя у «уст бессозна­тельного». Психоанализ осуществляется тогда от сказанного к услышанному в идентификационном соединении, смешении. Как остроумно заметил Мишель Неро, аналитику платят за то, что он отказывается от своих мыслей и восприни­мает ассоциации другого человека.

Де М'Юзан описывает, как два психических аппарата (пациента и аналитика), стремящиеся создать нечто целостное, создают некую разновидность неореализма, чудовища химеры, оживленной особыми процессами, происходящими в пара­доксальной системе¹.

Парадоксальной ее делает отчуждение, предложенное в целях получения свободы. Эта система функционирует как совместный аппарат для двух психик с точным разделением вкладов каждой стороны: анализируемый предоставляет со­держание, аналитик — процессы. Функциональные способности аналитика одал­живаются анализируемым. Этот гибридный аппарат, созданный двоими и для дво­их, де М'Юзан рассматривает одновременно чудовищным и живым, обладающим пророческими способностями, способностями к предвосхищению и предсказа­нию, что помогает интерпретациям аналитика рождаться изнутри химеры. Как отмечает Бернар Шерве, рассматриваемая таким образом функциональная взаи­модополняемость аналитика и пациента показывает ценность идентификацион­ной близости — определенной симметрии между ними. Именно в это первое вре­мя — время химеры — интерпретационная работа психоаналитика не направлена на получение рационального знания. Это время глубокого аффективного и инту­итивного познания психического функционирования пациента изнутри совмест­ной химеры. Аналитик, дающий интерпретации из химеры, воспринимается ана­лизируемым как его другое Я. Когда наступает второе время интерпретации, она направляется на лучшее понимание всех аспектов взаимодействия, происходив­ших в первое время, в том числе и на интерпретации, осуществленные изнутри химеры. Это второе время раскрывает фундаментальную диссимметрию между аналитиком и анализируемым.

Джойс МакДугалл (1978) не говорит о химере, но в ее теории примитивной коммуникации эта химера приобретает новые и интересные очертания. Ранние, пре-вербальные травматические нарушения не регистрируются в предсознательном и поэтому недоступны для памяти. Младенцы не способны ни говорить, ни организовывать свои эмоциональные переживания. Они нуждаются в матери для того, чтобы справиться с ними и впоследствии назвать их. Пациенты, не имеющие подобного положительного опыта, стараются заставить аналитика пережить то, что для них невозможно не только осознать, но даже назвать. Примитивная коммуникация служит для эвакуации фрагментов первичного аффективного опыта в фундаментальный перенос, целью которого является стирание любых

¹ См. статью М. де М'Юзана и этой книге.

различий между Я и Другим. Если аналитик принимает это, он получает доступ к самым ранним переживаниям своего пациента — к «универсальной фантазии в психических переживаниях младенца, где есть только одно тело и только одна психика на двоих» (МакДугалл, 1999, с. 177).

Если МакДугалл описывает химеру как одно тело и одну психику на двоих, то Жан Гийоман видит психоаналитическую ситуацию как сближение двух цефаллических¹ пространств, двух голов, теряющих свои границы, проникающих друг в друга и в некоторой степени смешивающихся.

Их голоса и речь постепенно сливаются и превращаются в нечто единое, понятное только изнутри этой химеры, — одна голова и два разных тела.

Как отмечает Франсуа Дюпарк, воспринимающую способность аналитика определяет глубина регрессии, которой он достиг, будучи пациентом, в ходе своего личного анализа, и умение выходить из химеры без потери идентичности. Согласно де М'Юзану, создание химеры на двоих зависит от того, сможет ли аналитик выдержать определенную степень деперсонализации. Аналитик любого пол должен уметь переносить «сумасшествие контрпереноса» — первичное материнское сумасшествие, не теряя полностью своих границ и оставаясь способным к быстрому восстановлению. Состояния деперсонализации, пережитые будущим аналитиком в качестве пациента, одновременно с формированием профессионального аналитического свойства сохранять при этом определенную активной своего Я, будут, в конечном счете, определять способность аналитика работать в химере, быть в состоянии переживать подобные моменты потери идентичности уже со своими пациентами.

Различные описания химер — гибридов «бессознательное - бессознательное» - дают представление о тех сложностях, с которыми сталкивается аналитик в своей работе. Совместное с пациентом создание такой химеры на двоих может легко превратиться в безумие вдвоем, когда оживший в целях терапии монстр пожирает своих создателей. В случае, если аналитик полностью утрачивает свои собственные границы в работе с пациентом, химера может превратиться в поглощающего его монстра. Подобные переживания, протекающие под контролем аналитического Я, напротив, помогают аналитику лучше понять психическое функционирование своих пациентов и подчеркивают чрезвычайную важность воображения для развития внутреннего мира.

Морис Бувё подробно описал опыт деперсонализации, который необходимо пережить на кушетке будущему аналитику и, благодаря этому, впоследствии - его пациентам. Это определенная потеря границ своей личности, но под контролем Я (при полной деперсонализации мы будем иметь психотического пациента). Такое переживание создает предпосылки для интернализации женственности. Фройд говорил об одной биологической мертвой точке, как для мужчин, так и для женщин — это отказ от женственности, пассивности. В этом смысле женственность — способность быть пассивным в отношении объекта, способность к получению чего-то извне без опасения подвергнуться разрушению, атакам, исчезновению. Аналитическая работа является во многом подобным опытом, в ходе которого пациент приходит к пониманию того, что отказ от такой женственности

¹ От греч. kerhale — голова.

связан с нарциссическими страхами, необходимостью защищать собственный нарциссизм. Аналитический опыт переживания деперсонализации, который собственно и представляет собой нарциссическую регрессию под контролем Я, означает слияние с первичным объектом, примитивным имаго Матери — в то же время опасным и деструктивным.

А. Грин (1975) также убежден, что достаточная связь психоаналитика с собственными «бесформенными состояниями» дает ему возможность улавливать их у пациента. Работа контрпереноса, которую он должен выполнить, состоит в том, чтобы допустить эти состояния пациента и трансформировать их в «пригодную для размышления» форму. Она компенсирует неспособность пациента проделать такую работу для самого себя. Когда психоаналитик успешно справляется с этой задачей, «то, что ранее переживалось им как беспокойство, трансформируется в чувство удовлетворенности». Бесформенные состояния, согласно Грину, запол­нены ощущениями, которые не принимают форму образов или воспоминаний и здесь недостаточно ограничиться одним только осмыслением — необходимо мо­билизовать все рефлексивные способности психоаналитика. Только психоанали­тик путем придания внутреннего значения этому «бесформенному» материалу может трансформировать его в «пригодные для размышления» психические про­дукты, которые затем он сможет сформулировать в словах-интерпретациях для своего пациента.

Следуя идеям А. Грина, Педро Бошан предполагает, что когда психоаналитик способен выполнить необходимую работу контрпереноса, трансформируя «бесформенное состояние» в мысль, а затем в интерпретацию, он способствует мик­ро-идентификации пациента с функцией «объекта, который интегрирует диссо­циированное» (Boschan, 1987, р. 116). Осуществление подобной задачи, сего точки зрения, накладывает на психоаналитика тяжелую обязанность: быть терпимым в отношении собственных диссоциированных аспектов и контейнировать их, сохраняя контакт с диссоцированными аспектами пациента. Если эта цель достигнута, то пациенту удастся избежать повторения прежних отношений и пе­режитый терапевтический опыт обогатит обе стороны.