Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 8. — Надеюсь, ты не забываешь носить берет, — приветствует меня Тоф.






— Надеюсь, ты не забываешь носить берет, — приветствует меня Тоф.

Я уже смеюсь. Он позвонил! Тоф позвонил!

— Ещё нет. — Я меряю шагами свою комнатушку. — Если хочешь, я и тебе привезу. Вышьешь инициалы и будешь носить вместо бейджа.

— Введу берет в моду, — с усмешкой в голосе произносит он.

— Берет никто не может ввести в моду. Даже ты.

Сент-Клер всё ещё лежит на моей кровати. Он подпёр голову рукой, чтобы наблюдать за мной. Я улыбаюсь и указываю на картинку в ноутбуке. «Тоф» беззвучно произношу я.

Сент-Клер качает головой.

«Бакенбарды».

Ах, он беззвучно шепчет мне в ответ.

— Вчера приходила твоя сестра.

Тоф всегда говорит о Бридж как о моей сестре. Мы одного роста и стройного телосложения, и волосы у нас длинные, прямые как палки, только Бридж блондинка, а я русая. И так как мы всегда вместе, то говорим одинаково. Хотя Бридж использует слова подлиннее. И её ладони огрубели от игры на барабанах. И у меня щёлочка между зубами, а у неё скобы. Другими словами, она похожа на меня, но симпатичнее, умнее и талантливее.

— Я не знал, что она барабанщица, — удивляется Тоф. — А она хороша?

— Лучшая в своём деле.

— Ты так говоришь, потому что она твоя подруга, или она действительно ничего?

— Она лучшая, — повторяю я и краем глаза отмечаю, что Сент-Клер разглядывает часы на комоде.

— Мой барабанщик оставил судно. Думаешь, она заинтересуется?

Прошлым летом Тоф создал панк-группу «Ужасы по дешёвке». С тех пор коллектив пережил большую текучку и ссоры из-за песен, вот только настоящих выступлений не было. А плохо. Уверена, Тоф хорош с гитарой в руках.

— Честно, думаю, она согласится. Придурочный учитель по музыке не назначил её лидером секции, и ей нужно выпустить пар.

Диктую номер. Тоф его повторяет, а Сент-Клер указывает на воображаемые наручные часы. Сейчас только девять, так что я не понимаю, чего он так спешит. Даже я знаю, что в такое время вечер в Париже только начинается.

Он громко откашливается.

— Эй, прости. Мне нужно идти, — говорю я.

— Ты не одна?

— М-м-м, да. С другом. Мы сегодня вместе гуляем.

Ту-дум.

—— С другом?

— Он просто друг. — Поворачиваюсь спиной к Сент-Клеру. — У него есть девушка.

Зажмуриваюсь. Надо ли было это говорить?

— Значит, ты не забыла о нас? Я имею в виду... — он осекается, — Нас, здесь, в Атланте? Ты не променяла нас на какого-то француза и вернёшься?

Моё сердце поет от радости.

— Конечно, нет. Я вернусь на Рождество.

— Хорошо. Хорошо, Аннабель Ли[20]. Так или иначе, меня ждёт работа. Кажется, Геркулес злится, что я не закрыл дверь. Чао.

— Вообще то, — говорю я, — Оревуар.

— Неважно.

Он смеётся, и мы вешаем трубку.

Сент-Клер встаёт с кровати.

— Ревнивый бойфренд?

— Я же говорила. Он мне не бойфренд.

— Но он тебе нравится.

Краснею.

— Признаю... да.

Лицо Сент-Клера непроницаемо. Возможно, он раздражён.

Он кивает на дверь.

— Ты всё ещё хочешь выйти?

— Что? — Я смущена. — Да, конечно. Только я сначала переоденусь.

И я выпроваживаю Сент-Клера из комнаты.

 

***

 

Пять минут спустя мы идём на север. Я надела любимую рубашку, милую поношенку, подчёркивающую тело в нужных местах, джинсы и чёрные парусиновые кроссовки. Я знаю, что кроссовки это не очень-то по-французски — надо было выбрать остроносые ботинки или высоченные каблуки — но, по крайней мере, они не белые. А о белых кроссовках говорят правду. Их носят только американские туристы; эти большие уродливые бутсы созданы для того, чтобы косить траву или красить дом.

Ночь чудесна. Париж переливается жёлто-зелено-оранжевыми огнями. Тёплый воздух разносит весёлую болтовню прохожих и звон бокалов в ресторанах. Сент-Клер оживляет прогулку и описывает самые ужасные подробности биографии Распутина, которую он закончил сегодня днём.

— И вот на обеде другие русские дают ему дозу цианида, которая способна уложить пять взрослых мужчин, и что? Ничего не происходит, поэтому запасной план — ему стреляют в спину с револьвера. Но он все равно жив. Фактически, у Распутина хватает сил, чтобы попытаться задушить убийцу, и в него стреляют ещё три раза. И ему все ещё хватает сил встать! Поэтому его бьют до кровавого месива, заворачивают в простыню и бросают в ледяную реку. Но ты только послушай…

Его глаза сияют. Такой же взгляд я вижу, когда мама рассказывает о черепахах, а Бридж — о тарелках.

— Во время вскрытия обнаружили, что фактической причиной смерти стала гипотермия. Его убила река! Не яд, пули или кулаки, а мать-природа. Так ещё и руки его были заморожены в вертикальном положении, а значит он пытался выбраться из-подо льда.

— Что? Нет...

Перед табличкой магазина с выгравированными золотыми буквами фотографируются немецкие туристы. Мы быстро пробегаем мимо, чтобы не испортить кадр.

— Но это ещё не всё, — продолжает Сент-Клер. — Когда его тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, товарищ, который готовил тело, забыл разрезать сухожилия, и они сжались, когда труп загорелся…

Я одобрительно киваю.

— Гадость, но круто. Продолжай.

— …тело и ноги согнулись, но всё же… — Сент-Клер торжествующе улыбается, — Все сошли с ума, когда это увидели[21].

— И кто утверждает, что история скучная?

Я улыбаюсь в ответ, и всё прекрасно. Почти. Поскольку в этот момент мы пересекаем порог США, и теперь я дальше от школы, чем когда-либо. Моя улыбка дрожит, и я возвращаюсь к своему естественному состоянию, нервозному и странному.

— Знаешь что, спасибо. Остальные всегда перебивают меня прежде… — Он замечает изменение в моем поведении и останавливается. — С тобой всё хорошо?

— Нормально.

— Да? Тебя когда-нибудь говорили, что ты ужасная лгунья? Ужасная. Худшая из всех.

— Просто… — я колеблюсь из-за смущения.

— Да-а-а?

— Париж такой... чужой. — Я борюсь за правильное слово. — Пугающий.

— Неа, — тут же отмахивается Сент-Клер.

— Тебе легко говорить.

Мы обходим величественного джентльмена, который наклонился взять на руки свою собачку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупредил меня, что на тротуарах Парижа полно собачьих «мин», но до сих пор они мне не попадались.

— Ты знаком с Парижем всю свою жизнь, — продолжаю я. — Свободно говоришь на французском, одеваешься как европеец...

— Что, прости?

— Ну, ты знаешь. Хорошая одежда, хорошая обувь.

Он поднимает левую ногу, обутую во что-то потёртое и громоздкое.

— Типо этого?

— Ну, нет. Но ты не ходишь в кроссовках. А я белая ворона. Не говорю на французском языке, боюсь метро и должна, вероятно, ходить на каблуках, но я ненавижу каблуки…

— Я рад, что ты не ходишь на каблуках, — прерывает меня Сент-Клер. — Тогда ты была бы выше меня.

— А я и так выше.

— Едва.

— Пожалуйста. У нас три дюйма разницы. И ты в ботинках.

Он толкает меня плечом, и я выдавливаю из себя улыбку.

— Расслабься, — говорит он. — Ты со мной. Я фактически француз.

— Ты англичанин.

Он усмехается.

— Я американец.

— Американец с английским акцентом. Двойной повод для французской ненависти?

Сент-Клер закатывает глаза.

— Прекрати слушать стереотипы и начни формировать свои собственные мнения.

— Я не стереотипирую.

— Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. — Он указывает на ноги девочки, идущей перед нами. Она треплется на французском по сотовому. — Что это на ней?

— Кроссовки, — бормочу я.

— Как интересно. А те джентльмены на той стороне тротуара. Может, объяснишь, что это у левого? Что за специфические изобретения привязаны к его ногам?

Естественно, кроссовки.

— Но, эй! Видишь того парня? — Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». — Только мне очевидно?

Сент-Клер искоса смотрит на незнакомца.

— Очевидно, что? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?

— Он американец.

Сент-Клер мелодраматически вздыхает.

— Честно, Анна. Ты должна это перебороть.

— Я просто не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.

— Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.

— Что насчёт неё?

Я указываю на женщину средних лет в шортах хаки, с фотоаппаратом на поясе и в трикотажном топе со звёздами и полосами. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, с мужем.

— Абсолютно оскорбительно.

— Разве я не настолько же бросаюсь в глаза?

— Учитывая, что на ней американский флаг, я рискну ответить нет. — Он кусает большой ноготь. — Послушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но ты должна подождать. Просто обещай, что больше не будешь просить меня сравнить тебя с пятидесятилетними женщинами, и я обо всем позабочусь.

— Как? С чем? С французским паспортом?

Он фыркает.

— Я не говорил, что сделаю тебя француженкой. — Я открываю рот, чтобы заспорить, но он не даёт мне вставит и слова. — По рукам?

— По рукам, — отвечаю я, чувствуя неловкость. Не люблю сюрпризы. — Но сюрпризу лучше быть хорошим.

— О, он хороший.

И Сент-Клер делает такой самодовольный вид, что так и тянет сказать колкость, но тут я понимаю, что больше не вижу нашу школу.

Не могу поверить. Он полностью отвлёк меня.

Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла!

— Так куда мы идём? — Я не могу сдержать энтузиазма. — К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки?

— Не скажу. Продолжай идти.

Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности.

— Только сначала взгляни на это.

Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь.

— Постой, что…

И тут у меня перехватывает дыхание.

Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстые колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба.

— Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать?

— Это моя церковь.

— Ты ходишь сюда?

Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.

— Нет.

Он кивает на каменную табличку.

— Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.

Он улыбается.

— Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.

— Твоя мать — художница?

— Нет, живописец. Её работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Он, кажется, горд, и я вспоминаю слова Мередит про то, что Сент-Клер восхищается Джошем, так как тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.

Он пожимает плечами.

— Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественное чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.

— Ты с нею в хороших отношениях? Со своей матерью?

— Я люблю мамулю, — произносит он с лёгкостью, без следа подросткового смущения.

Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалее. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит.

Наконец Сент-Клер нарушает тишину.

— Идём. Ты ещё столького не видела.

Чем дальше мы идём, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце.

Мы проходим мимо ещё одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка.

— Боже, здесь всюду история, — восхищаюсь я. — Что это за место? Мы можем войти?

— Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт.

— О. Да, конечно.

Я пытаюсь не показать разочарования.

Сент-Клер удивлен.

— Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей.

У нас. По какой-то причине у меня всё сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер.

Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале.

— Где мы?

Как бы мне хотелось не задавать столько вопросов.

— Между рю Сен-Мишель[22] и рю Сен-Жак.

Я бросаю на него вопросительный взгляд.

— Рю означает «улицу». И мы всё ещё в Латинском квартале.

— Всё ещё? Но мы шли…

— Десять? Пятнадцать минут? — дразнит Сент-Клер.

Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и барахлит двигатель. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается.

— Ты всё равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет.

— Ты смог бы меня покатать, — парирую я.

— Нет, не смог бы.

— Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто…

— Я другое имел в виду, — смеётся Сент-Клер. — Я не умею водить.

— Серьёзно? — Рот так и расплывается в злодейской усмешке. — Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты?

Сент-Клер усмехается в ответ.

— Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и в Лондоне идеально достаточен.

— Как ты сказал, идеально достаточен?

— Проехали. — Он снова смеётся. — Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским?

Я поднимаю бровь.

— Несколько столетий назад студенты Сарбонны — он вот там. — Он указывает в нужном направлении. — Это один из самых старинных университетов в мире. В общем, студентов учились и говорили друг с другом на латыни. Так название и прилипло.

Момент ожидания.

— И всё? Конец истории?

— Да. Боже, ты права. Вот галиматья.

Я обхожу ещё одного агрессивного продавца кускуса.

— Галиматья?

— Мусор. Дерьмо. Фигня.

Галиматья. Милое словечко.

Мы поворачиваем за угол и — вот она! — Сена. Огни города колышутся в ряби воды. Я делаю глубокий вдох. Великолепно. Парочки прогуливаются вдоль набережной, продавцы книг раскладывают грязные картонные коробки с книгами в мягкой обложке и старыми журналами. Мужчина с рыжей бородой играет на гитаре и поёт печальную балладу. Мы слушаем его с минуту, и Сент-Клер бросает несколько евро в чехол для гитары.

И затем, мы снова обращаем наше внимание к реке, и я вижу его.

Нотр-Дам.

Конечно, я знаю его по фотографии. Но если Сен-Этьенн — собор, то он ничто, НИЧТО по сравнению с Нотр-Дамом. Здание похоже на большое судно, плывущее вниз по реке. Массивное. Чудовищное. Впечатляющее. Подсветка собора почему-то напоминает мне о «Дисней Уорлд», но этот собор намного волшебнее, чем что-либо выдуманное Уолтом. Зелёные островки виноградных лоз уходят вниз по стенам прямо в воду, завершая сказку.

Медленно выдыхаю:

— Красота.

Сент-Клер наблюдает за мной.

— В жизни не видела ничего подобного.

Я не знаю, что больше сказать.

Мы должны пересечь мост, чтобы добраться до него. Никогда не обращала внимания, что Нотр-Дам стоит на острове. Сент-Клер говорит мне, что мы идём к Лиль де ля Сите, Острову Сите́, и это самый старинный район во всем Париже. Внизу мерцает глубокая зелёная Сена, под мостом скользит длинный, переливающийся разноцветными огнями корабль. Я выглядываю за край.

— Посмотри! Тот парень пьян в хлам. Он сейчас упадёт за бо...

Оглядываюсь и вижу, что Сент-Клер ковыляет по дороге на расстоянии несколько футов от края моста.

Прихожу в секундное замешательство. Затем до меня доходит.

— Что? Ты же не боишься высоты?

Сент-Клер смотрит вперёд, не сводя глаз с освещённого силуэта Нотр-Дам.

— Я просто не могу понять, зачем становится на выступ, когда рядом полным-полно пространства.

— О, так дело в пространстве?

— Забудь об этом, или я устрою опрос о Распутине. Или о спряжении французского глагола.

Перевешиваюсь через перила и делаю вид, что падаю. Сент-Клер бледнеет.

— Нет! Не надо! — Он вытягивает руки, как будто хочет спасти меня, а затем сжимает живот, словно его сейчас вырвет.

— Прости! — Спрыгиваю с выступа. — Прости, я не понимала, что тебе так плохо.

Он машет рукой, чтобы я замолчала. Другая рука все ещё цепляется за взбунтовавшийся живот.

— Прости, — повторяю я через минуту.

— Проехали. — Сент-Клер кажется раздражённым, как будто это я нас торможу. Он указывает на Нотр-Дам. — Я привёл тебя сюда не из-за него.

Что может быть лучше Нотр-Дам?

— Мы не идём внутрь?

— Закрыто. Целая куча времени, чтобы увидеть всё позже, забыла?

Он приводит меня во внутренний двор, и я пользуюсь моментом, чтобы восхититься задним фасадом. Каллипига. Есть что-то лучше, чем Нотр-Дам.

— Здесь, — говорит он.

У нас прекрасный вид на вход — сотни и сотни крошечных фигур, вырезанных на трех колоссальных сводчатых проходах. Статуи похожи на каменные куклы, у каждой отдельное место и уникальный образ.

— Они невероятны, — шепчу я.

— Не там. Здесь.

Он указывает на мои ноги.

Я смотрю вниз и с удивлением обнаруживаю, что стою в середине маленького каменного круга. В центре, непосредственно между моими ногами, красуется медно-красно-бронзовый восьмиугольник со звездой. На камне выгравирована надпись: POINT ZÉ RO DES ROUTES DE FRANCE.

— Мадмуазель Олифант. Эта надпись переводится как «Нулевая точка французских дорог». Иными словами, от этой точки отсчитывается протяжённость всех дорог Франции. — Сент-Клер прочищает горло. — Это начало всего.

Я оборачиваюсь. Он улыбается.

— Добро пожаловать в Париж, Анна. Я рад, что ты приехала.

 

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.