Плохое - или не по возрасту.

Нет поведения объективно «плохого». Пинать и кусать одноклассника - плохо, делать то же самое с насильником, пытающимся утащить тебя в кусты - хорошо и правильно. Предаваться мечтам, когда едешь в поезде - хорошо, делать то же самое на уроке во время объяснения новой темы - непра­вильно. Технология достижения цели воспринимается нами как «плохая», если она является слишком примитивной, грубой, неэффективной, не соо­тветствует данной ситуации или возрасту ребенка.

Возраст ребенка с тяжелым прошлым вообще бывает непросто опреде­лить. Ты знаешь, что ему 12 лет, и выглядит он на 12, а начинаешь с ним об­щаться и понимаешь: по кругозору ему только 8, по умению общаться -10, а по способности справляться со своими эмоциями - дай Бог, чтобы 5. Зато по осведомленности о теневых сторонах жизни может быть все 40 (если ре­бенок, например, бродяжничал). Эти диспропорции развития составляют одну из главных трудностей в воспитании и обучении детей, переживших психологическую травму. Боль от травмы как бы оттягивает на себя душев­ные силы, которые должны были быть направлены на развитие, и в резуль­тате какие-то части личности «замирают» в том возрасте, когда ребенок пережил потерю или насилие.

Психолог Эрик Берн сравнивал развитие человека с выстраиванием стол­бика из монет. Когда вы кладете аккуратно одну монету на другую, получа­ется ровная башенка_. Но если, скажем, пятая монета снизу по какой-то причине легла неровно, сдвинулась, вам будет очень сложно нарастить столбик. Как бы вы ни старались все последующие монеты класть идеально ровно, башня накренится и в конце концов рухнет. Единственный способ исправить дело - вернуться к «той самой» монете и поправить её.

На практике это выглядит так: в определенных ситуациях ребенок словно «проваливается» в более ранний возраст. И чтобы он вас услышал и понял в этот момент, это нужно учитывать. Если, общаясь с ребенком, вы чувствуете, что ему сейчас вовсе не его законных 13 лет, а только 5, исходите из того, что вы говорите с пятилетним. Подбирайте слова, объясняйте, пред­лагайте помощь так, как вы бы это делали с маленьким. Этим вы не закрепите его инфантилизм, а, напротив, дадите ему возможность почувствовать себя в этом возрасте так, как и должен чувствовать себя ребенок: защищенным и любимым. А значит, дадите возможность немного «подрасти» в благо­приятных условиях. Прошло несколько минут, ситуация изменилась - и перед вами снова ершистый подросток, с которым следует общаться соо­тветственно.

Яркий пример «плохой» технологии, которая плоха из-за несоответствия возрасту - пресловутая «дурацкая ухмылка». Наверно, всем учителям зна­ком этот феномен - ребенка ругают, стыдят, грозят наказанием, иногда очень строгим, а он улыбается. «Издевается, не иначе», - думает учитель. На самом деле поставить перед собой такую сложную цель, как «издеватель­ство над ругающим его взрослым», ребенок в лучшем случае сможет к концу подросткового возраста, то есть годам к 15-16. Ведь эта задача требует не­дюжинного самоконтроля, критического отношения к ситуации и большой психологической устойчивости. Вспомните героико-романтический штамп: его ведут на расстрел, а он улыбается. И все понимают, что такое поведение не всякому по плечу, требует силы духа незаурядной. Конечно, угроза вызвать родителей в школу - все-таки не расстрел, но для ребенка это серьез­ная неприятность. Так почему же он улыбается?

Улыбка эта защитного происхождения (этологи говорят, что изначально улыбка - не что иное как предупредительный оскал, мол, не тронь меня). Маленькие дети, когда не знают, как реагировать в незнакомой ситуации, часто улыбаются. Это проявление детского магического мышления: я не знаю, чего от тебя ждать, но я улыбнусь, как будто все хорошо, и тогда на самом деле все будет хорошо. Улыбка младенца нас не раздражает, а скорее умиляет, и, кстати, отлично срабатывает - кто не знает, как обезоруживающе действует улыбка нахулиганившего двухлетки на взрослого, который было собирался рассердиться не на шутку! Ангелочек хлопает ресницами, улы­бается с непередаваемым очарованием - и вместо ругани получает поце­луй. Хочет ли он таким образом манипулировать нами? Нет, конечно, ведь он еще фразовую речь не освоил, и ему не под силу строить такие сложные многоходовые комбинации.

С возрастом младенческая реакция на непонятную и, возможно, опасную ситуацию, как и вообще магическое мышление, отходят на задний план. Ре­бенок, имеющий богатый опыт взаимодействия со взрослыми в разных си­туациях, годам к пяти-шести знает, что если ругают - лучше сделать виноватый вид и, пожалуй, заплакать (независимо от того, действительно ли он чувствует раскаяние). Ребенок, лишенный такого опыта, «застревает» на младенческом способе поведения, а если ему лет 8 или даже 12, это уже совсем не умиляет нас, наоборот - приводит в бешенство.

Наша злость усиливает его стресс, который «отшибает» даже те формы поведения более развитого, учитывающего реальность и чувства других людей, которые у него все-таки есть. Со страху он «проваливается» еще дальше. В результате улыбка становится еще шире и еще больше не соответствует моменту, то есть, в нашем понимании, становится еще более «из­девательской». Мы, конечно, злимся еще больше, ребенок пугается еще сильнее. Круг замкнулся. Как его разорвать? Для начала - перестать злиться, осознав, что за улыбкой ребенка стоит вовсе не наплевательство, а страх. А потом можно сказать: «Если ты хочешь, чтобы на тебя меньше сердились, лучліе попросить прощения, а не улыбаться». Конечно, произнести это нужно без «наезда» в голосе, просто как дельный совет.

Гораздо неприятнее, когда ребенок использует технологии, свойствен­ные не более раннему, а более позднему возрасту. Именно подобное пове­дение «пробирает» самых устойчивых, вызывает у взрослых отчаяние и ужас. Например, когда девочка девяти лет начинает откровенно заигрывать и кокетничать с учителем, чтобы добиться его расположения. Или когда ре­бенок осознанно прибегает к шантажу (провоцирует вас на ругань или даже физическое воздействие, а потом заявляет: «Я расскажу маме, как вы с детьми обращаетесь!»), лжет не «во спасение», а желая осознанно причи­нить вред (возводя напраслину на одноклассника). К счастью, такое встре­чается не очень часто и только у детей, переживших серьезную травму, а порой и длительное воздействие нескольких уродующих личность факто­ров. Скажем, если девочку сексуально совращали и хвалили (а то и кормили), только если она была достаточно «ласкова». Или если ребенок годами жил в атмосфере лютой семейной вражды, да еще использовался как инструмент враждующими сторонами, то есть папой и мамой.

Важно помнить, что ребенок в основном действует неосознанно, и вы окажете ему большую услугу, если будете точно и конкретно описывать его поведение, не скрывая своих чувств по этому поводу: «Света, ты со мной ко­кетничаешь, строишь мне глазки, но мне это совсем не нравится, да и тебе не идет. Мне было бы гораздо приятнее, если бы ты вовремя сдавала вы­полненные задания и разговаривала со мной просто как моя ученица», или «Мне не нравится, когда дети ябедничают. И я не люблю, когда о человеке плохо говорят за глаза. Если Костя тебя обидел, подойдите ко мне вдвоем, и мы во всем разберемся». В целом же такое поведение может измениться только очень постепенно, по мере приобретения ребенком нового, пози­тивного опыта.