Как пожелает царица! – он витиевато откланился, встал перед оркестром.

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Как пожелает царица! – он витиевато откланился, встал перед оркестром. – Начинаем!

Нужно начать репетиции с Дягилевым, - напомнил Стефан.

Хорошо. Мы этим с Францем займемся. Начнем руководить труппой.

Нет, - вмешался Микеле. - Прости, Ирин, - и отблеск хитрой улыбки появился на измятом бледном лице, - но ни у тебя, ни у Франца нету коммуникативных навыков.

Ты видел себя в зеркало? Сейчас ты выглядишь мертвецом. Оставила бы тебе восемь роз, будь у меня цветы.

Пациент встает с кровати. Пациент выздоравливает.

Итак! - Стефан хлопнул в ладоши, звук разлетелся по всему огромному солнечному залу. – За работу. Первая полноценная репетиция. Все в костюмы, - скомандовал он. – Десять минут на подготовку.

Ирин молча обошла оркестр. Место дирижера по прежнему пустовало.

Если он не придет, - тихо произнесла Ирин, когда Стефан подошел к ней, - я с него шкуру сдеру.

Разметили сцену? – спросил Стефан. – Двадцать семь метров в глубину, ширина сорок восемь метров.

Плюс еще занавес, - напомнила Ирин совсем беззвучно. По старой привычке она теряла свой голос, когда оказывалась на репетициях. Она привыкла к тихой, безмолвной роте, что выполняла ее приказу беспрекословно. Но теперь понимала, что такое метод губительный. И у Ирин нет столько времени, чтобы убедить в актерах все живое.

Да, все верно, - подтвердил Франц, сверяя метки в огромном зале. – Оркестровая яма, занавес, верхний уровень…Все правильно.

Отлично, - крикнул Стефан. – Заняли свои позиции.

Я здесь! – дверь громко хлопнула. Микеле вбежал в зал, расцеловал в щеку Стефана, затем ринулся к оркестру. – Микеле! –громко объявил он, принимаясь поспешно целовать руки виолончелисткам.

Микеле, - таким тоном Ирин обращалась только к Моцарту. Микеле неожиданно замер, обернулся к ней. – За работу. Живо.

Как пожелает царица! – он витиевато откланился, встал перед оркестром. – Начинаем!

Погружение в творческую среду должно быть плавным и мягким. Лучше заходить мелкими шажками, останавливаясь и привыкая к воде около минуты.

Но как известно, чтобы быстро научиться плавать, нужно швырнуть ученика на глубину.

Бернард, он же Дягилев, стоял у входа в метро, где была назначена встреча. Сомнительное место для двух драматургов, но Бернард в силу своей наивности и просто сумасшедшей веры в хороших людей продолжал ждать. Десять минут. Двадцать. Полчаса.

Бернард чтобы себя развлечь купил солидную французскую газету, чтобы соответствовать новому статусу. В шкуре актера было еще непривычно, но он старался ее разносить.

Он стал больше следить за собой. Уделял внимание не только внешнему виду, но и манерам, голосу и интонацием. На костюм ему не хватало денег, но Бернард подумывал о том, чтобы купить себе трость, чтобы придать своему образу изысканности. Тем более, с тростью и бродил Дягилев.

Какой-то грубиян остановился посреди улицы, уставившись на Бернарда. Бернард постарался презрительно фыркнуть, то не получилось. Пока что аристократическое презрение давалось ему с трудом. А молодой человек в то время все старался заглянуть ему в глаза, причем делал это очень настырно. Бернард поднял на него самый тяжелый из его взглядов.

Бернард чуть не расплылся в детской счастливой улыбке, думая, что он так убедительно вжился в образ.

- Так это вы! Простите, опоздал, - он рассмеялся. – Микеле. Второй драматург. Я еще и дирижером был.

Бернард встал на ноги и только потом пожал его руку. Основательно и крепко, как позволяла хватка со стройки. Он едва его узнал.

- Нет. Что вы! Я на метро, - он быстро зашагал вдоль на улице. - Не переношу автомобилей. Нам пройтись совсем немного. Там, - он указал за угол, - живут мои давние друзья.

- Монмарт, - оценивающе произнес Бернард, - они хорошо устроились.

- О. Это я не знаю. Они сказали мне адрес. Я год точно с ними не виделся.

Бернарда это немного удивило, но он подумал, что легкость и принужденность свойствена богеме.

- Ирин- Тсарин, - Бернард не сразу сообразил о ком говорил Микеле, - подъедет чуть позже. А вы пока познакомитесь с Моник и Ришаром. Они прекрасные учителя!

Бернард пытался поспеть за своим начальником, который ловко варировал между многочисленными туристами.

- Да, я слышал, что они не поддерживают ваше решения. Но! Я все улажу, - он улыбнулся ему. – Мы с Ирин все уладим. Тем более, лучше готовится заранее. Гирюль, это наш продюссер, - он ткнул пальцем вверх, - идея принадлежит ему и финансирование обеспечивает он, как и саму Гранд Оперу.

- Гранд Оперу? – Бернард едва ли не задохнулся.

Микеле резко остановился, с сомнением оглядывая очередное жилое здание. Темный камень, огромные окна зеркальные окна, балкон и крыша утопающие в зелени.

- Похоже на Моник, - задумчиво произнес Микеле. – Вы только посмотрите. У них же окна выходят на Сакре-Кер. Кажется, их дела сложились куда лучше моих, - Микеле нервозно рассмеялся, нашел звонок. – Но теперь у нас есть Дягилев, а это значит, проекту точно быть.

Они вошли в узкий дворик, не выходя на террасу, на угад открыли дверь.

В доме оказалось еще больше зелени чем снаружи. Пахли цветы, благовонья. По главной стене расползлась огромная мозаика.

- Микеле! – радостно крикнула Моник, но двигалась она как-то медленно.

- Ого, - только и смог заметить Микеле– Так значит, вас уже трое? - он положил ладонь на небольшой живот. – Пожалуйста, скажи, что ты и правда беремена, иначе будет дико не удобно.

Моник рассмеялась. У нее были короткие кудрявые волосы, лицо в веснушках и вздернутый нос.

- Бернард, ты не думай, что она такая милашка, в работе она просто зверь.

- Я как оборотень, - она клацнула зубами. – Полнолуние есть моя работа. Кстати, сегодня полнолуние! Затем луна пойдет на убыль, но ничего, мы все равно продолжим работать, - заверила Моник Бернарда. – Зная тебя, могу сказать, что времени у тебя мало?

- Риш медитирует, - шепнула она. – В угловой комнате наверху. Скоро он совсем выйдет.

Бернард захлебывался в творческой странности, беспомощно двигал руками, чтобы как-то удержаться на полу.

- До меня доходили слухи о «Восьми розах». Так обидно, что я их пропустила!

- Прости, милый, мы с Ришаром вели мастер-класс во Флоренции.

Все прошли на кухню. Планировка первого этажа была такой, что нигде не было дверей, кроме ванной, разумеется.

- У вас очень красивый дом, - произнес Бернард, обходя очередной горшок с зеленью.

Моник погладила стены, чтобы отделаны деревом.

- Ты же не видел еще наш коттедж! Он просто огромный. Гигантский сад, дом, бассейн. Мы переезжаем туда где-то в мае, а летом сдаем квартиру туристам. Приезжайте к нам этим летом!

- Да, - Микеле обратился к Бернарду, - как раз отпразднуем завершение работы, я думаю.

- Вот и прекрасно! – Моник ударила друга в плечо. – Теперь у нас есть смысл жить до лета!

Микеле и Моник рассмеялись. Бернард шутки не понял.

- Дягилев уже пришел? – в кухню заглянул, как понял Бернард, тот самый Ришар.

Ришар был очень высоким, с длинными волосами убранными в хвост и негустой бородкой. Внешне он чем-то напоминал лесничего. Руки у него были большие и мозолистые, именно их в первую очередь и заметил Бернард.

- Здравствуйте, - он пожал руку Бернарду. – Смотрю, вы удивлены.

- Нет, что вы! – попытался оправдаться Бернард.

- Моник, сделаешь ему чай? Особый чай для гостей.

- А мне особый чай достанется? – спросил Микеле, присаживаясь за огромный деревянный стол.

- Чем ты сейчас занимаешься, Микеле? – спросил Моник, занимаясь чайником. – Помимо того сумасшедшего проекта о Дягилеве.

- Он не выйдет сумасшедшим. Это же для широкой публики. Но мы постараемся, - они рассмеялись. – А так, я сейчас пытаюсь написать симфонию.

- Наш виртуоз Микеле пытается что-то написать? – усмехнулся Ришар, присаживаясь напротив. Бернард сел рядом с ним, чувствуя, что этот человек здесь наиболее адекватен.

- Просто…это очень особая симфония. Тем более, что длиться она должна всего тридцать секунд.

- Тридцать секунд? – удивилась Моник. – Неужели ты стал писать для рекламы?

- Так почему тридцать секунд? – спросил Ришар.

Микеле расстеряно улыбнулся, пытаясь подобрать слова.

- Потому что это очень важные тридцать секунд.

- Наверное, это Ирин. Пойду ее поприветствую, - Моник поставила поднос с чаем на стол.

- Будь осторожна. Она не переносит прикосновения и, вообще, старайся не подходить близко! – крикнул он ей в след.

Мужчины молчали, думали о чем-то своем. Наконец, Микеле прервал тишину.

- У Моник все хорошо? Никаких осложнений? – спросиш он шепотом.

- Я за вас так рад, - искренне сказал Микеле, сжав в руке ладонь Ришара. – Вы будите прекрасными родителями. Черт подери, я так рад! – он привстал и обнял друга. Ришар устало улыбнулся.

- Конечно, - он впервые улыбнулся в этом доме. – Близнецы-мальчишки и дочка.

- А вот и Ирин! – крикнула Моник, заводя ее на кухню.

Ирин двигалась сдержанно, оглядываясь по сторонам так, будто бы ожидая подвоха.

- Чаю? – предложила Моник, отодвигая ей стул.

- Пожалуй, нет. Я не надолго. Нужно еще посетить репетицию Стефана.

- Боже, Ирин, - поморщился Микеле, - хотя бы в присутствии моих друзей.

- Твои друзья – мои коллеги, - сказала она крайне спокойно. – Прошу прощения. Как я понимаю, вы Моник, а вы Ришар?

- Можно на ты, - добавила Моник, приглядываясь к Ирин нарочито внимательно. Ее любезность и жизнерадостность сменилось настороженной сосредоточенностью, будто бы она изучала гостью.

- Я предлагаю, чтобы они тоже участвовали в репетициях. Некоторым не хватает актерской игре, например, Владу.

- Она сомневается, - Моник повернулась к мужу.

- Это нормально. Ведь она не знакома с нашей методикой и…мы не создаем впечатление профессионалов, откровенно говоря.

- Все-таки, выпей чаю, Ирин, - Моник подвинула кружку к ней.

- Давайте так, - начал Ришар, - мы занимаемся Дягилевым, а потом, вы решаете брать нас в руководство или нет.

- Ирин, просто очень консервативна в этом плане, - начал Микеле.

- Да, это мы уже поняли, - Моник сложила руку на груди. – Тебе давно ауру чистили, милая?

Микеле тихо хохотнул в кулак, наблюдая реакцию Ирин.

- Извините? – после долгой паузы сказала она.

- Не на кухне, что? – усмехнулась Ирин. – Чистить ауру?

Микеле закусил губу, посмотрел на Ришара, давая понять, что ему очень стыдно за Ирин.

- Идем, идем, - Моник открыла дверь на небольшую веранду. Ирин с места не двигалась. – Между прочим, мы занимаемся Дягилевым бесплатно, по старой дружбе с Микеле.

- Ладно, - согласилась она. – Только говорю сразу, я в это не верю.

Моник пропустила Ирин вперед. Веранда была крошечной, как и полагалось в доме на Монмарте.

- Против природы прешь, милая, - Моник покачала головой, глядя на нее.

Ирин не могла поверить, что Моник, что встретила ее так жизнерадостно, способна на такие жесткие интонации.

- Простите? – с издевкой спросила она, складывая руки на груди.

- Руки! – Моник ударила ее по ладоням. – Никогда не скрещивай, ты что! По-хорошему, я тебя и в дом не должна пускать, - она погладила живот. – Но раз ты так дорога Микеле…

Ирин хотела запротестовать, но слов не подобрала. Моник принялась ходить вокруг нее, внимательно всматриваясь.

- У тебя проблемы. Причем серьезные. Психологического характера, да и здоровье. Какая-то зависимость, да? – она подошла чуть ближе, чем могла себе позволить, но Ирин не дернулось. Ей казалось, что ее тело в момент стало тяжелым. Возможно, ее просто парализовало от обилия такого внимания. – Сигареты? Не так сильно. Алкоголь, да?

- Играем в Шерлока Холмса? – Ирин нашла в себе силы, чтобы что-то произнести.

- Если бы, - Моник встала перед ней, снова покачала головой. – Даже не знаю, что тебе может помочь. Все очень и очень запущенно.

- Не строй из себя экстрасенса, - не сдержалась Ирин.

- У тебя не только депрессия, - Моник нагнулась, что-то разглядывая. – У тебя раскол.

- Такого мне каждый может наговорить, - продолжала она.

- Просто огромная трещина, - Моник нарисовала эту трещину в воздухе, - в душевной плотине. Еще чуть-чуть и все рухнет. Вся твоя гниль вырвется. Вселенная мстит тебе.

- За отказ от кого, - светлые голубые глаза Моник, были прищурены. – Не от чего, а от кого.

Противный ком встал в горле, живот скрутило. Старую рану всковырнули ножом, выпустили кровь вместе с воспоминаниями.

- Иди в дом, - сказала Моник, повелительным тоном. – И не губи Микеле! Я знаю твою тягу к разрушениям.

У каждого города есть неприятная изнанка, даже у столицы Франции.

Ирин привыкла к первому округу, где каждый уголок - уже какая-то достопримечательность, а если не достопримечательность, то эксклюзивный известный бутик. Микеле три года назад переехал в район Монпарнас, не менее известного чем Монмарт. Монпарнас был культурной столицей в самой столице. Только здесь танцевальных студий, мастерских, фото-ателье, частных галлерей было больше, чем табачных ларьков.

- Тринадцатый округ? - переспросила Ирин, смотря как стремительно меняются числа на счетчике таксиста. Но об этом она не беспокоилась, ведь водитель вез ее бесплатно.

- А ты ожидала чего-то другого от простого строителя? - переспросил Микеле.

Улицы становились уже, небо темней, дома более обшарпанными.

- Я из России, - она скрестила руки на груди, - ты не представляешь какие там были " округи".

- Дверь откроешь сама? - с издевкой спросил Микеле.

- Я уже избавилась от этой фобии, - ответила Ирин, но коснулась ручки автомобиля через салфетку.

- Да неужели, - тут же подошел к ней Микеле, - может тебя и, - он ткнул ее в лоб, - трогать можно?

В нем появилось что-то такое, чего не было раньше. Нечто схожее с злостью, внутренней сдержанную, облаченную в упаковку легкого издевательства. И эта перемена Ирин казалась непонятно. То он был ранимым мальчишкой, то Дон-Жуаном, но кем сейчас был Микеле сложно было понять.

Они подошли к двери, выбрали нужную фамилию, открыли им моментально.

- Нам всего лишь надо убедить его жену, можно без твоих шуток?

Они поднялись на нужный этаж, постучали в дверь. Микеле оперся о стену, скрестил руки на груди.

- Скажи честно, ты ведь по мне скучала, - с улыбкой спросил Микеле.

- Да заткнись ты уже...- дверь резко открылась. - О. Здравствуйте. Вы Жюстин? Я и...- она указала на Микеле, который продолжал молчать, - насчет театра.

Лицо Жюстин постаршевшее, но полное жизни, как-то странно и разочарованно скривилось.

- Мы пришли к вам, поговорить, - многозначительно добавила Ирин, ожидая, когда Микеле соизволит заговорить с Жюстин. Но тот продолжал молчать.

- Что ж...- было видно, что Жюстин очень устала. Сзади нее слышался грохот и детский шум. - Ладно, проходите, - она пропустила гостей внутрь.

Планировка квартиры была достаточно большой для такого района, но из-за обилия вещей и мебели, казалась меньше. Света было мало, пара тусклых лампочек, не более. Обои темные, паркет еще темнее. По интерьеру было видно, что Жюстин всеми силами пыталась сделать обстановку уютной, но случайно расставленные кардилябры и развешенные пейзажи уюта не создавали.

- Проходите в столовую, - она указала на очередную дверь. Дверей здесь было много и не было ясно, какая куда ведет.

Маленькая столовая вмещала в себя только стол и шесть стульев. У Ирин и Стефана ванная была просторнее, чем эта столовая.

- Клод! Кловис! - крикнула Жюстин, когда услышала очередной грохот. - Простите, - ответила она гостям, - я на секунду.

- Микеле! - шикнула она. - Что мы будем говорить?

- Ты издеваешься, что ли? Ты же специально со мной и поехал.

Снова молчание. Ирин стала догадываться, к чему видет Микеле.

Он улыбнулся еще шире. Затем провел сложенными вместе указательным и большим пальцем по губам.

- Ребячество, - фыркнула Ирин. - Веди себя нормально.

- Ты представляешь насколько это важно? Мы можем потерять Дягилева.

Микеле отвлекся на крошечное окно, закрытое пыльными и тяжелыми занавесками, затем на коллекцию фоторамок на стене.

- Микеле! - произнесла она уже громче, стуча по столу.

- Ох, простите, - Ирин закашляла. - Небольшая ссора. Ничего страшного.

- О, ссоры, - с лицом знатока произнесла Жюстин, садясь во главе стола между Микеле и Ирин. - Наши отношения с Берни тоже начинались с ссор. Не представляете, как он меня бесил по началу.

Микеле не сдержал смешка, затем сделал вид, что подавился.

- Зовите меня просто Жюстин, - произнесла она устало.

- О. Русская, - и по интонации не было ясно, хорошо ли это или плохо в понятии Жюстин.

- Вы же понимаете, спектакль о Русских Сезонах. Вы же слышали о Русских Сезонах?

- Да, конечно. В молодости Берни водил меня на какой-то их балет. Что-то связанное с розами.

- Он всегда любил подобную ерунду, - отмахнулась Жюстин. Улыбка Микеле стала еще шире, заметив, как напряглась спина Ирин. - Любил делать вид, что разбирается в искусстве. Включает тошнотворную музыку, запирается в своем " кабинете" и с видом знатока внимательно ее слушает, пока не заснет прямо в кресле.

Ирин не знала как на это реагировать. Она пыталась выстроить в своем мозгу стратегию, план как убедить Жюстин в том, что ее мужу необходимо играть в этом спектакле. Ирин бросила короткий и беспощный взгляд на Микеле, но тут же откашлялась, словно это была случайность.

- Конечно хочет! - возмутилась Жюстин. - Всегда мечтал о сцене. Говорит, что эта судьба. Но у него не образования, не таланта...

- Мы нашли уже преподавателя, - соврала она. - Настоящие профессионалы, сделают из вашего мужа - звезду!

Аргумент прозвучал мимо. Жюстин скривилась.

- Гранд-Опера! - торжественно произнесла Ирин. - Наш начальник уже ведет переговоры с Бродвеем, потом, - она все продолжала лгать, - возможно и Москва. Никогда не хотели увидеть Москву?

Жюстин скованно пожала плечами. Ирин видела, как женщина замыкалась в себе с каждым новым словом. Драматург не могла понять, что именно не нравилось Жюстин в ее речи.

- Мы щедро оплатим работу. Сможете переехать хоть в первый округ.

Создавалось ощущение, что Жюстин почуела дурной запах и скаждым секундой он становился еще более зловонным.

- Отправите детишек в лучшую школу. Представляете, как они будут гордится своим отцом?

Ирин казалось, что это блестящий аргумент, но по выражению лица мадам, он был просто отвратительный.

Ирин чувствовала, как тихо посмеивается над ней Микеле.

Неожиданно, Жюстин громко шмыгнула носом. Ее огромные глаза покраснели.

Ирин казалось, что она тонет в этой комнате, что ее тянет на дно и кислород вот вот закончится. Неожиданно, Жюстин положила свою руку на руку Ирин, и кислорода и вовсе не стало.

Ирин явно себя переоценила, придя сюда. Социопатия засела в ней крайне глубоко, она не владеет ею. Теперь, ее болезнь расцветала, лезла через нее. Это была не простая неловкость, а настоящая паника. Ни одна мысль не звучала отчетливо.

- Это так страшно...- голос Жюстин сорвался. - Понимаете, мы с Берни уже четырнадцать лет...

Ирин ничего не понимала, она продолжала смотреть на толстую и опухшую руку Жюстин с потускневшим от старости кольцом.

- А эта богемная среда, сами же знаете, разврат и прочее. А Берни...он такой наивный! Он такой увлекающийся! Я боюсь, что стану ему ненужна, как и наши дети, что мой Берни, - она вытерла слезы, - сильно измениться.

Почему эта женщина ей все рассказывает? Почему она плачет? Ирин ничего не понимала.

Рука Жюстин становилась все тяжелее и тяжелее. Ирин казалось, что она чувствовала каждый микроб на ней. Невероятно жаркая ладонь, она даже потеет!

Микеле, с видом специалиста, молча убрал руку Жюстин с руки Ирин, взял их в свои ладони и заглянул в глаза женщины.

Ирин невольно дернулась, осознав, что она вовсе не параллизована. Стараясь действовать как можно незаметнее, она вытащила из сумки бактериальные салфетки. Рука горела как после ожога.

- Вы со своим мужем уже четырнадцать лет, - он добавил с ласковой улыбкой, - и вы чего-то боитесь? У вас такая прекрасная семья, я сразу это понял, - он указал взглядом на рамки. - Вы зря волнуетесь.

Чистая, свежая, благоухающая спиртом ладонь!

- Только вспомните вашего мужа в день вашей первой встречи. Вспомнили? - Микеле наклонил голову в бок, - И вспомните его сейчас. Разве он не изменился?

- Но вы же продолжаете любить его. Как и он вас. Уверен, вы тоже немало изменились с молодости. Вы же мать, причем ни одного ребенка. Материнство всегда меняет женщину, вам ли не знать. Но Берни продолжает вас любить, как и тогда, четырнадцать лет назад.

Наконец-то Ирин смогла вернуться в реальность и вслушаться в то, что говорит Микеле.

- Мы всегда влюбляемся в душу, - он положил ладонь на то место, где по его мнению должна находиться душа. - Не в личность, что терпит изменения, не во внешность, которая еще более изменчива. А в константу наших душ, что остается неизменной с рождения и до самой смерти. Я говорю о истинной любви, а ваша любовь, разумеется истина. Неужели вы думаете, что какой-то театр сможет исказить душу вашего мужа? Жюстин, - он поцеловал ей руку, - ну что за глупости.

Ирин едва сдержалась от язвительной реплики, закусила губу.

- Тем более, представляете, как Берни будет рад? А радость супругов вещь двойственная, не единоличная. Вы же понимаете, что когда рад он, рады и вы. Не смотря на то, что какая-то радость может быть нам в ущерб...

Ирин пыталась заманить Жюстин славой, деньгами, пыталась надавить на гордыню, а Микеле говорит здесь о душах, о материнстве, о настоящей любви.

- Да, - ответила наконец-то Жюстин. Микеле медленно убрал свои руки обратно. - Вы правы, спасибо вам...

- Спасибо вам огромное. Если бы не вы, я бы совершила огромную ошибку. Берни будет так рад...Может вы хотите остаться на ужин?

- Нет-нет, спасибо, у нас к сожалению очень много дел, - Микеле встал. - Тем более, не хотим вам сегодня мешать. Вам еще нужно сообщить мужу, что он будущая звезда Гранд-Опера.

Казалось, Жюстин сейчас снова расплачется от счастья. Ее усталость, раздражительность сменилась безумным восторгом, который, конечно же, был направлен к Микеле.

Они вернулись в коридор, Жюстин открыла дверь.

- Я вас обязательно приглашу на ужин, - Ирин понимала, что адресовано это было не ей. - До свидания.

- До свидания, очень приятно было познакомиться, - он обнял Жюстин и та совсем размякла. Дверь наконец-то закрылась.

Микеле с облегчением вздохнул, убрав руки на пояс.

- Ну Ирин! Не начинай! - он быстро нагнал ее, встал перед ней.

Ирин приложила указательный и большой палец сложенный вместе к губам, провела вдоль.

- Клянусь, если ты не заговоришь, то я тебя трону. И трону не пальцем.

- Ты просто отвратительный! - вспылила Ирин, стараясь идти быстрее по тихой и узкой улице. - Наговорил столько чуши...

- Во-первых, чушь в которую поверили не является чушью.

- Ты же поверила, что у тебя эта...ну...гарто...- произнести не получилось, поэтому пришлось показать. Микеле ткнул Ирин в шею.

- Выдумала что-то, - продолжал Микеле, следуя за ней, - и поверила в нее. Теперь она является для тебя истиной, а вовсе не чушью. Хотя для меня, твоя неприязнь к прикосновениям конкретная чушь.

Ирин молча двигалась вперед, обняв себя руками.

- Точно так же и с Жюстин. Она поверила, что влюбилась в бессмертную душу своего мужа. Теперь это истина, теперь это правда.

- Была бы ты здесь, если бы не поверила в свой талант? А ведь возможно, что таланта никогда и не было...- осознав, что он сказал, Микеле пугливо сжал голову в плечи и сделал шаг назад. - Я не это имел ввиду...

Она даже не разозлилась. Просто пошла дальше. И Микеле это испугало еще больше.

- Если бы я не поверил в свой талант, то его бы и не было. Возможно, моя вера превышает мой талант, но в итоге...Ты ведь понимаешь, что я говорю?

Она молчит, глядя беспомощно и тоскливо на конец дороги.

- Истина и ложь различается лишь тем, сколько ты в нее веришь. Тоже самое с добром и злом. Добро и зло отличаются лишь тем, сколько ты желаешь одного или другого действия. Если ты не хочешь войны, то война - зло, а если хочешь любви, то любовь - добро.

- Любовь зло, душа чушь, - произнесла наконец-то она, доставая мобильный телефон. - Выражаясь твоим языком.

Он озадаченно наблюдал за тем, как она набирает номер.

Это была последняя фраза, которую она ему сказала.

- Он издевается, - Ирин даже не посмотрела на Микеле, который остался на улице. Франц приехал на собственном автомобиле. Чистый, безупречный, с ароматом новизны, разумеется, черного цвета.

- Первый день как вернулся, так уже меня из себя вывел, - она практически не разжимала губы и ожесточенно протирала салфеткой руки. - Начал нести какую-то лицемерную чу...ерунду. Вешать лапшу на уши этой бедной Жюстин, что-то там про душу, про любовь...

- Вы уговорили жену Дягилева? - перебил ее Франц.

- Да, - устало ответила она, прикладывая руку к лицу. - Уговорили.

Она прекрасна знала, что ему не интересно слушать все, что не касалось работы. Знала, что ему абсолютно плевать на весь тот шквал чувств, что переполняет Ирин. Он просто согласился ее подвести до дома, потому что они, коллеги, возможно, даже товарищи.

- Хорошо иметь собственную машину, - Ирин провела рукой по кожанному сидению.

Франц только кивнул. Он не отвлекался от дороги. Он вообще не умел отвлекаться. Постоянная концентрация, немецкая сдержанность, перфекционизм, казалось бы, это были именно те качества, которые Ирин уважала больше всего. Но почему-то во Франце они ее раздражали.

Он был будто бы неживой. Беседовать с ним, все равно, что беседовать с говорящей энциклопедией. Сухие факты, факты, факты, цитаты кого-то, и редко, очень редко, его собственные слова.

Но у Франца был плюс. Самый важный. Рядом с ним Ирин ничего не чувствовала. Ни раздражения, ни ненависти, ни симпатии. Он был эмоциональным успокоительным. Они не затрагивали те темы, после которых еще всю ночь не можешь сомкнуть глаз от размышлений, он не делает ничего такого, что врезается в память, а потом, эти воспоминания картинной вспышкой взрываются в мозгу.

- У тебя зависимость, - произнес Франц. И больше ничего. Хорошо это или плохо, невозможно понять.

Общение с Францем - это сон, недолгий отдых перед бодрствованием, перед настоящим днем, где придется разговаривать, чувствовать, ощущать и очень много злиться.

Он подвозит ее к дому, они прощаются. Только Ирин поднимается на ступеньки, Франц сразу же уезжает.

- Я предлагаю суши, - вместо приветствия сказал Стефан. - Будем пить саке.

Усталось падает внезапно и резко, раздавливает Ирин. Будто бы почувствовав это, к ней подбегает Моцарт, подставляет свою голову ее рукам.

- Ну и придурки, - фыркнул Стефан, ударив Ирин сложенным пиджаком. - Может хватит, а? Нам еще работать вместе. И Веселиться вместе. И вообще, мы совершенная четверка. Реинкарнация величайшего композитор, два талантливых драматурга и гениальный хореограф.

Слово " талантливых" неприятно ударило по ушам.

- Мне кажется, он всех постоянно трогает кроме меня. Вот даже Амадеуса, - он потрепал пса по голове.

- Сегодня говорил о какой-то ерунде...- Ирин поняла, что у нее уже не было сил повторить все предложение.

- Ну это же хорошо! Он возвращается в норму, снова становится моим совершенством...

Перед началом землятресения земля немного вибрирует, сначала слабо, едва уловимо, но потом, звенят стекла, трясется мебель...

- Я так рад, что он вернулся. Без него было очень плохо. И тебе, Ирин, как бы ты не пыталась это скрыть...

Стефан слишком увлечен своей речью, он не слышит, как уже звенит стекло, как двигается пол под ногами.

Ирин сидит рядом с ним, схватившись за свою голову, ожесточенно глядя строго вперед.

- Разрядилась, ходишь по утрам, работаешь много. Вроде все хорошо, а я то знаю, внутри что-то гниет...

Животные всегда более чувствительны к землятресениям. Поэтому Моцарт старается отойти назад.

- У него тоже, поверь мне. У Микеле сейчас очень сложный период, но он старается, пытается улыбаться...

- Я знаю! Знаю! - она вскочила на ноги. - Я. все. это. знаю, - она швырнула свое пальто напол, сняла туфли. - Как же мне хочется просто сбежать от вас, как это сделал твой совершенный Микеле. Просто уехать к чертям ото всех. Потому что, даже дома ты делаешь мне мозги. Но куда я уеду, а? А? Может быть в Россию, к семье которой наверняка думает, что я уже мертва. Эй, а может мне съездить к Францу? Ах да! Точно! Ему же на меня плевать! Возможно, Ивон меня ждет. Боюсь, без новой пьесы, которую можно украсть, он меня не примет. Мне просто нужен кто-то, кто не будет мне делать мозги по вечерам, кто не будет вечно твердить о Микеле, кто не будет вести монологи о том, что влюбляемся мы в души, кому на меня хоть чуточку не плевать. Но! Таких людей нет. И даже собака постоянно пытается от меня сбежать...

Порой, после землятрясение следует дождь, порой даже ливень.

- Я никому не нужна, - произнесла она тихо и несмело. - Никто не влюбится в мою " душу", никто не вытерпит меня четырнадцать лет. Даже своему искусству я не нужна. Я недостаточно талантлива, чтобы жить только им. Я недостаточно верю в свой талант, потому что вообще разучилась верить во что-либо, - медленно она провела бледными руками по красному лицу. - Я...ничтожество.

Стефан забыл о тех всех оскорблениях, что произнесла Ирин. Встал на ноги, несмело протянул к ней руки.

- Не называй меня так! - она словно крикнула, сделала шаг назад. Землятресение снова подступало. - Не трогайте меня! Не трогайте!

- Ирин, ты не в себе, - произнес он уже без лишней робости. - Успокойся.

Он слышал о ее припадках, Микеле описывал их, но он и не представлял, что они могут выглядеть так.

Ирин будто бы забыла где-находится и что именно происходит. Лишь одно жуткое желание вопить и крушить управляло ею. Она бросалась то от одной вещи, то к другой уничтожая и гремя.

Стефан растерянно наблюдал за тем, как Ирин громила их жилище.

Ему пришлось позвонить. Сам Стефан бы не справился с этим.

Микеле не задавал лишних вопросов. Приехал через десять минут, быстрее чем скорая. К этому времени, Ирин уже закрылась в ванной.

- Возможно, она уже приходят в себя, - предположил Стефан.

Микеле оценивающе оглядел квартиру, пнул кусок разбитой пластиковой доски, где еще хранилась часть каких-то схем.

В ответ на его реплику послышался звон стекла.

- Ирин! - он принялся стучать в дверь. - Ты в порядке?

Стефан замер, наблюдая за тем, как Микеле пытался докричаться до Ирин.

- Я выбью дверь, слышишь! - он прижался щекой к двери, надеясь, что так будет лучше слышно.

Стефан понимал, что будь на месте Ирин он, Микеле бы не вел себя так.

Его надежда медленно разлогалась в нем, источая гнилой запах разочарования.

Микеле уже сделал пару шагов назад, но дверь открыла сама Ирин.

Каменный взгляд, непроницаемое стекло зрачков медленно прошлось по ним.

Под ее ногами черной проволкой лежали остатки ее волос.

Она была спокойна. Очень странно и пугающе спокойна.

- Мстить, - коротко ответила она, пройдя мимо него на кухню. - Мстить за твой отъезд.

- Ты точно в порядке? - осторожно спросил Микеле, следуя на кухню. Ирин все теребила теперь уже короткие волосы в руках.

- Пока я в порядке. И этим пока вы должны пользоваться. Присаживайся, Микеле, сейчас будет казнь.

- Если бы ты нас предупредил, - с этими словами Ирин поставила бутылку, - то ничего бы этого и не было?

Из холодильника Ирин достала какую-то упаковку майонеза и соевый соус.

- Добро пожаловать в Японию, как ты и хотел, Стефан.

Они не могли понять, что с ней вдруг случилось.

- К сожалению, вместо саке у нас перцовка. Зато вот васаби, - она указала на упаковку, - соевый соус.

- И что я должен делать? - Микеле зачем-то закатил рукава.

На столе оказалась кружка. Самая простая кружка для чая

- Жаль, у нас нет табаско, - Ирин заполнила кружку перцовкой, затем залила туда соевого соуса.

Ирин порезала лимон на ломтики, выдавила на каждый хорошую дозу васаби.

Микеле долго смотрел ей в глаза, а Ирин продолжала ухмыляться. Короткие волосы делали ее лицо более выразительным, острым.

- Изобретательная казнь, - Микеле оценивающе кивнул, Моцарт уперся мордой в его бок. - Я ведь так могу и отравиться.

- Будешь пить за каждый день, когда тебя не было.

- Ирин, - Стефан сделал шаг назад, но Ирин предупредительно выставила ладонь вперед.

- Моцарта ты тоже заставишь это делать? - усмехнулся он.

- Я-то надеюсь, что Моцарт бросил меня неосознанно. А ты умышленно хотел причинить мне боль.

- Но тебе же нравится, - Ирин ухмыльнулась. - Так ведь, Микеле?

- Мы все здесь понемногу сходим с ума, - снова зашептал Стефан.

Микеле поднял кружку вверх и произнес на русском:

Пытка царица была исключительно жестокой и исключительно изящной. Перцовка в сочетании с соевым соусом обжигала язык и горло, медленно, ползуче текла по пищеводу. Ирин не позволяла Микеле дождаться когда послевкусие «потухнет». Вторым ударом был лимон и васаби.

Микеле держался за горло, кашлял, пытался глотнуть свежего воздуха, с мольбой смотрел на стакан воды, который Ирин держала в руке, словно специально.

Стефан стоял в уголке, накрыв лицо рукой, изредка, поглядывая на Микеле.

- Это был первый день, - с ухмылкой заметила Ирин.

Нужно было улыбаться и делать вид, что получаешь удовольствие, что пытка вовсе таковой и не является.

Микеле засмеялся, сам налил себе следующую порцию.

- Я тут недавно думал, - начал он, - о мире, в котором искусство ценее любви.

Ирин и Стефан с удивлением переглянулись. Да, именно этого он и ожидал. Микеле нужно было их отвлечь.

- Выпивай, - Ирин не купилась, протянула ему следующий желтый ломтик с зеленым васаби.

Он схватился за горло, зажмурился, облизнул губы. От такого обилия острого слезились глаза.

- Все хвастаются своей любовью. Отношения кажется чем-то, что обязательно должно случиться у каждого в жизни. Первый поцелуй, первый секс, первая любовь...

- Ты только послушай в каком порядке он их называет, - усмехнулась Ирин, обращаясь к Стефану, который продолжал стоять в углу.

- А в этом мире будет первый эскиз, первая симфония, первый стих. Люди будут сидеть пить и вспоминать то, как они впервые нарисовали какой-то пейзаж…- алкоголь ударил в голову, обратил все в какую-то дымку. Микеле стало казаться, что он слышит мелодию.

- А о любви будут говорить пренебрежительно, - добавила Ирин. - И будет своя любовная богема.

- Ты ничего не делаешь, кроме как живешь в браке, - Стефан передразнил чей-то голос. - А вот твой старший брат играет на гитаре в Риме на улице! Вот он чего-то добился в жизни.

Микеле громко рассмеялся, Ирин лишь усмехнулась, Стефан стал выходить из собственного угла.

- Или так, - Ирин принялась пародировать чью-то радостную интонацию. - Мама, я выхожу замуж за состоятельного и прекрасного человека, я безумно люблю его, - Ирин сделала паузу, - Это же какой позор семье. Лучше бы научилась играть на лютне.

- Дорогие родственники, - подхватил Микеле, - у нас родилась дочь, давайте отпразднуем это прекрасное событие. Фи, дочь. Позвони нам, когда у тебя будет первый концерт.

- Все песни только об искусстве, - выкрикнул Стефан, отсмеявшись.

- Искусство правит миром, - продолжил Микеле.

- Единственная верная религия - это искусство.

- А еще, - Стефан не сдержал хохота, - будут всякие творческие меньшиства.

- Любители играть на губной гармошке, к примеру. Чем не извращение?

- Гормики, - хихикнул Микеле. - А еще будут гитарасты!

- И любительницы вибрафона, - добавил Стефан. - Вибрафон! Как можно было придумать такое название?

- Как малые дети, - закатила глаза Ирин, но продолжала улыбаться. - А ты чего не пьешь? Пей давай. А во времена настоящего вибрафона, твоего вибрафона не было

Третью кружку Микеле одолил не сразу. Музыка в голове стала громче. Он слышал нечто подобное, что-то напоминает.

- Садистка, - с улыбкой добавил он. Ему нравилось, как звучала это слово. Теперь же, ему казалось, что смысл слов лишь в звуке, а не в смысле.

- Гитарасты, гормики и прочие будут устраивать концерты прямо на улице, как парад! Поддержите музыкальные меньшиства! - продолжал Стефан.

- А все французы любят изменять своему таланту. С пяти до семи вечера всякий музыкант предается рисованию, а художник, напротив, музицированию, - тихо добавила Ирин.

- Жители Эмиратов могут обладать от одного до четырех талантов. Но всем должен уделять одинаковое количество времени.

- Эй! А венерические болезни, - вспомнила Ирин. -Они стропоцентно будут у тех, кто играет поп.

- Или снимает кино, - фыркнула Ирин. - Кино и есть какая-то венерическая болезнь.

- Это я тебе потом еще докажу...точнее, опровержу. Да. Опровержу.

Комната будто бы закругляется, свет от ламп становится ярче. Образ преследует Микеле, накрывает ему глаза, нависает над ним.

- Да я трезвый! Эй, а контрацептивы? Какого это творить в презерватив? – он отмахнулся от призрака. Чей это был призрак? Предстоящей симфонии или картины, а возможно, дух Амадея покинул бренное тело пса и подступил к нему? Решил поддержать его.

Стефан согнулся по полам. Громко, очень громко смеясь. Микеле показалось, что его рот стал красным, как у клоуна.

- А вот творить в презервативе - это твоя статуя на дне океана. Все искусство, что не имеет продолжение есть искусство в презервативе, - Ирин будто бы вытянулась в росте, стала еще чернее, темнее.

- Но искусство может быть не удачным, - добавил Микеле, чувствуя, что слова не хотят складываться. - Вроде все правильно сделал, а продолжения нет. Не реагирует публика, так сказать, не видит плод твоего соития.

- Все бездарности бесплодны, - заключил Стефан.

- Все бездарности фригидны, - сказал Микеле. - Это факт, кстати говоря. Бездарные люди и в постели бездарные.

Слова скачут в его руках как мячики. Столько нужно всего сказать, столько мыслей выразить, а они выпадают из рук, катятся на пол. Он плохой жонглер.

- Мы возвращаемся в наш мир, - Ирин щелкнула пальцами перед его глазами. - Что мы еще не продумали?

Микеле задумчиво промычал. Что-то в ней не так, что-то в ней изменилось.

- Я замужем за драматургией и изменяю с музыкой. Выпей еще. Пятый день.

Призрак хватает ег о за горло, давит на плечи. Многорукий призрак тянет на дно его собственной кружки.

- А Микеле и вовсе полигамный самец, - хихикнул Стефан. - И рисует, и поет, и музыку сочиняет...Вот только я один однолюб.

- У Франца просто маленькое творческое либидо.

- Не смешно, - Ирин огрызнулась на Стефана. – Закусывай!

- Но мне уже плохо, - проныл Микеле, кладя лоб на стол. Музыка становилась еще громче. Духовые вступают, бьют в барабан.

Дрессировщица бьет его хлыстом с новой силой.

Грустный клоун одновременно плачет и смеется, кладет свои руки на Микеле.

- Держись, - ласково произносит клоун. Или он не клоун, а мим? Болтливый мим?

Канатом протянулось его трезвость. Микеле бродит по нему, а укротительница вечно хочет, чтобы он упал.

Он поднимает голову, хочет показать, что нет, он еще на сцене, он еще бредет по канату. Это просто такой трюк.

- Улыбается так, что аж страшно, - болтливый мим гладит его по щеке, но это не так приятно как удар хлыстом.

Укротительница чуть ли не ласково подвигает ему новую кружку. Микеле кажется, что он обязан сделать новое сальто.

- Ирин, ему уже плохо, - Стефан подхватывает его за подмышки. – Ты заставила его выжрать чуть ли не литр меньше чем за пол часа!

Теперь Микеле не эквилибрист, а воздушный гимнаст.

- Моцарт, не мешай, - фыркает Стефан, пытаясь поднять Микеле.

Новый удар хлыста, прямо по лицу. Он обязан выполнить новый трюк!

- Да что ты делаешь? – Стефан дает ему по рукам. – Микеле, успокойся.

Укротительница ухмыляется. И эта ухмылка сама как хлыст. Она держит его в руках угрожает им, а возможно, даже ускушает.

- Тиран! – кричит клоун, тащя Микеле в ванную. – Чокнутая.

Укротительница дергает себя за прядь, смотрит, видимо, в зрительный зал.

Холодные воды. Неужели акробат прыгнул в бассейн и не заметил этого? А может это клоуны пожарные случайно задели его?

- Ну давай же, просыпайся. Ирин! Нужно будет вызвать скорую.

Он слышит ее шаги, чует ее присутствие. Все звери знают, где их укротитель.

- Не нужно. Сейчас его вырвет и все будет хорошо.

Укротительница не любит своих зверей. Она любит иллюзиониста. Высокого человека в черном, что достает из шляпы нарисованных жутких кроликов.

А иногда укротительница любит метать ножи. Привязывает какого-нибудь акробата к колесу которое крутится и швыряет ножи наотмашь, не глядя на жертву. Все ножи давно попали, но ее это даже не интересует. Главное бросок, а не цель.

Микеле кажется, что он сам на таком колесе. Все крутится, вертется. Кто запустил механизм? Это же главная особенность их цирка! Сцена, которая вращается!

Слышите запах гари? Горит дерево. Дамы и господа, последний трюк! Дело в том, что эту сцену нам подарил Вагнер с одним условием…

- Тебе напомнить, что он пил? – вопит мим. – Приди в себя, Ирин!

- Его тошнит кровью! Вызывай скорую, доигралась!

Да нет же, пусть продолжает. Если ей нравится видеть то, как горит цирк, то пускай смотрит. Главное, чтобы укротительница была довольна…

Укротительница смеется. А нет, укротительницы больше нет. Смеется клоун. Не тот милый мим, а именно клоун.

А сейчас будут фокусы! Клоун – фокусник, что разрезает пилой сам себя.

Цирк горит, а он выступает, ну что за профессионал!

Бедный мим. Совсем ничего не понимает. Звонит кому-то.

- Да, нам пожалуйста еще зрителей. А то предыдущие разбежались.

Падший акробат, он же эквилибрист, он же зверь, смотрит на клоуна, что смеется, что показывает фокусы с пилой.

А в ногах клоуна кожа укротительницы, что упала старым костюмом.

От скрипа двери Микеле нахмурился, попытался перевернуться на другой бок. Постель была узкой и ужасно холодной. А простыни хрустящие, напоминали по ощущению бумагу.

- Микеле? – спросил Стефан, нависая над ним. Хоть он и надел свои очки, было видно, Стефан мало спал и много плакал. Хотя, возможно, Микеле это только показалось. Комната плыла пятнами, а вот тошнотворный запах ощущал четко.

- Черт! – Микеле вмиг проснулся, когда нашупал на своей руке нечто посторонее. Длинная трубка, что вела к капельнице.

- Ты проснулся, - выдохнул Стефан, усаживаясь рядом и тут же хватая Микеле за руку.

Микеле провел рукой по лицу, пытаясь избавиться от образов, что застилали глаза как пленка. Какой-то пожар, какой-то цирк, какая-то карета. И этот клоун в чьих ногах лежит шкура.

- Только не говори, что я был в коме, что прошло уже пять лет, что Ирин замужем за Францем...

- Неужели я так жутко выгляжу, - усмехнулся Стефан, - что тебе кажется, что прошло пять лет.

- Такое чувство, что прошла вечность, - он согнул руку, положил ее себе на голову. – Так что случилось? Ничерта не помню.

- Ну..., - начал Стефан, - должен сообщить, что по репетициям у нас все готово. Дягилев усердно занимается, костюмы шьют, Франц прислал несколько эскизов афиш.

- Сколько я был в отключке? – настороженно спросил Микеле.

- Три дня. Извини, - Стефан улыбнулся, - я не удержался.

Микеле качнул головой и ударил друга в плечо.

- Но Дягилев действительно молодец. Думаю, к началу лета мы будем уже готовы.

А ему казалось, что вот вот начнется апрель, не более. Весна в этом году запоздалая и какая-то неживописная. Вот и сегодня, одни серые тучи, да легкий дождь.

- Отравление алкоголем. Ожог желудка и горла. Еще что-то, - у Стефана тряслись колени, он смотрел куда-то в сторону.

- Мы опять напились? – брови Микеле поднялись вверх. – И в какой стране мы пили в этот раз?

Стефан закрыл лицо руками, и ухмылка Микеле медленно потухла.

Микеле казалось, что его сердце вмиг вытянулось в струну и разорвалось с характерным звуком. Стефан уронил голову на кровать.

- Стефан, - Микеле поднялся на локтях, - что случилось?

Хореограф поднял голову, огляделся по сторонам, будто ища поддержки.

- Мы позвонили тебе. Она к этому времени успокоилась…Если можно так сказать. Она все равно была странной, не такой, как обычно. Но я тогда не обратил на это внимание, точнее, я что-то заметил…Не важно. Ирин сказала, что собирается проводить казнь…

Слова повторились эхом. Постепенно он начинал вспоминать.

- Наливала тебе кружку водки с перцем. Грамм триста. Тебе нужно было выпить десять, за каждый день, что тебя не было. Тебе стало окончательно плохо на восьмой.

Стефан произносил это все с трудом. Микеле чувствовал, что предстоящий ужас должен быть еще впереди.

- Тебя тошнило кровью. Затем, ты стал дергаться и...- Стефан глубоко вздохнул, пытаясь подавить слезы. – Когда я сказал Ирин, что она тебя убивает...Она рассмеялась.

- Стала смеяться как сумасшедшая. Ты не представляешь, что это было…

Да, именно этот звук преследовал его все эти три дня. Смех обезумевшей Ирин врезается в мозг, мозолями остается на извилинах.

- Она стала…- Стефан нахмурился, - я не знаю как это объяснить. Мне казалось, что она пыталась сдереть с себя кожу. Заживо.

Микеле надавил пальцами на глазные яблоки, чтобы приятная темнота поглотила все эти образы.

Темнота не спасает. Салатовый цвет режет глаза. Воздух свинцовый.

- Повязали, - голос Стефана сорвался, - накачали какими-то таблетками, не выпускали дня два. Потом, мне все-таки удалось ее вернуть.

Микеле громко выдохнул всю тяжесть, что в нем копилась.

- Твоя бабушка? – Микеле нервозно рассмеялся. – Ты серьезно?

- Да… я всегда звоню ей, когда все, - он многозначительно замолчал, - очень плохо. Поверь мне, она за ней отлично приглядывает. Плюс, еще и Франц часто приезжает на удивление.

- Франц, - фыркнул Микеле, - он ее парень, и ему видимо, все равно…

- На самом деле, - Стефан вжал голову в плечи. Микеле резко обернулся, внимательно наблюдая за ним, - я соврал.

Микеле моментально сел, болезненно поморщившись.

- Я хотел отомстить, - стал оправдывался он. – Хотел, чтобы ты понял, как глупо ты поступил, когда уехал.

- Поверь мне, это я уже понял, - Микеле потряс капельницу. – Ты понимаешь, насколько это жестоко?

- Я понимаю, но, я надеялся, что это наоборот тебя подтолкнет к ней. Микеле, ну я же все вижу. Вы должны быть вместе.

От этих слов стало еще больнее. Ребра сжало какой-то странной теплотой.

- Ты и Ирин…Вы идеально друг другу подходите, как бы не старались этого не замечать. Мне больно смотреть, как вы разрушаете и мучаете друг друга, чтобы доказать себе обратное. Микеле, ты очень нужен ей, просто, она сама этого не знает. Точнее знает, но не признается не за что в жизни. Она чувствует к тебе такую гамму эмоций, что та просто ломает ее изнутри. А еще ты со своими выходками, то уезжаешь, то пытаешься задеть, то опровергаешь ее теорию. А теория была единственным, что держало ее на плаву. Ни искусство – нет, ни семья, ни друзья, и даже не Моцарт, - он горько усмехнулся, - а эта ее идея, понимаешь? Этот ее выдуманный бог. Но теперь он рушится, гибнет на ее глазах, и она не понимает, что делать. Ты убиваешь ее бога, Микеле.

- И ты обожаешь это! Ты с таким чувством страдаешь из-за нее. Ты просто…это единственное, что у тебя есть. Эти самые сладостные мучения. Скажи, если я не прав?

- Делаешь все, чтобы она сделала тебе больно. Потому что на другое она не способна сейчас.

- Стефан, - голос был слабым. Микеле не смотрел на него, - как ты думаешь, почему я уехал?

- Я хотел ее забыть. Честно, пытался. Надеялся, что вернувшись к Оппортюн я научусь довольствоваться малым. Но я приехал, увидел ma vie и понял, что действительно любил случай, - он рассмеялся. Очень болезненно. – Она изменилась. И все. Никаких чувств. Я рыдал как мальчишка у нее на плече, осознавая, что ничего не выйдет, что я просто…в ловушке.

Микеле повернулся на бок, закрыл лицо руками.

Стефан был в полной расстеряности. Он не знал, возможно ли что-то сделать, чтобы Микеле было хоть капельку легче.

- Врач сказал, что тебя можно выписывать. И то, что за тобой нужен присмотр, - Микеле продолжал лежить спиной к нему. – А я моя бабушка неплохо готовит. И она обещала, что не будет тебя заставлять пить.

- А нам не бы не помешал еще один игрок в покер. Да и Моцарт по тебе скучает.

- Ты хочешь, чтобы я ежедневно смотрел на искалеченную Ирин?

- Во-первых, - голос Стефана стал звучать увереннее, - она не выходит из комнаты. Во-вторых, - он заглянул ему в глаза, - она же смотрела на искалеченного Микеле, когда ты был в депрессии.

Микеле не сдержал странной и горькой улыбки.

Конец весны ознаменовался грозами, ливнями и непроницаемым тучевым куполом.

- Приехала, - бабушка Эдна с яростью перевернула блинчик, - и даже Эйфелевую башню не видела. Дожди-дожди, - проворчала она, - а у нас, Мойша, знаешь как погодка у мертвого моря? Солнце, - толстый блин он смахала маслом, положила на тарелку к остальным, - жара, прохладный ветерок. А вода? Хоть спи на ней, как ты, на своем диване.

«Мойша», он же Микеле молча наблюдал за тем, как старушка Эдна одной рукой справляется с блинами, а другой держит толстую сигарету. Эдна до безумия любила свои привычки. Ей как и Стефану было свойственно с фанатизмом что-то обожать. Благо обожание внука и бабушки было абсолютно обоюдным.

- Ты дома сидишь, Ирит дома сидит, - наконец-то Эдна выключила плиту, швырнула сковородку в мойку, - один мой симха работает не покладая рук, да и этот ваш Шварц.

- Франц, - лениво поправил Микеле, зная, что Эдна моментально забудет.

- У всех немцев, что не имя, то горло дерет. А между прочем Штефан из-за вас Пахис пропустил. Так мне и сказал: Много работы. А Пахис, между прочим…

- Эдна, вы, конечно, простите, - Микеле кивнул на тарелку с блинами, - но мне это еще есть нельзя.

- Так это и не тебе! Размечтался мне тут, - фыркнула Эдна, вытирая пот с высокого морщинистого лба. – Это для Ирит. Вся радость в еде, а ей радости не хватает. Ну и симхе моему оставлю, он любит.

Микеле с тоской посмотрел на пышные и горячие блины, а затем на свою порцию чечевицы.

- Ты чего убиваешься, Мойша? – Эдна присела за стол напротив. – Из-за Ирит, да? Хотя что за вопросы, конечно, из-за нее.

Микеле положил подобородок на сложенные вмести руки, пожал плечами.

- Стефан говорит, что мне даже в комнату нельзя к ней входить. Ей может еще хуже стать.

- Конечно станет, - согласилась Эдна. – Она едва с ума не сошла из-за тебя.

- Из-за меня? – возмутился Микеле. – Я не виноват в том, что так много выпил. Нужно было отказать?

- Нужно было на нервах у нее не играть. Ты думаешь, я ничего не знаю? Симха мне все рассказал.

- Ох, подпортила значит. Смотрела я твое интервью, которое еще осенью было. Если бы не Ирит, тебя бы здесь не было. И Оппортюн бы твоей не было, и карьеры бы не было. Вот ты представь, что не сходил ты ее на спектакль, чтобы было?

Микеле положил ладони на голову, ткнулся носом в стол.

- Если бы никогда не встретились, - продолжала Эдна. – Знаешь, когда я с дедушкой Штефана встретилась, я тоже думала, что он мне всю жизнь и испоганил. Заставил дома сидеть, за детьми следить, а я до этого работала в цирке.

Микеле поднял головой, увлекшись ее рассказом.

- Как думаешь, откуда я знаю французский? – она хитро посмотрела на него, поправила остаток темных кудрей, которые она подкрашивала каждый месяц. – Я работала в Квебеке в восьмидесятые. До этого жила в Германии, - она отмахнулась. – Не в этом дело. В Квебеке у нас была своя труппа…

- Цирк! – рассмеялась Эдна. Микеле же, напротив, улыбнулся неловко и вымученно. – Мне было тридцать с чем-то, когда решили создать свой собственный цирк. Тогда, быть акробаткой в моем возрасте было…нелепо, откровенно говоря. Да и сейчас также. И я решила заняться дрессировкой животных. У нас было несколько львов, с которыми я ладила лучше чем с людьми. В восемьдесят четвертом мы планировали большой тур. Уже выдумали логотип, название, - она тяжело вздохнула, вспоминая старые времена, - а тут появляется Арье. Бесит меня просто неимоверно, выводит из себя. Я, честно, уже думала скормить его тиграм, но…- она развела руками в сторону. – Роман. Я вынуждена бросить труппу прямо перед гастролями. Все. Никаких животных. Я ссорюсь с людьми, с которыми работала пять лет. Завязываю с тем ритмом жизни, к которому я привыкла. И, конечно, наша жизнь с Арье сначала была…не очень. Я злилась на него, думала, что он мне жизнь «подпортил», но …- она ласково улыбнулась. – Все правильно. Я не жалею. Тем более… - позвонили в домофон. – Как часы, - она открыла дверь, вернулась к Микеле, - сколько бы я проработала в этом цирке? И где гарантия, что эти львы меня не сожрут? Тем более, этот цирк и стал известен потому, что в нем нет животных. После моего ухода его программа резко изменилась. Здравствуй, Франц!

Франц кивнул и Эдне, и Микеле. Стянул с себя легкое весеннее пальто.

- Моцарт у Ирин. Его выгнать, пока ты не стал чихать?

- Нет. Не стоит, - он указал на пакет из аптеки, - я уже принял лекарство.

- Сегодня определились со светом. Но нам нужна именно сцена Гранд-Оперы.

- Эти вопросы к Гирюлю. Меня лично в Гранд- Оперу не пустят.

- Я в черном списке, - Микеле сам хохотнул от высказанной фразы. – Ни один государственный театр меня не примет.

Микеле закусил губу, посмотрил на Эдну, сдерживая лукавую улыбку.

- Ты мне не глазки строй, - она шутливо ударила его полотенцем, цокнула языком. – Ну красавец, ничего не скажешь! – Микеле рассмеялся, поднялся с места. – А чечевицу кто будет есть?

- Вернусь и поем, - произнес он и обратился к Францу. – Спустишь Моцарта? Я как раз его выгулю. Я так понял, ты великому композитору не особо нравишься.

Франц с усмешкой покачал головой, словно произнося: «и вы верите в эту чушь?»

- Вольфганг пытался вчера залезть на пианино, - Эдна передала в руки Франца поднос. – Но я его отогнала.

- И даже после смерти гения притесняют! – расхохотался Микеле. Затем подтолкнул Франца. – Удачи. Скажи мне потом как она, хорошо?

- Хорошо, - кивнул Франц, с трудом открыл дверь, Моцарт тут же выскочил наружу. Запах гари ударил в нос. – Ты что-то жгла?

Воздух и правда был тяжелый, горький, пропитанный табаком. Комната темная, тесная, захламленная вещами и остатками этих вещей. Все острые предметы были убраны. В том числе и зеркало.

- Откуда у тебя спички? – спросил Франц, ставь поднос на комод. Он ткнул пальцем в пустой переплет тяжелой книги. Страниц в ней не было. Все сожжены. – Что это?

- Война и Мир, - Ирин не отвлекалась о т тетради, в которой что-то писала. Порой нервозно отбрасывала назад, натягивала рукава длинной черной кофты на самые пальцы.

- Зачем ты сожгла книгу? У тебя на лице, - он указал на щеку, - сажа.

Ирин перевела на него странный, недоверчивый взгляд, снова уставилась в тетрадь, принялась записывать.

Вся изысканность, что в ней была, сменилась на нервозность. Ирин всегда следила за тем, чтобы ее руки что-то делали. Если она не пишет, она чешет, натягивает рукава, берет случайные объекты в руки и вертит их. Порой швыряет. Но без злобы, просто так, ради развлечения. И в этот раз она уронила тетрадь на пол, потянулась за пачкой, что лежала рядом с подушкой.

- Мне лучше не выходить, - мрачно заметила она, поджигая сигарету.

- Остались только репетиции. Я на них все равно ничего не значу.

- Ты не хочешь их увидеть? Спектакль? Дягилев делает большие успехи. Эти Моника и Ришар, действительно хороши. Актеры играют совершенно иначе.

- Кружка где? – нахмурилась она, оглядываясь.

- Ирин, - продолжал Франц, аккуратно присев на край кровати, пока та спустилась на пол и среди груды одежды стала искать кружку, что служила пепельницей, - как ты собираешься справляться со всем этим?

- Ты не знаешь с чем я справляюсь, Франц, - совершенно спокойно ответила она, стряхивая пепел.