Леонид Миронович не ошибся. Актер подготовил роль и показал мне четыре основные сцены из четырех актов. С партнерами. Мало того, он подготовил себе замену в роли Робинзона.

В БДТ имени М. Горького молодая актриса попро­сила роль в одной из идущих пьес. Ей была дана полная репетиция со всеми партнерами. Актриса к репетиции была совсем не готова. Не знала текста, мизансцен. «Дай­те мне еще одну репетицию», — попросила она. Актриса получила бы не одну, если бы отнеслась к роли добро­совестно. Прийти на репетицию с партнерами, не зная текста роли, — безобразие. Работа с ней была прекра­щена.

Жестокий урок был полезен и актрисе и всему коллек­тиву. Теперь, когда кто-либо из актеров обращается с просьбой сыграть роль, — это всегда означает, что он, насколько это возможно, сделал ее самостоятельно и к ре­петиции готов.

В студии Леонидова я получил первые жестокие уроки за непродуманность в таком ответственном деле, как определение премьерного состава исполнителей. Было у нас по два исполнителя на роли Карандышева, Кнуро­ва, Вожеватова, Огудаловой, тетки Карандышева. К сча­стью для меня, довольно скоро определились лучшие ис­полнители Карандышева, Огудаловой, Вожеватова и всех остальных ролей. Кроме роли Кнурова. Оба исполнителя Кнурова шли, как говорится, «ухо в ухо». Оба играли хо­рошо. И разно. У одного Кнуров получался сильным и жестоким. Он был хищником, готовым ради своих вожде­лений холодно и спокойно пойти на любое преступление. У другого Кнуров был европеизированным, холеным и утонченным развратником, личностью, скорее отврати­тельной, чем страшной. Только неясностью режиссерского замысла можно было объяснить, что я сам не мог опре­делить, который Кнуров вернее. И решил этот вопрос в пользу того, с кем был более дружен. Скажи я другому исполнителю, что считаю его исполнение менее интерес­ным, — все было бы в порядке. Но я хотел быть честным... и стал врать, будто мною руководят этические соображе­ния, интересы театра и т. д. Сочинил небылицу, что актер, назначенный на премьеру, если его не назначить, обидев­шись, может уйти из коллектива и т. п. Что-то обещал неназначенному актеру. Короче — выкручивался.

Мои разговоры, конечно же, сразу стали достоянием коллектива. Назначенный счел себя оскорбленным еще больше, чем неназначенный. Но это еще не все. Больше всего мне досталось от Леонидова.

Сложная «дипломатическая игра» с премьерным сос­тавом — худший вид провинциализма. Нет никакой разницы между премьерой и вторым спектаклем. Своей беспринципностью вы возрождаете дурные свойства старого театра, премьерство. Хотите вернуть уважение кол­лектива — публично признайте свою ошибку. А впредь не превращайте премьерный спектакль в почетный, а вто­рой — в будничный. Уважаемых людей, критиков при­глашайте на оба спектакля. Дружескую встречу по пово­ду выпуска нового спектакля назначайте после второго представления. Но главное — не хитрите с актерами. Они всегда должны знать и чувствовать, довольны ли вы их работой. И, поверьте слову, задолго до официальных уведомлений все поймут, у кого что получается. Не со­ветую сразу выпускать оба состава. Пусть сначала ук­репятся в ролях одни, потом постепенно, по одному вво­дите других. Не стоит фиксировать составы. Их надо тасовать. Игра с разными партнерами продлевает жизнь спектакля».

Советам Леонида Мироновича я по мере разумения старался следовать. Но каждый театральный коллектив, с которым приходилось встречаться, каждый спектакль знакомую, казалось бы, проблему оборачивал какой-то новой стороной. Стараясь не повторить ошибок старых, я совершал новые.

В Смоленске ставил я как-то одну из комедий Лone де Вега. На центральную роль были назначены две испол­нительницы. Довольно скоро определилось, что одна из них не обладает качествами, нужными для этой роли: лег­ким темпераментом, внутренней активностью, азартом и т. п. На мою беду, актрисы-соперницы подружились, помогали друг другу, тщательно следили за правильной очередностью репетиций. (Случай редкий.) Снятие не­подходящей актрисы с роли я, честно говоря, оттяги­вал, не желая конфликтовать с ее мужем — уважаемым и ведущим актером. Свою медлительность я оправдывал тем, что актриса молода, подобные роли не играла, что она все же делает успехи. Действительно, молодая ак­триса для самой себя добилась многого, и все, кто видел ее на репетициях, с приятным удивлением выражали это вслух. Мне не в чем было бы себя упрекнуть, если бы, подбадривая ее похвалами, я надеялся, что в конце концов актриса сможет сыграть эту большую и трудную роль. Но с некоторых пор я понял, что все успехи актрисы, — как говорится, «домашние радости» и что выпускать ее в этой роли на сцену я не имею права.

Но я продолжал репетировать со слабой исполни­тельницей и не торопился сообщать ей решение. Разница между исполнительницами была наглядной, очевидной. Мне думалось, когда я определю премьерный состав, обид не будет. «Дам ей, думал я. когда-нибудь сыграть неответственный утренник или выездной спектакль, и актриса сама убедится, что играть ей не стоит».

Как я ошибся! И как был наказан за беспринцип­ность, за боязнь испортить отношения, за попытку об­мануть самого себя. Моя доброта на поверку оказалась жестокостью, доброжелательность — вероломством Я не учел, что даже самая умная и скромная актриса не мо­жет быть до конца объективной по отношению к себе, что, ободряя актрису, я породил иллюзии, будто в ее ис­полнении есть нечто, компенсирующее отсутствие вокаль­но-пластических данных, темперамента и т. п. Вполне возможно, что актриса говорила чистую правду, когда, устроив на весь театр истерику, сообщила, что ждала снятия с роли в первые же дни и примирилась бы с этим, но моя поддержка постепенно переубедила ее. И реше­ние не дать ей хотя бы второй спектакль несправедливо, жестоко, оскорбительно и т. д. и т. п.